от: Номер 70

кому: Ма-6

локация: Рим

дата: восемь недель до операции «Миллениум»

Стрелки часов давно перевалили за полночь, и последний автобус укатил в темноту, а господа всё ещё чешут языками на длинной лестнице у Квиринальского дворца. Франческа Ди Гримальдо — блондинка, старшая дочь дуче и префект Рима — что-то внушает стоящему на пару ступенек ниже заместителю: одну руку она запустила в карман красного пальто, а ногти другой хищно танцуют перед носом синьора Ланди. Госпожа Ди Гримальдо в свои сорок пять выглядит получше многих актрис из милф-жанра, зато Аккиле Ланди совсем не секси: при скудном освещении его повёрнутая ко мне затылком голова напоминает частично очищенную картофелину.

     А вот и я: расположившись где-то в самом-самом низу, сижу на капоте служебной машины и терпеливо жду, когда ветер подкатит к моей ноге пустой кофейный стаканчик. Когда это происходит, метким пинком отправляю его дальше — в сторону забитой листьями решётки ливневой канализации.

Пятьдесят Восемь, небось, уже успела заскучать в наше отсутствие.

     Большие чиновники прощаются. Франческа Ди Гримальдо удаляется в противоположную сторону, в то время как Аккиле Ланди семенит вниз по лестнице, опустив голову-картофелину и нервно помахивая портфелем. Спрыгивая с последней ступени на мостовую, он говорит:

     — Поехали, Гезим. — И закидывает портфель на заднее сиденье через предусмотрительно открытую мной дверь.

     Сегодня меня зовут Гезим, и я работаю водителем вице-префекта Рима. Под моим джемпером спрятано ожерелье — много колец из валлийского дуба. Этот дуб рос в роще друидов.

     — Домой, синьор? — осведомляюсь, почёсывая усы.

     Уже закинув одну ногу в салон, Аккиле Ланди замирает. Он стучит пальцем по виску, выпучив глаза в изумлении.

     — Ты совсем дурак, да? Домой с проституткой? Надо головой-то думать хоть иногда. На квартиру в Париоли, естественно.

     На ожерелье висят три медальона из плоти священного дерева.

     — Ах, — говорю, — проститутка. Разумеется, синьор. Я снял одну девочку возле Термини, как всегда. Вам должно понравиться.

     В левом медальоне находятся лоскут кожи и клок волос Гезима.

     Аккиле Ланди не отвечает. Следующие несколько минут он проводит в обществе телефона, на повышенных тонах обсуждая с подчинёнными грядущий референдум.

     — Проклятая неделя, — выдыхает синьор Ланди, отбрасывая аппарат в сторону. — Будь она неладна. Сил моих больше нет. — Он с мученическим видом проводит рукой по лицу и ослабляет узел галстука.

     В правом медальоне находится глаз Гезима.

     — Как же они меня достали, — жалуется синьор Ланди. — Партия хочет красивую картинку волеизъявления нации да чтоб явка в Риме была не ниже восьмидесяти пяти процентов… Где я эту картинку возьму? Опять бюджетников да пенсионеров привлекать придётся.

     В среднем медальоне находится часть языка Гезима.

     — …Франческа, как всегда, свалила всю организацию на меня, — говорит из зеркала заднего вида голова-картофелина синьора Ланди. — А дополнительные бюджеты выделять не королевское дело. Аккиле Ланди — маленький человек, ему и крутиться.

     В бардачке лежит банка вишнёвой колы. Кола разбавлена волшебным зельем, которое делает меня Гезимом.

     — Господи, дай мне сил пережить эту неделю, — говорит синьор Ланди. И возвращается к телефону.

     Большую часть его монолога я пропускаю мимо ушей, сосредоточившись на поисках знакомой фигуры среди обилия людей по обеим сторонам улицы.

     Окрестности вокзала Термини — это Субура нового тысячелетия.

По отдельности ночные обитательницы здешних мест кажутся приличными девушками: они могут учиться на юриста или ветеринара, оплачивать дом престарелых любимой бабуле из Бухареста и перечислять часть заработка фонду защиты дождевых лесов Амазонии... Но, собравшись все вместе, они образуют грандиознейшее сосредоточение греха в пяти километрах от Ватикана.

     Никто и никогда вам в этом не признается, но уж поверьте: практически каждый римский политик хотя бы разок за карьеру пользовался услугами девочек Термини или Виа Маркони.

Если днём какой-нибудь сенатор с двузначным номером партбилета, или министр народного образования с фальшивым дипломом, или маршал с высокой фуражкой вместо мозга задвигает вам из телика про нравственные ценности, патриотизм, воспитание молодёжи в духе преданности дуче или другое подобное дерьмо, знайте: ночью его рот плотно закупорен резиновым кляпом, а высокопоставленная задница полыхает адским пламенем под ударами плети. В светлое время суток они голосуют за новые санкции против Абиссинии, а после заката горячие негритяночки вводят им персональные санкции per rectum.

