Америка

И ты ушла в своем оранжевом плаще

Ну ты даешь вообще, ну ты даешь вообще блин! (Но ты ушла)

И ты ушла и не сказала: я скоро вернусь

Чё же ты делаешь Люсь, как-же я буду один?

***

14.12.1825

Последние бумаги быстро оказались в дипломате, оглядывать комнату и спускаться по лестницу было странно. Он уезжает и скорее всего навсегда, а об этом знает только Рылеев, все документы были искусно подделаны и теперь никто до него не доберётся.

Вот он - последний глоток воздуха привычного, родного Петербурга.

На улице моросит лёгкий дождь, но даже он не мог перебить предвкушение, и буквально закипающую кровь. 

Легко петляя по дворам, Трубецкой быстро добрался до дома Рылеева, Кондрашу обещались забрать на допросы, и поэтому Сережа, через черный вход, вошел в дом, столкнувшись с женой друга. Женщина трясущимися руками передала новый паспорт и документы, и мялась, не зная, как лучше попрощаться. Улыбнувшись, теперь уже не Князь раскинул руки в стороны, и позволил обнять себя, похлопывая даму по спине :

« — Передайте Рылееву, чтобы он больше времени проводил с семьей, а не маялся всякой ерундой, лично от меня»

« — Дай бог он вернется..»

« — Вернется конечно, что ж вы такое говорите, раз обещался, то вернется. Тем более у него поставки журнала и стихов в Америку, не может же он бросить все, и побежать на плаху?»

« — Вам то хорошо, Кондраша.. Мой Кондраша постарался, дай бог вам здоровья, спасибо за деньги, но не нужно было такую сумму..»

« — Вашими молитвами!»

Сережа шел с искренней улыбкой, теперь он был свободен. 

Также, не выходя на главные улицы, обходными путями он добрался до причала, куда вывели новый фрегат из верфи.

Поднимаясь по лестнице, Трубецкой вдруг замер, и обернулся, в последний раз окидывая взглядом родной Петроград. Хотелось запечатлеть себе все улицы, оставить на подкорке дома и людей, и.. по щеке внезапно стекла слеза.

Мотнув головой, мужчина взошел на палубу, и оставил себя прошлого за бортом. Да, тоска была неизбежной, но всё быстро пройдет, он начинает жизнь с чистого листа.

***

Утро. 15.12.1825.

« — Еще раз спрашиваю, где Князь Трубецкой?»

« — Да сколько повторять, Ваше Императорское Величество, не знаю я!»

Рылеев говорил с издевкой, он так и знал, что Николай Павлович будет спрашиваться о Сереже, совершенно забыв обо всем остальном, и вот какой из него правитель Империи, если он даже с собственным любовником не смог справится?

« — Кому как не вам, Николай Павлович, знать характер нашего дражайшего друга, быть может он уже где-то далеко за океаном.. А может сейчас идет сдаваться на Дворцовую, хотя впрочем без разницы, он уже далеко-далеко от вас»

Император моргнул несколько раз, и провел руками по лицу, он уже не понимал, издеваются над нам намеренно, или Кондратий просто поехал крышей за почти пять часов допроса, из которых не удалось узнать абсолютно ничего про Сере-.. Князя Трубецкого, и выяснить абсолютно все про организацию и вчерашнее восстание, которое, по уже чересчур четким ощущениям, было далеко не результатом междуцарствия.. Сережа.. Он бы не сбежал, если бы дело было только в том, что он не вышел и подвел, там было что-то глубже, и ему самому было категорично точно разузнать все. Но это Никс оставил на Бенкендорфа, он уверен в Саше, и безоговорочно доверяет ему. 

Трубецкому он тоже доверял.

Двери в комнату внезапно распахнулись, и в кабинет буквально влетел посыльный, с которым Николай отправлял письмо Сере-.. Сука, Сергею.

« — Кто позволил так врываться»

« — Так вы сами, Ваш Императорское Ве-ли-чес-тво.. Трубецкого в доме нет, родственники думали, будто это вы приказали и его арестовали»

Мальчишка говорил бесцеремонно, будто и не с Государем, а с батькой каким-то, но на это было без разницы, сейчас паника захватывала с головой. 

Сережи нигде нет, никто не знает, что с ним и где он. 

И что он мог с собой сделать тоже никто не знает, кроме самого Коли.

« — Обождите, там на столе нашлось письмо, адресовано вам, Ваш Величество»

« — Давай сюда»

Юноша передал письмо в аккуратном конверте. Руки начало невольно потряхивать. 

«/—От Трубецкого Николаю Павловичу—/»

Он погладил письмо большим пальцем, понимая, что оно написано Серёжей. И может, он всë таки что-то сможет узнать, или хотя бы найдет подсказки, к тому, где может быть он. 

Развернув письмо, Николай увидел не более пяти строчек и быстро пробежался по ним глазами. 

  “ Дорогой Никс, 

Оставьте себя в покое и не пытайтесь найти меня. Я, скорее всего, уже далеко. Уехал, как Вы и хотели, но только, увы, не в Сибирь. Со мной будет всё хорошо, позаботьтесь лучше о себе. 

Навечно Ваш, уже не князь Трубецкой.  ”

Он перечитал ещë раз. И ещë раз. И ещë. И всë ещë не мог уловить сути этих нескольких предложений. Словно пустой текст. Буквы есть, в слова складываются, а они уже в предложения, а текста нет. Будто тут и не написано ничего вовсе. 

“ Уехал, как вы и хотели... ”

Это его, и в правду, разбило. На что надеялся Се..– Трубецкой, когда писал это? Он сделал только больнее. Как было и ему самому. Да, Коля вспылил, потому что это было естественной эмоцией, что он мог показать в тот момент. Николай думал, что у них всë хорошо, а оказалось вот так. 

Он чувствовал, что сейчас сорвется, но пытался держаться. Убрав письмо в карман, он вновь обратился к Рылееву, пред этим скомандовав юноше-посыльному удалиться. 

« — Я последний раз спрашиваю, где Он? Я знаю, что Вы в курсе. »

Но Рылеев не сдавал своих позиций. Конечно он знал: он знал о плане, куда поедет, что будет делать и как устраиваться. Может, пойдет опять в армию, а может встретит кого-нибудь и будет счастливо жить за три копейки. Но Кондратия волновал только один вопрос, который крутился в голове у него последние два часа: почему Сережа не сказал Николаю? С одной стороны, понятно почему. Потому будет трудно расставаться? Весьма глупая причина, что бы не говорить, не находите? Ведь ему Никс был очень дорог, он сам об этом неоднократно говорил. 

« — Ваше Императорское Величество, я вам ещë раз повторяю, я не знаю. А вот почему не знаете Вы, меня очень интересует.»

Он в любом случае уже давным-давно был обречён, ещë где-то в первые два часа допроса. Приговор уже вынесен и скоро он, как и все его сотоварищи, будут четвертованы, или, в хорошем случае, повешены. 

Николай серьёзно сейчас сорвется и перестанет за себя ручаться. Он ужасно волнуется. Он негодует. Он злиться, невозможно злиться: на Константина, на сенат, на армию, на декабристов. Но больше всего Никс злиться на самого себя. За то, что не выслушал, за то, что прогнал, не дал объясниться. Когда он понял всю ситуацию ему ужасно стыдно за себя. Но уже поздно, уже поздно что-то менять, остаётся только принять то, что имеем и думать, что делать дальше. 

Коля выдохнул. 

« — Вы же догадываетесь, что вас всех ждет? »

« — Конечно, а Вы? »

« — Что Вы имеете ввиду? »

« — Ну, то что ждёт Вас, Ваше Императорское Величество? »

Он уже на грани, что бы свести его с ума. Хватит. Он узнал достаточно дельного. Но самого важного так и не выяснил. 

Спустя пару минут Рылеева увели и он остался совсем один в этом кабинете. Это стало последней каплей. 

Он расплакался. Расплакался от безысходности, которая начинала его накрывать. « — Что ждет Вас? » Он и сам не знать не знает. Что делать без Него? Где его искать? 

* * *

Начало января 1826

Трубецкой наслаждался видами с корабля. Океан. Холодный и, будто бы бескрайний. Но он лишь кажется таким. У всего есть конец и у всего есть начало. Ну, а у Сережи сегодня и начинается его "начало".

Ветер приятно играл в волосах, они шли уже почти две недели, и далеко на горизонте, в легкой дымке, виднелись берега континента. Душа пела и играла в лучах солнечного света, здесь все уже было по другому, и здесь он может дышать спокойно.

« — Соединенные штаты Америки..»

Трубецкой пробовал на вкус, на лицо наползла улыбка, он больше мог не сдерживать себя, мог жить так, как хочет, не заботить о том, какое влияние скажется на репутации, потому что её не было. Он просто человек, который живет, и который хочет быть счастливым, и больше Сережа ни чем не обременен.

Князь, странно было себя так называть, но это дело привычки, от которой не избавится даже спустя две недели, наверняка пройдут месяцы, годы, а он будет вспоминать свою жизнь в Российской Империи и продолжить называть себя Князем.. Уходя в свои мысли, он развернулся, оперся локтями на перила, откинувшись назад, и наслаждался морским воздухом и криком чаек, вспоминая родной, и близкий душе Петербург.

Улыбка немного поникла, но это скорее была приятная тоска, первая, удушающая, и невозможно больная уже прошла, теперь, после множества часов и ночей самокопания, и беспрерывных размышлений, Трубецкой смог немного отпустить себя, позволить душе идти вперед, наслаждаясь безграничными возможностями и настоящей жизнью.

Возможно, нет, безусловно он сможет когда-нибудь полюбить Америку, такую невозможную, пришедшую из самых сокровенных мечт, и до безумия реальную, но душа его навсегда отдана Петрограду, родине и людям в ней.

Интересно, как там Никс?

Наверняка места себе на находит, но кажется так было нужно. Впервые в жизни, Сережа выбирает себя. Не организацию, не идеи, не любовь, нет, он выбирает себя.

И дай бог об этом не придется жалеть

***

Конец июля 1826

Николай сходил с ума, он брался за все дела, которые только мог взвалить на себя, даже Бенкендорф, старый друг, который видел разные состояния и настроения Императора, не вывозил даже перечисления всех обязанностей и планов Его Величества. Слава богу, расследование всех планов и организации, как уже стало известно, тайного общества, Никс перепоручил ему, поэтому хотя бы толику работы удалось забрать себе, но Романов всё равно яро контролировал каждый шаг и был в курсе абсолютно всех деталей расследования, так или иначе, принимая в нем живое участие.

« — Вы уверены, что хотите заниматься всеми этими бумагами сами? Было бы проще отдать на рассмотрение сенату, и-»

« — Я сам. Будьте покойны, я трезво оцениваю свои возможности, и вполне способен решать все дела самостоятельно.»

Перегружать себя работой, браться за все сразу, и доводить до идеала, всё это было лишь способом сбежать. Сбежать от мыслей, от чувств и эмоций, которые разрастались и укоренялись в груди всё сильнее, взвиваясь стеблями прямо по горлу, и обвиваясь вкруг него.

Прямо как петля на висельниках.

Казнь декабристов должна была быть приведена в исполнение двадцать пятого июля, но у Романова не хватило сил, он проявил слабость, или милость, как это было выгодно оценивать народу, и наверно стоило жалеть, но Николай помнил, с какой теплотой и энтузиазмом Трубецкой рассказывал о своих сослуживцах, и не мог позволить себе терять ещё одну, хрупкую, но всё же существующую ниточку, связывающую их.

Казнили Каховского и Пестеля, как убийцу генерала, и одного из высших организаторов восстания, Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина помиловали со значительным понижением в званиях, но с возможностью восстановления при отличие в службе. Они были друзьями, и душевно было гораздо больнее терять связи с Сергеем, чем авторитет в глазах народа. Хотя многие люди и посчитали его поступок слабостью, нашлись и те, кто считал это актом высочайшего благородства. 

А Рылеев лишился всех чинов и званий, но ему и терять-то было особо нечего. Отставной поручик, который налаживал торговлю с далекой Америкой.. 

В голове быстро крутились шестеренки, пазл складывался, деталь за деталью.

Рылеев ближайший друг Сережи, он занимает должность главы Русско-Американской кампании, в день допроса с причала отправился его первый корабль, для торговой миссии, после этого же дня Трубецкого больше нигде не видели.

В сознании внезапно всплывал последний разговор на допросе, и фраза, брошенная Кондратием : « —...быть может он уже где-то далеко за океаном.. он уже далеко-далеко от вас»

Конечно это могла быть лишь попытка вывести на эмоции, выбить его из колеи и задеть за живое, но возможно..

Романов подозвал к себе гвардейца:

« — Пошлите за Рылеевым, пусть явится ко мне, как можно скорее»

« — Государь-Император, вы уверены? Он же отстранён от всего, вызывать заговорщика ко двору это-»

« — Это приказ»

« —Будет исполнено, Ваше Императорское Величество»

Гвардеец откланялся и спешно направился за дверь.

Он устал. Ужасно устал. Прошло такое незначительное время, а он уже полностью выжат. Как морально, так и физически. Ему ужасно не хватает Сережи. Да, конечно, это безусловно его выбор, и Коля сам виноват, что не выслушал. Он уже миллион раз об этом пожалел. Хочется сделать всë, что бы вернуть всë как было. Те глупые вечерние диалоги и теплые утра рядом с ним. Хотелось извиниться, и извиняться до того момента, пока не простят. Пока не простит. 

Пазл сложился сам собой. Но всë это может быть и просто бредовая додумка и обыкновенное желание побыть хоть на один шаг ближе к Нему. Рылеев - буквально единственный человек, который и в правду связан с Трубецким слишком близко и знает его очень хорошо. Ну пусть он поможет хотя бы из человеческих соображений. Он же всë знает. 

*

В кабинет постучали и быстро входя в кабинет гвардеец докладывает.

« — Государь-Император, отставной поручик Кондратий Рылеев прибыл по Вашему приказу. »

« — Пусть заходит. Один. »

Кондратий вошел в тот же самый кабинет, где просидел пять часов не так уж и давно. Видно было, что он вполне доволен. И на лице играет еле заметная ухмылка. 

« — Чего это вы, Николай Павлович решили снова меня видеть? Не уж то решили поменять свой приговор и все таки повесить меня? »

Коле реально сейчас не до перекидываний колкостями. Ещë месяц - и от него останется одна большая лужа, или вообще ничего не останется. Он шумно выдохнул, и хотел было что-то сказать, что бы хоть как-то подвести разговор в нужное русло, но, видимо, Кондраша тоже много чего понимает. Ну, или это слишком заметно. 

« — Опять из-за Трубецкого что-ли? То-то я думаю, почему Вы так плохо выглядите. Но я же сказал, что ничего не знаю, как Вы не пой—... » 

Тут уже ему договорить не дали. Ну он же знает, но просто молчит. С какой целью? Чтобы он помучался? Так это им в любом случае не на руку. Или личные счеты? 

