— Так дела не делаются, Пал Палыч, — из динамика по громкой связи доносится тонкий, наигранно спокойный голос. — Мы так не договаривались. Нехорошо, некрасивенько получается!

      — Я прекрасно тебя понимаю, Артем Валерьевич, — отец тяжело вздыхает и сцепляет руки в замок, укладывая на них подбородок, и недобро стреляет в меня глазами. — Я поговорю с ним, и мы вместе придумаем, как возместить нанесенный… ущерб, — отец мнется, не зная, как правильно назвать сложившуюся ситуацию.

      В ответ лишь вскидываю руки, мол, моя хата с краю, и удобнее устраиваюсь в кресле, обитом дорогой хрустящей кожей, пропитанной дорогими сигарами, что отец любит выкурить с компаньонами. С такими, как Артем Валерьевич Миронов.

      — Нет, дорогой мой, так не пойдет. Что значит «подумаем, как возместить ущерб»? — На том конце Артем Валерьевич чем-то с грохотом ударяет о стол и чертыхается, а после, с ещё большим раздражением, продолжает: — Вы не подумаете, вы вернете все до копеечки. И вернете немедленно!

      — Вернем, разумеется, вернем, но, ты же знаешь, что у нас сейчас не лучшие времена, и потом… Не только ведь мой шалопай принимал в этом участие. — Отец смотрит на меня с ещё большим недовольством, и оттого понимаю, что в этот раз отделаться одними нравоучениями не получится.

      — Именно поэтому, и потому, что нас связывает так много общего, я говорю с тобой вместо того, чтобы посылать ребят за твоим сынком, — Артем Валерьевич срывается и рявкает в трубку тонким голоском, словно злой мопс, от чего я не сдерживаю громкий смешок. В ответ на это отец грозит мне кулаком, и я степенно пытаюсь скрыть веселье.

      — Ну, полно тебе, Артем, полно! — Отец морщится, и в голосе звучит приятельская теплая интонация, которой он пытается свести все к недоразумению. — Это уже слишком, и потом, мы ведь и правда не чужие люди. Мы почти семья. Если бы Машенька…

      — Только в память о дочери и о слове, которое дал ей, я забыл прошлые обиды и выслушиваю весь этот детский лепет, вместо того чтобы взять причитающиеся мне по закону! — Артем Валерьевич разъярён не на шутку, и отец недовольно морщится от повышенных интонаций.

      Я же смотрю на него исподлобья, принимая нормальное положение сидя, напрягаясь от одного лишь имени. Чувствую, как внутри открывается чёрная дыра. Дыра, что появилась внутри почти год назад. Дыра, которую невозможно заглушить ничем: ни девушками, ни алкоголем. Дыра, именуемая «Маша». Она каждую ночь сжирает все мои внутренности, которые каждый день я мучительно отращиваю заново, чтобы снова и снова мучиться ночами в агонии кошмаров и воспоминаний.

      — Неделя! Я даю твоему сосунку неделю, чтобы он вернул мне все деньги и данные. И только из уважения к тебе, Пал Палыч, и в память о Машеньке. — Прежде чем отец успевает что-то ответить по всему кабинету разносятся короткие гудки, оповещая, что разговор завершён.

      В голове снова и снова прокручиваются последние часы того рокового дня, в которые настойчиво пробивается голос отца.

      — Где данные, Кир? — спустя несколько минут повисшего молчания спрашивает отец, а я продолжаю молчать, не сразу понимая, что он говорит со мной.

      — Я не брал никаких данных, — этот вопрос и ответ на него уже успели набить оскомину. Я и правда не понимал, о каких данных идёт речь до момента, как Артём Валерьевич любезно разъяснил вместе со своими друзьями накануне вечером.

Разбитая губа всё ещё ноет, как и налившийся синяк на скуле.

      — А деньги? — точно так же в сотый раз задаёт один и тот же вопрос отец.

      — Я перевёл деньги согласно договорённости. Все было сделано официально и зафиксировано на камеры. — Вскочив с кресла в очередном приступе обиды и ярости на отца, я быстро преодолеваю расстояние между нами и упираюсь в край отполированного стола из тёмного дерева. — Я не брал его деньги. И не брал никаких данных о его махинациях. Зачем мне это?

      — Ты не можешь простить ему смерть Маши, — резонно замечает отец и, видя, как напрягается моя челюсть и начинают ходить жевалки, снова заговаривает, не давая вставить и слова. — Но хорошо, допустим, всё так, как ты говоришь. Ты не брал денег и не крал данные, чтобы его подставить. Тогда где они? Как вышло так, что именно в тот день не работали камеры, на посту охраны никого не было, даже в кабинете не было ни единого сотрудника, который мог бы подтвердить твои слова?

