Кого в ней видели? Наверное, чужую. Показывать свой паспорт было бесполезно, как бесполезно и доказывать, срывая голос: она же местная. Своя. Здесь родина её.

Она могла бы покорить очарованием и обаянием своим сразить, но кожа Дины была слишком тёмной: за ней терялся свет её души. Она, рождённая среди московских улиц, в московском мире, странном и смешном, в родных краях казалась лишь приезжей — и это больно ранило её.

«Эй, черномазая?»

«Ну что ты здесь забыла?»

«Сидела б своей Африке, зверьё!»

И Дина, стискивая зубы, на все нападки отвечала только кротким взглядом. У неё была смекалка, чтобы рассудить: понять другого человека лишь тот сумеет, кого пустишь в душу, кто будет приглашён поближе подойти... а эти? Недостойны приглашений. Они не понимают. В то время, как она на трёх работах и мать, и братьев тянет, и учиться успевает, они никчёмно жизнь прожигают и смеют издеваться... дурачьё!

— Готовы заказать? — и добрая улыбка. Эти слова она твердит за разом раз, тот каждый вечер, что работает официанткой: изящно, вежливо и услужливо.

Под ночь отваливаются руки от бесконечных, бесчисленных подносов. Пару веток на метро — отвалятся и ноги. Но Дина храбро тащит на себе остатки вкусненького с кухни — угощать семью. В руках — конспектов сумка полная. А в голове — блаженная, приветливая пустота. На склоне трудового дня не нужно думать, только лишь стремиться спать, как можно лучше отдохнуть до следующего дня.

Но эти дураки с потока замечали только кожу. И эту кожу Дине в былые дни, нервозные и мрачные, хотелось бы с себя содрать. Она терпела. И уважала лишь троих на целом белом свете: мать и покойного отца, восточную девчонку со второго курса, что тычет всем в глаза своей культурой... Всё. Себя - пока что рано уважать.

И здесь была её ошибка. Себя ей нужно было уважать первее всех других.

— Готовы заказать? — привычно спросит Дина в новый вечер. И вмиг забегают глаза: за столиком сидит одна из самых страшных сплетниц курса. Красавица, заноза и подлиза. С богатыми родителями, кстати.

Та взглянет на неё с пренебрежительным лицом и вдруг ужасно оживится:

— О! Ты здесь работаешь? Не ожидала встретить!

— Работаю, — покладисто ответит Дина, приготовившись к насмешкам. Официантка! Фи! Какая смехота! И Дина чувствует, как хочется ей вылить суп на эту стерву. Но тут же думает: она не понимает... и в этом нет её вины. Совсем.

Красотка долго думает. И почему-то не глядит в меню.

Вдруг приглашает девушку присесть. Та озирается и ждёт подвоха. Но садится.

Они беседуют; «заноза» спрашивает Дину о вещах, возможно, невозможных: о семье, о том, как это тяжело — одновременно работать и учиться...

— Я москвичка, — робко сообщает Дина, и не надеясь быть услышанной.

— Я это знаю, — та перебивает.

На третьей паре следующего дня к несчастной Дине снова пристают:

— Эй, черномазая!

— А ну-ка все заткнулись, — роняет неожиданно «заноза». — И дайте, лоботрясы, ей пройти.

Неясно, курс ли больше удивился или Дина. Расходятся, чего-то бормоча.

— Спасибо, — произносит Дина тихо.

— Да брось, — «заноза» машет ей рукой, и вдруг глаза её теплеют. — Они не понимают. И только в этом их вина.