« — Да хватит врать, Кондратий. Ты же знаешь, где Он. Ну войди ты в мое положение. Представь какого мне. Да, я виноват, но я готов извиниться перед ним множество раз, я ведь люблю его, блять. »

Его правда ужасно это всë сводило с ума. Всë равно, что будет дальше. Он просто хочет побыть хоть немного рядом. Просто прикоснуться и сказать одно единственное слово « извини ». Никс правда любил, ужасно. Но если Сережа не хочет, чтобы он был рядом, то хотелось просто сказать прости. Да, это тоже неправильно, ведь он уже сбежал, и, видимо, видеть его не хочет. Но.. Всë таки. 

« — А представьте какого мне? Не думали, нет? Я ведь тоже его люблю. »

Он.. что?..

Николай судорожно выдыхает, даже не заметил, как дыхание задержал

Теперь понятно, почему не выдает, почему держится и готов был умереть за Сережу, у них одна беда на двоих, но они по разные стороны от баррикад.

Невольно в сердце закрадывается шальная радость, которая моментально растворяется, Трубецкой выбрал его, и слава богу. Будь Романов на месте Кондратия, то давно б сошел с ума.

« — Сереже определенно повезло больше нас всех.. Раз любите, то скажите, возможно ли будет доставить почту?»

« — Что вы имеете в виду?»

Рылеев ощутимо напрягся, было видно, с каким трудом ему далось признание, но даже так он держался. И держался наверное лучше самого Николая

« — Сейчас я обращаюсь к вам не как к другу Трубецкого, и товарищу по несчастью, а как к главе кампании, хотя черт с ним.. Если я напишу письмо, вы можете ему передать?»

Император сдался, он открылся. сорвал маску, говорить можно как угодно, но слова были вымученными, Коля был готов умолять, унижаться, ради того, чтобы просто отправить несчастные несколько строк.

« — Пожалуйста, я прошу вас..»

"Сережа-Сережа, что же ты делаешь со мной, как же я буду один?.."

***

Америка встретила ярким солнцем и абсолютно другим миром. И дело было даже не в языке, нет, Сережа в совершенстве знал английский, учил с самого детства. Тогда это было просто приятным бонусом к статусу князя, а теперь пропуском в новую жизнь.

Поэтому язык проблемой не был, нет, скорее здесь всё было абсолютно другим.

Другие люди, другие дома. другие улицы, всё это было само собой разумеющимся, но всё равно удивлением. Вашингтон был абсолютно не похож на Петербург.

Здесь все бежали, все что-то живо и активно обсуждали, всё бурлило, будто в котле, и в сравнении с размеренным и спокойно-меланхоличным Петроградом, играло на ярчайшем контрасте.

Гуляя по столице Соединенных Штатов, Сережа реально попал в другой мир, и он действительно был светлым.

Когда вечером, Трубецкой снял себе комнату в отеле, оплатив несколько ночей сразу, в голове мелькнула мысль, он обещался написать Рылееву, и по идее это можно было сделать уже сейчас, но есть ли смысл писать о том, что и так было очевидным?

Мотнув головой, бывший князь всё же достал бумагу, и перо, быстро начал строчить.

Написал по итогу о том, что доехал, всё в порядке, устроился хорошо, слава богу рубли здесь ценились, и ценились хорошо. Особенно золотом.

Говорить пока было действительно не о чем, поэтому ,поставив сегодняшнюю дату в углу, он закинул бумагу в ящик стола, и завалился на кровать, вымотался просто невероятно.

Завтра ещё можно будет провести день за прогулками и пустыми разговорами с местными, но дальше придется заново устраивать всё, ну и желательно возвращать привычный образ жизни.

Нет, прежнюю жизнь нельзя, зачем он уезжал, если хочет жить также, как раньше? 

Необходимо начать всё с самого начала, а в конце..

В конце было бы неплохо иметь домик где-нибудь на юге, по словам местных, там потрясающе красивое море, ну и торговый путь с Мексикой, сначала нужно заработать, перевести рубли в долллары, и уже после строить планы.

Я смотрю на тебя; в телевизоре ты, а я на диване.

В городе N дожди, замыкание – бах! – и встали трамваи.

Травма черепно-мозговая – моя любовь…

***

/Дорогой Друг!/

Пишу тебе с другого края света, сейчас **.06.1826, я уже обосновался в Штатах, у меня все хорошо.

Как вы там, Рылеев? 

Я отправляюсь сейчас на побережья Флориды, думаю, если понравится, то задержусь там, говорят, что теплое море поможет восстановить нервы. Уже привык к языку, нынешним людям, и уж тем более, к своему нынешнему положению в обществе.

Простите, что был краток, но на большее пока не способен. Как только совершу что-то действительно стоящее, то обязательно напишу вам!

С наилучшими пожеланиями, ваш дражайший друг

/Больше не Кнзяь, Сергей Трубецкой/

《— И это.. всё?》

《— Николай Павлович, а вы как думали? В отличие от Вашего Величества, Сережа всегда был краток ко мне, и немногословен. Уж простите, что не удостоился чести, быть близким к нему наравне с Вами. Но я даже не удивлен, что про Вас не сказано ни слова. Похоже наш общий друг действительно начал все с чистого листа..》

《— Вы можете отправить от меня записку? Я заплачу, и!-》

《— Я не хочу лишится доверия Сергея, если он посчитает нужным, то попросит меня передать вам что-то, или уж тем более, упомянет Вас хотя бы раз в письмах.》

Больно. Неприятно кольнуло в районе сердца. Да, он полностью осознавал, что проебался, крупно. Не стал слушать, отверг в самый важный для него момент. Но ведь Трубецкой понимает, что Николай уже давным давно обо всëм пожалел, он кается. Какой же он всë таки невозможный. И такой любимый. Хочется вернуть все назад, снова оказаться рядом, обнять, и не отпускать, потому что знаешь сам, что будет дальше. Расставание и вода, вода, вода. Люди, места, города, слова, ночи, дни. А Сережи нет. 

Романов отошёл от стола, к окну, не находя себе места. Хотелось убежать куда-то, и не думать ни о чем. О чем угодно, но не о нëм. 

« — Неприятно, правда? Мне вот так же было. » 

« — Мы в одной ситуации, но по разные стороны. »

« — Нет, у меня одна ситуация, а у Вас - совершенно другая. Мы разные. »

« — Но ведь проблеме одна. »

« — Я не считаю любовь проблемой. »

***

Ноябрь 1826

Обещали шторм. Не такой сильный, но в море выходить запрещалось, ну, или, как минимум, не рекомендовалось. А он и не собирался. 

Небо затянуло темными тучами, но дождь ещë не пошёл, хотя вот-вот должен. Море бушует. Большие волны гуляют по водной глади, застилая то дно, которое было видно совсем недавно. Трубецкой зачастил ходить сюда. Тут хорошо в любую погоду, можно подумать о всяком. О том, что не может вылить даже в строки письма. Об этом надо только говорить с кем-то, но Сережа пока не готов открыться девушкам полностью. Мелани и Нелли ему безумно помогли, позволив занять верхний этаж в скромном доме в нескольких милях от портового городка. Они сами жили здесь совсем недавно, и видимо посчитали долгом чести помочь такому же приезжему, от которого было только одно короткое имя Серж, и никакого прошлого, никакой фамилии, ни-че-го. Нет, они не были в плохих отношениях, скорее наоборот. Ему дали самую низкую из возможных цену за жилье, скорее чисто символическую, на которой он впрочем сам настоял. По утрам они вместе готовили завтрак, и за коротких пару месяцев стали ему практически семьей, но..

Это слишком личное. Настолько, что даже с самим собой может быть сложно поговорить об этом. Но только здесь он может быть честен с собой полностью. Выговариваясь здесь, он надеется на то, что там, за берегами океанов, морей, проливов и заливов, стран и городов эти мысли, эти обжигающие слова дойдут до того, к кому они на самом деле предназначены. Нет, он не отпустил. Это лишь иллюзия спокойствия перед бурей. Бурей эмоций и слов, любви и ненависти. 

Он сидит на прохладном песке, рисуя на сыром песке. Море, волны, облака, человек. Имя. 

« — Знаешь, а я ведь и в самом деле ужасно скучаю, и хотел бы прямо сейчас тебя обнять, просто побыть рядом.»

Горько это осознавать. Горько говорить об этом вслух. Голос хриплый, будто не откашлялся.

Опуская голову вниз и вырисовывая то самое имя на песке, на него падает капля. А затем ещë одна, и ещë, и ещë, и ещë. Начался дождь. Даже ливень. Холодные капли падают прямо на имя, и мимо, и на самого Трубецкого.

 Холодно. 

Капли холодные и тяжелые. Встать и пойти нет сил, поэтому он просто остается на месте, поджимая к себе ноги и размытым взглядом наблюдая, как стирается имя из четырех букв. Четыре буквы, полностью изменившие его жизни и подарившие ему прекрасное чувство любви и ужасное чувство тоски. 

Никс.

А он вообще помнит? 

Тяжелый вздох обжигает легкие морским воздухом, ощущение, что по всей глотке остается соль, и именно из-за неё слезятся глаза.

Волны громко бьются о берег, доходя уже до самых пальцев. Он стоит босиком на холодном песке, и разводит руки в стороны, откидывая голову назад. Ветер шумно бьет по ушам, и треплет волосы. Наверное нужно действительно плакать, кричать, писать, искать, бесконечно извиняться, но это всё бесполезно, по одному они всегда бесполезны.

Трубецкой виноват, и ему нет оправдания, он воткнул нож в спину, наступил и растоптал открытое и вверенное ему сердце, и теперь еще надеется, что они..

Может быть стоило остаться дома? 

Наверное нужно было с честью принять смерть, быть наравне со всеми, и.. 

《— Блять》

Как же он заебался

Пальцы сводит судорогой от холода, брызги бьют по щиколоткам, и стоит только протянуть руку, сделать шаг вперед.. Там, через океан, уже по ощущениям через звезды, и мириады километров.. Где-то там зиждется прошлое, где они те люди, в том времени, в том месте.

Вот только Сережа всегда был не тем

Он трус, он бесчестный, ебаный ублюдок, к чьим ногам упали звезды, кому подарили солнце и луну, а он даже шага не сделал..

《— Serj? Are u.. Shit! The water is icy, you're going to catch a cold, come on quickly-》

《— Что?》

《— Why.. Why are u crying?》

《— Я?》

Рука невольно тянется, и когда он проводит пальцами по лицу, то на кончиках остается влага. Невольно губы растягиваются в кривую усмешку, и он скатывается в истерический смех. Он плачет! Он блять смеет сука плакать!..

《— So.. Hah.. Sorry. I'm perfectly well! it-It's just. Only sea's water and-and.. I feel so fucking bad》

Мелани подходит ближе, и стоит замерев, не зная, что сделать, и как реагировать, она только сглатывает, и молча приобнимает его за плечи, пытаясь хоть как-то поддержать. 

Трубецкой никак не реагирует. Он закрывает глаза и открывает их уже в другом месте, времени, по ощущениям в другом мире

 В мире где идет снег крупными хлопьями, где площадь завалена чужими телами, по его вине, где он затылком чувствует четкий взгляд на него, а потом ловит контакт глаза в глаза, где в ушах громко звенит не только после ударов пушек, но и после надломленного, сложного и последнего разговора.

Сережа моргает ещё раз, и вот он снова смотрит на воду, она такая же темная, но абсолютно другая, это не родная Нева, такая же сложная, как и жители города построенного на её берегах, нет, это прибрежные воды моря, которое напрямую связано с Атлантическим Океаном, который он совсем не знает. Сколько здесь не живи, сколько не общайся с людьми, здесь всё открывается только поверхностно, он живет у этих берегов уже почти год, а нихера не изменилось, он все также не понимает этого моря, не понимает городов, не понимает людей, не понимает страну.. 

Как бы тесно он не общался с Мелани и Нелли, они все ещё сохраняют дружелюбный нейтралитет, а он и не старается открывать душу, как бы не хотел, не сможет высказать всё то, что твориться на душе, что душит, что убивает бесконечно, безотносительно и невозможно, так что просто пиздец, так что каждое утро лезешь в петлю а потом идешь варить кофе, так, что каждый раз покупаешь цветы в лавках, и потом неделями смотришь ,как медленно они умирают, засыхая на соленом ветре, и ярких лучах солнца, стоя на широком подоконнике, так, что ты каждую секунду чувствуешь фантомное присутствие того человека, которого предпочел бы вообще никогда не встречать, так, что ты везде слышишь его голос, везде ищешь и находишь только его, и никого больше, так что не представляешь своей жизни без того, кого в этой самой жизни уже блять нет, и больше никогда не будет. Так, что ты пишешь сотни строчек, чиркаешь, вырываешь из текста каждую букву, переписываешь мириады раз одни и те же строчки, и все равно сука все не так, дрочишь и дрочишь эти ебучие письма, и все равно скидываешь их в дальний ящик, лишь бы никогда сука больше не вспоминать, пытаешься их сжечь, кидаешь в пламя, но каждый раз лезешь в огонь за бесполезной макулатурой, которую только утопить, пустить на тряпье, на розжиг, на ветер, выбросить, удалить, сука, разорвать на мелкие куски, лишь бы выжечь из памяти.

И все это он никогда и никому блять не расскажет, потому что это безумно сложно, он сам пиздец сложный, не такой, каким должен быть, и не такой, какой нужен, но такой, какой есть и какого уже не изменить. Все привычки въелись под кожу, как табачный дым легкие, как чужое имя в губы, как несуществующий, нереальный запах впитавшийся в одежду ,как картинка из чужой жизни в собственной памяти ,которой никогда не было, и никогда не будет, но которую ты хочешь до такой боли, что хочешь умереть к хуям собачьим.

И каждый раз, надевая петлю на шею утром, и заваривая себе кофе на обед, каждый гребанный раз он видит ебучее море, ебучее небо, и все блять на цвет как те глаза. 

А солнечные лучи играют в занавесках ублюдской позолотой.

Той мразотной позолотой, за которую он готов отдать душу, за которую он не против всё же выйти на площадь, чтобы хотя бы умереть достойно, таким золотом, которое играет в волосах, видеться в смехе и в прикосновениях рук, и которое хочется то-ли оставить навечно на сетчатке, то-ли отмотать время и никогда не встречать, потому что эта позолота обходиться слишком дорого.

И вот глаза открываются снова и он стоит на кухне, вокруг кружатся в вальсе две девушки, с которыми Трубецкой живет так долго, что они стали сестрами, но сестрами, которых он видит каждый день, и едва ли помнит их имена. Они веселятся, их смех разноситься по всему дому, и они счастливы, и не скажешь, что вчера ругались и били посуду, угрожая друг другу уехать нахер, не скажешь, что пару месяцев назад вещи одной из них вылетали в окно, не скажешь, что вся грязь и нелицеприятная сторона их отношений вываливаются на Сережу, за которого они обе цепляются как за спасательный круг, и даже не знают, что топят его с каждым разом всё сильнее, что он далеко не спасательный круг, а ебучий камень привязанный веревкой на шею, который настолько быстро несётся на дно, что как будто плывет, дрейфуя и рассекая волны.