      Голос отца напрягается с каждым словом и у меня возникает ощущение, что воздух между нами электризуется в считанные секунды, а неспокойный разговор грозит перерасти в скандал. Я вижу, что он мне не верит. Никогда не верил. Отец будто ждал, когда я проколюсь где-то, чтобы доказать мне — я не способен управлять свой жизнью, не способен управлять его компанией, не способен ни на что.

      — Я не знаю, — ещё раз повторяю тихо, проталкивая каждое слово сквозь зубы, и сжимаю кулаки, закрыв глаза. — Я. Не. Брал. Ничего.

      Отец снимает очки и устало растирает переносицу, хмурясь: — Ну, хорошо, Кирилл, — он продолжает растирать переносицу, затем глаза и в конце переходит на виски. — В этот раз Артём разошёлся не на шутку. Учитывая наше непростое прошлое и то, что больше нет Маши, которая могла бы успокоить отца, а также то, что у нас сейчас нет ни этих денег, ни, тем более, данных, я не вижу вариантов, кроме как отправить тебя куда-то подальше.

      — Что? — мой голос звучит неестественно тихо и сипло. Я не верю тому, что слышу собственными ушами. — Ты хочешь отослать меня?

      — Защитить. — Отец задумчиво поворачивается к окну, разглядывает сумрачное небо. — Ты же помнишь детские годы в ночных разъездах? Как вас с мамой тайком вывозили из дома к бабушке? А как…

      — Я уже не ребёнок и могу сам постоять за себя. — Кулаки сжимаются с такой силой, что руки невольно напрягаются до вздувшихся вен под шелковистой тканью чёрной рубашки. — Я сам разберусь с этой проблемой!

      — Разберёшься, да, — кивает отец, поднимаясь из-за стола, и подходит ближе к окну, — как вчера — в руках умелых мальчиков Артёма. Уж они-то помогут тебе разобраться. Даром что тренируешься — с ними это тебе не поможет. Или со свинцом…

      Очередной его тяжёлый вздох проходится по кабинету. Отец поворачивается, метая в меня молнии, пока моя грудь вздымается всё сильнее в порыве негодования: — Даже не обсуждается, Кирилл. Ты мой единственный ребёнок. Мы как-то разберёмся со всем этим бардаком, а потом решим, что делать. Но пока… — его молчание не предвещает ничего хорошего.

      По его взгляду вижу, что у него уже зародился какой-то план, который явно будет мне не по душе.

      — Я позвоню Николаю Антоновичу, ты же помнишь его?

Я невольно кривлю лицо и усмехаюсь. Николай Антонович неплохой мужик, если подумать, только ассоциируется у меня с самым глупым и необдуманным временем моей жизни.

      — Прекрасно, вижу, что помнишь. — Он повторяет мою усмешку, и в этот момент я понимаю, как на самом деле мы похожи. — Уверен, он не откажет мне в помощи и устроит тебя к себе. — Отец начинает тихо смеяться, но это веселье обманчиво. Его взгляд наливается злорадством. — Не зря же ты просиживал штаны в педагогическом, пора применить знания на деле!

      — Ты спятил! — я не выдерживаю, взрываясь негодованием по поводу этого абсурда. — Ты не можешь так поступить, — вновь цежу сквозь сцепленные зубы.

      — Могу, Кирилл, могу и поступлю. Для твоего же блага, пока не пойму, что здесь происходит. — Отец больше не смотрит на меня и быстро, надавливая на цифры сильнее, чем нужно, набирает номер Николая Антоновича.

      — Ты спятил. — Чувствую, как раздуваются крылья носа, и качаю головой. — С чего ты вообще решил, что можешь командовать мной? Я не собираюсь выполнять эти идиотские затеи!

      — Когда нечего жрать будет — станешь, — из голоса отца исчезают последние капли тепла, он становится грубым и режущим. И я понимаю, что он серьезно намерен обрубить мне любое финансирование, а с учетом обстоятельств и сложившейся за последний год репутации, я едва ли смогу найти себе работу в родном городе.

      — Низко, — усмехнувшись, я разворачиваюсь, чтобы уйти. Знаю, отец всё равно поступит по-своему, непременно воспользовавшись этой возможностью, чтобы отослать меня.

      — А где тот парень, как его… — слышу, как отец растягивает звук, пытаясь вспомнить, — Аркадий? Он подтверждал операцию о переводе.

      — Исчез. Провалился сквозь землю! — смеюсь в ответ, шумно выдыхая воздух. — Артём даже не спросил про него, прекрасно зная, что ключевая роль — его. Как и ты, впрочем.

