Хата с порога встречает Андрея дымом и оглушительным шумом десятка переругивающихся голосов. Резкие пары́ растворителя разъедают глаза — здесь, как и на других Мишиных вписках, тоже варят химку на ацетоне. Раскатистый гогот полупьяного Миши перекрывает все звуки, включая высокий гитарный наигрыш. И Андрей, расшнуровав гады и запнув их подальше в угол тёмной прихожей, идёт на знакомый голос. Пакет с пивом оттягивает руку.
Душная комнатушка полна народу, но взгляд по привычке первым делом отыскивает Мишу. Тот расположился на диване в компании нескольких незнакомых пацанов, бутылки водки и Буратино в качестве запивки. В одной руке он держит тлеющую сигарету, другой — по-хозяйски обнимает бедро незнакомки, обтянутое чёрными чулками в сеточку. Девчонка перебирает Мишины отросшие волосы так самоуверенно, будто они встречаются уже как минимум несколько месяцев, а не познакомились всего пару часов назад.
Андрей непроизвольно сжимает челюсти.
У двери на балкон виднеются две яркие макушки: рыжая, принадлежащая хозяину хаты, и пергидрольная — Балу. Он терзает гитару, подкручивая колки в попытках её настроить, да разве в таком гаме что-нибудь расслышишь? Больше из знакомых никого не видно.
Кто-то мимо нот надсадно орёт «Вечную весну» Гражданской обороны.
— Бля, заебал! Давай уже чё-нить повеселее! — орут ему в ответ откуда-то со стороны кухни.
— Да нихрена ты не знаешь, ё-моё! — кипятится Миша, перекрикивая чужие оры, и угрожающе наклоняется к одному из пацанов. — За Кропоткина в курсах?!
Андрей хмыкает, закатывая глаза. Сам он десятки раз слышал этот неизменный зачин Мишиной косноязычной лекции об отце анархо-коммунизма. И заранее очень не завидует нарвавшемуся на неё бедняге. Поэтому решает спасти его своим внезапным появлением.
— О, Андрюха! — улыбается Миша во все свои двадцать восемь, махнув несостоявшемуся объекту политпросвета, чтоб тот освободил Андрею кресло. Пацан, даже не думая спорить, тут же встаёт и с выражением облегчения на лице отчаливает куда подальше. — Чё там у тебя?
Заглянув в пакет, Миша достаёт оттуда стеклянную бутылку Невского. Сунув в рот горлышко, поддевает крышку клыком, и та с громким чпоком отлетает куда-то под диван. Одноразовая девчонка у него на коленях вскрикивает от неожиданности, и Миша, довольный собой, ржёт во весь голос.
Андрей едва сдерживается, чтобы не пожурить его за то, что портит оставшиеся зубы. Но он ему не мамка, в конце концов, чтоб оберегать его, да и Миша всегда плевать хотел на его советы.
— Мих, может, не стоит градус понижать, а? — всё же говорит Андрей, ведь это именно ему, а не кому-то другому, наутро придётся реанимировать и лечить Мишу подручными средствами.
— Не парься, Андрюх! — хитро подмигивает Миша, глядя на что-то очень интересное за спиной у Андрея.
И уже через секунду Андрей чувствует, как предплечья кто-то касается. На подлокотник его кресла присаживается девчонка в короткой клетчатой юбке. Брюнетка с мягкими кудрями до плеч, карими глазами и орлиным носом. Красивая. Она будто нарочно притирается к нему бедром. Улыбается. Раскованно и призывно. Наверное, у них даже может что-то получиться, если Андрей вольёт в себя пару-тройку литров крепкого пива.
— Привет, красавчик! Тебя как звать? — мурлычет девчонка ему на ухо.
Андрей делает первый глоток.
Люди приходят и уходят. Мелькают знакомые и незнакомые лица. И только Миша и его щербатая ухмылка весь вечер маяком светят Андрею сквозь сизый сигаретный дым. Батарея пустых бутылок на полу растёт. Пиво как-то быстро заканчивается, и, хотя Андрей не собирался нажираться, дело неизбежно доходит до водки — и вот он на выдохе опрокидывает очередную стопку, запивая её лимонадом, настолько сладким, что сводит зубы.