Счастливы? Да нихуя они не счастливы блять!

Никто не счастлив, счастье это иллюзия, блядская ложь, невозможная сказка, которую придумали, чтобы у людей была надежда, чтобы они не сходили с ума, обманывали и обмазывались враньем по самую голову, лишь бы сохранять рассыпающуюся картинку, но эта блядская мозаика собранная из осколков всегда на свету отдает ёбанной позолотой, и лучше бы эта мозаика была пепельницей, потому что так, ей хотя бы находилось применение, помимо дыры под сердцем, в которую пепел проваливается, и теряется где-то в бесконечной черноте, где только снег, декабрь, Сенатская Площадь, пушечные выстрелы и Петербург.

Счастье утекает сквозь пальцы, его невозможно словить и наслаждаться полностью. Оно осознаётся только со временем, когда становится не так хорошо, как было. Вы осознаете, что счастливы. По настоящему счастливы! Это счастье не может сравниться приобретением новой вещи или вообще с чем-то материальным. Это счастье неуловимо, как теплый ветер, что окружает тебя на холодном море. Это искра, которая тухнет сразу же, как только увидишь. Его счастье высокое и кудрявое. Оно императорских кровей, а его имя уже на подсознательном уровне поблескивает позолотой. 

Именно с ним он счастлив. Счастлив по-настоящему. Сережа бесконечно рад видеть, и хочет продолжать находиться рядом как можно дольше. Пока этого хочет он. Трубецкой наконец-то понял, что такое любить. Любить искренне, без ущерба себе. Любить так, чтобы в плюсе оставались оба. Так, как любить могут только они.

По-детски обнимаясь где-то в углу дворца, чтобы не увидели. Гуляя по Петербургу, разговаривая ни о чем, но не замолкая ни на минуту. Или просто молча смотреть, как красиво падает снег хлопьями прямо друг на друга.

Именно в эти, для кого-то настолько неважные моменты, он был счастлив. С ног до головы и до кончиков пальцев. До глубины души и сердца. 

В голову продолжают лезть ублюдские воспоминания

.--. .- -- .-.- - -..-

Первые лучи солнца терялись в тяжелых занавесках, но свет все равно пробился сквозь тонкую щелку между тканью, упираясь прямо в глаза.

Сережа поморщился, он сильнее зажмурился, и попытался спрятать лицо в подушке, чтобы рассвет не так сильно бил по векам ярким светом. Но даже это не помогло.

Он проснулся

М-да...

Один из чересчур редких абсолютно свободных отпускных, во время которых Трубецкой мог позволить себе отоспаться. И все равно вскочил ни свет ни заря.

Зато выспался, хотя здесь по другому не бывает. 

Он перевернулся на спину, сверля глазами расписанный потолок, до сих пор поражающий глаз своей красотой. Серж пытался снова заснуть, но это были безрезультатные попытки, он в мыслях сосчитал до ста, пробовал вспоминать самые скучные текста, контролировал дыхание, и сосредотачивался только на нем, в общем испробовал разные способы, но уснуть так и не вышло. К тому же шею все время щекотало теплое дыхание, и кончики кудрявых прядей.

А еще было жарко

И наверное душно

Да, определенно душно.

Быть может это была вина перекинутой через него чужой руки, или закрытого окна, или всего сразу, но окно точно надо было открыть, а для этого нужно встать, а это значит, что придется будить Никса...

"Сука"

Сережа еще несколько минут пытался бороться с это адской духотой, но не выдержал, и начал ерзать, пытаясь аккуратно встать, чтобы не потревожить Романова. 

Вывернувшись из под чужой руки, он все же смог встать, и тихо дошел до окна, бесшумно проскальзывая босыми ногами по полированному до блеска паркету. 

Серж также аккуратно раздвинул шторы, и открыл задвижку, распахивая окно, он даже закрыл глаза, глубоко втягивая свежий воздух.

《 — серж? ты чего там?》

-. . ... - . .-. . - -..-

А сейчас он один. Нет даже тех нежных крупиц памяти, которые грели ещë некоторое время. Это как угли. И они уже давно истлели.

Как и его память. Прошло всего лишь на всего год с лишним, а он уже забыл, насколько нежным тоном отдается это имя. Как он называл его, и сколько эмоций туда вкладывал. Сейчас « Никс » появляется только на страничках бесконечных писем без доставки по адресату, хотя он указан, с точностью. Он всё ещë помнит, и вряд ли забудет. Хотя.. Он ведь забыл самое важное, что было для него. Наверняка и это забудет.. 

« Не обещай того, что не можешь выполнить! » - в свое оправдание Сережа может сказать только то, что он не знал, что так все выйдет. В его идеальном и радужном мирке они все ещë вместе. Не было ничего: ни восстание, ни расформирование Семëновского полка, ничего. Они всë еще собираются вместе, выпивают, если есть повод. Все хорошо! 

Но ведь это не так. 

"Розовая" выдумка в голове Трубецкого с дребезгом разбилась. Разбилась очень давно. Так же, как царский фарфор разбил Пестель. Но только тогда это можно было как-то склеить при большом желании. 

А сейчас? Сейчас уже нет. Сейчас он за много тысяч километров от Петербурга. Он не знает, живи ли его товарищи. Он знает все только из писем Рылеева, которых не было подозрительно долго. В глубине души он искренне надеется на хоть одну строчку о Никсе. Но каждый раз разочаровывается.

Это то, что каждый всю жизнь ищет,

Находит, теряет, находит вновь.

Это то, что в белой фате со злобным оскалом

По следу рыщет. Я говорю тебе про любовь.

***

декабрь 1826

Было очень странно из такой жаркой, и уже, почти любимой Флориды приезжать в небольшой кусочек родной Империи, находившийся на севере материка. Да, там где он живет всегда тепло и не бывает снега. Всегда лето. 

Но на даже здесь всё равно теплее. Роднее. Дышится легче. Он приехал на Аляску по просьбе Нелли, она очень хотела повидать его страну. Они частенько интересовались культурой и в принципе Россией, но здесь особо не было духа, и души Империи, скорее формальная территория на карте с небольшим портовым городишкой, и бесконечными лесами, рассеченными равнинами. А про настоящую Россию ему рассказать особо нечего кроме Москвы, где прошло всё детство, и Петербурга хоть про него он может много что сказать. И о нем, но Серёжа старается воздерживаться от вопросов о "второй половинке". Хочется забыть, правда хочется. Но не получается, и не получится скорее всего. 

Но есть Кондраша, он всегда поможет и поддержит, выслушает. Рылеев правда очень хороший друг, и Трубецкой понимает, что совсем его не достоин. Он тоже все понимает. Понимает даже лучше его самого. 

Он писал, что в этих числах декабря планирует посетить Аляску, то ли для построения, или налаживания торговых отношений, то ли другое, но точно что-то связанное с его делами. И вот, сегодня Трубецкой здесь. Интересно, а это можно считать за новогодний сюрприз? Скоро же праздники, а он даже ничего не придумал, что дарить. Об этом позже. 

Прямо сейчас он хочет совместить приятное с полезным, а именно познакомить девушек со своим старым другом и в принципе увидеться с ним. Спросить о... Ну это если будет подходящая тема для разговора. Он обязательно ее найдет.

На улицах, как обычно, шумно. Люди бегут, говорят на разных языках, может даже любят. У них ведь у всех есть своя личная жизнь свои переживания, может даже побольше его. 

Может, они и в правду счастливы? Улыбаются ведь. А каждый ли человек с улыбкой на лице по-настоящему счастлив?

Мелани не так часто можно застать улыбающейся, но когда с ней рядом находится Нелли, хотя бы в поле зрения, она сразу становится более счастливой. Светиться начинает. 

А Нелли сама всегда улыбается. Самая счастливая, получается? Но ведь были моменты, когда она плакала ему в плечо на кухне. Получается, не такая и счастливая? Есть ли, которые счастливы с ног до головы?

Ему на самом деле нельзя оставаться одному в такие моменты, его слишком сильно утаскивает куда-то не туда. 

Девушки идут рядом и переговариваются на английском, обсуждая здания и людей вокруг. Кажется, они удивлены тем, что тут довольно серо. Сережа хмыкнул. 

Неудивительно, зима ведь. Снег выпал, но его уже затоптали люди, поэтому только небо имеет белый оттенок. И то не полностью. 

Они подходят к порту. Знакомые судна бросаются в глаза. Такие же, как в Петербурге, такие же величественные и притягивающие, а на парусах знакомые символы. 

Трубецкой отчитывается девушкам о том, где и когда встретятся и быстро шагает в направление красивых кораблей.

И в правду, Сережа не прогадал. Прямо перед кораблем, расписанным и правда очень впечатляющим, стоял он. Кондраша, которого он так давно не видел. Он почти не изменился за столь, не такой уж и короткий, период. Вытянулся, или схуднул ещë. Выглядит каким-то уставшим, ну это и не удивительно, трудится. 

Рылеев все такой же трудяга, без задней мысли готовый отдать всего себя делу, полностью погружаясь в него. Воспоминания постепенно стирались этой нежной теплой морской водой, но Трубецкой всë ещë помнит того Кондратия, который смотрел на него глазами, полными грусти, и одновременной радости за самого Сережу. 

Решает подойти со спины, приложив палец ко рту, давая понять всем стоявшим рядом с ним людям, чтобы вели себя так же. Становится как-то по-детски смешно, но выдавать себя не хочется. 

Из-за общей суматохи вокруг, у Сережи все получилось. Он тяжело положил свои руки на плечи Рылееву, выкрикивая на ухо шумное « — Бу! »

Видимо, он сразу понял, кто это, ибо дернулся знатно, видимо не веря своему, и без того, больному сознанию. 

С неба посыпал мелкий снежок, будто решивший порадовать обоих. Трубецкой помнит, как сильно Кондраша любил зиму, в особенности снег, и насколько расстраивался, когда он таял так же быстро, как и выпадал. Погода была не особо благоприятная для встречи, но все таки такая желанная. Он на самом деле соскучился. Сколько времени прошло! Про столько рассказать хочется... И слова ведь не вяжутся. 

Даже сказать друг другу нечего. Просто смотрят друг на друга, не понимая, что нужно сказать и как поприветствовать. Рылеев уже повернулся к нему, и стоит смотрит ошарашенно, не понимая, сон это или реальность. Его потряхивает даже. Взяв аккуратно чужие руки в свои, нежно поглаживая большими пальцами. 

« — Давно не виделись. »

« — Ты настоящий? Это не сон? »

« — Обижаешь. »

« — Сука, скажи что тебя нет, скажи, что это все не правда.. »

Он будто не рад его видеть. Или просто не готов. Зажмурился и уткнулся в Сережу. Ничего нового. Отпустив руки, он приобнял его. Кондраша реально не готов сейчас разговаривать.

 А может быть именно сейчас он счастлив? 

Встреча с давним другом должна была принести бурю теплых эмоций и чувств, но.. Сережа чувствует лишь только холодные снежинки, которые падают на его руки. Нет какой-то большой радости встречи, нет приятного чувства тревоги и этого большого предвкушения. Есть только тот самый холодный бриз ветра перед отъездом из Петербурга. Приятный, но удушающий. Манящий, но совершенно безрадостный. 

Получается, он не счастлив? А что такое счастье вообще в таком случае? Каково оно на вкус?

Возможно он знал его давно. Оно состоит из четырех букв и отдает позолотой. Но это ведь в прошлом. 

« — Увы, это я, собственной персоной. Больше не Князь, Сергей Трубецкой. »

Хочется так много рассказать, а подходящих слов нет. Он безусловно рад встрече. Рад, что смог увидеться в живую, а не только по переписке через письма. Если быть полностью честным с собой, Трубецкой позабыл, как звучит голос Рылеева. Благо теперь вспомнил. Все такой же приятный и звонкий, но без того бешеного огонька как в их последнюю встречу.

« — Я так рад тебя видеть.. Я надеюсь ты меня простишь за это. »

За что? Он даже подумать ни о чем не успел, как Кондратий положил ему руки на плечи, и чуть поднявшись, поцеловал его. Это было очень неожиданно на самом деле. Чужое « простишь » ударило по вискам неимоверной болью. Неужели именно за это нужно извиняться? Им обоим понятна ситуация друг друга. Но.. Всё действительно очень сложно. 

Он не стал отстраняться, но и на поцелуй не ответил. Рылеев сам все знает, он просто попытался, не получив ответ. 

Он сам отстранился, убирая руки с чужих плеч и снова утыкаясь в него. Хватает за рукава, но Сережа не убегает, не собирается уходить. Он все понимает.

« — Блять! прости, прости пожалуйста, я правда не хотел.. Просто, я так давно тебя не видел... Я так скучал.. »

《 — Ты счастлив? 》

《 — Что? 》

《 — Обычно когда целуют человека, которого любят, люди счастливы. Ты счастлив?》

Кондраша сглатывает, отпускает руки от чужого пальто, и отходит на шаг назад, он теряется:

《— Я...》

На лице Сережи сама собой, на мгновение, появляется горькая улыбка, но исчезает также быстро, как появилась:

《 — Мы не виделись почти год, и во многом твои письма были тем, благодаря чему я держался всё это время, и.. Я безусловно благодарен тебе за всё ,что ты сделал для меня, и я думал, что увидев тебя снова вживую, встретившись и поговорив, я буду счастлив, но сейчас.. Я не знаю, что это, но точно не счастье. Поэтому я хочу спросить у тебя, ты счастлив?》

《 — Серж, это сложно, и-》

《— Ясно..》

Трубецкой сделал несколько шагов, и, положив руки на парапет, оперся на него локтями, ветер трепал волосы. Серж смотрел на волны, и вздрогнул, почувствовав руку на плече. Рылеев кусал губы :

《— Я сейчас уйду. Это ненадолго, там с товарами, и еще контракт-》

《— Да, хорошо. Мне нужно побыть одному》

Кондратий кивнул, и его шаги затерялись в потоке людей, разгружающих прибывший корабль.

Сережа поднял голову, и посмотрел на затянутое тучами небо. Всё еще шел мелкий снег, но теперь его пушинки неслись на быстром ветре, рассекая влажный воздух.

Он закрыл глаза, и в голове невольно сложилась картинка, которую он боялся даже представлять, но хотел до щемящей боли под ребрами.

Интересно, что бы он сказал, если бы Романов был здесь?

— Я.. Я скучал

Он наверняка ни капли бы не изменился, Никс будто замер во времени ,пришел прямиком из того декабря, и всё что так долго строил для себя Трубецкой трещало по швам. Но это всё ложь, вранье, сублимация, он закрыл всё прошлое, стёр подчистую, но не отпустил, ни капли. 

Даже не пытался. 

— Я тоже, безумно, Сереж, ты даже не представляешь, насколько

Почему он такой спокойный? Неужели он. он. он блять.. Сука! Бес бы побрал его ебучую сентиментальность.

