Тяга ко лжи

      Стоя перед Соласом, она чувствовала себя идиоткой. Ее губы непроизвольно сжались, подбородок подался вперед, и если бы она вдруг увидела себя со стороны, то ей стало бы неуютно от едкой колючести в собственных глазах.

      Солас все говорил, не замечая, как она изменилась в лице. А ее так и подмывало сказать что-нибудь обидное, нагрубить в вообще-то несвойственной ей манере. Еще минуту назад она была в приподнятом настроении... пока Солас не высказал свое мнение о Бриале.

      «Она восхитительна», — сказал он с легкой улыбкой.

      Она восхитительна — красавица-эльфийка, прибравшая к рукам целую империю.

      «И зачем я о ней заговорила», — терзалась Фредерика Тревельян, впервые в жизни отчаянно, безрассудно ревнуя.

      Гнетущие мысли не оставляли Фредерику весь остаток разговора (прощалась она в спешке, усердно замалчивая совсем другие слова), как и на всем пути во внутренний двор. Снаружи ее встретил стылый вечерний мрак. От пары глотков горного воздуха в голове прояснилось, но холодная злая ярость из сердца никуда не делась.

      Разумеется, Соласу было плевать на Бриалу, а Бриале — на Соласа. На балу в Зимнем дворце они и словом друг с другом не перемолвились. И то, что сейчас, в Скайхолде, он воздал должное ее смекалке, не значило ровным счетом ничего. По крайней мере, не больше, чем его восхищение самой Фредерикой.

      Ревновать было глупо. Она это понимала. Всеми силами отгоняла от себя неприятное чувство горечи пополам с тоской. Впотьмах замыкая неровный круг по двору, молча взывала к своему благоразумию...

      «Веду себя, как собственница, а права не имею».

      В самом деле, кем нужно быть, чтобы приревновать этого невозможного эльфа к случайно встреченной эльфийской даме лишь потому, что сама не в его вкусе? А в последнем Фреда была уверена, хотя они никогда не касались этой темы. Из-за Соласа ее разум часто затуманивался, но не настолько, чтобы выдать желаемое за действительное. Солас не мог увлечься такой, как она. И в этом не было ничьей вины.

      Создатель свидетель, на многое же она была готова, чтобы обуздать тоску по нему. И ведь какое-то время ей даже казалось, что способ найден. Что от злополучной привязанности вот-вот не останется и следа. Как вдруг — ревность! Дурацкая ревность расставила все по своим местам.

      Тревельян вскинула взгляд в черное небо и от бессилия призналась себе, что не сумела выдворить Соласа из сердца. Ее, как и прежде, влекло к нему со страшной силой и вопреки любым доводам рассудка.

      Даже ее несуразный, хоть и трогательный роман с Серым Стражем не смог этому помешать.

      Добравшись до этой мысли, Фредерика замерла на пригорке над лазаретом. Ее глаза исподлобья устремились к конюшне, где пылал разведенный костер. Блэкволл привык ложиться за пару часов до рассвета. Говорил: скверна подолгу мешает уснуть.

      Как мотыльки видят свет и летят в огонь...

      ...так и Фреда очнулась, лишь встретив пламя перед собой. И обнаружила себя, стоящей у очага рядом с Блэкволлом, который выглядел на редкость мрачным. Он походил на дурное предзнаменование с тех самых пор, как закончился бал в Халамширале.

      Он ведь... Не мог же он так расстроиться из-за отказа Фреды потанцевать? Ей, истерзанной чувством вины из-за гибели императрицы, в тот вечер было ни до чего. Нет, ее кавалеру достало бы проницательности, чтобы понять. И сейчас его, верно, мучило что-то другое.

      Стоило Тревельян взглянуть на него, как в душе что-то дрогнуло. Она мысленно проклинала этот осенний вечер. Ноги сами привели ее под дощатую сень конюшни в неподходящий момент, и ради чего? Чтобы утешиться? Чтобы во всем покаяться?

      — Хочешь выпить? — предложил или предположил сер Блэкволл.

      Чтобы выпить. Вполне себе вариант.

      Никто из них, сидевших в безлюдном «Приюте Вестницы», за полчаса так и не притронулся к кружкам с элем.

      Блэкволл молчал настолько весомо, что леди Инквизитор ощущала тяжкий гнет его помыслов буквально на себе. Он не давал ей расслабиться, несмотря на мягко-желтый пляшущий свет очага, несмотря на присутствие человека, которого называли ее возлюбленным.

      Она вспоминала дни, недели, проведенные с этим человеком, желая понять, что их связывало — и хватит ли этого, чтобы остаться с ним. Их роман был далек от идеального. Блэкволл вечно осторожничал в словах: то ли не доверял ей, то ли боялся чем-то огорчить. Хотя он любил ее, вне всяких сомнений. А Фредерика — та позволяла себя любить.

      Раньше у нее получалось, хоть и не без усилий, раствориться в безмерном обожании, которое питал к ней сер Блэкволл. А сейчас ей казалось, будто они сознательно воздвигли глухую стену. И, находясь по разные стороны, каждый со своим грузом тайн и противоречий, даже не пробовали достучаться друг до друга.

