— Слава Алисе Рэнд и великим Архитекторам! — скандировала толпа, восторженно приветствуя свою правительницу. По ступеням форта Клипота медленно спускалась окружённая стражей женщина. Не изменявшая армейским стандартам Верховная хранительница вышла к народу в боевом обмундировании, дабы продемонстрировать нелёгкое для города время на себе.

      Будто одарённая самими Эонами, Алиса Рэнд своими красотой и уверенностью наполняла сердца своих подданных надеждой. Общество насквозь пронизывала торжественность и радость, пускай полуразрушенные дома, выцветшая краска и запах ружейного пороха в воздухе этому и не способствовали. В последние годы такая атмосфера стала для города основной. Но не в этот день.

      Верховная хранительница спустилась к сооружённой на площади Александры сцене, чтобы произнести речь по случаю праздника. Сопровождавшие её солдаты из молодого ордена Среброгривых стражей выстроились позади неё. Когда Алиса открыла рот, толпа моментально замолкла. Крики повисли в воздухе, ожидая, когда Верховная хранительница разрешит продолжить ликование.

      — Люди Белобога! Сограждане. Друзья... — начала она свою речь, подбирая слова с убывающей торжественностью.

      — Испытания не стремятся обходить наш город стороной, и вы все прекрасно это знаете. Днём мы сражаемся с монстрами на передовой, ночью — пытаемся согреться. Однако ни холод, ни чудовища, ни какие другие тяготы не способны сломить дух Белобога! Я в это искренне верю. — толпа взорвалась радостными и восторженными криками, на что Алиса поспешила её успокоить активными жестами.

      — Спасибо. Но сегодня мы собрались здесь не за этим. Сегодня, в день годовщины основания Белобога, я с радостью представляю вам новый, полностью укомплектованный и готовый к бою Преображенский полк Среброгривых стражей, в который отобрались самые достойные и способные воины нашего города. Уже завтра они приступят к исполнению своих боевых обязанностей на фронте, а сегодня им предстоит отпраздновать вместе со всеми нами День Белобога. Ура! — толпе наконец-то позволили взорваться множеством криков и восклицаний. Под торжественные слова Алисы Рэнд на площадь вышли сотни новобранцев Среброгривых стражей. На протяжении месяцев ветераны самых тяжёлых боёв натаскивали их сражаться против чудовищ, штурмовавших Белобог.

      Отработав построение и прослушав невероятно чувственное оркестровое исполнение гимна Белобога, Преображенский полк разошёлся, и новобранцы присоединились к толпе, выискивая друзей и родных. Алиса Рэнд развернулась и направилась к форту Клипота. Почётный караул последовал за ней, как и некоторые другие стражи, охранявшие сцену для выступления от толпы.    

      — Завтра мы снова столкнёмся с угрозой. Капитан? — шедший слева от Алисы стражник кивнул.      

      — Мы готовы. Относительно. С новым полком ситуация на фронте стабилизируется, но нельзя точно сказать, насколько. Госпожа, вам следует поторопить разработку СВ-РГ. Мы нуждаемся в этом изобретении.      

      — Капитан, оружие будет готово, когда оно будет готово. Знайте своё место. — холодно ответила Рэнд, ускоряя шаг. Страже пришлось поспешить за ней.

*      *      *

"И Клипот-сохранитель, великий ревнитель

Подумал: Выстоит Белобог

И тогда Сохранение защитило

Город великий средь снегов!

Захватчики чёрные, жестокие, злобные

Захотели город поглотить

Но отважные рыцари, и Архитекторы

Встали, чтобы всех нас защитить!"

      Стоило официальной части праздника завершиться, на весь Административный район сразу же зазвучали песни. Строевые, театральные, уличные — отовсюду голоса складывались и в унисон устремлялись к холодным небесам. Пляски, дружеские потасовки, пьяные драки — ни один праздник в Белобоге не обходился без этого. Улицы насквозь пропитывались запахом еды, домашней и походной, приготовленной кухарками и армейскими поварами. Огромная толпа веселилась, кутила и пыталась отвлечься от суровой реальности, в которую её каждый день возвращали известия с фронта. Живший в окружении Белобог с невероятной жадностью цеплялся за каждый радостный миг. И посреди всего этого праздника находился Николай.