— Ты ни капли не изменился

— А ты будто новый человек. Серж, скажи прямо, тебе здесь хорошо? Ты счастлив?

Счастлив? Как он вообще может думать.. 

Счастья нет, это ебучая ложь, грязный, до боли идеальный сон, который каждый человек придумал для себя сам. 

По крайней мере сейчас он считает всё, что было до Америки сном.

— Нет. Стой, нет, это слишком сложно, но наверное нет

без тебя нет.

На плечо легла рука, она вывела из транса, и заставила обернутся. Мелани смотрела тяжело, на грани тревоги, и каких-то безумно глубоких, сложных мыслей, которые Сережа никогда не понимал. Девушка кивнула на Романова, и шепнула что-то , но в ушах стояла вата. Трубецкой мотнул головой, не в силах сказать хоть что-то. Видимо она хотела объяснений, но как он мог объяснить кому-то то, чего сам не понимал? 

Почему всё блять настолько сложно..

— Тебе надо уходить?

Голос Никса выдернул, как последний осторог реальности, утекающей сквозь пальцы. 

— Нет

пока ты не прогонишь

Мелани видимо что-то для себя решила, и тактично кивнула Никсу. Девушка мягко убрала руку с плеча, и пошла к Нелли, та хотела было что-то спросить, но брюнетка шикнула, уводя её подальше, куда-то в гущу толпы.

— Тебе здесь плохо?

— Нет, точно нет, но.. Это тоже безумно сложно, я.. Я не знаю, Никс, я правда не знаю

Никс..

Обычное имя, которое так отдалось в груди, что появилось импульсивное желание прыгнуть прямо сейчас в воду, и утопиться.

Сережа успел забыть, как красиво оно звучит, как приятно говорить его имя вслух, и насколько это больно

— Тогда.. Почему ты здесь? Сереж, не пойми меня неправильно, но если ты не можешь сказать, что тебе тут хорошо, если ты не нашел здесь счастья, то зачем оно всё?

В мыслях пронеслось неозвученное Романовым: « поехали домой»

Нет

Так нельзя

Нельзя-нельзя-нельзя..

Трубецкой слишком долго и кропотливо работал, чтобы обрести хрупкое равновесие покоя, чтобы сорваться..

Но он прекрасно понимает, что стоит только Никсу сказать, стоит позвать, и он и вправду сорвется, и поедет домой хоть сейчас.

Домой..

Но Император молчал.. Да какой из него Император, Коля не создан для такого, он не создан для такой власти, для таких дел, для такой жизни.. Он создан для долгих разговоров по ночам, для безграничного тепла в душе, для утреннего кофе, и открытого настежь балкона с видом на Неву..

Для жизни, а не для правления.

— Никс, это всё очень сложно, и.. И я, я пойму, если ты хочешь забрать меня, и сослать куда-то, но я уже сослан и наказал себя сам. Разве есть хуже наказание бесконечного дня, и отрыва от настоящего? Разве есть хуже наказание, чем застыть, потеряться в прошлом, и не иметь будущего? Разве есть наказание хуже свободы, к которой ты так стремился, ради которой потерял слишком много, но с которой ты не знаешь, что делать?

— Сереж, Сережа, посмотри на меня. Я проехал всю Империю, пересек океан, я искал тебя всё это время не для того, чтобы пытаться загнать в угол. Я просто скучал, и скучаю. Скучаю безумно, и.. Сережа, я люблю тебя. Я давно принял твой выбор, и я просто хотел знать, счастлив ли ты здесь? Хорошо ли ты устроился? Я просто хотел увидеть тебя, услышать твой голос еще хотя бы раз..

Трубецкой не заслуживает людей, которые его окружают. Он не заслуживает Никса, отдавшего ради него слишком много. Не заслуживает Рылеева, который любит до последнего удара сердца, до последнего вздоха и выдоха, он не заслуживает блять.

— Я.. Я пиздец как скучал, Никс, боже мой, прости меня, прости меня, прости-прости-прости.. Я-я блять не заслуживаю, я.. Сука! Блять как же я скучал, я люблю тебя, люблю до безумия, прости меня, пожалуйста, я тебя умоляю, прости..

— Сереж, не плачь, не плачь, пожалуйста

— Что? Я плачу? Нет, это не слезы, это просто снег тает, да, это просто снег, ты-ты даже не думай, я.. 

— Я никогда не винил тебя, просто хочу чтобы ты знал, я никогда не думал, что ты виноват в чем-то. Просто ты решил, что так будет лучше, и я хотел узнать, действительно ли тебе стало-

— Да нихуя мне не лучше. Я слишком долго работал, слишком долго строил все заново, и теперь не могу остаться здесь, но не могу вернуться назад!.. Прости, я. Слишком много обо мне, ты не думай, я просто бред несу, это чушь.. чушь-чушь-чушь.. Боги, как я скучал

— Тогда может я останусь?

— Ты.. Что?

— Я могу остаться

— Никс, не смей, я не хочу, чтобы ты ломал всё ради.. Блять даже не смей

— Если ты беспокоишься о империи, то я передам всё Саше, если хочешь, чтобы я остался тем, кем являюсь сейчас. то я могу перенести столицу сюда, это всё не проблема, я государь, я могу всё, мне дозволено всё, и

— Не надо, не надо пожалуйста.. Никс, я тебя прошу..

— Я сделаю что угодно

— прости, прости меня пожалуйста, и пойми, ты всегда всё понимаешь, но пожалуйста, забудь меня, живи дальше, ты сможешь, ты сильный, ты не я, у тебя всё всегда идеально, ты справился со всем, и будешь справляться дальше, забудь про меня всё, что только было, и никогда не вспоминай. Я люблю тебя, и буду любить, но я погублю тебя, я тону сам, и утоплю тебя за собой, и если.. если я смогу выплыть, то приеду, первым рейсом приеду, только.. ты только.. блять, как же сука больно, я не хочу, чтобы ты забывал меня, я хочу чтобы ты был рядом, но это.. это неправильно, это не нужно, так, так будет лучше, просто живи дальше, и.. прости меня

— Серж!

Трубецкой сбежал

Снова.

Даже в своих больных фантазиях, которые стирают грань между реальностью и вымыслом.. Он всё равно сбегает

А потом Нелли найдет его сидящим на снегу где-то в темных переулках, его будет потрясывать, а глаза будут настолько красными, как будто он рыдал навзрыд, но когда она спросит, то Сережа посмотрит пустым взглядом без эмоций и скажет, что не может заплакать. Она спросит про парня которого видела на пристани, и с которым так долго разговаривал Трубецкой, скажет, что одни из немногих русских слов, которые она знает это Прости и Я тебя люблю, скажет с дурацким акцентом, но именно эти слова она слышала больше всего, скажет, что если он решит уехать, если он в чем-то виноват, если любит, то всё в порядке, а Сережа ответит, что всем стоит забыть этот день как страшный сон, сон в котором он был счастлив

На глазах наворачивались слёзы, которые сразу сдувало морским ветром, а в ушах звучал диалог, которого никогда не было, и не будет :

— Что случилось? Ты же любишь его! По тебе видно! Каждый день я смотрела и думала, почему ты настолько несчастен, почему ты так смотришь ,когда мы с Нелли показываем, что вместе, и раньше я думала, что это просто потому что тебе мерзко от нас, но теперь я вижу, что тебе не мерзко! Тебе больно! Почему ты сейчас сидишь здесь, а не с ним! По нему же тоже видно, как открытая книга, как ясный день, что он любит!

— я не знаю

« — Ты ведь с ним счастлив, да? »

И ответ на этот вопрос только один, который остается проглоченным всхлипом и мокрыми следами от слез на рукавах пальто.

Да

Алые розы на снегу похожи на пятна крови.

***

Май 1827

Ветер быстро бежал по полю ржи, перебирая в своих потоках мелкие золотые колосья. Шальной ветерок трепал волосы, и на лице невольно появлялась глупая улыбка, а нутро пробивало на смех от поднимающейся рубашки, вместе с волосами, так и норовящей залезть в лицо.

Он босиком бежал по этом безграничному, необъятному полю золота, которое так и сверкало на солнце, отражаясь в море, вместе с небом! Это просто невероятно!

Сейчас, именно в этом бессмысленном беге по полю, в свежем теплом ветре, в птицах и криках чаек, разносящихся далеко в высоте, в этом запахе моря..

Он свободен

По настоящему свободен, и искренне счастлив

Сейчас он лишь один из хрупких колосьев, он просто песчинка в этом золотом море, и ничего не значит! Сережа кричит во все горло, он смеется и разводит руки в стороны, отдаваясь этому быстрому ветру, открывая душу чтобы она тоже чувствовала, и душа летит!

Трубецкой прикрывает глаза, и его куда-то уносит ветром. Мерещится будто он не бежит а летит на этих потоках, сменяющихся на порывы, и он готов поклясться, что чувствует, как ноги отрываются от земли! 

Дыхание перехватает

Сережа с закрытыми глазами видит, как уносится в эту высоту неба, как золотое море утёсной ржи становится всё меньше и меньше, и он это чувствует!

Серж берет себя в руки, рулит распахнутыми "крыльями", и сжимает пальцы на ногах, чувствуя щекочущий воздух :

《 — А! УУУУУ!》

Он кидается вперед, и быстро-быстро, паря на потоках ветра, несется к земле, но в последний момент выруливает, и теперь летит над морем! Трубецкой часто-часто моргает, и вода то сменяется на золотую рожь, то на позолоту интерьеров Зимнего, и чьи-то до безумия знакомые глаза.

Он смутно чувствует, будто забыл что-то очень важное, но как только пытается ухватится, то его будто сам разум отталкивает, словно это что-то плохое, что-то темное, и Сережа чувствует, что именно из-за этой забытой вещи он не мог стать счастливым до сих пор.

Сейчас я на то мгновение, я не один, нас много тут.

Он летит низко над самой поверхностью океана, и прикасается пальцами к зеркальной глади, которую даже рябь не трогает. От руки расходится резкая волна брызг, которые ударяют прямо в лицо, Серж заливается смехом, и взмывает вверх, оказываясь среди чаек.

Птицы смотрят на него удивлённо, но парень не обращает на это внимания, и только продолжает смеяться, улыбаясь самой теплой улыбкой из всех, которая только есть!

Сережа открывает глаза, и понимает, что это было только видение, но он действительно на поле ржи, только не летит а лежит, разглядывая глубокое, бескрайнее небо, которое отливает первыми искорками августовского заката. 

《 — если бы только ты был рядом..》

Сейчас иллюзия потери памяти отступает, конечно он всё помнит, но даже это не плохо. Наверное Трубецкой смог или отпустить, или смирится, в общем-то неважно, но теперь он не страдает, теперь он знает, что где-то там, за Европой, через моря, океаны, и время, где-то в Петербурге, есть как минимум один человек который его ценит, и наверняка ждет. 

Есть как минимум один человек, который всегда был и будет важным, тем, чьё имя навсегда окрашено позолотой, и искренностью, и это самое главное.

У Сережи всегда есть место, куда он может вернутся, и где его, теперь он точно знает, обязательно примут, и простят.

От этого на лице расползается глупая улыбка, и он встает на ноги, отряхивает руки, и пускается дальше — бежать босиком по полю из чистого, настоящего золота

Пройдет пара часов, пока он в одиночестве будет наслаждаться этим ржаным полем, выросшим из неоткуда прямо на утесе, возвышающимся над морем. Потом Трубецкой вернётся обратно в пустой дом, и может засядет за чтение очередной книги, купленной в городишке в паре миль отсюда, или подаренной ему Мелани, хотя скорее он опять сядет за переписывание страниц собственных мемуаров, над которыми он работал уже несколько месяцев.

В какой-то мере в этом была толика вины Рылеев, ненавязчиво подавшего ему эту идею, своими словами: «..Издательство работает достаточно хорошо, и в целом, я думаю, что, если ты конечно захочешь, то можно было бы организовать, разумеется небольшим тиражом, воспоминания, или мысли о событиях декабря двадцать пятого года, но впрочем это просто размышления вслух..»

Достаточно прямо, но в меру навязчиво. Кондраша не настаивал, но было видно, что он хочет, чтобы после Трубецкого осталось что-то большее, нежели титул Князя, и диктатора восстания, позорно на него не пришедшего. В чем его на удивление никто не винил. Серж давно размышлял о странной реакции общества на его побег, и поражался тому, что, разумеется, не смотря на небольшое количество осуждающих и презирающих его людей, большая же часть, всё же ни в чем его не винила, и просто.. Его как будто стёрли, будто и не существовало никогда.

Пока назвать мемуарами короткие обрывки воспоминаний было весьма сложно, но ему и эти куски текста давались очень сложно. Копаться в прошлом, от которого он сбежал было больно, и наверное стоило бы уже забыть, и жить дальше, но Сережа не мог.

С самого момента приезда в Америку, единственное, чем он занимался, это прокручивал сотнями раз всё, что хотел оставить позади. Он не отпускал, держал воспоминания настолько близко, что они часто заменяли реальность, стирая грани между картинами минувших дней, и настоящим моментом. 

Трубецкой понимал, что он сожрет себя своими мыслями и письмами, которые будет писать и писать, пока текст не превратится в буквы на коже и чернила не сольются с кровью. 

И все его строки, каждая буква, каждая мысль, каждый вздох, всё будет окрашено позолотой

Письма сначала выберутся из дальнего ящика, и будут лежать на столе, потом бумага окажется по всей комнате, а потом она будет плотным слоем устилать пол, будет приклеена на стенах, ей будут заклеены окна.. Всё будет в бесконечном тексте. И этот текст никто не увидит, и никогда не прочтет.

Каждый раз, закрывая глаза, и пытаясь уснуть в голову будут лезть мысли, они занимают собой всё, они клоками клубятся в голове, и застилают собой всё ,не давая дышать, обвиваются поперек горла, окольцовывая его шипами роз, и впиваясь куда-то под ребра, они будут смешиваться со словами отпечатанными на коже со звуком застывшим в ушах с декабрьским снегом и красной клубникой покрытой изморозью и замерзшими алыми лепестками.

Петля на шее, затянутая чужими руками на эшафоте, который он построил, своими руками, и куда добровольно взошел.

И все отдает императорским золотом, бесконечно синим небом, сливающимся с чужими глазами, и алой кровью от лопнувших искусанных губ.

Шум моря заглушит шепот, всплывающий в голове, ярко рыжий закат заменит собой теплое утро, и холодный ветер сорвет позолоту, унося её куда-то в океан, ко всем остальным воспоминаниям, покрытым золотым пеплом.

 Ему говорили, что в конце туннеля ждет свет, но у него нет ни туннеля, ни света. Только чернеющая беспросветная тишина, которая отливает темно синим, в которой нет даже звезд, и нет даже той позолоты преследовавшей повсюду и везде.

Беззвездная ночь. Безрадостное небо. Бесконечная тишина.