      Потому-то и атмосфера царила, как на похоронах. Свет начинал казаться не мягким, а грязным. Все было мертвенно тихо, не считая треска поленьев и редких тяжелых вздохов Серого Стража. И в какой-то момент Фредерика просто не выдержала молчания:

      — Надоели тебе эти разговоры, я гляжу.

      Блэкволл взглянул на нее, но вряд ли правильно разобрал выражение ее лица: он был слишком занят собственными мыслями. А Фреде впервые не понравилось ее отражение в его глазах.

      — Тишина драгоценна, — со значением возразил Блэкволл. — Если молчать, можно хотя бы не сказать ничего дурного.

      «Но если просто поговорить друг с другом, можно отвадить дурные мысли», — подумалось ей. Без сомнений, она выбрала бы второе. И уже не ради себя.

      Она понятия не имела, что творилось у Блэкволла на душе, но обязательно докопалась бы до истины, будь у нее силы. Отколола бы его защитный панцирь по кусочку, как ценный минерал, погрузила бы обе руки в его истерзанную грудь и согрела бы сердце в ладонях. Ее вдруг пронзило сильнейшее сострадание к этому чуткому, любящему человеку. И тревоги за него, нахлынувшей столь внезапно, хватило, чтобы отступили ее собственные метания и горечь. Кто знает, надолго ли...

      Фреда готова была сражаться за каждую минуту, которая не приносила ей дурных мыслей. И поэтому она посмотрела на Блэкволла со всем сочувствием, на какое была способна.

      Пусть лучше она вновь растворится в нем.

      — Вспоминаю, как мы были на развалинах, как нашли значок, — заговорил он, правильно расценив участливый взор ее лиловых глаз. — Раньше все было просто, и мне казалось, что с тобой я на все способен.

      Фредерика не стала спрашивать, что изменилось. В лучшем случае его ответ был бы туманным, как и все предыдущие. Главное, что в стене, отделявшей Стража от его леди, появился просвет.

      — На все, понимаешь? Серьезное слово, — Блэкволл словно размышлял вслух, его глаза смотрели сквозь нее. — Оно многое значит.

      Она понимала.

      Голова закружилась от непрошеных мыслей, а ведь Фреда хотела лишь одного: не думать о том, что ранит. Весь этот разговор был худшей идеей из всех возможных.

      Но что-то другое могло помочь. Ей, ему, им обоим.

      — Ты тоже много для меня значишь, — тихо сказала она, как никогда отчаянно в это веря. Ведь сейчас именно Блэкволл был тем, кто мог ее спасти. — Пойдем отсюда.

      Подальше от неясного света и прочих неясностей.

      Казалось, объятия Блэкволла должны были напоминать медвежью хватку. Но Фредерика не помнила мужских рук, которые держали бы ее столь бережно.

      Она росла в Круге магов, где видеть в сексе лишь средство от скуки и печали было не зазорно. Мало кто из ее друзей, томившихся в неприступной башне, относился к плотским утехам, как к чему-то особенному. Сама Тревельян, недолго пробыв с первым юношей, позже изредка проводила время с другим; с каждым ее связывал простой интерес, а вовсе не пламенные чувства.

      С Блэкволлом все могло быть иначе; напрасно Фреда отвергала эту мысль. Близость с ним могла стать той самой — особенной. Кто еще благоговел перед ней так, как он?

      Никто.

      Фредерика зажмурилась так резко, что в глазах брызнули сияющие всполохи. Дурная мысль подкралась ниоткуда и предстала перед ней в своем самом безжалостном облике. И Вестница не нашла ничего лучше, чем растворить горечь в поцелуе: глубоком, влажном, полубольном.

      «Давай забудем обо всем», — сказал ей Блэкволл, поднявшийся на чердак конюшни вслед за ней. «И обо всех, — добавил он. — Только ты и я».

      Целуя его теперь, Тревельян изо всех сил пыталась забыть. Это было на порядок сложнее, чем не обращать внимания на запах лошадей и сена и на ночную прохладу — свежую и приятную, в отличие от здешних ароматов, но готовую растерзать Фредерику, когда та обнажится. Впрочем, по телу уже начинал расходиться жар: язык Блэкволла в поцелуях был менее сдержан, чем в словах.

      Ее пальцы вслепую огладили контуры чужих скул, очертили впалые щеки, поросшие бородой. Его кожа была обветренной, грубоватой, но Фреда думала: это хорошо. Она думала: это очень даже неплохо.

      Думала: это лучше, чем ничего.

      Блэкволл подвел ее, словно в танце, к плотно уложенным и перевязанным тюкам сена. Вольготно устроившись на импровизированном ложе, Фредерика запрокинула голову. Ей в лицо уставилась луна, сияющая и белая до рези в глазах; пришлось отвернуться. В лунном свете темные волосы Вестницы выглядели седыми, а орлиный профиль — серебряным, как оттиск на монете.

