Пока Баам смотрит куда-то, рассеянно беспокоясь о чём-то, Агеро смотрит на него. Улыбается легко, и непроницаемая маска, словно учебник, заслоняющий тайком вытащенный на уроке перекус, скрывает мысли. На еду они не похожи, но звучат так же сочно, и вкус у них… терпкий, с кислинкой.
С обыденным, слегка ехидным выражением лица Агеро скользит взглядом по чужой скуле. В его мыслях по ней стекает капля пота. В них Баам выдыхает резко, сжимая его руку крепче. Её, и без того затёкшую, сводит возвращающейся чувствительностью, когда Баам тянет её выше, заставляя его выгибаться сильнее, подчиняясь захвату. От толчка, сильного, на грани грубости, которую Баам даже в чужих фантазиях не переступает, Агеро вскрикивает, проезжаясь вспотевшей щекой по линолеуму. Подтягивает соскользнувшую руку в рукаве так и не снятой рубашки, упираясь, чтобы податься навстречу хотя бы следующему движению. Не успевает, и локоть снова съезжает вбок, не в силах служить опорой, но вскрикнувшему от прошившего наслаждения Агеро снова не до того.
Густые хлюпы и стоны самого Баама в грёзах Агеро не заглушают шуршания Баама реального, который откидывается на стуле, начиная легонько покачиваться. Агеро вслушивается в ритмичное скрипение и подстраивает образы под него. Скрип — Баам просовывает руку между его дрожащим телом и полом, обхватывая член. Скрип — следующий вскрик почти хриплый, усталое горло сводит от наслаждения. Скрип —
вбившись в его тело до упора, Баам прикусывает осторожно шею, отодвинув подбородком воротник. Скрип — Агеро сжимается, стонет его имя, но даже кончить по своей воле Баам в грёзах ему не даёт. Сжимает руку у самого основания члена и вкрадчиво, но заботливо, шепчет что-то на ухо.
Баам в реальности почти падает, слишком сильно оттолкнувшись от пола, и Агеро сбивается. Отвечает Бааму, только сейчас заметившему его взгляд:
— Ничего, Баам, просто задумался.
***
Он задумывается не раз и не два. Подмечает, как вздрагивает — опять схватился за горячую кружку — Баам, как трясёт сначала рукой, а потом прикладывает к губам, облизывая ожог. Подхватил привычку совать в рот больные места. Агеро не возражает. Очень не возражает. Представлять, как Баам, не справляясь с эмоциями, не в силах молчать, но неспособный позволить себе сделать что-то настолько развязное, как стон, зажимает себе рот, становится намного легче.
А ещё рот Бааму мог бы зажать он сам. Баам попытается облизать губы, отчего рука намокнет от чужой слюны. Смущение Баама, разумеется, он будет пить как амброзию, когда тот, ощущая влажный след от своего языка на ладони, зажимающей рот, отведёт глаза, начав дрожать. Недолго, естественно. Меньше всего Агеро хочет причинить Бааму дискомфорт или, того хуже, боль. Агеро приблизит лицо, будто целуя сквозь ладонь, и, поудобнее перехватив бедро, ускорит темп. Чужой взгляд затуманится, и под давлением навалившегося удовольствия не останется места смущению ни от руки, скользнувшей по бедру и выше, заставляющей податься навстречу ещё сильнее, ни от руки, становящейся лишь мокрее от неосознанно приоткрывшегося в безмолвном стоне рта, ни от частых шлепков тел друг об друга, ни от собственной реакции — Баам выгнется, упираясь локтями в кровать, напряжётся, сжимая член Агеро, отчего тот, наклонившись, прикусит его плечо, глуша свой всхлип. Агеро будет улыбаться широко, когда Баам застонет почти в голос от влажной руки, сползшей с его лица, чтобы тут же обхватить член и начать ласкать его, подстраиваясь под такт становящимся лишь быстрее шлепкам.
Чужие стоны, пусть даже в своих фантазиях, слушать замечательно.
Баам не знает, в скольких позах Агеро представлял его. Представлял их. «И не узнает», — обещает себе Агеро. Разве что настанет однажды время, когда у Агеро будет возможность претворить это в жизнь с взаимного, взаимного целиком и полностью, желания. Но, он уверен, даже если это и произойдёт, то ой как нескоро. Сейчас Баам бежит за Рахиль, улыбается виновато, когда приходится снова говорить: «Я хотел бы последовать за ней, нагнать её». Агеро готов ждать. Ждать, помогать со всем, чем может, заботиться и запихивать ёкающее иногда в ненужный момент сердце куда подальше.
Но останавливать мысли, бурлящие в его «чёрном, как саже», как сказал бы
Кроко, «панцире» он не намерен. Ничего страшного не произойдёт, пока он только смотрит, верно?