Театр бесконечных действий

Глухой металлический взрыв. Плита на глазах летит вниз. Оглушительный грохот, за ним – столб пыли.

Как только я ощутил, что земля на секунду задрожала под ногами, Антон вдруг врезается в моё плечо и вздрагивает. Крепче сжав ручку сумки, он поднимает свободную ладонь.

— Прости, Влад, испугался.

— Ничего страшного, с кем не бывает. Пойдём посмотрим, — киваю я в ту сторону. Антон согласно мычит, после чего мы устремляемся к упавшей со стройплощадки плите. По пути я замечаю, что зазоры между тротуарными кирпичами заполняются кровью, образуя сеть красных ручейков.

Когда мы быстрым шагом доходим до места, там уже собирается толпа свидетелей и тех, кто просто услышал шум. Я лично решаю не протискиваться вглубь, Антон следует моему примеру. Теперь, когда пыль частично осела, я могу увидеть, что, собственно, происходит.

Бетонная плита, метров шесть на шесть, может, больше. Стоит ли говорить, насколько она тяжёлая: дорога под ней, вероятно, рассыпалась в крошку, а по углам плиты образовались трещины, как при землетрясении. Сама плита тоже растрескалась вдоль и поперёк, на куски разных форм и размеров.

Под краем плиты, который к нам с Антоном ближе всего, я вижу то, что минуту назад было человеком. И, я так понимаю, это женщина. На остатках лобной доли – остальная часть головы раздавлена плитой – макаронами свисают длинные каштановые локоны. Изначально, полагаю, они были в укладке, но сейчас слиплись из-за грязи и крови. Нижняя челюсть выдвинута вперёд и теперь достаёт зубами до носа.

Что-то серо-жёлтое, пыльное и склизкое стекает на лицо женщины сверху, с угла плиты. Наверное, это её мозг. Один его кусочек даже остался на самой плите. Напоминает желток яйца, которое я расколол утром на яичницу. Ассоциация не очень аппетитная, впрочем, как и сама яичница.

Чуть дальше из-под плиты торчит аномально распухшая рука – думаю, она готова разойтись по швам. Наверное, резкое кровяное давление заставило вены лопнуть. Пальцы женщины периодически дёргаются: вероятно, она таким образом пытается попросить о помощи. Ну, ей бы так и так оказали сборку.

«И всё-таки моя работа полезна. Интересно, она обратится в наш филиал? Хотя как она обратится...» — мысленно рассуждаю я, смотря на лицо женщины, в частности на глаза – выпученные и припорошённые пылью. Под давлением бетона они, налившись кровью, вылезли из глазниц.

В этот момент один глаз скатывается в челюсть, как в тарелку, но продолжает висеть на нерве. Это очень смешно.

«Ну, ей определённо понадобятся наши услуги: тут без нового тела... Точно! Не забыть бы забрать глаз с языком из постамата».

Пальцы женщины вновь дёргано шевелятся. В голове проскакивает мысль, вызвал ли кто-нибудь вообще сборочную бригаду. Я обвожу присутствующих взглядом: несколько ребят в разных местах активно печатают, ещё пара человек стоит за нашим кругом зевак. Скорее всего, они связываются со службами по менталке.

Неожиданно изо рта женщины доносится слабый свист, который иногда прерывается бульканьем и лопающимися пузырьками крови. Она не спеша стекает в трещины, набираясь в лунках. Неприятно, но что поделаешь: лёгкие женщины, да и все остальные органы, очевидно, превратились в фуа-гра.

Не поворачиваясь, я наклоняюсь к Антону и перехожу на полушёпот:

— Знаешь, эта женщина выглядит такой же подавленной, как ты сейчас в метро.

У приятеля вырывается что-то вроде нервной усмешки. Я хочу повернуться, чтобы посмотреть, но внимание привлекает старый человек среди толпы. Одна его рука держит в раскрытом виде маленькую потрёпаную книжку – на вид обитая кожей. Вторую руку, держащую, вероятно, чётки, он прижимает к губам и что-то беззвучно шепчет.

«Он что, молится?» — проносится в мыслях. Причём никто не обращает на это внимания. Я бы даже сказал, никто в принципе ничем не впечатлён: ни раздавленной женщиной, ни уж тем более старым чудаком. Ну, думаю, я в их числе.

Я наблюдаю за дряхлыми, морщинистыми руками деда. Они сильно трясутся, прямо как было у прабабки. Может, он архаик, как и она? Прабабка тоже хотела, по её собственным словам, «помереть и остаться человеком».

«А мог бы взять себе новое тело и начать жизнь без каких-либо проблем. Ну, таков уж его выбор», — заключаю я про себя. Но в следующий миг посещает мысль:

«А был ли мой выбор моим?..»

Неожиданно я слышу от Антона:

— Что было бы, если бы людей нельзя было собрать заново?

Я непроизвольно поворачиваюсь к нему. Брови сами собой ползут вверх от недоумения.

— Осталась бы она такой до скончания времён? — тихо продолжает Антон, будто в прострации.

Сердце ёкает. Чувствую, как по позвоночнику бегут мурашки. О чём он вообще..?

— Если бы мы оказались на её месте, остались бы мы такими до скончания времён?..

Сам не зная почему, я резко обрываю:

— Антон, я же сказал: мне и работы хватает.