      — Я разберусь с этим. — Отец продолжает набирать номер, и мне не приходится сомневаться кому именно он звонит. Трубку снимают после первого же гудка, и радостный голос отца разносится по кабинету: — Здравствуй, Колька, здравствуй! Да, сто лет, сто зим, — смеётся отец, постукивая костяшкой по столу — нервничает: — Слушай, не в службу, а в дружбу. Пристрой моего оболтуса к себе, а?

      Качаю головой и со всей силы толкаю двери, выходя из кабинета и сразу же достаю сигареты, закуриваю, ещё не выйдя из дома. Параллельно ищу нужный номер в мобильном, понимая, что ещё чуть-чуть, и ярость перельётся через край моего терпения.

      — Ты нашёл его? — без лишних прелюдий задаю вопрос, как только на том конце раздаётся короткое и напряжённое «да».

      — В процессе, — голос звучит ужасно измотанным, но я не придаю этому значения. Мне важен только результат.

      — Сколько ещё ждать? — Выйдя из дома, я оглядываюсь, шаря по карманам в поисках ключей от машины.

      — Кир, ты же понимаешь, что Аркаша слишком мелкая фигура. У него самого не хватило бы мозгов, я уже не говорю про смелость. — На том конце начинается возня и слышится шум вскипающей воды в электрочайнике.

      — Крышуют? — вопрос максимально идиотский, я это понимаю, но всё равно спрашиваю, будто могу получить иной ответ.

      — Крышуют и ещё как. Он растворился в здании! В последние сутки он не попал ни на одну камеру ближайших кварталов, — спешно что-то прожёвывая, поясняют.

      — А не в последние? — спрашиваю сквозь сжатые на сигарете губы, вытаскивая ключи из внутреннего кармана кожанки, и иду к домашней стоянке отца.

      — Ушёл в магический портал. — Пропускаю нервный и уставший смешок мимо ушей, оглядывая стоянку и пространство рядом.

      — Найди его, Дэн. Обязательно найди. — Выслушиваю короткие заверения друга и сбрасываю звонок, после ещё раз оглядываюсь, не понимая, что происходит. — Где моя машина, Степан Андреич? — мой голос слышно на всю улицу, когда я обращаюсь к охраннику на въезде на территорию.

      — Так, Кирилл Палыч, это самое… — Степан высовывается из своей будочки и задумчиво чешет висок, приподнимая форменную фуражку. — Пал Палыч ещё вчера вечером велел отогнать.

      — Как отогнать? Куда? — спрашиваю уже тише, подойдя ближе, но всё ещё на повышенных тонах — Степан уже стар и глуховат.

      — Так откуда мне знать, Кирилл Палыч? — Степан разводит руками и взмахивает снятой фуражкой, указывая на место, где стоял мой металлический конь. — Вчера вечером подъехали молодчики, погрузили в эвакуатор и куда-то увезли.

      — Ну, папа, — зло махнув на ни в чём не виноватого Степана, я отворачиваюсь, со злости пиная щебень. — И что мне теперь?

      Внутренняя борьба с собой длится недолго. Как только уходит ярость и я могу мыслить хоть немного трезво, то быстро прихожу к выводу, что выбора у меня не остается.

      Шанс, что мы с Денисом найдём растворившегося в воздухе Аркадия за неделю, стремится к нулю. А даже если найдём, то всё равно не сможем разрешить ситуацию за оставшиеся дни. Даже с информацией, которую нам мог бы выдать этот трусливый заяц.

Мне нужно больше времени. Потому, скрипя зубами, я признаю, что отец прав. Мне надо залечь на дно и не отсвечивать. Хотя бы до тех пор, пока Денис не найдёт этого сопливого ублюдка.

      Идти к отцу и что-то говорить про машину желания нет. Отдав ключи Степану, я направляюсь в сторону города, по пути ещё раз звоню Денису с просьбой найти мне какую-то машину. Приличную, но не выделяющуюся, не отсвечивающую деньгами и положением. И встретить меня по возможности скорее.

      Я прекрасно знаю, что уже давно в долгу перед Дэном, но ничего не могу с собой поделать, продолжая отдавать ему всё новые и новые распоряжения, хотя он давно перестал быть моим подчинённым, став другом. Пожалуй, единственным другом, которому я действительно могу довериться полностью.

      Спустя где-то час пешей прогулки мимо меня проезжает серебристая видавшая виды «бэха» и через пару метров резко тормозит, после чего сдаёт назад.

      Машина снова ровняется со мной, я останавливаюсь и заглядываю через окно пассажирской двери.

      За рулем сидит Денис. Светлые волосы растрёпаны, под глазами синяки и мешки.