*      *      *

      — Эй, новичок! Давай к нам, чего бродишь в одиночестве? — двое стражей из небольшой кучки людей окликнули слонявшегося по площади новобранца из Преображенского полка. Остановившийся юноша немного покрутил головой в стороны, выискивая незнакомцев, окликнувших его, пока к нему не подошли двое стражей.

      — Да, да, ты. Из преображенцев. Можешь уже снять дурацкий шлем, тебе не к лицу. — ухмыльнулся солдат с растрёпанными пепельными волосами и красивыми голубыми глазами.

      — Ты что, тут совсем один? — спросил его кареглазый светловолосый товарищ, сделав характерный жест рукой без безымянного пальца.

      — Да, один. А что с твоим пальцем? — спросил юноша, снимая шлем и оглядывая двух приятелей.      

      — Он тоже совсем один, где-то во Фрагментуме, ха-ха! — быстро ответил первый стражник, хлопнув товарища по плечу. Тот слабо улыбнулся и покачал головой.

      — Прости этого придурка. Я — сержант Пушкин, этот балбес — поручик Лермонтов. Рады знакомству. Наверное дорогого стоило попасть в Преображенский полк. Хотя, учитывая, что туда отбирали только молодых, должно быть, не слишком уж дорогого. — улыбнулся Пушкин, и почему-то его улыбка, в отличие от ухмылки его товарища, была куда более успокаивающей и располагающей.

      — Меня зовут Николай Палкин, первый его имени. Рад знакомству. — ответил юноша с карими глазами и чёрными короткими волосами. Что голубоглазый Лермонтов, что кареглазый Пушкин, оба не сдержали смеха. Первый смеялся раскатисто, будто захлёстывая окружающих своим смехом, другой же сдержанно хихикал.

      — Ох, Клипот, ну что за официальность. Сразу видно, молодой преображенец. На поле боя мы скорее всего будем обращаться друг к другу по фамилии, так куда проще. Так что не жди официоза, особенно от командиров. Ну так что, Палкин, присоединишься? — Пушкин через плечо указал на крытый домашней скатертью с цветочками стол, за которым сидело несколько человек, увлечённых игрой в карты.

      — Азартные игры? Я не уверен, что... — начал было Николай, но был моментально прерван.

      — Да ладно тебе! Пара игр в "козла" никому не повредит. Пойдём, пойдём... — невзирая на слова Николая, Лермонтов мгновенно подкрался к нему со спины и начал подталкивать к столу, и, к удивлению самого новобранца, усадил его за стол, лёгким движением руки убрав со стула одного из игроков.      

      — Но я правда не умею... — продолжил оправдываться Палкин, но сильные руки Лермонтова на плечах были непреклонны.

      — Да что там уметь, я тя умоляю! Смотри, тут короче так... — пока склонившийся над новобранцем Лермонтов шёпотом объяснял ему, как играть в карты, остальные игроки ждали, пусть их выразительные гневные лица и не обнадёживали. Оставшийся немного позади Пушкин скрестил руки в молчаливой позе и наблюдал за игрой.

      — А теперь — играй! И не позорь меня! — дружеским хлопком по спине Лермонтов почти впечатал лицо Палкина в стол, однако физподготовка спасла от разбитого носа, и молодой человек приступил к разглядыванию своих карт. Поначалу игра шла размеренно и монотонно, более опытные игроки помогали Палкину подсчитывать очки, но всё переменилось в кратчайший момент. До этого отстранённый Пушкин вдруг подошёл к столу и наклонился к руке Николая. Будто ознакамливаясь с его картами, страж провёл пальцами слева направо, и вдруг на месте червовой семёрки оказалась пиковая дама. Удивлённый Палкин посмотрел на Пушкина, и тот едва заметно подмигнул.