Он живет в ней. Наверное, даже уже стал привыкать. Но то фантомное виденье позолоты далеко за морем, которое тоже отдает темно-синим, не дает ему покоя. Он никогда не будет покоен, и если было бы надо, свой последний вздох, он отдал бы, и посвятил бы имени состоящему из четырех золотых букв, но только последним оказывается выдох.

За этой чернеющей стеной, за горизонтом, идет чужая жизнь, там смеются, там пьют шампанское, и ходят на балы и приемы. А ему остается только пустынней берег с мелкой порослью засохшей травы и бесконечная тишина.

Ему суждено провести вечность в персональном рукотворном аду, выстроенном кропотливо осторожно и незаметно.

Даже если вселенная бесконечна в каждой из её вариаций они не смогут быть счастливы.

Даже если они не встречаются, даже если не знают имен друг друга, даже если это всё просто ложь и безумная фантазия, найдутся точки и нити, которыми они связаны, которые затягиваются петлей на шее, отливают позолотой, и пахнут свежими розами в середине декабря, а на вкус, как замёрзшая клубника раскопанная в клочьях снега и воспоминаниях которых никогда не было и не будет.

Трубецкой окончательно потерял связь с реальностью, он больше не видел неба, не чувствовал морского ветра, не замечал золотую рожь. Вокруг был только запах свежей крови, и декабрьский холод. И абсолютная тишина, в которой он задыхался.

Он строил, он разрушил, он потерял, но не бросил, и не отпустил. 

Такое не отпускают, такое крутят на повторе голове, стирают язык и пальцы в кровь, исписывая сотни страниц тем, что он сам создал, таким окружают себя на всю жизнь, оставаясь в кошмаре, блуждая по постоянно изменяющемуся лабиринту, который остается неизменным, и не имеет ни конца ни края. Только дорогу ведущую туда же откуда пришел.

Он может сколько угодно обманывать других и себя, что все хорошо, что он изменился и больше не сделает то, что сделал, но внутри, там, не под ребрами, где бьется сердце, и где пиздец как болит.

Нет.

Там в голове, где леденеет разум, покрываясь коркой, и отрываясь от тела он знает.

При свете солнца или луны, в жару и холод, в зимнюю вьюжную ночь, или в дождливый апрельский день.. на его губах будет только одно имя, только четыре буквы, навечно отпечатанные на подкорке, и навсегда выбитые вырезанные ножом и отливающие позолотой.

И только это имя, навсегда останется непроизнесенным, но он никогда не забудет то, как оно звучит, и каково оно на вкус.

Не забудет алеющее зарево рассвета

Не забудет синий лед и декабрьский снег

Не забудет но ничего не изменит

От этого будет клокотать ярость, будет закипать кровь, будут бессильно, до боли, сжиматься зубы, будут оставаться красные следы от ногтей на ладонях, и дорожки слез на щеках, и все это будет от бесполезности, от неизбежности, и неизменности, от вины, и осознания того, что он ничего не изменит. Как бы не пытался, не заставит себя пройти через все это еще раз, не заставит себя просить прощения, потому что точно знает что его примут и что его простят.

Но сам он этого сделать не сможет.

Всю жизнь будет съедать себя изнутри виной, не сможет смотреть в глаза, не сможет, не заставит, и не пойдет на это, чтобы не чувствовать всё то, что должен, и то, что заслуживает, и не заслуживает.

Заслуживает мучений, заслуживает метаний, и разрывающего изнутри чувства, бури эмоций, которая захлестнет, и утянет за собой на самое дно

Но точно не заслуживает прощения

И когда-нибудь потом, когда он умрет, и кто-то найдёт бессвязные письма, и текста истязающие душу, и открывающие истекающее кровью, беззащитное сердце

Когда-нибудь кто-то задастся вопросом, а кто это?

Чье имя отдает позолотой?

Почему оно имеет вкус клубники в декабре, и при чем тут алые розы в снегу?

Они говорят им нельзя рисковать

Потому что у них есть дом

В доме горит свет

И я не знаю точно кто из нас прав

Меня ждёт на улице дождь

Их ждёт дома обед

***

Июнь 1827

Босые пальцы ног зарываются в мокрый песок, их обдает морской волной, и тонкие ранки-порезы на ступнях щиплет солью. На острове Киава ^{остров во Флориде}, где он живет уже почти год, наступил сезон дождей, проливные ливни начались уже в конце мая, и в июле здесь будет лить как из ведра, почти ежедневно, и в этих нескончаемых потоках воды Серж находит что-то родное. Когда он закрывает глаза, и подставляет лицо под моросящий ливень, он чувствует. Чувствует знакомый, даже родной ветер, слышит фантомные, не существующие в реальности, звуки городской жизни, созданные игрой его сознания, чтобы капли били болью не только по чувствительным векам, но и по самому сердцу, так открыто подставленному под ливень.

Трубецкой резко распахивает глаза, и делает вдох. Лёгкие обжигает холод и запах морской соли. Он выставляет левую руку вперед, и открывает ладонь, подставляя её под капли, идущие сплошной стеной. Только сейчас он осознает, насколько сильно сжимал кулаки, потому что дождевая вода заполняет собой глубокие следы от ногтей, Сережа сразу расслабляет правую руку, и её пальцы сводит, но он продолжает держать в ней записную книжку.

Она тоже насквозь вымокла, и теперь придется переписывать и просушивать абсолютно все страницы, но это не имеет значения, там в любом случае не текст, а бесконечный поток бреда, который он так и не смог связать в историю... История..

В Империи давно говорили, что все члены их тайного общества люди истинно романтичные, но нет, не романтики в понимании чувств.. Хотя и в этом тоже, а люди романтизма, люди, которым плевать на себя в будущем, которые уже сейчас живут, говорят и пишут, как те, о ком будут писать в учебниках и книгах, их всех сравнивали с Лермонтовскими героями, но они отнюдь не были подражателями, как последователи Марлинского, нет, они действительно были героями, о которых должны и будут писать. Это чувствовали все, и вели себя соответствующе, тот же Пестель на допросах, абсолютно не заботившийся о своей судьбе, и рассказавший буквально всё, обращаясь отнюдь не к Следственному комитету, не к друзьям, которых он подставлял, а к потомкам, выбирая их своим единственным собеседником.

Но Серж.. он этого не чувствовал.

У Рылеева всегда было всё серьёзно. каждое слово выверялось, и отдавало литературными строфами, но не из попытки подражать, а из искреннего чувства причастности к истории, которую они творили.

На ум сразу пришли слова Одоевского перед тем, как они пошли на площадь: 

"Умрём. братцы! Ах, как славно мы умрём!"

Всё было окрашено литературой, и внезапностью, многие даже назвали бы это импульсивностью, и вот в этом Трубецкой был таким же как они, но он не был истинным.

В первую очередь он думал.. не важно о чем он черт возьми думал, в любом случае, это был точно не след в истории, который он оставит, а остальное абсолютно неважно.

На собраниях Зеленой Лампы ^{Зелёная лампа» — дружеское общество петербургской дворянской, преимущественно военной, молодёжи в 1819—1820 годах, в числе членов которого были декабристы, в том числе и Серж Трубецкой} было легче, атмосфера расслабленнее, наверное даже вольнее, чем у Рылеева, но там тоже было не его место

По ощущениям у него не было места вообще.

В Петрограде он везде чувствовал себя лишним, он не подходил для общества, потому что не выносил крови, которую были готовы пролить остальные, Серж искренне не понимал этого своего отношения, особенно вспоминая годы в армии, выпавшие на Отечественную войну, он отчетливо помнил Бородино, и все заслуги, которые он получил были отнюдь не за красивые глазки и правильные речи.

Рядом с Никсом он был.. определённо нужным, важным, и необходимым, но там он был незаслуженно, там он был.. наверное счастлив, но точно не на своём месте. Рядом с Никсом было слишком хорошо, и спокойно, а он этого не заслуживал, уж точно не после шестнадцатого года.

А здесь, в Америке.. Здесь он чужой, абсолютно чужой, и после почти двух лет, проведенных здесь, он особенно отчетливо чувствовал, что никогда не сможет стать здесь своим. Как бы хорошо он не знал язык, как бы не надрывался, хватаясь за любую работу, как бы к нему не относились Мелани с Нелли, и как бы они ни были близки, он всё равно чужой.

А вернутся он уже не может. 

И дело даже не в ссылке, или заслуженном наказании, а в Никсе, жене, друзьях и родных. Если он вернётся, то все раны, которые заросли за эти два года снова откроются, и во всем виноват только Сережа.

Он не вынесет взгляда Никса, не вынесет прощения, а он простит, не вынесет блять!...

На глаза навернулись слёзы, нет, он не сможет вернутся.

Кровь закипала от бессилия, в моменте в голове что-то щелкнуло, и Серж со всей силы швырнул записную книжку в воду, брызги попали в глаза, и морская соль, смешиваясь со слезами, щипала так, как будто они сейчас вытекут. Впрочем без разницы, он заслужил. 

Трубецкой развернулся, и пошел прочь с пляжа. Ноги утопали в песке, а по лицу хлестал усиливающийся ливень, где-то далеко в море прогремел гром. На протоптанной тропинке в ступни впивались острые камешки, но он не обращал никакого внимания, по спине бежали мурашки от пронизывающего насквозь ветра.

*

Входная дверь громко хлопнула, и Серж сразу оперся на неё, сползая вниз, и оседая на пол. В доме тоже было холодно, девушки недавно в очередной раз серьезно разругались, и Нелли ушла ночевать к подруге в портовую деревню, оставив Мелани одну, не считая самого Трубецкого. 

Собственно Мелани к нему и вышла.

Она всегда собирала свои длинные тёмные волосы в хвост, но сейчас патлы распущены, и болтались, слегка двигаясь от ветра из настежь открытого окна, рядом со входной дверью. И она, в отличие от Нелли, относительно сносно говорила по-русски, пользуясь этим при всех возможных случаях. 

« — Там буря»

« — Я знаю»

« — Ты гулял?»

« — Да»

« — Мне тоже плохо»

Короткий диалог, из бессмысленных, даже не доходящих до вопросов фраз, и таких же пустых ответов. Н-да, свела же судьба в Америке беглого русского князя, темноволосую шведку из обеспеченной, но простой семьи, и дочь британского торговца.. 

« — Я в норме»

« — Я вижу» — девушка вытащила из кармана самокрутку и быстро прикурила её о свечку, стоящую рядом. Она несколько раз вдохнула дым, и кивнула направо :  

« — Пошли на кухню»

*

Окно открыто. 

Да..

Шторы из тонкой белой ткани развиваются на потоках сильного бриза, который скоро сменит своё направление. Сейчас он приносит с моря запах соли, влажность и воспоминания, а с наступлением утра сменится. Днем он будет дуть с суши на море, унося вслед за собой всё то, что приносит ночью, но сейчас..

Сейчас можно поддаться, и вместе с белёсыми занавесками влиться в поток, и потеряться в вихре воспоминаний, которые приносит океанский ветер.

А ведь прямо по ту сторону, казалось бы, бескрайних вод, через Европу, стоит город, в этом городе живут люди..

В этом городе сейчас почти час дня, там наверняка тоже дует бриз, но там он другой. Он холоднее, он пробирает до костей, и высасывает из человека всё, унося души на своих потоках. А Петербург заполняет этих людей, заменяя им душу, выкраивая в сердце свой собственный угол, и заполоняя собой всё, что только есть в человеке. Он захватывает все воспоминания, окрашивает собой все чувства, преломляет эмоции, и, даже сбежав оттуда, твоё нутро остается там навсегда.. Или это он, будто самый сладкий яд, который ты глотаешь по своей воле, отравляет организм, изменяя цвет крови..

Какой бы не была правда, Петроград остаётся в тебе навсегда, и даже сидя у этого открытого настежь окна, в доме на берегу острова Киава, и смотря на бесконечное море, для тебя оно всё равно остается тем же, на чьих берегах ты прожил, как будто бы всю жизнь.

« — Расскажи что-нибудь»

Голос девушки надломленный и сухой, оно и понятно, почти пять утра и давно потерянная в счёте сигарета. 

Да..

Мелани бесконечно курит, пьёт кофе, настолько горячий, что обжигает пальцы, даже сквозь кружку, и полностью отдается зимней меланхолии

Здесь она не такая сильная, но всё равно душит

Здесь нет необъятной, но родной апатии, окрашенной всеми оттенками серого, с привкусом терпкого глинтвейна, обжигающей мокрым снегом, и насквозь пропахшей Петербургом, нет.

Здесь только пустота не имеющая ни края, ни дна. 

И эту пустоту невозможно заполнить ажурными зданиями, и людьми

Здесь ты абсолютно один

Наверное это и есть свобода, но она не та, к которой он стремился.

Для Трубецкого свобода, это возможности, это жизнь без оков, и границ, но точно не тупик, образовавшийся на перепутье.

« — Пожалуйста»

Он опять потерялся в своих хаотичных мыслях, упустив из пальцев нить диалога, который больше напоминал редкие, но меткие фразы, заставляющие снова, и снова возвращаться туда, откуда он так отчаянно бежал.

Сережа глубоко затягивается, и выдыхает дым, закрывая глаза.

А темнота продолжает отливать позолотой.

Наверное у них с Мелани, это общее. Они оба так стремились обрести что-то, так надрывались, и ставили на кон жизнь, что не заметили, как цель оказалось несбыточной, рассыпавшись тусклыми песчинками на ладонях, ускользая сквозь пальцы.

« — да»

Емкий ответ на короткую просьбу. Вполне заслужено, не так ли?

Им обоим только это и нужно — диалог без обязательств, который рождается при самом начале зари, и хоть немного, но заполняет дыру внутри.

« — Про Петроград, хорошо?»

Брюнетке только и остается слегка сморщится от дыма, выпущенного прямо в лицо, и смутно кивнуть.

В который раз Сережа благодарит бога, что Мелани знает русский, и ему не приходится судорожно формулировать речь, переводя на английский.

Может поэтому они разошлись? 

Мелани слишком долго думала, подбирая английские слова, и поэтому мало говорила, а Нелли болтала без умолку, и нуждалась в таком же?

Тогда почему у них ничего не получилось?

Они оба говорили на одном языке, головы занимали общие, на двоих, мысли, а внутри были одинаковые чувства, но тогда почему?

От мысли, что он сам во всем виноват, Трубецкой зажмурился. Горькая правда лучше сладкой лжи? С хера ли?.

« — Это был канун 1802 года..»

От одних только слов по телу пробежали абсолютно лишние мурашки, а в голову моментально полезли воспоминания.

Сережа плохо помнил своё детство, и этот приём был отправной точкой всей его памяти.

И всегда память отливала золотом первых осенних листьев в конце августа.

Или просто таким было его имя?

-. .. -.- ... 

Трубецкой бывал на приёмах и раньше, но этот был особенным. 

Бал во дворца Юсуповых, посвященный празднованию Нового Года, и проводившийся за день до самого праздника, был воистину невероятным. Пышные украшения, опутывающие витиеватыми узорами все коридоры и залы, ненастоящий снег, обрамляющий самые настоящие тропические растения и цветы, опутанные лентами разных цветов, помпезные столы с самыми разными кушаньями, от больших подносов с экзотичными рыбами, до, поражающих разум нарезок ананасов, с ветками винограда и разными фруктами.. А устроенные специально для этого приёма небольшие фонтаны с ароматной водой..