Подменив его за рулем, я сразу направляюсь обратно в столицу — везти с собой Дениса в мои планы не входит. Да и он, я догадываюсь, не горит желанием ехать со мной в жопу мира и принимать участие в этой безумной авантюре.

      Всю дорогу мы едем молча. У Дениса появляются лишние тридцать минут подремать, а я просто пытаюсь понять, что делать дальше?

      — А может, ну её, эту школу? — голос Дениса звучит так, словно мой короткий пересказ об утренних событиях какая-то шутка и он мне не верит. Думает это такой изощрённый юмор.

      Юмор, только не мой. Отец всегда был на шаг впереди в подобных розыгрышах. Потому я не отвечаю, а лишь хмуро смотрю на Савицкого.

      — Чтобы через семь дней за мной пришли мальчики Миронова, — я невольно кривлю лицо и чувствую, какой неприятной тянущей болью отзывается синяк на скуле.

      — Они всё равно придут. Не за тобой, так за твоим отцом. — Дэн задумчиво стирает несуществующую пыль с приборной панели. — Какая-то подстава получается, не находишь?

      — Отца никто не тронет. Пока что. — Надо признать о подобном исходе я не думал, когда проглатывал гордость, соглашаясь на план отца. — Это будет слишком большой скандал. Замять не получится. Другое дело я — неотёсанный и пьянствующий наследник, прожигающий жизнь в клубах среди шлюх и наркоманок. Все охотно поверят, что я украл деньги и данные, никто не будет возмущаться.

      — Не могу понять одного: зачем ему это? Это ведь очевидная подстава.

      — Пока не знаю, — пожимаю плечами, облокачиваясь на руль. — Может вспомнил былое? Решил довести дело до конца?

      — Он сам был инициатором свадьбы, зачем теперь, спустя год, начинать всё с начала?

      В словах Дениса есть логика, но иного объяснения я не вижу. Миронов хочет прибрать компанию отца к рукам, а для этого надо убрать его с пути. Но тогда зачем подставлять меня?

      — Не знаю. Правда не знаю, — повернувшись к другу, устало смотрю на то, как он открывает бардачок и достает оттуда смартфон. Такой же, как и машина — не первой свежести. — Зачем?

      — Если ты решил прятаться, то делаешь это максимально по-идиотски, — усмехается Дэн, продолжая совать мне мобильный. — Думаешь, не попытаются отследить?

      Согласно киваю и нехотя беру мобильный, отдаю при этом свой.

      — Тебе бы и имя другое, а то мало ли…

      — Перебьюсь, — ну уж нет. Заморачиваться настолько я не собираюсь. Если я прав и Миронову нужна компания отца, то он не будет усердствовать в моих поисках. Я — всего лишь повод. Вопрос в том, что он сделает дальше?

      — Ты упоминал, что он подробно рассказал тебе о махинациях, что именно?

      — Лучше спроси — зачем? — этот факт действительно меня волнует.

      — Во-первых, если он уверен, что деньги и данные у меня, то зачем весь этот спектакль? Во-вторых, если Миронов допускает хоть малейший шанс, что я не причастен, — зачем раскрывать все карты? — Он рассказал о схемах нелегальных слияний. В том числе компания Сафроновых в том году — его работа. Рассказал о переводе денег на оффшорные счета, о крупных суммах после махинаций с налогами. Короче, много чего рассказал.

      — Он идиот?

      — Либо идиот, либо у него есть какой-то план, — заключение очевидное, но от этого не легче.

      Выйдя из машины Дэн наклоняется и стучит по влажной от осенней мороси крыше «бэхи»: — Я позвоню через пару дней. Надеюсь, что-то получится разузнать. Деньги на первое время в бардачке, в багажнике сумка с одеждой.

      — Ты ж моя заботливая жёнушка, — слова вылетают сами собой, а губы растягиваются в ехидной улыбке.

      — И не смей мне изменять! — взрывается смехом Савицкий.

      В ответ лишь смеюсь и киваю, махнув рукой на прощание. Денис скрывается из виду быстро, а я сижу и смотрю ему в след. Тело совсем не слушается, не желая направлять машину в нужную сторону.

      В конце концов понимаю, что выбора нет и через силу заставляю себя завести автомобиль.

//

      — Возмужал, чертяка, возмужал! — Как только закрываю за собой дверь директорского кабинета из-за стола навстречу встает высокий и широкоплечий Николай Антонович. Если бы я не знал, что они с отцом ровесники, то ни за что не догадался бы.

Смуглый кареглазый мужчина с крепкой хваткой и жёстким рукопожатием. Почти без седины. Таким я и запомнил его десять лет назад.