      — Хорошая рука, не подведи. — с ухмылкой на лице он похлопал Николая по плечу и отошёл к стоявшему поодаль Лермонтову. Игра продолжилась, и вскоре Палкин, ко всеобщему удивлению, оказался в довольно большом отрыве. Несмотря на помощь от Пушкина, его собственная удача пришлась очень даже кстати. Обескураженный, Николай встал из-за стола и подошёл к явно ликовавшим приятелям.

      — Отличная работа, салага! Ты нам неплохих денег заработал. — с задорной ухмылкой объявил Лермонтов.

      — Пока ты разбирался в правилах, я заключил пару пари. И, как видишь, всё сложилось удачно. — опять подмигнул ему Пушкин. Николай задумчиво почесал затылок. Первый день службы, и уже не просто играл в азартные игры, так ещё и помог смухлевать двум стражам! А с другой стороны, на удивление приятно было обойти других игроков, так ещё и почти самостоятельно. Пока Палкин задумался, к их троице подошёл скромно одетый мужчина.

      — Чёрт, поверить не могу! Говорили мне, не делай ставки, особенно против этого проходимца Пушкина... — причитал человек в потрёпанной грязной одежде, роясь по карманам.

      — Да-да, ты проиграл, очень грустно. Где деньги, Паха? — раздражённо спросил Лермонтов, явно не собиравшийся ждать до вечера.

      — Да погодите, я не могу найти деньги... — вдруг начал мужчина, после чего, резко задержав руку в заднем кармане, бросился удирать прямо сквозь толпу. Все трое опешили.

      — Чт- — начал было Николай, но его резко толкнул как с цепи сорвавшийся Лермонтов.

      — Держи урода! ЭЙ! СТОЯТЬ! Пушкин, Палкин, за мной! — через мгновение Лермонтов уже скрылся в удивлённой толпе, а сразу после этого Николай почувствовал, как Пушкин схватил его за руку и потащил за собой. Делать нечего, пришлось бежать, едва поспевая за оторвавшимися Пахой и Лермонтовым. Чуть ли не сбивая с ног гражданских и стражей, проносясь сквозь людей и собирая за собой все бранные слова этого города, Николай с Пушкиным скоро свернули в какой-то проулок между домами, а затем, пробежав ещё с сто метров, догнали Лермонтова, который прижал к стене едва дышавшего беглеца.

      — Отдавай деньги, Паха, пока я тебе зубы не пересчитал! — тяжёлый кулак Лермонтова был занесён для удара прямо в кривые зубы Пахи. Тот, до смерти напуганный, пытался отдышаться и что-то сказать.

      — Я-я отдам, ч-честное слово, хе, ха, просто, ха, дайте время...

      — Да брешет он! Как всегда, не отдаст ничего. — сурово крикнул Пушкин, не желая приближаться к развернувшейся сцене. Стоявший рядом Палкин переводил взгляд с одного стража на другого.

      — Хватит уже, не стоит он того! — вступился за Паху Николай, указывая рукой на Лермонтова.

      — Вы же Среброгривые стражи, почётные воины! Что за беспредел вы устроили!? Бросьте его, чёрт с ним! — несколько секунд Пушкин и Лермонтов переглядывались и размышляли над его словами, после чего Лермонтов опустил кулаки.

      — Ладно. — сквозь зубы сказал Пушкин, Лермонтов же ограничился плевком под ноги. — На этот раз прощаем, с нами моралист-преображенец. Но ещё когда-нибудь нас наколешь, Паха — и я тебя сам наколю на забор. Идём. — махнув Николаю и Лермонтову, Пушкин направился в сторону выхода из проулка. Палкин пошёл чуть впереди, и товарищи разочарованно вздохнули.

      — Попортил ты нам кайф, конечно, Палкин, но да ладно. Всё равно избивать этого отброса ради четверти зарплаты было бы скучно. Но тепе-е-ерь... — Лермонтов обнял его одной рукой за шею и ухмыльнулся.

      — Теперь ты будешь нам немного должен.