Вы больше не сможете сохранять серьёзное выражение лица при просмотре девятичасовых новостей, однажды заглянув за кулисы собственными глазами.

     В нужном месте я прижимаюсь к тротуару. Подаю условный сигнал тремя короткими гудками, и длинноногий силуэт в короткой юбке отделяется от темноты. Задняя дверь машины захлопывается за красной кожаной курточкой Пятьдесят Восемь.

     — Привет, киска, — приветствует её синьор Ланди.

     — Вице-префект, — хрипло щебечет Пятьдесят Восемь, едва машина трогается с места. — Здрасьте.

     — Надо же, — хмыкает синьор Ланди. — Немногие девочки Термини интересуются политикой. Надеюсь, ты и на референдум пойдёшь?

     А Пятьдесят Восемь говорит, закинув одну ногу вице-префекту на колени и запустив руку за подголовник:

     — О, ещё как пойду. А политикой я интересуюсь с двенадцати лет.

     Кустистые брови вице-префекта приподнимаются. Каблук ботинка моей напарницы как бы невзначай ложится ему на пах. Синьор Ланди шумно выдыхает:

     — Надо же… Ты из Дакии? Тамошние девчонки самые политически сознательные... Гезим, ты едешь прямо, а нам нужно свернуть налево, — последняя фраза явно адресуется мне.

     Он так пялится на мою напарницу, что хочется врезать ему прямо сейчас.

     — Ох, — отзываюсь. — Простите. Албанцы вечно уводят машины на восток. Привычка, знаете ли.

     И продолжаю рулить в неправильном направлении.

     — ...Нет, не из Дакии. — Пятьдесят Восемь разводит руки и поджимает ярко накрашенные губы. — Я из Лондиниума. И я приехала персонально за вами.

     Брови Аккиле Ланди ползут ещё выше. Глядят мне в затылок, он спрашивает не самым дружелюбным тоном:

     — Гезим, кого ты снял, дебил? Кто она такая?

     Глядя ему в глаза через зеркало, я отвечаю максимально серьёзно:

     — Очень злая германка, синьор. Пожалуйста, не совершайте резких движений.

     В тот момент, когда машина въезжает на мост, заднее сиденье становится ареной короткой борьбы. Я слышу характерное «чвок», с которым лезвие входит в плоть, и гадкий хруст, и синьора Ланди, который истошно орёт:

     — Гези-и-и-и-м! Эта сука меня ранила-а-а! Господи-боже, помоги!

     А я говорю:

     — Синьор, как вам объяснить... — Нога вжимает педаль газа в пол, и авто пролетает мост Фламинио под взором всех его каменных орлов. Отстегнув средний медальон, я вываливаю его содержимое в окно и заканчиваю уже собственным голосом: — Если коротко, я не совсем Гезим.

     Пятьдесят Восемь задорно хихикает. Даю совет:

     — Не рекомендую спорить или драться. Добром это не кончится. Для пятидесятикилограммовой девчонки она довольно сильная и абсолютно безбашенная.

     — Будешь вести себя плохо — изрежу как свинью. И все остальные конечности переломаю, — подтверждает Пятьдесят Восемь, вытирая лезвие штыка о телячью кожу дивана.

     О да, она у нас плохой полицейский.

     — Тва-а-а-рь, — надрывно рычит синьор Ланди, прижимая искалеченную руку. — Чокнутая сука-а. Тебя ведь на клочки порвут. Я друг семьи Ди Гримальдо, я…

     В зеркале я могу наблюдать, как стройная нога взмывает вверх. Подошва ботинка моей напарницы встречается с обвислой щекой Аккиле Ланди, со стуком впечатывая голову вице-префекта в закрытое окно.

     — Ох, — комментирую увиденное, — до чего же ты невоспитанная.

     Мы мчимся сквозь ночные поля, а далёкие окна человейников XV муниципии проплывают у горизонта светящимися точками. Радио принимается выплёскивать в салон бодрые ритмы, так что я прибавляю громкость.

     — Ты играешь в шахматы? — спрашивает Пятьдесят Восемь, картинно прикрывая зевок вооружённой штыком кистью.

     Синьор Ланди хрипит и клокочет, живописно распыляя кровавую слюну по тонированному стеклу, но приплюснувший челюсть каблук не позволяет ему сколько-нибудь внятно озвучивать мысли.

     — Так вот, — продолжает она. — У нас в Британии есть актуальная поговорка: «Не имеет значения, королём ты был или пешкой. Когда игра заканчивается, всех складывают в коробку». Люди смертны, Ланди, и фокус в том, что иногда они внезапно смертны... Это уже из новгородской классики. Любишь книги?