Всё было абсолютно подстать принимающей семье, и гостям, в число которых входила даже приглашённая Августейшая семья.

Сережа тогда был двенадцатилетним ребенком, но держался особенно хорошо. Возможно в силу окружения, возможно из-за постоянных наставлений родителей, которые хлопотали и готовились к этому балу ещё за несколько недель, выедая мозг постоянными речами про выдержку, и этикет, соответствующий статусу фамилии. Кто знает, какой была первопричина, но именно тогда жизнь казалась самой настоящей, воплощенной в реальность сказкой.

И сам он выглядел как её непосредственный герой

На Трубецком в тот день был темно-синий мундир, вышитый серебряными нитями, а на поясе висели ножны, в которых была сабля, с гравированной рукоятью, и переливающимся на свету лезвием.

Мальчишка держался особняком среди остальных детей. Он всегда был немного отстранённым, и предпочитал компанию старших, сверстникам.

А в тот день на балу и вовсе практически все дети были младше него, а одногодками оказались девушки, проводить время с которыми было боязно, но он тогда всё же пересилил себя, и, поборов страх, попросил пару юных дам, подарить ему танец. Отказов естественно не последовало.

И стоя при таком, полном параде, будто сошедший со страниц книг об идеальном дворянском этикете, Сережа увидел мальчика лет шести-семи, который носился по всей зале, и улыбался так искренне, что он чуть было сам не раскололся, но успел себя одернуть, сменяя теплую и солнечную улыбку, на вежливую и дежурную.

В какой-то момент, он случайно встретился взглядом с этим мальчиком, и тот прямо направился к Трубецкому, умело рассекая толпу, и умудряясь никого не задеть, впрочем он и раньше каким-то чудесным образом избегал стычек с людьми.

« — Разрешите поприветствовать! У Вас очень красивый мундир!» — с этой фразой мальчик опять расплылся в улыбке, заражая ей, и пробивая насквозь всю напускную серьезность, с которой так долго держался Сережа

« — Добрый вечер. Премного благодарен Вам за такие слова. Тоже самое могу сказать о Вас, замечательный костюм!» — большое количество этикетных слов сейчас почему-то не воспринималось как само себя разумеющимся, а отягощало. С таким светлым ребенком хотелось говорить абсолютно по-простому. 

Мальчик начал крутится вокруг Сережи, и его русые кудри подпрыгивали от быстрых, подпрыгивающих шагов. Он продолжал разбрасываться комплиментами, используя все возможные эпитеты для своего возраста. В какой-то момент мальчишка вдруг остановился, и глядя куда-то за спину Трубецкому, проговорил:

« — А Вы бы хотели дружить со мной?»

Такая прямота невольно вызывала улыбку, ровно также, как и всё поведение мальчика, имени которого Сережа так и не узнал

« — Я согласен, но только при условии, что Вы представитесь. Меня зовут Сергей Трубецкой»

Ребенок кивнул, и протянул вперед руку для рукопожатия, очевидно, подражая поведению взрослых:

« — А меня Николай Романов! Теперь мы друзья!»

Именно в этот момент Сережа понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно.

.-. --- -- .- -. --- .--

Мелани вдруг подавилась и замахала руками, кашляя дымом:

« — П-погоди! То есть ты хочешь сказать, что тебе предложил дружить Император России? Серж, что за сказки? Я ещё могу поверить в то, что ты наследник такой знатной фамилии, и реально Князь Трубецкой, ну потому что это очень многое объясняет, но в это.. Это же бред!» 

Мелани пришла в себя и даже оживилась, слушая про Юсуповский бал, и прошлое "Сержа". Она будто наконец вышла из кокона, в который заковала себя на последние несколько недель, и теперь снова была той Мелани, к которой он привык, и которую хорошо знал.

« — Дальше рассказывать?»

« — Конечно, что за вопросы»

« — Ну тогда слушай»

И вот, Сереже уже почти восемнадцать лет, скоро отправляться служить в армию, а потом служба-служба-служба. На самом деле он завидовал юношам помладше, потому что у них еще есть время подумать о всяком, помечтать о любви и, может, даже влюбиться в какую-нибудь юную леди! Ходить с ней за ручку, в тайне от родителей, скрывая их маленький секрет. Нежно целовать друг-друга в щеки и может даже в губы, делая комплименты и сдувая с девушки пылинки. Сережа бы тоже хотел, но как-то не заладилось... Нет, он был очень красивый, и проблем с противоположным полом не имел; даже напротив. У Серёжи была проблема в том, что он рассматривал больше мужские костюмы на светских мероприятиях, чем девушек и их красивые платья. Почему-то он всегда смотрел "не в ту сторону". И осознавал это. Да, головой понимая, что это не совсем правильно, но ведь он только смотрит! Что такого? 

Он пытался завести некоторые отношения с девушками, которые были из приближённых друзей его родителей, но ничего хорошего из этого не получалось. Если девушка была бойкая, то после нескольких "свиданий" брала инициативу на себя, брала за руку, обнимала нежно. А были и некоторые, которые и целовали сами, переступая через гордость. Но никто из них никогда не получал взаимности, потому что Трубецкой просто хотел быть искренним и дружить с ними, или просто иметь приятное знакомство, а не это все. Они ему не нравились не в плане внешности, а в плане вот.. Просто не нравились. Но он очень наделся на то, что после армии это пройдет и он сможет создать нормальную семью и жить счастливо настолько, насколько может.

Сережа, мало того, что был обаятельный, так еще с ого-го какими связями! Почему-то маленького Николая так сильно зацепил Сережа, еще тогда, на балу во дворце Юсуповых, что после самого празднества своей матушке всю голову забил этим «Сережей Трубецким с красивым мундиром», что женщина не нашла ничего лучше, как позвать этого Сережу приехать к ним еще раз. 

И пошло поехало как-то, что вот, уже в свои семнадцать лет он имел тесные связи с самой Императорской семьей. 

.--. --- --.. --- .-.. --- - .-

« — Подожди, ты сейчас серьёзно, да? »

« — Ну, если ты мне не веришь, можешь не слушать »

Сережа пожал плечами и сделал затяжку. По горлу вновь ударил неприятный привкус табака. Он полностью понимал Мелани в этом; на самом деле Трубецкой и сам себе не верит, так почему верить должна она? 

« — Прости, у меня просто правда это в голове не укладывается. Я вообще ничего не понимаю... »

« — Я и сам давно перестал что либо понимать... »

« — Ладно, сделаю вид, что я тебе верю, рассказывай.. Ей бог, как будто сказку слушаю»

Девушка наматывала локон на палец и уже давно отложила сигареты, и сидела на полу, пожав ноги к себе, внимательно слушая.  

« — сам до конца не верю, да и наверное не верил никогда.. Знаешь, теперь всё это кажется таким далёким, просто я же сбежал, причины были, сама знаешь.. И сейчас вспоминаю обо всём, как о книге, которую читал давно. Так странно осознавать, что всё что я помню действительно происходило.. Я сейчас выгляжу абсолютно по другому, по другому говорю, у меня другие мысли, взгляды, но я же тот же человек?»

Трубецкой тоже сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и продолжал курить, но теперь не так активно затягивался. Он закрыл глаза, пытаясь наконец понять, как из регулярных дворцовых приёмов, Северного общества и.. Никса. Оказался здесь, в потрёпанном домишке у моря, во многих милях от которого не было ни единой живой души, что уж говорить о каких-то балах и Высшем обществе, в которое он всю жизнь был вхож по статусу фамилии и титулу Князя.

 В голову закралась шальная мысль о том, чтобы вернутся обратно, отбросить которую просто так он не мог уже просто физически.

« — Правда, в это просто действительно ну не верится.. Я вижу тебя здесь и ты сейчас просто не похож на человека, который мог жить так, но, знаешь.. Мне кажется это твоё место. Вот правда. Возможно у меня и плохая чуйка на людей, но такие вещи я чувствую.. Ты прям органично смотришься там, во дворцах, на балах и приёмах, а не здесь, на отшибе, в доме на острове, и ты точно не капитан рыболовных кораблей»

Сережа не смог сдержать тяжелого вздоха, Мелани права, как всегда права. 

« — Серж, ну правда, я же вижу, как у тебя сердце болит, и как тяжело тебе всё вспоминать не потому что было плохо, а потому что ты хочешь обратно.. Ладно рассказывай, прости, что лезу в душу, и перебиваю»

... . -- -..- .-.-

По длинной, плавно извивающейся лестнице Зимнего Дворца вниз сбежал подросток, его русые кудри уже потемнели, возрастное, но он всё ещё был совсем ребенком. Мальчишка резко остановился на центровой площадке, и также быстро кинулся вперед, перепрыгивая покрытые красным ковром, ступени:

« — Serge! Mon ami!»

Мальчик буквально налетел на Трубецкого с объятиями, и уткнулся головой в плечо, не переставая улыбаться:

« — Mon cher, ну почему ты так редко приезжаешь! Я скучал..»

Сережа поймал себя на том, что улыбается во все лицо, он протянул руку, и взъерошил волосы Коле, отступая назад, и отдавая честь, как это было положено:

« — Рад приветствовать Ваше Высочество Великий Князь Николай Павлович! Князь Сергей Трубецкой по вашему приказу прибыл!»

Никс посыпался абсолютно идиотским смехом, а Трубецкой продолжил:

« — Ну что-ж вы, Николай Павлович, не соблюдаете этикета? Быть может мне стоит пожаловать Императрице на плохих учителей?»

« — Тогда Вам следует начинать беспокоится за свой чин, Князь»

Сережа притворно удивился:

« — Да неужели Ваше Высочество считает меня своим учителем? Тогда я вдвойне обеспокоен за свою честь!»

« — А что-ж вы? Считаете унизительным быть учителем младшего брата Императора? Неужто не по статусу Вам, якшаться с Великим Князем?»

« — Нет, что Вы! Для меня это огромная честь, и-»

« — Мальчики! Ну оставьте же вы эти дурачества! Князь, я была уверена, что Вы достаточно зрелый, и сможете сдерживать моего брата, но, похоже, что ошиблась!»

По лестнице размеренно спускалась старшая сестра Коли — Мария Павловна. 

Сережа опять почтительно склонил голову:

« — Рад приветы Вас, Ваше Высочество Мария Павловна! Для меня большая честь быть ближайшим другом вашего непутёвого брата, и я порой должен подыгрывать ему, чтобы не вызывать недоверия»

Женщина тоже тихо рассмеялась, прикрывая рот рукой в высокой перчатке:

« — Князь, как же вам повезло сыскать нашу общую милость. Скажи это кто-нибудь другой, его бы быстро приструнили, а вам всё сходит с рук! Хитрец вы!»

Трубецкой получил едва заметную отмашку, и, сделав пару шагов вперед, поцеловал поданную руку, придерживая кисть кончиками пальцев. 

« — Но, хитрец обаятельный. Ну не будете же вы и это отрицать!»

Мария вновь хитро улыбнулась, а Сережа, опять чересчур театрально, приложил руку к груди:

« — Своей улыбкой Вы ранили меня в самое сердце! Теперь я буду вынужден покинуть Вас, всё же я пришел к Николаю, когда ещё удастся повидаться. Прошу просить мою спешку!»

Последние слова Трубецкой уже буквально крикнул, устремляясь вслед за уходящим мальчишкой.

.- .-- --. ..- ... -

Мелани искренне смеялась, утирая кончиками пальцев слёзы из уголков глаз:

« — Ты правда это говорил? Господи! Серж! Ты дурак!»

Трубецкой сам улыбался, он не заметил в какой момент, но лицо самопроизвольно треснуло, раскалываясь на тёплую улыбку:

« — Ну.. да?..»

Девушка быстро подалась вперед и шутливо ударила Сережу в плечо:

« — Придурок!»

Сам бывший Князь.. А бывший ли?.. Полностью утонул в воспоминаниях с того августа

.- .-- --. ..- ... -

Он бежал вслед за Колей по парковой аллее, петляя по устланным песком тропка, и, как только мальчик пропал, то тоже юркнул в неприметный сворот, пробираясь сквозь аккуратно подстриженные кусты, ведущий к их месту.

Подросток уже сидел в корнях невысокого клёна, когда Сережа плюхнулся рядом, со всей своей скоростью, с которой бежал за Великим Князем, влетая спиной в дерево.

« — Айй!.. Коль, ну неужели тебе меня не жалко? Я старый дед и ношусь за тобой по всему Летнему Саду»

Мальчишка сидел насупившись, и подобрав ноги к себе. Он тихо пробормотал :

« — ты не дед, тебе всего восемнадцать..»

Но Серж всё равно услышал

« — Я то вот как раз таки и дед, это ты просто мелкий.. Хотя какой мелкий, вон, уже мне по плечо. Так дело пойдет, к восемнадцати ты меня перегонишь, и будешь высотой со шпиль Петропавловки!»

Коля никак не отреагировал на шутку, продолжая хмурится и молчать. Трубецкой опять взял всё в свои руки :

« — Коль, ну ты чего? Обиделся? По глазам вижу, что обиделся, хотя стой, это у тебя что тут..»

Никс, поддаваясь самой глупой провокации повернулся, встревоженно глядя на Сережу:

« — Что? У меня что-то на лице?»

Едва держась от смеха, Серж продолжал гнуть:

« — Слушай, похоже, что да. Нет, не вертись. Да не вертись же ты! Замри!»

Он придвинулся ближе, и протянул руку вперед:

« — У тебя на носу что-то. Стой!»

Трубецкой резко подался вперед, и щелкнул Колю по носу, заставляя сначала быстро прикоснутся пальцами к кончику носа, а потом они оба замолчали пару секунд, моргнули, и Коля согнулся пополам взрываясь заразительным смехом.

« — Ты-ты!»

« — Ну, что-что я-я?»

Серж откровенно дурачился, передразнивая смеющегося Никса.

« — Дурак ты! Вот что!»

« — Позвольте! Вы переходите все границы и оскорбляете мою честь! Я вызываю вас на дуэль, на... Щекотке!» — кажется он окончательно сошел с ума:

« — Идет коза рогатая...»

« — НЕТ! НЕТ АХАХА ХВАТ-ТИТ! С-СЕРЖ!»

Сережа принялся яростно щекотать плачущего от смеха несчастного ребенка, а Коля, пытаясь отбиться, случайно пнул Трубецкого ногой в живот, заставляя скорчится от боли, и упасть на траву.

-.- .-.. . -.