      — Спасибо, что согласились взять к себе, — улыбка получается натянутой, да и мой взгляд кажется мне совсем недружелюбным. Несколько часов в дороге дали о себе знать, и незапланированный душ от машины до школьного крыльца не придал бодрости вопреки ожиданиям.

      — Мне несложно помочь старому другу, но! — Николай Антонович хлопает меня по плечу и жестом приглашает сесть. — Я тоже получаю свою выгоду. Мне нужен физрук кровь из носа, а ещё сильнее — классный руководитель.

      Медлю с ответом, тяжело вздыхая, но потом поднимаю взгляд и морщусь, честно признаваясь: — Я не работал ни дня по профессии после получения диплома.

      — У нас с тобой сейчас нет выбора, — после недолгой паузы отвечает Николай Антонович и достает из ящика стола две рюмки и бутылку коньяка.

      Усмехаюсь на его действие, удивленно вскидывая бровь.

      — Не пьёшь? — Поймав моё выражение лица, мужчина щурится, изучающе глядя на меня.

      — Пью, — верно улавливаю его настроение, но не могу промолчать, — но не на работе. И не за рулём.

      — Уважаю, Кирилл Палыч, — его усмешка определенно мне не нравится. Хвалит, словно школьника за верный ответ. — Но ты не на работе, а я сегодня закончил пораньше. Да и ехать тут недалеко, и пить немного.

      Его разрешение неприятно отдаётся внутри и хочется сплюнуть, будто бы это как-то поможет избавиться от гадкого чувства внутри.

      Вместо ответа натягиваю улыбку и невольно сцепляю зубы, садясь на предложенное место и смотрю, как Николай Антонович разливает янтарную жидкость по рюмкам.

      — Врать не буду — работы много. Уже два месяца нет физрука и заменить его некому. Программу придётся навёрстывать быстро и качественно. — Николай Антонович закупорил бутылку и отставил её на край стола, тяжело вздыхая и садясь за стол. — И класс без руководителя.

      — Неужели такая проблема найти классрука? — Перспектива работать в школе не греет, а нахмуренное лицо директора и его тяжёлые вздохи не сулят ничего хорошего.

Николай Антонович поднимает тяжелый взгляд из-под нахмуренных бровей и плотно сжимает губы, постукивая пальцем по столу.

      — От класса отказалось несколько учителей, — Николай Антонович морщится, как от зубной боли, — и только Ильич справлялся с этими оболтусами. Им не хватает мужской хватки, понимаешь?

      Мои брови невольно ползут вверх, как только замечаю его взгляд, полный отчаянья и надежды. Тут же мелькает мысль, что он радеет за свою школу больше, чем мне казалось.

      — А куда делся Ильич? — уточняю между делом. Дети — цветы жизни, но я с ними никогда не ладил и практику прошёл со скрежетом, на грани послать всё к чертям. Они и мёртвого могут из могилы поднять. А уж девичьи слёзы и истерики…

      По телу проходит волна дрожи и я еле сдерживаюсь, чтобы не передёрнуть плечами, плотно сжимаю челюсти.

      — Он служил в Афгане, вернулся с заново собранной ногой. Всегда ходил с костылём или тростью. Сам понимаешь — какая тут физкультура? Но он работал на совесть. — Николай Антонович берёт рюмку и подносит к носу, вдыхает аромат коньяка, а после задумчиво взбалтывает жидкость. — Сначала это никого не волновало. Хороший мужик. Дети его уважали, кто не уважал — боялся. Он умел держать всех в узде. Потом начались проекты модернизации, улучшения школьных программ и прочее. К Ильичу появились вопросы. Мы выгораживали его как могли, но в конце концов пришла разнарядка сверху. Да и пенсия уже не за горами. Я ничего не смог сделать.

      Николай Антонович осушает рюмку одним глотком, почти не морщась, и шумно выдыхает: — Чтоб они жопу себе этой разнарядкой подтёрли! Ильич педагог от бога и хороший человек! А теперь что? Кто этих малолетних зеков на место поставит?

      — Зеков? — Надежда, что это фигура речи, умерла моментально: взгляд и лицо Антоновича более чем красноречивы.

      Поднявшись из-за стола, он подходит к стеллажу по правую от меня сторону. Достав одну из увесистых папок, на которой крупными буквами красуется надпись «10А», возвращается за стол.

      Он раскрывает папку и вытаскивает из файлов сразу несколько сшитых документов.

      На верхнем документе значится имя «Дмитрий Волков», за ним идёт документ с именем «Алиса Савичева» и следующий — с именем «Артём Орепов».

      — Полюбуйся. Твои воспитанники с новой недели. — Наполняя рюмку коньяком Николай Антонович кивнул на документы в моих руках. — Димка уже три раза привлекался за мелкие кражи. Уголовное не заводят только усилиями его деда. Он не глупый парень, но запустил себя до неузнаваемости. Лбу уже восемнадцать, а он всё в десятом сидит!