Балу, победивший таки в схватке с гитарой, бренчит Сектор газа. Пацаны невпопад орут: «Нам всё нипочём! Через левое плечо! Плюнем! И пойдем через туман-н-н!..»
Мишин низкий голос, перемежающийся взрывами хохота, убаюкивает. По всему телу — от темечка до пальцев ног — разливается приятное тепло. Потолок медленно вращается перед глазами.
Андрей не заметил, как девчонка, чьё имя он так и не запомнил, переползла с подлокотника к нему на колени. Её волосы, от которых несёт чем-то приторным, щекочут ему лицо, и Андрея мутит. Он представляет, что с минуты на минуту она полезет целоваться, и к горлу подступает противный комок. К счастью для него, сама девчонка, по-видимому, чувствует себя примерно так же: она вдруг громко икает, прижимая ладони ко рту, и, путаясь в собственных ногах, пытается встать. Мишина девчонка держится пободрее — подскочив к подруге, уводит её припудрить носик. Миша, нисколько не печалясь о потере, продолжает задвигать случайным слушателям свою вечную тему о панк-роке и свободе.
Андрей не может с точностью сказать, сколько времени прошло — может, пятнадцать минут, а может, полтора часа — но его внезапно пронзает острое осознание того, что он больше не слышит гудение Мишиного голоса в общем шуме комнаты. Какое-то нехорошее предчувствие заставляет его подняться и отправиться на поиски Миши. Сейчас же найти его и больше не выпускать из виду. Сделав пару шагов на ватных ногах, он попадает в огромную дыру в линолеуме. Нога скользит по крашеным масляной краской доскам, но Андрей каким-то образом умудряется устоять.
Миша с парой незнакомых пацанов обнаруживается у входа в кухню.
— Пасиб, Витёк! — Хлопнув одного из них по плечу, он опускает в задний карман джинс… что-то маленькое... на секунду блеснувшее в свете лампочки… квадратик фольги?..
Или Андрею всё-таки показалось?..
Усмехнувшись в ответ, лысый Витёк протискивается на кухню. Миша — за ним.
Андрей осторожно заглядывает внутрь поверх голов. На задымлённой кухне яблоку негде упасть. Несколько пацанов и девчонок, сидя на подоконнике, курят план через баклажку из-под приконченного Буратино. Но вместо того, чтобы присоединиться к ним, Миша открывает ящик со столовыми приборами и, пошарив в нём, выуживает ложку.
Андрей мгновенно трезвеет.
— Мих, стой! — кричит он, пытаясь заглушить гул чужих голосов и пьяный смех. — Подожди! Миха!
Но Миша не слышит. Он уже расталкивает народ, прокладывая себе путь к туалету. Андрей догнал бы его, если бы узкий коридор не перегородили две девчонки, только что выпавшие из этого самого туалета. Миша, будто принимая сданный ими пост, тут же залетает внутрь и закрывает за собой дверь.
— Кро-о-о-вь… Ик… — воет сидевшая с Андреем девчонка, растирая по лицу слёзы, сопли и потёкшую тушь. В намокших волосах застряли ошмётки блевотины. Юбка съехала на бок. Из дырки на чулке виднеется синюшное колено. Андрей чувствует, что от одного её вида вот-вот блеванёт сам. — Ско-о-орую… Ик… Зва-а-ани…
— Ебло завали! — успокаивает её подруга. — Никакая это не кровь! Это плодово-ягодное! Ты нахуя так накидалась-то?
Не в состоянии держаться на ногах, пьянющая девчонка хватается за подругу в поисках опоры, и обе бесформенным кулём валятся на пол.
Вот же две овцы! Пока они тут рыдают в пьяной истерике, Миша там…
Наконец Андрею удаётся кое-как обогнуть обеих девчонок, не наступив ни на одну в темноте коридора.
— Горшок! — подскочив к двери, он принимается дико барабанить по ней, сбивая костяшки о дерево. — Горшок! Открой!