« — Сереж ты вообще что-ли!! Ты серьёзно щекотал самого Николая Павловича, блять! Я не могу в это поверить вообще.. С каким человеком я общаюсь! »

Сережа улыбался и не мог остановиться. Даже пытаясь свести улыбку с лица у него ничего не получалось. Он так хорошо это помнит, будто бы вчера было. Этот редкий теплый август, красивый, большой клен, на который Коля иногда просил его подсадить. Этот нежный свежий воздух, воздух того времени. Того Петербурга. Когда все было правда хорошо, и ничего не предвещало беды. И может, тот юный Сережа Трубецкой никогда бы не подумал, что вот, по стечению лет окажется в Америке, полный тоски и грусти. Грусти именно по тому времени, которое тому Серёже казалось совершенно обыденным. 

« — Это была постоянная практика на самом деле, он таким дурачьём в детстве был, это ужас! »

« — Подожди... То есть вы и после этого общались? »

Трубецкой замолчал и мгновенно поник, осознавая всё, и вылетая из потока тех солнечных мыслей. Общались. Общались! Да ещё как общались! Они, может, любили друг друга.. Очень любили. И Сережа любит все ещë, и хочет вернуться обратно, кинуться в объятия, и никогда не отпускать. Чтобы его темно-синий смешался с его золотым. 

Сережа эти два года не хотел признавать, что скучает, но сейчас, понимая, что было и что утекло, начинает осознавать. Он скучает. Невозможно скучает! Прошло два года с того момента, как Серёжа в Америке, и полтора с того момента, как он знаком с Мелани. И только сейчас он по-настоящему готов открыться ей тем человеком, кем является. Трубецкому необходимо, ужасно необходимо поделиться этим. Ему пусто на душе. Это как черная дыра, засасывает все, что может, и если ее вовремя не закрыть - уничтожит все. 

« — Да... Общались. »

.-.. ..-- -... --- .-- -..-

Сережа все еще оставался ребенком, на столько, на сколько это было возможно. Ему все так же хочется бегать с Колей по тропинкам, ходить на какие-нибудь светские мероприятия, просто развлекаться. И вдруг бах, и ему уже восемнадцать, и он уже должен идти служить. И ведь сложность в том, что надо в этом сначала признаться самому себе, а потом ему, Коле, который еще в самом расцвета сил, который хочет веселиться и бегать, который может влюбиться и любить! Любить очень долго и чисто. 

« — Слушай, я же приехал из Парижа ^{с 1806 по 1809 он обучался в Париже тру факты} не чтобы тебя щекотать, а сказать тебе кое-что чрезвычайно важное! »

Ребёнок, который все еще "дулся" и пытался отдышаться от злостной щекотливой атаки, сразу оживился и посмотрел на Сережу. Что-то у него мелькнуло в глазах и он опустил взгляд куда-то в траву. 

« — Знаешь, Сереж, мне тоже надо тебе кое-что сказать.. »

Трубецкой сразу заметил изменившийся голос Коли; неужели ему уже сказали? Да, и он ведь не глупый мальчик, чтобы не понять, что его должны забрать служить? Ну тогда разговор будет легче. Хотя... Все равно грустно и тяжело, на самом деле. 

« — Давай ты начнешь, а то ты вон, раскис! Не грусти, все у тебя будет славно!! »

Сережа пытался его подбодрить, не понимая, что Романов думает совершенно не о том. Совсем далеко... 

« — Сереж, ты же уже долго знаешь меня, да? И я тебя с раннего возраста помню.. »

« — Я не понимаю, к чему ты клонишь.. »

.--. .-. .. --.. -. .- -. .. .

« — Сережа, ты так это рассказываешь, будто он, будучи двенадцатилетним юношей тебе в любви признался, ей Богу!... »

Она хихикнула, а вот Трубецкому было совершенно не до смеха. Он опустил глаза куда-то в пол, не понимая, продолжать ли рассказ или бросить повествование здесь. Мелани очень хорошая девушка, и он бы рад ей открыться, но из-за ее недоверчивости ему никогда не предоставлялось возможности. Либо сейчас, либо никогда. 

« — Не молчи, пожалуйста.. Ты что, серьёзно что-ли? »

-. . ...- -. --- ... - -..-

Конечно он все понял в тот момент, ему так же в любви признавались знакомые девушки, с которыми ознакомился через друзей родителей. Он хотел с ними дружить, а они влюблялись, дурочки. Но сейчас ему легче притвориться дураком, чем потом выставиться посмешищем.

Романов привстал, и смотря прямо на Сережу резко выпалил, будто очень давно вынашивал эту речь, которая постоянно крутилась у него в голове, просто не находя подходящего случая. 

« — Сереж, я люблю тебя! Люблю ужасно! Давай ты останешься с нами! Я поговорю с братом, он поможет тебе с устройством и ты будешь приезжать почаще, и я буду видеться с тобой... »

Он не стал продолжать, просто быстро отполз от Трубецкого, который сидел в полном шоке, не зная, как подобрать слова. 

Он попал, попал абсолютно и бесповоротно. 

И нет, Коля не перестал быть ему милым, хорошим юношей с большим потенциалом и прекрасными мечтами, отношение ни в коем случае не поменяется от этого, просто самому мальчику будет сложнее общаться с ним... 

Он пододвинулся к юноше, который, по видимому, уже надеется на самое худшее, что может произойти в его жизни. Но Серж аккуратно кладёт руку ему на плечо, ободряюще поглаживая. 

« — Коль, понимаешь, это не очень хорошо для юноши любить другого юношу.. Но у меня такое было, это нормально, я думаю! Это пройдет, все будет хорошо у тебя. Дерзай и все у тебя будет, я не стану мешаться! Я.. Я хотел сказать, что уезжаю служить и не знаю, когда смогу вернуться.. Но ты не думай об этом много, найдешь себе красивую девушку, полюбишь ее с первого взгляда, как в сказках, которые я тебе рассказывал, помнишь? У тебя будет так же! Не расстраивайся.. »

Но Романов ничего не ответил. Серёжа было хотел сказать что-то еще, но мальчик подскочил, и подходя прямо вплотную к нему, поцеловал его в губы. Просто чмокнул. И убежал. От прикосновения чужих щек о свои остались соленые дорожки слез. Он.. Плакал? И плачет? 

Сережа прикрыл рот рукой, совершенно не понимая, что делать дальше. Лучше все таки уйти. Уйти вот так, что бы сделать больно один раз и всё, а не по другому. 

Надо предупредить Марии Павловне, что Коля обиделся на него и убежал, не уточняя, на что конкретно, и откланявшись, уйти. Уйти надолго. Где-то в глубине души проскользнуло "навсегда", но Сережа не хотел об этом думать.

Он так и сделал. Сказал сестре Коле обо всём, что немного поругались на почве отъезда из столицы на долгое время, он обиделся и убежал. Женщина пожелала ему хорошего пути и благословив, поцеловала в лоб, отправляя в путь. Трубецкого съедала вина за то, что все так получилось, но получилось именно так.

..- -... . --. .- . ---- -..- -.--. . -- -.--.-

Горячее августовское солнце давно сменилось на северные ветра и промозглую ноябрьскую сырость. Прошло четыре чертовых года с того проклятого августа 1808 года.

Сереже двадцать два года, он давно исправно служит, отдавая всего себя гвардии, абсолютно отстранившись светской жизни. 

Но он не забыл.

Не забыл тогда, не был сейчас, сидя в доме на другом конце света, тут, где всё действительно заканчивается.. Даже тут он помнит всё чересчур ясно, и его всё это не юбки, не танцы и не музыка, а русые кудри, темно голубые, почти серые глаза и теплые руки.

Его всё это один человек, зависимость от которого не вытравила ни армия, ни расстояние, измеряющееся в километрах, месяцах и годах, в морском бризе и тусклом песке.

И это самое, абсолютное всё отливает позолотой, режущей глаза в ярком солнечном свете, в бликах заката, отражающегося в океане, в колосьях ржи, которой заросли все берега, в музыке, в искусстве.. Везде его преследует позолота, или он сам находит её во всем?

Тогда, в 1812, во время Отечественной Войны, во время наступления Наполеоновской армии, во время боев и братаний с французами, тогда он хотел забыть, потеряться и больше никогда не найтись, а теперь, окончательно пропав, он забыл только выход отсюда. 

Остались только смутные слова молитвы, и надежда, что всё наладится, перемешанная со страхом, что он забудет.

Забудет своё детство и отрочество, проведённое с этим человеком, каким-то образом забравшимся в самое сердце, пустившим там корни небольшим клёном, который пророс, оплетая ветвями лёгкие, и сжимая в своих тисках горло, не давай дышать без золотого солнечного света.

И тогда, в двенадцатом году, и сейчас, всё было одинаковым, но раньше этого, и парой лет позже..

Но тогда всё было иначе

Тогда было слишком искренне, слишком близко, слишком по-родному, слишком хорошо, чтобы быть правдой, и Серж предпочёл поверить в то, что реальность это горькая ложь, чем в то, что это сладкая правда.

И он проебался.

Луи-Наполеон брал Москву, она тогда горела ярким, адовым пламенем. Трубецкой этого не видел, но сейчас, он в этом уверен, он сгорал точно также.

Его время потерялось, он запутался в минутах и часах, в сутках, днях и неделях, и его "сейчас" уже прошло несколько месяцев назад. 

Он писал сотни писем, и никогда их не отправлял, или сжигая, или оставляя новую бумагу в толстой пачке, пополнявшейся ещё с 1708 года.

В этой пачке была вся его душа, всё сердце, выброшенное на берег к чужим ногам, вся жизнь и всё то, что сказать было нужно, но он не смог, и скорее всего никогда не сможет.

Возможно стоило оставить все письма перед побегом, чтобы Никс прочитал их, и, быть может, понял, почему Сережа поступил так..

А возможно ему стоило вообще никуда не уезжать?

Не смотря на все эти, съедающие каждый день изнутри, мысли, он все равно здесь, с кучей запакованной бумаги в руках, которую хочется бросить в пекло, отдать на съедение пламени, как это сделал Кутузов, отдавая Москву.

Но у Кутузова был план, была стратегия, и отходные пути, он тоже ставил на кон всё, но в этой русской рулетке, командующему везло в сотни раз больше. 

Сережа собирается духом, он стоит с письмами в руках, теребя краешки бумаги, и держа их над столом.

Если опустит, то никогда не отправит, если опустит, то так и останется слабым человеком, который даже уехать с честью не может. Если оставит пачку себе, то пойдет, и сожжет их сегодня вечером, отдавая бумагу огню, чтобы она пеплом неслась через океан, теряясь в потоках ветра. Если переберет все письма, и отправит только некоторые, то это будет неправильно.

Он не мог сформулировать почему, но это было неправильно. Людям нужно или открываться полностью, или не открываться вообще, а с Никсом не получалось никак, кроме того, чтобы быть откровенным, и доверять ему всем своим нутром.

А если он сейчас отдаст, отправит, и уйдет с причала без этих бумаг, то невольно потеряет ещё одну ниточку, связывающую с прошлом, отпускать которое Трубецкой элементарно не хочет.

Но он не решится, не решился раньше, и не решится сейчас. Письма не отправятся ни в топку, ни в Петроград, они продолжат накапливаться в ящиках, заполнять собой всё, и отравлять своими чернилами кровь, заменяя её на черную жидкость, отливающую позолотой.

***

Недавняя прогулка сильно сказалась на нем. Все встало на свои места. Валясь в золотой ржи, наблюдая за бегущими облаками он неожиданно для себя понял, что его уже ничего не держит. 

Все.... будет нормально? 

Что будет, если он вернётся обратно? Восставших не ссылают, к ним относятся как к обычным людям, если не лучше, хотя это крайне редко и субъективно, но всё же находятся те, кто хвалит их за решительность, и за то, что они сделали.

Пусть это была незапланированная попытка, выступление планировалось в районе лета 1826 (что весьма иронично), но из-за внезапной смерти Александра 1, пришлось выступать раньше, и жертвовать проработанным планом в угоду удобного момента, провальная, но они не бездействовали, а это уже заслуживало восхищения.

 Да, он предатель, он не смог выйти. Но.. Но ведь это не смертный приговор, годы идут, и идут стремительно. Спустя несколько лет это уже устаканится, все будет хорошо. В любом случае будет хорошо. 

И ведь его ждут. Ждет. Ждет тот, к которому Сережа совершенно неравнодушен. Тот, с кем бы Трубецкой хотел бы быть рядом оставшуюся жизнь. Он обязательно поймет. И, наверное, простит? Да, простит. Ведь любит. И Серёжа его бесконечно любит. Сержа тут ничего не держит. Держал только страх, но и он отступил. Вот сейчас он по-настоящему свободен. 

« — Мелани, мне нужно тебе сказать... »

« — Сереж, что такое? Ты выглядишь так, будто прямо сейчас заплачешь! Что случилось? Ты.. Улыбаешься? »

« — Я еду домой. »

« — Что? »

« — Я еду в Петербург. »

У Серёжи и в правду стояли слезы в глазах. Слезы радости. Он... Он правда сейчас собирается поехать туда, куда бесконечно хотел вернуться все эти два года? Два года... Здесь ему не место, он тут лишний. Определенно лишний. Ему лучше там, где есть холодная, снежная зима, где короткое лето и "плохой климат", где есть люди, которые по-настоящему любят такой любовью, которой нет нигде. В Америке точно. 

« — Ты.. Серьёзно? Ты правда собрался поехать? »

« — Да. Я полностью взвесил все "за" и "против" и хочу вернуться. »

Она обняла его и заплакала. Это был второй раз, когда она плакала при нем. Трубецкой аккуратно приобнял ее за плечи, укладывая чужую голову на свое плечо. 

« — Серёжа.. Серёжа ты такой умница! Я невероятно горжусь тобой, ты.. Я никогда не видела таких сильных как ты! Я очень рада за тебя, правда.. »

« — Почему ты плачешь? »

« — Я.. Я просто буду очень скучать по тебе, правда.. Ты стал мне намного ближе тех, с кем я когда-либо общалась.. »

« — Поедешь со мной? »

Девушка содрогнулась, но отстранилась от объятий. Она все еще плакала, ее слезинки скатывались по белоснежной коже, но она тоже улыбалась. Она взяла Сережу за плечи, вздыхая. 

« — Я останусь здесь, мне тут хорошо, намного легче, чем в холодных регионах. Ты не отсюда, тебе тут плохо. А я.. Я просто еще не нашла того человека, с которым смогу провести всю свою жизнь. Я не нашла своего "Никса". А ты нашел, и я невероятно счастлива за тебя. Ты.. Ты только пиши мне, не забывай, пожалуйста.. Я буду здесь. Приезжай в гости, навсегда не возьму. Тебе в Петербург надо.. »

Он крепко обнял ее. Слов уже не хватало. Да и не нужно было. Она обязательно будет счастлива. Все мы будем счастливы рано или поздно. Сегодня просто не ее время, не те обстоятельства, но определенно то место. 