Тот, наконец оторвавшись от женского тартара, поднимает на меня глаза и усмехается. Выглядит это, правда, печально.

— Вот и сестра то же самое повторяет. Только вместо работы у неё движение.

Не буду говорить ему, что полноценная работа во благо населения и ультралевое движение нон-гендерных – это разные вещи. Однако, чтобы отвлечь Антона, я замечаю:

— Слушай, ну... Материала на восстановление тут предостаточно, так что всё будет хорошо, не зацикливайся на этом.

Тот кивает, показывая, что услышал меня. Настроя мои слова ему не прибавили, но без разницы. Я пытался.

— Ладно, мы засмотрелись. Идём в офис. Не хотелось бы опоздать.

— Да. Да, конечно.

Мы тотчас разворачиваемся и начинаем продвигаться на выход из скопища.

* * *

Огонь набрасывается на кончик сигареты, поджигая её. Я могу позволить себе что-то поновее, покрасивее, технологичнее. Безусловно. Просто я ценю подарки прабабки, даже если это – старые бумажные Кохибы и допотопная зажигалка на топливе.

Резная крышечка защёлкивается, а зажигалка отправляется в карман пиджака. Я отворачиваюсь от пепельницы, примостившейся у входа на лестницу, и затягиваюсь. Внимание переключается на Антона: он странно мнётся около края крыши.

— Ты чего мельтешишь? — громко спрашиваю я и направляюсь к нему. Дым, который я выдыхаю, шлейфом тянется за спиной. — Боишься, что ли?

На миг кажется, словно Антон подпрыгивает на месте. Он оборачивается и пристально смотрит на меня. Испуг в больших оливковых глазах. Я непонимающе смотрю в ответ, вставая рядом.

— Я спросил что-то странное?

— Нет. Нет.

Голос Антона дрогнул. «И всё-таки я сказал что-то странное», — проносится в мыслях, но я не заостряю внимание и ступаю на гранитный парапет.

Перед глазами открывается вид на город. Мне нравится, что здесь всегда светло, как днём. Электрические огни, создающие голограммы и подсвечивающие баннеры, отражаются в стёклах офисных высоток, которые сгрудились по районам. Вдалеке видны несколько парящих штаб-квартир других филиалов. Уши заполняют различные шумы: транспорт, отдалённые голоса, треск механизмов.

Боковым зрением я замечаю, что Антон тоже поднимается на парапет и встаёт рядом. Подношу сигарету к губам, не спеша делаю затяжку. Я обращаю внимание на цветные баннеры – они развешены на всех зданиях, со всех сторон. Мне нравится антураж, который они создают. И все, как один, гласят что-то вроде: «Долой время!», «Будущее за бессмертием!», «Жить – нельзя страдать!» и так далее.

Выдыхая дым, я поворачиваюсь к Антону и вижу, что тот смотрит вниз. Я тоже опускаю глаза на улицу под нами.

— Да, — протягиваю я, и рот сам собой растягивается в ухмылку, — так гораздо быстрее, чем по лестнице.

Антон молчит. Наконец после паузы он говорит:

— Влад, не знаю, как тебе это сказать…

— Так и скажи.

— Мне тяжело, — устало признаётся тот, проводит ладонью по лицу. — Совсем. Меня не покидает ощущение, будто бы я тупо существую.

Он замолкает, а я кручу сигарету между пальцев. Как можно разрешить этот казус? Взгляд вновь падает на улицу под нами.

— Ну, хочешь, прыгни. Думаю, полегчает. При новом-то теле...

Повернувшись, я вижу, что Антон таращится на меня. Почему он так остро реагирует, да и в чём вообще проблема – непонятно.

— Влад...

Я развожу руками:

— Ну, ты же бессмертный, что тебе будет.

Антон мрачнеет и молча отворачивается. Не то чтобы мне есть до этого какое-то дело, но всё же...

Вскоре приятель еле слышно отвечает:

— А кто сказал, что я это выбрал?

Наступает молчание. Я наблюдаю, как огненные частички остывают, сереют и улетают вниз, ведомые ветром. Антон вдруг спрашивает у меня сигарету, и я передаю свою. Он затягивается, но почти сразу заходится кашлем, а я фыркаю: забавное зрелище.

Снова затягивается – теперь без проблем. Ветер уносит клубы дыма в мою сторону, давая вдохнуть табак. Баннеры периодически меняют надписи и картинки.

После третьей затяжки, самой долгой, он отдаёт мне тлеющую сигарету. Я не без интереса наблюдаю, как Антон выпрямляется, встряхивает руки, делает вдох, и понимаю: он готов.

«Красивый баннер», — последнее, что мелькает в голове, когда я разворачиваюсь и схожу с парапета.

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ УТОПИЯ!»

Позади слышится шорох.

От сигареты остаётся всего одна затяжка, благо, до пепельницы четыре шага. Пока иду, я подношу сигарету и вдыхаю.

Странно. Очень странно. Он просто существует. Мы просто существуем. Жизнь вечна. Страдания – тоже?..

«А смысл..?»

Дым плавно вытекает из моего рта.

«Да, я просто существую».

Я тушу бычок в пепельнице одновременно с хлопком, раздавшимся на улице внизу.

— Нужно взять вторую смену...