      — Хорошо, бог с вами. — шедший справа Пушкин довольно хмыкнул, а навалившийся слева Лермонтов наконец-то его отпустил и скрестил руки за головой, выражая собой высшую степень удовлетворения. Прошедшие события каким-то водоворотом кружились в голове Николая, совсем не ожидавшего такого насыщенного дня. И только ему показалось, что проблемы позади, и он сможет спокойно провести остаток дня с новыми товарищами, как на выходе из проулка их ждал сюрприз, а именно — десяток Среброгривых стражей с алебардами наголо.

      — Пушкин! Лермонтов! Стоять, сволочи! За организацию азартных игр и угрозы физической расправой мы вас арестовываем! И кто это с вами? — капитан отряда несколько секунд вглядывался в форму Николая, после чего ударил себя по лбу ладонью.

      — Преображенца что ли с собой прихватили? Вот гады, самый цвет нации позорите! Мы вам это припомним, когда будем распределять отряды на передовой. Ну же, руки над головой, на колени и завели руки за спину, живо! — первобытный страх, окативший Палкина, было тяжело передать словами. Колени задрожали, по телу побежали мурашки. Руки не слушались и почти не двигались, но у него получилось встать на колени и завести руки за спину.

      — Да ладно тебе, капрал, ну набедокурили и ладно! Отпусти, а? — за свои слова Лермонтов получил ощутимый тычок в живот, от которого его скрючило пополам, и поставить его на колени не составило труда для других стражей.

      — "Набедокурили и ладно"!? Да я тебя, гада, на месяц в карцер, а потом на год без увольнений, вот тогда начнёшь только "бедокурить". Идём, парни, берите их. — троих арестованных подняли на ноги и повели через всю площадь к форту Клипота. Множество людей из толпы смотрело на эту процессию. В голове Николая паника, возмущение, смятение и печаль постепенно крутились по кругу и смешивались в невероятно горький коктейль разочарования и позора, который он навлёк на себя и на весь Преображенский полк. Основным чувством в этом походе до форта Клипота, охватившим Николая, определённо был стыд. Едва переставляя ноги, Палкин представлял, как его отстраняют от службы, как отсылают домой, как он становится позором себя и своей семьи...

      Шедший рядом Пушкин бранился вполголоса, пока Лермонтов большую часть пути пытался отдышаться и поэтому молчал. Вот они вошли в форт, вот капрал доложился командующему, вот их повели мимо центрального холла с красивой лестницей в боковой коридор, украшенный разве что серыми камнями и насквозь пропахший сыростью. Коридор постепенно набирал угол и шёл вниз, под Белобог. Местами сквозь трещины в стенах и потолке сочилась вода, хотя это было больше похоже на мерзкую зелёную слизь. Местами коридор зарос паутиной, где-то чёрные трещины и дыры в стенах будто смотрели Николаю в душу. Отвратительное ощущение внутри только усилилось, стоило им зайти в этот коридор. Было абсолютно понятно, где был их пункт назначения. В темнице.

      Вскоре трое арестантов в компании капрала и трёх стражей вошли в огромное помещение с низким потолком и такими же серыми сырыми каменными стенами. Тут и там за решётками виделись тела и лица, все как у одного, явно плохого человека. Палкина пробила ещё одна дрожь, от которой он запнулся и чуть не упал, но его вовремя подхватил Пушкин.

      — Идём-идём, совсем немного осталось. Зато будет для тебя уроком, что не стоит связываться с кем попало. — прогорланил капрал, подгоняя арестантов за собой. Они прошли с полсотни шагов, пока конвоир не остановился возле большой тёмной камеры.

      — Пойдёт, давайте их туда. Вам повезло, сволочи, что у нас тут война, завтра вас уже выпустят и распределят по отрядам. И в Преображенский полк мы тоже доложим. — добавил капрал после небольшой паузы, за время которой Николая последним ввели в камеру. Убранство там было скромное: лавка и три матраца на полу, но Николай смотрел сугубо в пол.

      — Спокойной ночи, товаристчи. — сказал капрал и развернулся, отдав приказ стражам возвращаться на свои посты. Вскоре Пушкин, Лермонтов и Палкин остались наедине.