« — Я тоже буду по тебе скучать »

Мелани отстраняется, она вытирает слезы на щеках рукавами бордового свитера, и улыбается, и эта улыбка такая светлая и заразительная, а сама девушка сейчас такая солнечная, что Сережа не выдерживает. У него у самого собираются слезы в уголках глаз, и он больше не может.. Трубецкой моргает, и улыбается, плечи слегка дергаются, и, смаргивая слезы, он разводит руки в стороны. Мелани сразу же подается вперед, и они снова обнимаются. Девушка что-то неразборчиво шепчет, и цепляется руками за рубашку, прижимая к себе. Сережа мягко поглаживает её плечи, и начинает смеяться, когда слышит, что она тихо посылает его за смазанный макияж, Мелани переходит с едва слышимого шепота на весьма громкий, и кроет его матом, за сорванное горло, и испачканную ей же самой кофту.

Шуточная перепалка переходит с крыльца в дом, и Трубецкой чувствует как теперь ему действительно спокойно. 

Впервые за три года в этом доме он действительно дышит свободно и спокойно, и наконец-то может назвать это здание своим временным домом.. Домом даже с большой буквы! 

Здесь стены с их совместными рисунками, тут вырезки из газет, письма, и полевые, засушенные цветы, стоящие в вазах. А вот там вязаные амулеты, которые делала Нелли! А, а прямо за ними вышивки Мелани! 

Это все.. останется здесь и после него

Этот дом всё также будет стоять, тут будет жить одинокая брюнетка, может заведет собаку, или найдет кого-то. Здесь каждый день будет вставать и заходить солнце, может тарелки и чашки, которые останутся без хозяев, покроются пылью, а его второй этаж в конце концов придет в запустение.. А может она сдаст его кому-то другому? Или будет сохранять все в идеальном порядке, на случай, если кто-то из них всё же вернется? 

Мелани будет и дальше встречать рассветы за сигаретой и кофе, а закаты у мольберта с переполненной пепельницей и чаем. Она будет гулять к морю, ездить на ярмарки, и все это будет.. без него? 

Так странно.. Серж уезжает из дорого сердцу места уже во второй раз, но такое ощущение.. Чуждости?.. впервые.

То-ли из-за того что здесь он так и не стал своим, то-ли из-за разного отношения, но тут он как будто уже чужой, в смысле, он в голове понимает, что это место будет двигаться дальше, или замрет во времени, но это будет уже без него, а Петербург..

Оставляя Петроград, Трубецкой если вообще и думал о таких вещах, то как-то сразу считал, что город замрет, что пока он сам не смотрит, Санкт-Петербурга его улиц, домов, и жителей, всего этого просто не существует.

И сейчас это ощущение сводило с ума, но воспоминания больше не сопровождались тяжелым вздохом, теперь было действительно проще, теперь его ничто не душило, и было только полное воодушевление, он даже почувствовал, как уголки рта сами разъезжаются в улыбке.

Он скоро будет дома.

Внутри всё действительно трепетало, его в целом начинало потряхивать от одной мысли, что он правда возвращается..

《 — сереж...》

Мелани шепчет надрывно и почему-то опять невесело, Сережа даже вздрагивает, он совсем ушел в себя и теперь повернулся слегка потерянный, с глуповатой улыбкой, и абсолютно выпавший из реальности

《—я》 《—буду》 《—скучать》

Трубецкой прочитал это по губам, и кивнул 

《—я》 《—тоже》

Мелани сначала было шагнула вперед, чтобы опять обнять, но вдруг замерла, махнула рукой, закрыла лицо руками и отвернулась, шепча:

《—собирайся-собирайся а то, я-я.. я совсем тебя не отпущу》

Сережа одернул уже поднявшуюся руку, и сделал шаг назад. Мелани права. Они так совсем не разойдутся.

Он развернулся на каблуках и пошел собирать вещи, но остановился на полпути, и шмыгнул в кухню. Серж быстро выдернул цветок из вазы, стоящей на столе, и выскользнул из кухни, направляясь на второй этаж.

**

Цветок отправился в один из разворотов ежедневника, для того, чтобы засушить и не потерять. Теперь он точно заберет себе хоть что-то.

У Серёжи вещей абсолютно по-минимуму. Он возьмет только самое важное, остальное оставит Мелани. Пусть делает с ними что хочет, может выкинет, а может сохранит некоторые. Это только ее дело, но Серж считает, что так будет лучше для всех. Может со злости и обиды за то, что он уехал она порвет что-то, а потом успокоится. Она именно такая. И Серёжа рад, что она такая, какая есть. Хорошая, с виду холодная и недоступная, но невероятно нежная внутри. Она как роза во льду. Смотри, но не касайся, а если и коснешься и не отпрянешь - грей теплом своих рук. Она достойна всего самого лучшего, она обязательно найдет свою любовь. Любовь с большой буквы, но возможно, эта первая буква будет не "Л". У Серёжи это "Н", отдающая позолотой и отблескивая на любом свету. 

Серж снова незаметно для себя стал летать в облаках, вспоминая, как хорошо было тогда.

То, как они ходили по улочкам царского имения, как Серёжа рассказывал о том, что издал Рылеев, или как Мишель выиграл у него несколько бутылок шампанского в карты, то, как они сидели под тем самым клёном, как вспоминали детство и громко смеялись, чуть ли не до боли в животе. Это было так давно, но помнит как сейчас. 

А Америки будто никогда и не существовало вовсе. Он не мог вспомнить по-настоящему счастливых моментов здесь. Мелани права: ему тут определенно не место. Ему надо, срочно надо в Петербург.

 У него и до этого были мысли вернуться. Они пожирали его, сдавливали горло, не давая вздохнуть. Он уже собирал вещи, и не раз. Но на утро раскладывал их, не решаясь даже сказать Мелани. Потому что тогда он был не готов. Он сомневался. Сомневался в людях, сомневался в России, сомневался в Петербурге, сомневался в себе. А главное и самое непростительное - он сомневался в Никсе. А сейчас нет, он абсолютно уверен. Ему легко и хорошо. Дышится так тепло. Приятно. Прямо как и должно дышаться здесь. Но ему больше нравится морозный воздух такого любимого Петрограда. Петербург это место, откуда уезжаешь и хочешь вернуться. 

« — Так, все, надо собираться. »

Серж это сказал сам себе, и удивился собственному голосу: он не звучал, как обычно, подавлено и хрипло. Он звучал так, каким был тогда, три года назад в Петербурге; громко и живо. 

       * * *

Прощание с Мелани было ужасно болезненное. Плакали, и плакали долго, обещая приехать снова, навестить когда-нибудь, обещая писать. И, конечно же, не забывать. Такое нельзя забыть. Он может забыть дом, адрес, вид на море, тёплый воздух, но Мелани, такую хорошую, никогда не забудет. 

Вещей получилось и в правду по-минимуму. Он где-то треть оставил девушке, и взял самое необходимое, и дорогое, в моральном плане. Взял письма, те, которые отправлял Рылеев и те, которые не отправил он. Адресованные короткому Н.П. Романов.

И ещё там по мелочи. Купил перед самым отъездом сувениров, написал Мелани прощальное письмо, о котором она не знала, и узнает только после его отправления. Сувениров купил совсем немного, но выбирал с любовью. Друзьям, семье и Никсу. 

Девушка ушла в город перед уходом Трубецкого, объясняя это тем, что в ином случае просто не отпустит даже за порог. Вот такая она, но бесконечно хорошая. Он обязан рассказать о ней Никсу. Садясь в корабль, он думал о Петербурге. Как это все иронично получается. Отплывая в Америку он думал о будущей жизни в ней, пытаясь забыть Петроград, потому что никогда больше не планировал возвращаться. И вот сейчас, спустя два года он снова возвращается. Возвращается домой. Счастливый и ужасно скучающий.

Он больше не смотрит вдаль на воду, предвкушая что-то. Теперь он смотрит только в сторону Петербурга, стараясь рассмотреть его из-за завесы облаков.

На этот раз дни тянутся бесконечно долго, он буквально сходит с ума, успев за это время не просто обойти всё небольшое судно, но и прочитать все книги которые брал с собой, перебрать и перепроверить все свои вещи, познакомиться со всем персоналом, но самое главное, что представлялся он галантным:

《—Князь Сергей Трубецкой》

И это настолько сильно отдавалось в душе, что в голове сами собой всплывали этикетные слова, а тело, слово вернулось к изначальным настройкам, и теперь, Сережа чувствовал себя в своей среде, со своим именем.

Он наконец-то был своим.

На корабле конечно по большинству своём, были незначительные чины, но Трубецкой успел заиметь весьма приятную беседу с отставным полковником, ныне занимающимся преумножением своего и без того весьма нескудного состояния. Мужчины сошлись сначала на теме "курьёза" на Сенатской, произошедшего несколько лет назад. Сейчас эта тему уже поутихла, но собственная фамилия была на слуху. По крайней мере новоиспеченный знакомый сразу спохватился, что слышал где-то совсем недавно.

Но возможно до некоторых новости доходили дольше обычного, в конце концов, три года прошло..

Сережа начал терзать себе нервы в конце первой недели, а всё оставшееся время провёл буквально на иголках, изъедая себя мыслями.

Но теперь всё было хорошо.

Теперь он дома.

-.. --- --

Петербург встретил светло-голубым, идеально чистым небом, на котором красиво расплывалось розовое пятно заката. 

Весна была безумно прекрасна.

Едва Сережа взошел на подкашивающихся ногах на палубу, у него снесло крышу окончательно от родного воздуха и вида города, о котором он мечтал. 

Его le Paradis sur terre — Рай на земле.

Это именно он и был.

... --- .. .-. ..-.. . 

— Soirée.

Только гуляя по родным улочкам, пропитанным дождями и, его собственной, потерявшейся здесь, душой, Серж понял, насколько же он скучал.

Ноги сами несли по привычному маршруту, и Трубецкой искренне сам не понял, в какой момент оказался у двери дома, где раньше снимал квартиру Рылеев.

Интересно, а здесь ли он сейчас? 

Они с другом не списывались едва ли не несколько месяцев, но по крайней мере до этого, Кондраша не упоминал, что переезжал, так быть может..

Он всё же поднял руку, и постучал.

И этот стук раздался в самом сердце, больно покалывая. Это было ужасно тревожно, но только в хорошем смысле. Это чувство предвкушения, которое окружало и вжилось в Сережу за всю поездку обратно в Петербург. Он правда очень счастлив. 

У Сережи из детства пошла привычка стучать не просто по три коротких звука, а отбивать мелодию, которую он помнил, будто, с самого рождения. Именно она сейчас отдавалась к Сержа прямо в душу. 

За дверью послышались шаги, и по ту сторону послышался знакомый женский голос, это была жена Рылеева. 

« — Кто там? »

Трубецкой кашлянул, пытаясь изменить голос, что у него почти никогда не выходило. Но, видимо, в этот раз ему улыбается удача. 

« — Кхе.. Я почтальон, письмо для Кондратия Рылеева, могу ли я ему вручить его лично в руки? »

« — А... Хорошо! Ожидайте, пожалуйста.. »

Или не улыбается. Может, женщина просто сложила два плюс два, головой понимая, что это не может быть тот человек, который мог так глупо дурачится. Он в Америке! Но, к счастью, он вернулся. 

Через полминуты ожидания, вновь раздались быстрые шаги, уже более уверенные и быстрые: так ходил только Кондраша. 

Дверь отворили и на пороге стоял Рылеев, собственной персоной, с ошарашенным взглядом. Он совершенно не изменился, только под глазами выделялись круги, видимо от недосыпа.

« — My dear friend! Привет, Кондратий. » 

Серёжа улыбнулся, расставляя руки для объятий. Видимо, Рылеев все еще не мог поверить, кто стоит перед ним. В чужих глазах блеснула слеза. 

« — А я думал, что ты мне просто писать не хочешь.. » 

После этих слов, он в прямом смысле кинулся в объятья, прижимаясь так сильно, как только можно. Наверное, ему казалось, что сейчас он растает, как снег, выпавший в мае.

Сережа тоже обнял его. Он ужасно соскучился тут по всем. Надо будет еще зайти к Мишелю с Сережей, да и Каховского проверить. Пестеля не очень хочется, но при большом желании - возможно, но вряд-ли. Но после Кондраши обязательно и бесповоротно любимый Петербург поведет его по их местам, и по их улочкам, по которым он провожал его обратно. 

Улыбка не покидала его лицо, и он просто прикрыл глаза, наслаждаясь моментом. 

« — Кондраш, ну что там? Закрывай дверь, дует ве—..! »

Женщина вышла к прихожей и обомлела. Он посмотрел на нее, и махнул рукой в знак приветствия. 

« — Сережа.. »

« — Он самый, Князь Сергей Трубецкой! »

***

« — Ну и они мне, мол, you really Sergey Trubetskoy?? Ну, а я им и говорю, Of course! Ну и как-то так мы заобщались. Но это вообще бред был... » 

Сережа уже около часа без умолку рассказывает о том, что не писал в письмах, считая лишним. Рассказывает и о любовные проблемы Мелани, и как он ее понимает! Советовал Рылееву как-нибудь съездить с ним, познакомится. На что его жена в шутку возмущалась, не давая согласия. А дочка Кондраши с большим интересом рассматривала подаренную ей книгу на английском языке со сказками, собранными по всей Америке. Сережа просто не придумал ничего оригинального, поэтому пришлось выбрать самое подходящее. 

Он правда чувствовал себя свободно. Тут тепло, теплее, чем в Америке; свежо, намного свежее, чем за морем. Тут есть люди, которые ему дороже всей этой треклятой Америки! Пошла она к черту. 

Трубецкой очень долго ходил вокруг одной и той же мысли, не зная, как озвучить ее дельным образом. Как вообще завести диалог о... О человеке, из-за которого он здесь. О Никсе. Спросить, не интересовался ли он, куда он делся, не переехал ли куда, как вообще с политикой дела обстоят сейчас.. Но это нужно спросить, и, кажется Рылеев все понимает. 

« — Наталья Федоровна, можете, пожалуйста, покинуть нас на несколько минут, нам нужно посплетничать на очень секретную тему! Я боюсь за Вас! Если американское правительство узнает, что Вы тоже в курсе, то я опасаюсь за жизнь Вашу! Прошу меня простить... » 

« — Ну Вы и дурак, Сергей! »

Женщина, смеясь, удалилась, забирая с собой и юную леди, которой было уже около двенадцати лет. Как же чужие дети быстро растут! 

« — Да, он спрашивал, и бесконечно часто, я тебе потом расскажу, что вообще было, пока тебя не было! Тебе видно, бежать нужно.. »

« — Кондраш, я в Петербурге остаюсь, я не просто с приездом. Мы обязательно поговорим еще, а бежать мне и в правду надо.. »

« — Ты еще не был у Никса, получается? »

« — Я к тебе первым делом! »

Рылеев грустно улыбнулся. Видно, он понял, что Сережа все еще влюблен как мальчик. И далеко не в него. Куда ему до Никса. 

« — До встречи, Кондраш! Обязательно увидимся снова! »

« — Увидимся... »

Они договорились, что пока его вещи побудут у них в доме. 

Еще раз попрощавшись, он буквально выбегает на улицу, не успевая даже надеть пальто. 

Он торопится. 

Торопится к нему. 

К Никсу.