      Николай Антонович тянется и наклоняется через стол, вытаскивая из моих рук первое дело.

      — Алиска уже несколько раз была в откачке. Родители погибли почти два года назад, осталась с бабкой. С тех пор крышу у девчонки сорвало. Последние два месяца и вовсе управы с ней нет. В школу ходит только для того, чтобы органы не забрали. Настолько мозгов хватает.

      Открывая документ, надеюсь увидеть фото этой недальновидной идиотки, но меня ждёт разочарование. Морщу нос и откладываю документ, рассматривая последний: — Ну, а Орепов чем отличился?

      — Двоечник, прогульщик, остался на второй год по второму кругу. Теперь часто в компании Алиски со всеми вытекающими. — Николай Антонович щурится, откладывает дело Дмитрия на край и сцепляет руки в замок, пристально глядя на меня. — Справишься?

      — Даже не знаю, — непроизвольно тяну слова, откидывая документы на стол и запускаю пальцы в волосы на затылке, почёсывая.

      Желания возиться с этими недотёпами и бандитами не прибавилось ни на грамм. Я надеялся отсидеться пару месяцев с непыльной работенкой, оттарабанить положенные часы и забить на эту школоту, но тут… Тут так не получится.

      — Но у меня нет выбора, справлюсь.

      — Верно мыслишь, Кирилл Палыч, верно мыслишь, — Николай Антонович усмехается и поднимает рюмку, кивая на мою, так и не тронутую.

      В голове мелькает мысль, что я буду отменным физруком, который начинает свою работу в школе с алкоголя. Анекдот, да и только! Но вместо ответа улыбаюсь и поднимаю рюмку вместе с Николаем Антоновичем, но не осушаю её, а ставлю на край стола, пока директор запрокинул голову.

      Николай Антонович понимающе кивает, усмехаясь: — Пал Палыч просил помочь устроиться.

      — Спасибо за заботу, но я найду, где перекантоваться. — Понимаю, что буду вынужден провести ночь в машине — денег, что дал Денис на первое время хватит, чтобы снять захудалый номерок в местной гостинице, но что делать потом — остаётся загадкой. Во всяком случае до первой зарплаты. И всё же в груди поселился надоедливый свербящий червяк, не позволяющий принять заботу отца, из гордости.

      — Слушай, Кир, уже не маленький, — его тон меняется в одну секунду и на лице вижу гримасу снисхождения и усталости. Сразу вспоминаются первые институтские годы, когда Николай Антонович смотрел на меня точно так же, не веря в меня ни минуты.

      — Если не смог вовремя подумать головой, то не мешай теперь отцу помочь.

      Руки сжимаются в кулаки и челюсть тут же напрягается. Опускаю взгляд на стол, стараясь дышать ровно и не ляпнуть лишнего. Портить отношения с Николаем Антоновичем не хотелось. Во всяком случае сейчас, когда я и правда завишу от него.

      — Вот и договорились, — правильно расценивает моё молчание и хлопает по столу, следом тянется к телефонной трубке. — Леночка, добрый день! Оформите, пожалуйста, учителя физкультуры.

      — Я документы забыл, — голос предательски сиплый, но стараюсь смотреть прямо, отбрасывая взявшеюся из ниоткуда подростковую обиду.

      — Пал Палыч любезно прислал всё ещё в обед, — его улыбка заставляет сжать кулаки сильнее. Кажется, он издевается, словно не упускает случая посмеяться в отместку за потрёпанные нервы в прошлом.

      Впрочем, его можно понять.

      — Занеси в соседний кабинет и Леночка всё… — Короткий стук в дверь прерывает Николая Антоновича.

      Стоящий за ней решает, что постучал слишком тихо, и повторяет уже громче. И, когда раздаётся громкое и добродушно «войдите» Николая Антоновича после нехитрых манипуляций по сокрытию творящегося здесь всего несколько минут назад беспредела, слышу робкий голос, прошибающий меня насквозь.

      — Николай Антонович, можно?

      В сознании яркой вспышкой возникает образ светловолосой девушки в воздушном белом платье и дыхание тут же перехватывает.

      Губы сами беззвучно складываются в имя, когда мимо меня проходит она — странная смесь видения и светловолосой девчонки-нескладеныша, пахнущей так знакомо.

      Небольшого роста — метр с кепкой, ещё и горбится, втягивает голову в шею. Светлые волосы затянуты в тугую косичку; даже под толстым свитером, свободными джинсами и пальто видно, что она слишком худая, угловатая; болезненно бледная и с глубокими синяками под глазами.