      — Молодец, дружище, подняли деньжат! — начал Лермонтов, встряхивая руками. Его лицо было частично закрыто мокрыми от пота волосами, но даже так оно было явно искажено гневом.

      — Я!? А чья была идея усадить преображенца играть в карты? Что, пытаешься на меня всё свалить!? Сволочь ты неблагодарная, Лермонтов, вот ты кто! — перепалку приятелей прервал расходившийся эхом по пустым коридорам голос Палкина.

      — Опозорился... Позор семьи... Позор мундира... — причитал Николай, схватившись за голову и севши на скамью, склонив голову к коленям.

      — Отец... В шахте сгинул... Чтобы заработать... Матушка на двух сменах убивалась, чтобы денег достать... Чтобы всё устроить... А я... Опозорил... — застыв в таком положении, Палкин начал качаться вперёд-назад, продолжая причитать. Пушкин и Лермонтов переглянулись, и гнев на их лицах быстро сменился печалью и стыдом. Некоторое время они не знали, что делать, просто молча переглядывались и открывали рты, не способные что-либо сказать. Но потом Пушкин подошёл к Николаю и сел возле него на скамью. Лермонтов устроился по другую сторону.

      — Эй. Это ещё не конец света. Отслужишь ты своё, нас ведь завтра как раз отправят воевать. Спасёшь кого-нибудь — сразу к награде приставят, да забудут все грешки. Так, а, Лермонтов?

      — Да, конечно. А как ещё. Всё нормально будет, не переживай! — Николай спустя пару секунд замолчал, убрал руки от головы и посмотрел сначала на Пушкина, потом на Лермонтова.

      — Вы издеваетесь!? Из-за вас я и оказался в таком дерьме! Азартные игры, вымогательство — что вы за стражи вообще такие!? Навлекли на меня позор и сидят, утешают! Сволочи вы, поняли? — Палкин вдруг вскочил и гневно закричал на обоих приятелей, указывая на них пальцем. Такой реакции двое явно не ожидали.

      — Эй, эй, спокойно, спокойно. Не надо так драматизировать. — начал было Лермонтов, но Николай резко его перебил.

      — Драматизировать? А вы всегда так легко к жизни относитесь, а, позорища? Чтоб вам пусто было, не стражи вы никакие, просто преступники! — показывая своё недовольство, Николай демонстративно отвернулся и скрестил руки на груди.

      — Ну, знаешь ли, мы ведь тоже не зло в чистом виде. — глубокий голос Пушкина, проникавший не только в уши, но и закрадывавшийся чуть дальше них, заставил Николая слегка повернуть голову и прислушаться.

      — Да, мы не ангелы. И да, мы не стражи. По крайней мере, внутри. Мы воюем, рискуем жизнями, но только потому что выбора у нас нет. Понимаешь, мы ведь в армии оказались не в составе вылизанного почётного полка. Бездомных беспризорников вроде нас ловят, может, иногда пинают, а потом ставят перед выбором: в темницу или на фронт. Оборона Белобога даётся тяжело, не без жертв. Как моральных, так и физических. И, как ты понимаешь, мы здесь уже давненько. Да и война с чудовищами снаружи уже не первый год идёт. Вот такая вот история. Не знаю, разжалобит она тебя или нет, но что-то да должна сказать. — Пушкин слегка наклонил голову вбок, пытаясь заглянуть в лицо Николаю. Тот активно обдумывал услышанное.

      — А ведь забавно — у нас был выбор, а оказались мы всё равно за решёткой. Ирония... — Лермонтов усмехнулся и лёг на скамью, свесив с неё одну ногу, а другую согнув, чтобы осталось место для Пушкина. Тот в свою очередь продолжал сидеть, поджав одну ногу к себе и положив на неё голову. Николай думал: конечно, нет прощения позорящим мундир преступникам, но с другой стороны, что им остаётся? Какое может быть уважение к товарищам и офицерам, которые держат их в армии насильно? Но, как бы преступно такое отношение не было, оно было оправданно. Николай вздохнул и развернулся к своим товарищам по несчастью. Выждав несколько секунд, он опустил руки и сел на один из матрацев.