      — Ты прекрасна, моя леди... — шепот Блэкволла почти истаял в тишине. А вот лязг застежек ее жилета, шорох стягиваемых перчаток и шейного платка — все это звучало слишком громко. И снаружи, и внутри нее стало зябко. Тем не менее Тревельян принялась разоблачать Блэкволла так же, как он — ее; и пока ее руки сражались, по-видимому, с сотней завязок на его одежде, Фреда отрешенно смотрела в чужие глаза. В них была затягивающая чернота.

      Раствориться бы в ней. Затеряться бы мыслями в хитросплетении шрамов — а ими могучее тело Блэкволла было буквально исчерчено. И согреть бы его сердце в ладонях, но для этого уже слишком поздно. Его тяжесть вместе с грузом всего, что испытывал Страж, включая сомнения и вину, опустилась на Фреду; шершавые губы вновь коснулись ее рта, затем двинулись вниз, и тогда она поняла:

      это не то.

      Не то.

      Он пахнет не так. Смотрит не так. Даже дышит не так, как надо. Его голос — неправильный. Его руки — неправильные. Ей не нравится его борода. За этой густой бородой почти не разглядеть улыбки. Да и улыбка тоже была бы неправильной.

      Фреда вцепилась в его плечо, не позволяя Блэкволлу опуститься губами к затейливой татуировке в низу ее живота. В ответ на его недоуменный взгляд — отвела глаза, и Блэкволл наверняка списал все на смущение. Но, разумеется, дело было в другом.

      Страж почти сразу опомнился и занялся ее обувью, а вскоре и узкими кожаными штанами. Фредерика не стала его останавливать, хотя от холода вся покрылась мурашками. В голове билась мысль: все еще может стать особенным... даже если неправильным.

      Тяжесть вернулась и придавила ее к болезненно-жестким тюкам. Блэкволл втянул ее в очередной поцелуй. Его губы — не той формы, безучастно отметила Фреда, обхватывая его широкие плечи. Как и прежде, она позволяла любить и ласкать ее, но от этого пустота в ее сердце лишь нарастала. Фреде казалось, что она замерла на самом краю этой бездны. И вот-вот от отчаяния камнем ринется вниз.

      Потому что Блэкволл — не...

      — Ах! — вырвалось у нее, безвольной.

      Теперь она чувствовала Блэкволла внутри, и... и ничего особенного в этом не было. Было слегка болезненно, но, в целом, приятно и горячо, так, что дыхание и ритм сердца участились сами собой, и — никаких тебе откровений, ничего, что она не испытывала с другими. Новизной веяло лишь от мучительного осознания, почему все это ошибка.

      Потому что Блэкволл — не Солас.

      Ей пришлось прикусить это имя на языке и спрятать лицо в изгибе мужской шеи, чтобы только не видеть. Блэкволл задвигался в ней, отчего по телу Фреды вполне ожидаемо прокатилась новая волна жара. Но — недостаточная.

      Блэкволл мог бы понять, что что-то не так, но он, кажется, сам потонул в исходящем от него обожании. Тихие стоны Вестницы вряд ли давали ему хоть на минуту задуматься. Может, потом он скажет, что случившееся было для него особенным...

      Фреда снова зажмурилась. В голове был не он.

      Лишь на секунду представив, что руки Соласа касались бы ее жарче, не столь томительно, и сами при этом были бы проворнее, мягче, она ощутила, как дрожь зарождается где-то у солнечного сплетения. Фреда больше не управляла потоком мыслей: память подкинула ей нечто смутное, сказанное вкрадчивым голосом эльфа-отступника. Сердце тут же заныло, душа потянулась прочь — туда, где он.

      С ним это было бы...

      Тут Блэкволл вздрогнул в ее руках, напрягся, прошипел что-то сбивчивое возле ее уха. Фредерика не вслушивалась. Плавно, чуть ли не боязливо, она соскальзывала в мечту, маячившую под закрытыми веками, сотворенную из желания, нежности и тоски. Ту самую, где Солас шепчет жарко и близко, приникнув к ней, как к своей любимой. Где царит такая же ночь и с неба глядит абсолютно та же луна. И все наконец-то правильно.

      Она очнулась от наваждения, только почувствовав горячую влагу на своем бедре. Блэкволл заметно подрагивал, уткнувшись губами в ее висок и обдавая кожу раскаленным дыханием.

      Распростертая под ним Фредерика молчала.

* * *

      Блэкволл уйдет еще до рассвета.

      Проснувшись и не найдя его возле себя, Фреда сразу подумает: может, это ее вина? Вдруг имя «Солас» слетело с ее губ ненароком?

      Ей будет холодно, одиноко, тоскливо, но зато не останется никаких иллюзий, как и причин лгать Блэкволлу и самой себе. Она освободит его от этой лжи. Она обязательно...

      ...саданет по больному.

      «Я никогда тебя не любила», — и после ее ледяного ответа Блэкволл, нет, Том Ренье даже не наберется смелости посмотреть ей в глаза сквозь тюремную решетку.

      Фредерика же, с нестерпимой мукой глядя на него, преклонившего перед ней колени — на лжеца, который водил ее за нос, бессовестно выдав себя за другого, — будет думать лишь об одном:

      «Зато Солас не такой. Он бы никогда так со мной не поступил».

      И в этой спасительной мысли она растворится.