      — Ты что-то хотела? — краем глаза вижу, как Николай Антонович тянет к ней руку, а девчонка-нескладёныш с большими глазами и густо покрасневшим лицом мнётся на месте, косясь то на меня, то на конверт в руках, то на директора.

      — Елена Александровна сказала отдать лично вам, — голос девчушки осипший. Ей некомфортно в моём присутствии. Будто в конверте содержится что-то невообразимо личное.

      — А-а да-да, ремонт, спасибо, — тянет довольно Николай Антонович и со вздохом берёт настойчиво протянутый конверт из её рук. — Я ведь сказал твоей маме! Если сейчас совсем трудно с деньгами, то…

      — Всё в порядке! — девчонка-нескладёныш так быстро выпаливает ответ, что невольно уголок моих губ тянется вверх. — Я пойду? — надежда так и сквозит в её голосе, пока она мнётся с ноги на ногу.

      — Подожди немного… Кирилл Павлович тебя подбросит, — помедлив, добавляет он. — Вам всё равно в одну сторону, твоя квартира в том же районе.

      Слова заставляют резко повернуть голову к Николаю Антоновичу. В мои обязанности входит быть ещё и шофером для этих малолетних?

      — Не стоит, я сама, — она почти хрипит, но умудряется пискнуть совсем тонко, почти как мышь. Её лицо превращается в заправский помидор, а пальцы вцепляются в сумку-портфель.

      — Да не бойся ты так — не укусит. С новой недели Кирилл Павлович ваш новый классный руководитель и учитель физкультуры, — добродушно посмеивается Николай Антонович и подмигивает мне, забавляясь реакцией девчонки.

      А мне вот что-то совсем не смешно.

      Стоит: то краснеет, то бледнеет, трясётся вся. И непонятно, от чего больше. То ли от необходимости затрагивать финансовую тему при незнакомцах, то ли от щедрого приглашения директора сесть в машину всё того же незнакомца.

      Косится в мою сторону неуверенно, пробегается по мне взглядом. Я не сдерживаю усмешки от отразившегося сомнения на её личике.

      «Понимаю, мышка, сам в шоке».

      — Заодно покажешь, где тут что, я не местный. — Поднимаюсь и делаю шаг к девчонке, и она моментально пытается сжаться ещё сильнее. Сглотнув, скованно кивает.

И я понимаю эту её неуверенность и нервозность.

      — Вот и договорились, молодёжь, — хлопнув в ладони Николай Антонович быстро чиркнул что-то на жёлтом стикере, порылся по ящикам стола и выудил потрёпанный кожаный чехол для ключей. — Адрес, ключи. Паспорт Леночке на ксерокопию и в понедельник как штык к первому уроку.

      Мы выходим за Николаем Антоновичем из кабинета и ждём непонятно чего. Он закрывает кабинет, и я пожимаю протянутую руку на прощание. Как только он скрывается, не сдерживаю тяжёлый вздох, крепко сжимая в руке нагревшуюся ключницу.

Напрочь забываю, что за моей спиной стоит девчонка-нескладёныш. Вспоминаю, когда она выдает своё присутствие тихим кашлем.

      Оборачиваюсь и снова вздыхаю, почёсывая костяшкой висок. Вижу, что она не в восторге от перспективы ехать со мной, но почему-то, видимо, слишком воспитанная: не может просто взять и уйти.

      — Как там к Леночке нормально обращаться? — пытаюсь вспомнить упомянутое девчонкой отчество, но оно упорно ускользает.

      — Елена Александровна, — тихо отзывается мышонок и я киваю благодарно в ответ.

      Оборачиваюсь к нужному кабинету и достаю по пути паспорт из внутреннего кармана кожанки. В голове мелькает мысль, что оделся я совсем не по погоде.

      — Идёшь? — Собираюсь постучать в дверь кабинета, когда замечаю мнущуюся девчонку всё на том же месте, цепко хватающуюся за ремень своей сумки.

      — Я, пожалуй, всё же сама… — Вижу, что ей неудобно. Неудобно отказаться от помощи, неудобно ехать со мной, неудобно в принципе.

      Вздыхаю и уже собираюсь дать ей добро, но взгляд цепляется за панорамные окна внизу, где толпится пёстрая стайка смеющихся и косящихся в нашу сторону девчонок. Дождь стал сильнее и поднялся ветер. Морщусь и качаю головой. То ли себе, то ли ей.

      — Не выдумывай, пошли.

      Она закрывает глаза и поджимает губы. Я сдерживаю тихий смешок и наблюдаю, как она подходит ко мне, держась на приличном расстоянии. Будто бы я извращенец, который вот-вот схватит её.