      — Ладно, чёрт с вами. У вас свои причины, но я всё ещё не одобряю азартные игры и вымогательство. Ясно? — Пушкин и Лермонтов довольно ухмыльнулись, обменявшись выразительными взглядами.

      — Конечно, преображенец, как скажешь. Где там моё курево... — Лермонтов принялся рыться по карманам, и спустя несколько секунд с горяча хлопнул себя по нагрудному карману.

      — Дерьмо! Нашли же. Сволочи. — словно почти не разочарованный, он быстро успокоился и даже будто бы задремал на скамье. В то же время Пушкин тоже порылся в карманах и достал оттуда блокнот с карандашом, после чего принялся быстро писать.

      — Что там у тебя? — спросил Николай, совершенно заскучавший в этой камере.

      — Да так. Я в свободное время пишу стихи, балуюсь, так сказать. Получается не очень, но хоть как-то расслабляюсь.

      — Правда? Мой дедушка очень любил стихи, постоянно вспоминал какое-то старьё. Зачитаешь что-нибудь? — Пушкин прочистил горло, перелистнул несколько страниц, убрал карандаш за ухо и прокашлялся.

Хочу я завтра умереть

И в мир волшебный наслажденья,

На тихий берег вод забвенья,

Веселой тенью отлететь…

Прости навек, очарованье,

Отрада жизни и любви!

Приближьтесь, о друзья мои,

Благоговенье и вниманье!

Певец решился умереть...

      Вслушиваясь в очень неплохие, пусть и печальные стихи Пушкина, Николай сам не заметил, как начал засыпать.

*      *      *

      — Подъём! Подъём! Вставайте, гады, солнце уже высоко! Пора отдавать долг родине! — Николай резко вернулся в реальность, куда его погрузили беспокойные сны. Перед глазами была та же камера, те же Пушкин и Лермонтов, расположившиеся на лавках и такие же заспанные. Лермонтов почти сразу оказался на полу, с которого поднялся после нескольких отжиманий. Пушкин лениво протёр лицо ладонью и тоже встал на ноги. Заметив развалившегося на матраце Палкина, оба товарища протянули ему руки, которые тот охотно принял. Все трое, заспанные и пошатывающиеся, арестанты выстроились перед входом в камеру, с другой стороны которой на них с ухмылкой смотрел капрал с несколькими стражами.

      — Выспались? Замечательно! А теперь из камеры по одному и без глупостей. Мы конвоируем вас на фронт, где разошлём по взводам. Открывай камеру. Шагом марш! — стоявший рядом страж оперативно прокрутил ключ в замке, и дверь со скрипом открылась, открыв путь наружу. Только выходя из камеры Николай заметил, что других заключённых тоже выстроили в колонну. Вся процессия ожидала только их. Поторопившись, товарищи присоединились к шествию по коридору на поверхность. Вскоре они поднялись по длинному коридору, прошли через практически пустой в это время холл форта Клипота, вышли на улицу и словно отвыкшие от поверхности лёгкие вдруг вдохнули освежающий холодный воздух. Ранним утром в административном районе не было ни души. Николай выдохнул, понимая, что хотя бы лишний раз его никто не увидит. Склонив головы, заключённые направились следом за капралом в сторону границы Белобога.

