У Баама комната будто нежилая, хотя по Этажу они мотались уже неделю — непозволительно долгий срок. Все поверхности чисты, даже пыли едва ли наберётся. Кровать будто и не тронута, задёрнуты шторы. Лишь тарелки на столе — снаружи есть было всё ещё опасно, несколько бутылок с водой да Агеро. Даже сменная одежда на стуле казалась брошенной, будто никто за ней не вернётся.
Они сидят рядом, на полу, и говорят о чём-то. От тишины и тёплой сытости клонит в сон, накатывающий упругими волнами. Оттолкнёшь — вернётся и прильнёт лишь сильнее. В голове у Агеро становящийся привычным ворох мыслей, не связанных с разговором.
— Мы делаем совершенно недопустимую вещь, господин Кун, — говорит Баам, лукаво улыбаясь.
— Какую? Делим на ноль? Идём против воли Захарда? Снабжаем оружием детский сад?
— Нарушаем рацион питания.
Агеро ухмыляется, прищурившись:
— И правда. Что за возмутительное самоуправство. Нам срочно нужен взрослый, чтобы наказать нас и отправить по кроваткам.
Баам тихо смеётся и, сморгнув, слегка хмурится. От Баама тянет запахом кислой газировки и жаром, лёгким и влажным. Агеро очарован, на мгновенье забывая, о чём думал. Вспыхивает мысль — такой Баам до боли похож на прежнего, почти счастливого, искрящегося и по уши полного надежды. Лишь не в пример усталого.
«Хотел бы я, чтобы так было чаще».
«Хотел бы я, чтобы так было всегда».
Облака в голове мешаются сильнее, и думает он уже не то о том, где достать нужное количество таблеток для увеличения сопротивления Шинсу, не то о том, что еда была отвратительна, но почему-то съелась в один присест.
Агеро рассеяно заглядывает в чужое лицо, не уставая любоваться между делом, и цепляется взглядом за выступившую на лбу Баама испарину. Протягивает руку, аккуратно трогая ладонью чужой лоб. Хмурится. Горячий — опять тренировался ночью вместо сна?
Баам немного поворачивает голову, и от короткого движения пальцы погружаются в волосы.
«Ещё немного, и заболеет» — думает он, задумчиво почёсывая разомлевшего от нехитрой ласки Баама.
— Мне снятся кошмары.
Агеро, готовый сделать первый, апокалиптически-пророческий, клевок носом, по инерции произносит:
— Кошмары — это плохо.
Баам, ещё подставляя голову, открывает глаза, скользнув каким-то странным, неуверенным взглядом. Голос тихий, будто не сумевший до конца пробиться сквозь мягкую, словно подушка, тишину:
— Останетесь на ночь?
Агеро кивает, почти не раздумывая, и податливо перемещает руку, чеша почти за ухом. Баам прислоняется щекой к его запястью, облегчённо прикрыв глаза.
«Неужели сомневался?»
Глаза уже слипаются, но Агеро вспоминает о небольшой незавершённости. Выпутать ладонь из чужих волос выше его сил, как и оторвать от пола другую руку, используемую как опору.
Тянется не рукой, но губами — если температура окажется слишком высокой, лучше поискать что-то в аптечке и попробовать сбить жар. Жест далёкий, чужой, увиденный когда-то давно среди прочей информации в Боксе, но показавшийся до странного уместным.
В последний момент Баам, приоткрытым глазом следивший за ним, вскидывается, поворачивая голову, прижимаясь губами к губам.
«Горячий», констатирует Агеро.
По шее скользят пальцы, и они тоже — горячие. Почти обжигают, заставляя таять, обмякать, мгновение за мгновением. Вместе со спешным, неловким поцелуем создают впечатление жара уже у самого Агеро. Переполненный этим ощущением, он открывает рот, шепча короткое, случайное:
— Баам!
Тот останавливается, смотря выжидающе, почти напряжённо. Уже собравшийся, чтобы быстро отстранится. Агеро тоже замирает, стараясь сдержать если не сердцебиение, то хотя бы дыхание. Закрывает глаза на мгновенье и перебирает пальцами, шевеля каштановые волосы, подбираясь к затылку. И прислоняется лбом ко лбу, надеясь, что за его взглядом не слышно будет гула в ушах:
— Кое-кто тут хотел спать.
Баам смотрит прямо. Словно слыша весь тот сумбур, что готов пробить барабанную перепонку, выплеснуться из ушей и рта несвязным потоком.
Неспособный под этим взглядом сказать даже ехидное «И этот кто-то — я», Агеро, ощущающий, как от стального самообладания осталась одна струна, готовая расплавиться от чужого дыхания, ныряет в омут с головой, унося с собой и струну, и то, на чём она держалась, и Баама.
Не то чтобы тот был против. Цепляется за плечи, почти царапая их короткими ногтями, смотрит остро, глубоко, поджигая что-то внутри, отчего каждый взгляд — словно выстрел в голову. Чувствуя, как теряет ощущение пространства вокруг, Агеро думает: «Кто кого утягивает в омут?».
Останавливается, когда перестают держать руки. Стоит ему ощутить под головой твёрдую поверхность, сон, будто поджидавший в засаде, вцепляется, заставляя веки опускаться, утягивая разум куда-то далеко. Агеро тихо смеётся, уткнувшись в ключицу Баама, пока тот смотрит на потолок, сверкая красными щеками и ушами. Агеро тянется проверить — и, да, даже они горячие.
— А поспать всё же было неплохо, — говорит невнятно, устраиваясь поудобнее на боку, обнимая.
У Баама сил хватает лишь на согласный выдох.
Агеро уверен, что этой ночью Бааму не будут сниться кошмары.
И ему, забывающему их почти каждое утро, тоже.
Не будут.