      Елена Александровна оказывается самой настоящей Леночкой. Стройная, черноглазая кокетка, которая может поддержать, казалось бы, любую тему для разговора, напоит чаем и обязательно заставит попробовать все виды печенья, которые у неё есть. Очаровательное создание, годящееся мне в матери.

      Облегченно выдыхаю, когда она возвращает мне паспорт и под первым попавшимся предлогом сбегаю из кабинета, прихватывая за собой и нескладёныша, к которому Леночка питает определённо самые тёплые чувства. А потому моментально начинает расспрашивать её об успехах, о матери и прочей формальной чепухе.

      — Она и мёртвого заговорит до смерти, — фыркаю, когда мы спускаемся по лестнице к выходу.

      Девчонка зарывается носом в высокий ворот свитера, но от меня не укрывается тихий смешок и широкая улыбка.

      — Вы ещё не видели её тандем с Маргаритой Степановной. — Девчонка натянула ворот свитера ещё сильнее, как будто пыталась спрятаться в нём вся.

      — А кто она — Маргарита Степановна? — моё трудоустройство здесь отдаёт фарсом настолько, насколько может, а потому мне даже в голову не пришло спросить хоть что-то о коллективе, в котором придётся провести неизвестно сколько времени.

      — Крыса… — Краем глаза вижу, как из помидора девчонка превращается в белую простынь и тихо ойкает, глядя на меня огромными глазами. — Преподавала у нас ИЗО.

      Желания наставлять на путь истинный нет никакого, потому понимающе киваю, стараясь не улыбаться слишком широко.

      До машины мы доходим в молчании. Мышка явно слишком загналась от озвученного ею же погоняла, но разряжать обстановку не мой конёк. Потому лучшее, до чего я додумываюсь, это оставить её в покое.

      Устроившись в машине, вижу, как она оглядывается, явно думая, что делает это незаметно. Нарушать её иллюзию совсем не хочу и давлю в себе желание последовать её примеру.

      Снова читаю адрес на жёлтом стикере и тянусь к потрёпанному телефону, который отказывается открывать гугл карты: слишком маленький заряд.

      — Ну, и где находится эта «Малая Садовая»? — Оборачиваюсь к мышонку и слабо улыбаюсь от её инстинктивного желания вжаться в дверь машины. — Да не сдалась ты мне, успокойся.

      Получаю в ответ только кивок и плотно сжатые губы, которые она размыкает, кажется, с большим трудом, прищурив глаза. Обиделась?

      — Минут пятнадцать на машине. Выезжайте, я покажу.

      Вырулив на главную, внимательно вглядываюсь в знаки и указатели, пытаюсь разглядеть что-то вокруг. Городок маленький, с густыми насаждениями, теперь по-осеннему золотыми.

      — На перекрёстке направо, — сухо, даже резко, отзывается девчонка.

      Неужели правда обиделась? Мысленно вою от осознания, что снова придётся иметь дело со старшеклассницами. Их ведь хлебом не корми, дай придумать себе драму на пустом месте.

      Решаю промолчать. Так мы и едем: в тишине, прерываемой короткими указаниями.

      — Остановите у того дома, пожалуйста. — Вижу, ей снова неловко, и я в очередной раз усмехаюсь.

      «Понимаю, мышонок, я тоже не планировал быть водителем для школьниц».

      Как только останавливаю машину, она тут же хватает свою сумку поудобнее и открывает дверь, на ходу выпаливая: — На следующем перекрёстке налево будет Садовая.

      Она уже хочет выбраться из машины, когда сам окликаю её, не давая завершить свой побег.

      — Зовут-то тебя как?

      — Ксения. Мотылькова Ксения, — сердце пропускает удар, когда я не слышу заветного имени и внутри что-то предательски сжимается. — Спасибо, что подвезли. До свидания.

      Вместо ответа салютую, однако она даже не видит. Спешит скорее выбраться из машины и скрыться за полысевшими кустами сирени.

      Смотрю ей в след всего несколько мгновений, которые кажутся мне вечностью, а после трогаюсь с места.

      Нужная улица действительно рядом. Как и нужный дом. С минуту рассматриваю облупившийся серый фасад, решётки на окнах и на почти полное отсутствие асфальта там, где предполагается тротуар.

      Закрываю глаза и провожу ладонями по лицу, глубоко вдыхаю и выдыхаю через рот.

      Упираюсь локтями в руль заглушенной машины и сцепляю пальцы в замок, вжимая их в лоб.

      В машине нестерпимо пахнет хлопком и цветами ириса. В машине нестерпимо пахнет ею.

      — Ма-шень-ка, — выдыхаю тихо, почти выстанывая её имя и сжимаю зубы до отрезвляющей боли.