*      *      *

      Погода со вчерашнего дня совершенно испортилась, из солнечной и безоблачной превратившись в пасмурную и ветренную. Вблизи холодных каменных стен, отгораживавших Белобог от внешнего мира, было ещё холоднее, чем обычно. Везде и всюду был снег, который, в отличие от Административного района, здесь даже не пытался таять. Промёрзшие дома, фонарные столбы, свисающие со всех выступов сосульки — сражаться в таком месте хотелось ещё меньше, чем в каком-либо другом. Совсем недавно Николая разлучили с Лермонтовым и Пушкиным, тех отправили в самый обычный взвод, в то время как Палкина вернули в распоряжение Преображенского полка, из которого его чудом не вышвырнули, но провели жёсткую беседу и записали в личное дело весьма нелестную характеристику. Мало ему было этого, так ещё и однополчане начали его сторониться, что сделало пребывание на фронте в ожидании атаки врага ещё более мучительным. И оставалось Николаю только держаться за свою алебарду, как за соломинку, и пытаться не дрожать, будто лист на ветру. И не слишком громко стучать зубами. Это важно. Мало-помалу Палкин начал привыкать к холоду и гнетущей обстановке, царившей на их заставе, и в это время в голову начали закрадываться мысли самого разного содержания. В чём смысл их борьбы? Сколько ещё это продлится? Чем это закончится? Есть ли вообще будущее у Белобога? Кто знает. Николай решил не придаваться вопросам, а спокойно насладиться моментом тишины. Мимо тут и там сновали другие стражи, либо говорившие о чём-то вполголоса, либо молча осматривавшие территорию. Со стороны Палкину было неплохо видно, как над их заставой зависло почти прозрачное облако сигаретного дыма. Николай стоял почти вплотную к стене, на которую в моменте всё-таки решил опереться. Прикрыв глаза, выпустив пар изо рта и зевнув, он на секунду подумал, что на фронте было более чем умиротворённо. Но лишь на секунду.

      — ПРИБЛИЖАЕТСЯ ВРАГ! ПОСТРОИТЬСЯ! ПОСТРОИТЬСЯ! — резкий крик будто пробудил Николая ото сна, с размаху окунув его в ледяную воду. Тело пробила дрожь, по спине побежали мурашки, и Палкин сам не заметил, как быстро вспотел. Едва не выронив из рук алебарду, он спустя секунду рванулся к тому месту, откуда донёсся крик. Внезапно его уши пронзили десятки криков. В ноздри ударил запах гари, глаза заболели из-за дыма в лицо. Бок о бок с Николаем на крики бежали десятки Среброгривых стражей, ощетинившись алебардами. Снег ужасно громко хрустел под резко отяжелевшими ногами, но Палкин продолжал бежать вперёд. На месте нападения крики превратились в оглушительный гам, заставивший Николая мгновенно остановиться. Прямо перед ним расстелился холст войны. Написанный кровавыми красками и спрыснутый слезами. Сразу несколько стражей лежали на снегу, поражённые льдом и страшно обожжённые. Их тела, раскиданные в неестественных позах, вызвали у Палкина приступ тошноты. Но не одними павшими была написана эта ужасающая картина: с десяток ещё стоявших на ногах стражей продолжали сражаться, отбиваясь от чудовищ, наступавших на них. Не долго думая, Николай поспешил присоединиться к товарищам по оружию. Подбежав к одному из них, он успел подставить своё плечо, чтобы раненый страж не упал на спину. Как мог, Палкин опустил брата по оружию на снег и сразу развернулся к застывшему в ожидании монстру. Похожий на ледяную птицу, этот уродец быстро размахивал крыльями и почти сразу нанёс первый удар, от которого Николай успешно увернулся, резко отпрыгнув в сторону. Прокрутив алебарду в руках, страж нанёс резкий размашистый удар, моментально разрубив монстра напополам. Издав истошный крик, создание из Фрагментума исчезло, рассыпавшись на сотни частиц. Переводя дыхание, Николай пытался осознать, что только что спас товарища и победил чудовище. Его нутро хотело ликовать, но бойня вокруг мгновенно вернула Палкина в реальность, и он заозирался по сторонам, пытаясь понять, что ему делать. Крики доносились отовсюду, полностью дезориентируя его и сбивая с толку. Внезапно что-то привлекло внимание Николая, и он заметил, как в отдалённом переулке Среброгривый страж боролся один против нескольких чудовищ. Палкин сразу сорвался с места, изо всех сил сжимая алебарду и готовясь к бою. Ворвавшись в переулок, он обнаружил, что пока один страж сражался, другой склонился над лежащим товарищем у стены. Другой страж как раз заметил вбежавшего Николая.