Миша, естественно, никак не реагирует, и Андрей со всей дури дёргает за ручку.
— Миха, твою мать! Открой!
Паника нарастает.
Около месяца назад Андрей начал замечать, что Миша время от времени как-то странно себя ведёт. Он, конечно, допускал мысли о наркоте, но не всерьёз, да и конкретных доказательств у него не было. Сейчас же его хмельную голову заполняет маниакальный ужас: Андрею кажется, что именно этот, сегодняшний, раз станет для Миши шагом в пропасть. Сейчас Андрей наивно, до смешного, верит в то, что всё ещё может вытянуть Мишу.
— Миха!
Дверь трясётся и трясётся под его натиском, пока шпингалет вместе с держащими его гвоздями не вылетает из рассохшегося наличника. Андрей валивается в ванную, и дверь пружинит, захлопываясь у него за спиной.
Слегка пошатывающийся Миша с закатанным рукавом стоит над заблёванной красноватыми потёками раковиной. Ложка и зажигалка лежат там же, на краю.
— Ты чё, Андрюх? Поссать хочешь? — раздражённо спрашивает он, даже не пытаясь спрятать шприц и нечто, похожее на обрезок резинового шнура.
— Мих, не надо… — Андрей осекается. Он знает, что должен сказать что-то значимое, что-то сильное. Такое, что убедило бы Мишу не делать этого. Но работающий на низких оборотах мозг выдаёт только жалкие банальности: — Ты ж не торчок, Мих! Ты ещё можешь соскочить! Или что, сдохнуть хочешь?! Вот так?! Бесславно?! Захлебнуться своей же блевотиной в каком-нить обоссанном толкане?!
— Да ладно те, блин. Не нагнетай. — Миша пытается изобразить улыбку, но у него не получается. Лицо сводит в гримасу. Глаза горят колючей злостью. Нетерпением. — Иди отдохни, Андрюх. Дунь с пацанами. Расслабься.
Андрей, открывший было рот, понимает, что его разум, начисто утративший связь с языком, просто не способен подобрать нужные слова. Проклиная самого себя за тупость и количество выпитого, он в отчаянном порыве набрасывается на Мишу и, распластавшись по нему всем телом, изворачивается так, чтобы дотянуться до заднего кармана его джинс. Раскрытая ладонь, скользнув вдоль ягодицы, нащупывает кусочек фольги и одним удачным движением отправляет его в унитаз. Андрей нажимает на слив, и герыч засасывает в трубу прежде, чем Миша успевает понять, что произошло.
— Охуел?! — ревёт Миша, одной рукой хватая Андрея за грудки, другой — замахиваясь для удара.
Андрей зажмуривается, внутренне подбираясь перед встречей с Мишиным кулаком. Напрягает мышцы, готовясь прописать Мише в табло ответный хук. Если такова цена за его спасение — он будет пиздиться с ним до победного. А если надо — то и вторую щёку с радостью подставит. И щёку, и нос, и губы. Пусть они хоть в мясо друг друга изобьют, если Мише от этого станет легче, если это поможет.
Проходит секунда, другая, но по лицу так и не прилетает.
Незаметно приоткрыв один глаз, Андрей сквозь щёлочку смотрит на Мишу. Занесённый кулак застыл в воздухе. На скулах играют вздувшиеся желваки.
Андрею на мгновение кажется, что из чёрных цыганских глаз напротив на него взирает сидящий в Мише дьявол.
Миша тяжело сглатывает. Нервно пробегает языком по обветренным губам. И вдруг, вместо того чтобы ударить, кладёт ладонь Андрею на подбородок. Притягивает к себе. Впечатывается губами в губы.
Андрей уверен, что поймал мощнейший приход. Глаза в изумлении распахиваются. Колени подгибаются. Сердце заходится бешеным стуком, грозя проломить рёбра, а пальцы, как за спасательный круг, цепляются за ворот Мишиного растянутого свитера.
Его губы на вкус — забродившее пиво и дешёвый табак. Язык, свободно ворвавшийся в рот, обжигает не хуже чистого спирта.