     Кровавый пузырь надувается и лопается у губ синьора Ланди.

     — Рассовывать взятки по карманам — вот что ты любишь, — презрительно отвечает за него напарница. — Но так и быть — не стану сильно мучить тебя, если прояснишь один важный для меня вопрос.

     — Ч-чего тебе надо? — выдавливает Аккиле Ланди, как только нога в высоком ботинке возвращается на сиденье.

     — Тридцать первое октября восемьдесят девятого, — говорит напарница. — Канун Дня всех святых. Четверг. Припоминаешь? Будучи начальником римской полиции, ты примкнул к Ди Гримальдо. С твоей подачи пытали и убивали людей.

     Аккиле Ланди ошарашено мотает головой:

     — Да что ты понимаешь, глупая девка, я…

     — Ты предатель, мразь и свинья, — обрывает его Пятьдесят Восемь. Она перебрасывает штык-нож из руки в руку. — И эти слова я намерена вырезать на твоём лбу. Где похоронен Роланд Тиль?

     — Кто-кто? — переспрашивает синьор Ланди.

     — Ро-ланд Тиль, — нетерпеливо повторяет напарница. — Сенатор от Вестфалии. Ты должен знать, что стало с телами людей, погибших тем утром в здании Сената.

     Огни большого города окончательно пропадают среди темнеющих за бортом деревьев, а синьор Ланди отвечает, отхаркивая кровь:

     — Тем утром у нас всех имелись дела поважнее… Некогда мне было отслеживать пути перемещения мертвецов.

     Извлекая бумажник из кармана куртки, Пятьдесят Восемь снова пинает сломанную конечность Аккиле Ланди.

     — Важные дела вроде этого, да? — говорит она и выставляет перед его лицом фотографию. Объявляет: — Всё, меня от тебя тошнит. Дальше поедешь в багажнике.

     Некоторое время мы едем в практически идеальной тишине. Моя напарница пересела вперёд и курит, закинув ноги на приборную панель, а блестящая зажигалка перемещается между её длинными пальцами. Снопы света разбегаются перед машиной. Разделительная полоса гипнотизирует бесконечностью. Из багажника доносятся в фоновом режиме крики Аккиле Ланди, едва различимые благодаря добротной звукоизоляции салона. Идиллия.

     — Ну и рожа у тебя сегодня, — прерывает молчание Пятьдесят Восемь. — Особенно кошмарны усы.

     Я и забыл совсем про Гезима. Вслед за средним медальоном опорожняю левый и правый и даже не смотрюсь в зеркало: знаю, что там снова я настоящий.

     — Так симпатичнее?

     Подсознательно ожидаю услышать колкость, но вместо этого Пятьдесят Восемь просто кивает в ответ.

     — Угу. Албанцев мне и на Капитолийском холме хватает.

     — Пятьдесят Восемь, — я всё-таки решаюсь задать этот вопрос, — а что ты показала Ланди?

     Напарница заводит прядь волос за ухо и глядит на меня серыми глазищами, словно оценивает, можно ли поделиться с этим парнем кусочком прошлого. Копается недолго и демонстрирует мне фото: усыпанный осколками стекла пол и обугленный труп, рядом с которым сидит на корточках заметно более волосатый Аккиле Ланди, одобрительно оттопырив большой палец.

     — Мой папа, — поясняет она. 

     Я говорю, мол, прости, не хотел лишний раз тревожить старые раны, а она лишь закатывает глаза:

     — Вот тут направо сверни, карфагенянин.

     Наезженная колея ведёт к берегу Тибра. Когда мы останавливаемся в указанном Пятьдесят Восемь месте, слёзы ноября уже вовсю стекают с небес. Я поднимаю крышку, а там он: Аккиле Ланди, скрюченный и подсвеченный лампочкой. Всматривается в незнакомое лицо из недр багажника.

     — Парень, — радостно бормочет он окровавленным ртом. — Как хорошо, что ты меня нашёл. Меня похитили какие-то варвары, я вице-префект Ри...

     Подошедшая напарница отвешивает ему смачный пинок в живот.

     — Напрасно радуешься, свинья. Это по-прежнему мы.

     Речная вода негромко плещется, убегая по направлению к Тирренскому морю. Здесь только мы трое, деревья и дождь. Пятьдесят Восемь говорит нашему пленнику:

     — Знаешь, у нас в Лондиниуме есть забавная традиция: топить в Темзе старые велосипеды. Первый велик я утопила в четырнадцать лет. — Она склоняется над багажником, уперев руки в колени, и зловещим голосом завершает мысль: — Тибр, конечно, не Темза, но и я уже не маленькая девочка. А ты, Ланди, побудешь заместо велосипеда.