      — Эй, ты! Помоги, быстрее! — он указал на их третьего товарища, которого теснили чудовища. Николай заметил странного монстра, выглядевшего как Среброгривый страж, испещрённый льдом и неестественно двигающийся. От вида этого создания Палкин замер и его дыхание сбилось. Неужели такова их судьба, судьба тех, кто сгинул во Фрагментуме? Слоняться по пустошам, сражаясь с бывшими друзьями? Нет! Его судьба не такая! Прыгнув вперёд, Николай размахнулся и воткнул лезвие алебарды в спину создания, чуть не сбив его с ног. Монстр обернулся, и вид его отсутствующего лица, сопровождаемый диким визгом, снова запугал Палкина. Но вид умирающих товарищей перед глазами пересилил страх. Вырвав алебарду из туши, Николай последовательно ткнул её древком, пронзил наконечником алебарды, что было силы пнул в живот, после чего одним красивым движением с прокрутом отрубил созданию голову. И вновь, монстр исчез. Палкин пытался отдышаться, но было рано отдыхать: осталось ещё две огненных "птицы". Товарищ по оружию одним ударом одолел одну тварь, а Николай ударом с замахом прикончил вторую. В течение нескольких секунд стражи пытались отдышаться, едва стоя на ногах. Палкин посмотрел на стража, и тот, посмотрев в ответ, протянул руку для рукопожатия. Николай с силой пожал тому руку.

      — Спасибо за спасение, преображенец. Честно, думал, что от вас не будет толка. Спасти капитана гвардии дорогого стоит. А вот что до того бедолаги... — Николай обернулся через плечо, вспомнив про двух других стражей. На его глазах один из них стянул шлем со второго, сразу после откинув в сторону свой собственный. Под шлемами оказались Лермонтов и Пушкин. Сидевший кареглазый Пушкин придерживал голову голубоглазого Лермонтова и положил вторую руку на его живот.

      — Эй, видишь, нас спасли? Давай, придурок, поднимайся! Не время спать, чтоб тебя! Вставай, мы ещё преображенцу должны рассказать, как ты кинулся один на пятерых! Лермонтов, ну же! — Николай без труда понял, что Лермонтов уже не встанет. Потемневшая кровь уже даже не шла из огромной дыры в животе, окрасив столько снега вокруг, сколько смогла. Глаза Лермонтова будто потухли, рука бессильно повисла на плече Пушкина. На застывшую грудь парня вдруг прилетел кулак.

      — Вставай, сволочь, не бросай меня тут! Я не собираюсь подыхать с мыслью, что ты не отомстишь за меня! Кто мои стихи в казарме посреди ночи слушать будет? А? Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, КТО?! — ещё один удар, и Пушкин обмяк, склонившись над Лермонтовым. Не было слёз, всхлипов и рыданий. Было только суровое молчание. Николай снял шлем и подошёл к Пушкину со спины. Когда он дотронулся до плеча поэта, тот медленно повернулся и тогда Палкин увидел застывшие от холода слёзы на щеках. На плечо Николая опустилась тяжёлая, почти стальная рука.

      — Его нет, Коля... Понимаешь, нету... Сгинул, дурачок... И я ему не помог.

      — Не кори себя. Ты ничего не мог сделать. Нам нужно идти. Лермонтов отдал жизнь, чтобы этого не пришлось делать тебе. Его жертва защитила тебя, чтобы ты мог защитить других. Они прямо сейчас сражаются с чудовищами, умирают и ждут помощи. Мы будем их помощью. Идём. Не дай Лермонтову умереть зря. Ты ещё успеешь написать прощальный стих. — посмотрев на тело друга, Пушкин улыбнулся и отпустил Николая.

      — Не... Это не в его стиле. Он просто хотел быть крутым героем, чтобы потом выпендриваться. Ты прав, Палкин. Нам пора идти. Но с нами останется память о нём. О моём лучшем друге и герое Белобога. — встав рядом с Николаем, Пушкин надел шлем и отдал честь телу Лермонтова. Надевая шлем, Палкин повторил этот жест. Как он заметил краем глаза, даже капитан, стоявший рядом, отдал Лермонтову честь.

"Прощай, Среброгривый страж.

Твой дом стоит, пусть ты и убит.

Он не забудет тебя,

Как не забуду и я..."