Андрей в жизни не пробовал ничего слаще.
Его мажет.
Это совершенно точно не может происходить в реальности. Но ему так хорошо, что уже не имеет значения, где он оказался: внутри собственного белогорячечного бреда или внутри Мишиного героинового трипа.
— Миш... — хрипит Андрей, прерывая поцелуй, то ли чтобы остановить Мишу, то ли чтобы предостеречь, сам не зная от чего.
Вместо ответа тот впивается в него хищным взглядом. Смотрит исподлобья, так, будто это он, Миша, а не Андрей, столько времени ждал этой минуты.
Одним движением подхватив Андрея под ягодицы, Миша усаживает его на низкую хлипенькую этажерку. Стоящее на ней кашпо с воткнутой в него выхосшей палкой, которая когда-то была живым растением, падает вниз, с грохотом разбиваясь о кафельный пол и горстями раскидывая вокруг себя землю.
Мишины полуоткрытые губы скользят от ключицы вверх по шее. Подбородок трётся о нежную кожу, и дорожка, оставленная на ней щетиной, горит огнём. Кончик языка находит и принимается вылизывать чувствительную точку за ухом.
Кажется, в этот момент вся кровь, которая только есть в теле Андрея, устремляется к паху. Он ёрзает, пытаясь сесть так, чтобы джинсы не врезались во вставший член. Этажерка под ним ходит ходуном, и он снова вынужден ухватиться за Мишу, чтобы не потерять равновесие, ведь даже в этой параллельной вселенной падать будет больно.
Руки Андрея будто бы живут собственной жизнью. Пробираются под Мишин свитер. Ложатся на восхитительно горячую твёрдую спину. С алчностью трогают, трогают, трогают то запретное — бесценное, — до чего наконец смогли дорваться.
Мира вокруг не существует. Все звуки — пение, музыка, крики — сливаются в бессмысленный фоновый шум.
Есть только они с Мишей на нескольких квадратных метрах чужой грязной заблёванной ванной где-то на окраине Питера. Есть Мишины пальцы на пряжке его ремня. На молнии джинс. На повлажневшей головке члена. Потеплевший взгляд чёрных глаз и слышное только им двоим успокаивающее «ш-ш-ш…», произнесённое родным голосом.
Миша снова целует его. На этот раз медленно, почти неуверенно. Едва ощутимо прикусывает нижнюю губу клыками, будто спрашивая разрешения на то, что Андрей и так уже давно ему позволил.
Стягивает его на самый край этажерки, окончательно высвобождая член из белья. Андрей рад бы помочь, но лучшее, что он сейчас может сделать — это не упасть. Он скрещивает ноги у Миши на пояснице, одной рукой упираясь в стену, другой — зарываясь в густые волосы у него на затылке.
Пока Мишин язык мягко трахает его в рот, рука обхватывает оба члена и прижимает их друг к другу. Скользит вверх-вниз. Контраст ощущений от суховатой, слегка шелушащейся ладони с одной стороны и гладкой кожей Мишиного члена — с другой, пьянит не хуже креплёного вина. Андрея снова и снова прошивает электрическим разрядом каждый раз, когда кончики Мишиных пальцев с мозолями от струн задевают щель на чувствительной головке.
Андрей видел Мишу всяким: заблёванным, ужратым в хламину, обдолбанным, окровавленным и избитым. Но никогда ещё — таким...
…уязвимым.
Мишу бьёт крупная дрожь. Тени от ресниц трепещут на раскрасневшихся щеках. Зацелованные губы опухли и побагровели. Ритм движений его бёдер становится рваным, сбивается.
Послав всё к херам, Андрей, отрывает руку от стены. Он так сильно хочет Мишу, что ему уже глубоко плевать на равновесие. Упадёт — ну и хрен с ним. На полу удобнее.
Он невольно выгибается в Мишиных объятиях, требуя большего. Наощупь задирает сначала свой свитер, потом Мишин — чтобы стать ещё ближе, получить ещё больший доступ к обнажённой коже. Ладонь накрывает Мишины пальцы, и Андрей толкается ему в руку, помогая, ускоряя темп.
Он наизусть знает все оттенки и вариации его голоса, но подобное слышит впервые — низкие вибрирующие ничем не сдерживаемые стоны удовольствия.
Кончая, Миша бесстыдно стонет ему прямо в рот. Член в руке пульсирует тёплым. И кажется, Андрею не хватало только этих глубинных нутряных звуков: секунда, и он срывается, лицом утыкаясь Мише в плечо и с криком кончая ему на свитер.
Миша не отпускает его. Держит до тех пор, пока не схлынет последняя волна оргазма. И только тогда, едва мазнув ослабевшими губами по его рту, прижимается взмокшим лбом к его лбу и, слегка навалившись на него, расслабляется.
Откуда-то снизу слышится хруст ломающегося дерева — бедная этажерка, не выдержавшая тяжести двух обмякших тел, пала невинной жертвой этой ночи.
***
С трудом разлепив склеившиеся во сне ресницы, Андрей открывает глаза. Пытается вспомнить, кто он и где находится. В комнату сочится жиденький серый рассвет. Горло нещадно дерёт. Под веки как песка насыпали. Перед глазами вспыхивают и кружатся цветные пятна.
Кто бы знал, как люто Андрей ненавидит отходняки.
Особенно те, в которых пробуждение сопровождается незнакомым телом под боком. Вот как сейчас.
Андрей фокусирует взгляд на лице спящей рядом девчонки и почти физически ощущает, с какой неохотой напрягаются извилины мозга. Кажется, эта та самая вчерашняя безымяшка, которая сначала заблевала весь толчок, а потом требовала вызвать скорую. Как они оказались в одной постели? Неужели он нахуярился до такого состояния, что не помнит, как ебал её?
Он хочет оттолкнуться от дивана и принять вертикальное положение, но его что-то держит. Чья-то тяжёлая рука, закинутая поверх его плеча. Отбросив её назад, Андрей всё-таки умудряется сесть и тут же слышит приглушённое «м-м-м…» из-за спины.
Обернувшись, он обнаруживает Мишу, зажатого между самим Андреем и спинкой дивана. Миша щурится на свет, не решаясь открыть глаза. И тут Андрей замечает какую-то грязь у него на лице. Следы земли. Он сухо сглатывает.
Картинки и ощущения возвращаются вспышками. Миша со шприцем в руке. Затмевающая разум пьяная паника. Доза, смытая в унитаз. Безумие в Мишином взгляде. Занесённый кулак. Губы, руки… стоны... Мишин возбуждённый член, трущийся об его собственный.
Андрей с огромной осторожностью потряхивает головой, отгоняя наваждение. Но засохшее белёсое пятно на Мишином чёрном свитере окончательно убеждает его в реальности того, что между ними произошло. Он даже рад, что сейчас ему так плохо — нет никаких сил думать о том, что он по синьке переспал с лучшим другом и какой катастрофой это может обернуться.
Миша хрипит, и Андрей тянет его на себя, помогая сесть. Выглядит он откровенно хуёво. Хуёвее, чем обычно в такие моменты. Лицо бледное с зеленцой. Под глазами темнеют круги. На лбу выступил холодный пот. Его лихорадит.
Андрей стягивает со спящей девчонки тонкое, всё в прожжённых дырках, одеяло и накрывает Мишины плечи. Осторожно убирает прилипшие к вискам пряди волос. Ласково, как бы невзначай, касается щеки.
Миша не отзывается на его движения, только молча смотрит в одну точку. Андрею страшно произносить это даже про себя, но, похоже, к Мишиному похмелью прибавилась ещё и ломка.
Андрей ковыляет на кухню, то и дело спотыкаясь о валяющиеся но полу пустые бутылки, жестянки из под Отвёртки и Джин-тоника и спящих вповалку людей. Каждый шаг отдаёт пульсирующей болью в затылке.
На кухне на удивление пусто, если не считать хозяина квартиры, сидящего в отключке. Андрей осторожно обходит его и тянется к форточке. Приходится стукнуть по ней пару раз, чтобы засохшая краска осыпалась с рамы и позволила той открыться и впустить внутрь свежий воздух.
Его дико сушит. На столе по консервным банкам, переполненным вонючими хабариками, и тарелкам с какими-то объедками ползают полчища тараканов, которые не разбегаются, даже когда Андрей подходит вплотную. При виде этого натюрморта к горлу из желудка подкатывает кислота. Андрей заходится кашлем. Выбрав относительно чистую на первый взгляд чашку, он подставляет её под кран. Из того не льётся ни капли. Андрей трясёт смеситель. Бесполезно — воду опять отключили.
— Сука…
К счастью, остатков из чайника хватает, чтобы наполнить чашку почти до краёв. Он делает пару маленьких глотков и силой останавливает себя — Мише сейчас по-любому нужнее. Затем открывает все ящики по очереди, пока не находит в одном из них наваленные вперемешку пластыри, склянки и бинты. Сегодня удача явно на его стороне — на самом дне, под ворохом ваты, обнаруживается единственная уцелевшая подошва угля.
Кое-как он умудряется добраться из кухни обратно в комнату, не расплескав по дороге ни капли. Сунув чашку Мише в одну руку, ссыпает горсть таблеток в другую и садится напротив него во вчерашнее кресло. Наблюдает за тем, как Миша с жадностью пьёт. Руки у него мелко трясутся, зубы дробно постукивают о чашку.
Тяжёлый взгляд пригвождает Андрея к месту. Воспалённые глаза с лопнувшими капиллярами смотрят пристально, в глубину. И то ли Андрей выдаёт желаемое за действительное, то ли Миша и вправду будто собирается что-то сказать, но безмолвная игра в гляделки продолжается почти полминуты. Затаив дыхание, Андрей ждёт, выискивая на Мишином лице малейшие признаки… отвращения? Осуждения? Понимания?
Так ничего и не увидев, Андрей первым отводит глаза.
Миша ни жестом, ни словом не даёт понять, что тоже помнит о вчерашнем.
Да и как он может помнить? Он столько всего намешал, наверняка, ещё и дунуть успел.
Андрей медленно выдыхает.
— Что, Мишк, совсем плохо?
В ответ Миша только едва заметно кивает, прикрывая глаза, и тут же морщится от боли. Молча. Это тревожит Андрея больше всего. Потому что если Миша по собственной воле упускает повод открыть рот, чтобы ответить на заданный ему вопрос, значит, его и правда сильно хуёвит. Даже сильнее, чем Андрей боялся.
— Ты подожди немного… — он слегка пожимает Мишины ледяные пальцы. — Ща я быстро сгоняю за опохмелом. Я мигом.
Кто-то повалил вешалку в коридоре на пол, поэтому все куртки и пальто смешались в одну огромную кучу. Андрей хватает первое, что попадается под руку. Косуха ему большевата, но добежать до ближайшего круглосуточного ларька сойдёт.
Выйдя из парадки, он чертыхается, поскальзываясь на остатках последнего мартовского снега. Накрапывает мелкий дождик. Андрей вжимает голову в плечи и поднимает воротник чужой куртки, чтоб защититься от ветра.
Всё к лучшему. Их дружбе и группе, как и прежде, ничего не угрожает. На что он вообще надеялся? Миша ведь не пидор какой-нибудь, чтоб таким заниматься! А вчера они оба просто бухие были. Миша ничего не помнит, значит, ничего и не было, значит, и он забудет. Точка.
Горло сводит болезненный спазм, и Андрей сглатывает. Ещё раз. Ещё. И моргает. Часто-часто. Часто-часто.
Он неуклюже бежит через мокрый двор в своих скользких гриндерах.
И не знает, что закутанный в одеяло Миша, каким-то чудом доползший до балкона, босиком стоит на холодной бетонной плите и затягивается последней надломанной сигаретой.
И не видит, с какой отчаянной — безнадёжной — нежностью во взгляде Миша следит за его быстро удаляющейся фигурой.
И не слышит обречённое «бля-я-я…», вздохом срывающееся с губ, когда Миша, закрыв лицо руками, съезжает вниз по стене...