Глава 1. Эта барышня решает подчиниться

В то время, когда Цин Але в год своего совершеннолетия еще не вернулась в столицу вместе с венценосными братьями, люди из Северного княжества о ней мало что знали. Ходили слухи, что у старого князя и его второй женушки шестнадцать лет назад родилась дочь с демонической внешностью — золотыми волосами и темно-лазурными глазами, разве такое событие могло оказаться просто случайностью? Потому князь спрятал дочурку в самых далеких землях княжества — на горе Ша, где ранее располагалась одна из главных духовных школ севера — Пик Ша, но с прибытием дочери правителя по неизвестным людям причинам учеников школы распределили по другим духовным школам.

Некогда населенная даосскими последователями школа тихо перестала существовать, ученики ее разъехались по новым обителям, обсуждать перевод строго запрещалось, люди молчали, не желая разгневать строгого на наказания правителя, а впоследствии через десяток лет — и его сына, занявшего княжеский престол после смерти отца. На Пике Ша от посторонних глаз был спрятан самый опасный секрет почившего князя, ведь кому хочется пересудов и закулисных шепотков, проще убрать дитя из поля зрения обывателей.

– Хорошо, что оставили в живых, – причитали тетушки в северо-восточных деревнях в нескольких днях пути от пагоды Ша, – чем дитя виновато?

– Если бы родился сынок, не отослал бы его в богами забытые пустоши, и увидели бы все мы, как вскормил бы демона во дворце своей столицы Ханьшань, а что — дочь? – доказывал посетителям торговец из маленького городка вблизи столицы.

– А я слышала, у дитя от рождения увечье, болезнь скрывают и потому никому нельзя приближаться к Пику Ша ближе, чем на пятьсот ли, – с уверенностью заявляла крестьянка на вечернем сборище у костра.

– Ерунда, в предгорной деревне живет мой брат, барышня здорова и в ней нет ничего от демоницы, с каких пор девичью красоту списывают на проявление темных сил? Юная госпожа носится по склонам, играется в горных ручьях и вся деревня с ней отлично ладит, правда, людей из соседних деревень перестали пропускать, быть может, наш старый князь боялся и берег дочь, а юному князю теперь не до решения этого вопроса? Крайние северные земли плодородны и чисты, лучшее место взрастить цветок, не стоит вам всем распускать сплетни, скоро придет время, увидим, как наша барышня выйдет из тени, – мудро рассуждал старик.

– Бедное дитя, оторванное от родного гнезда, – всплакнули женщины в пагоде Ушань, что находилась западнее и ближе к столице княжества Ханьшань, – материнской ласки и нежности не видела, растет, как сорный куст акалифы* под присмотром наставника, юный князь и не знает, как поживает его несчастная сестрица, были бы живы родители...

– Разве не этот демонический плод погубил княгиню в родах?

– А что, если юный князь выжидал, пока барышня подрастет и расцветет, чтобы выгодно пристроить ее замуж к союзнику генералу Е, иначе зачем именно теперь после стольких лет разлуки князь забирает барышню с Пика Ша в столицу Ханьшань? Поговаривают, князь наметил визит в земли Е. Разве полезный княжеству брак не единственно возможный повод забрать брошенную в детстве сестру? – не могли дойти до истины люди.

– Вы все — развратные сплетники! Почтенный генерал Е слишком стар для барышни, – рассердился старый наставник, учитель одной из школ северо-западной деревни Уши, – разве никто из вас не слышал, что барышню при рождении благословил сам небесный бог Ян-Инь Тянь?! Разве стал бы он изливать божественный свет на отпрыска Синей Бездны? И разве стал бы в свою очередь юный князь беспечно планировать брак сестры, ведь еще ничего неясно с судьбой самой Империи?! На Пике Ша — лучшие целебные горные источники, очевидно, что духовное ядро барышни нуждалось в укреплении после трудных родов ее матери, и гора — лучшее место, чтобы исцелить раны.

Доводы вмешавшегося уважаемого даоса были весьма убедительными, но разве могла одна здравая мысль остановить эту волну обсуждений, набравшую скорости на склонах Северного княжества, ведь не каждый день сам юный князь Цин Лин с личным войском, да прихватив по пути младшего брата генерала Цин Бэя с военного учебного полигона в окрестностях Ша, едет через все княжество, чтобы забрать сестру домой. Это казалось людям столь невероятным событием, что стало единственной темой обсуждения и сплетен. С радостью и беспокойствами, с тревогами и волнениями люди следили за новостями и развитием событий, и последняя самая мощная волна разговоров, подкрепленная «достоверными» новостями из самого дворца укрепила в людских умах одну самую логичную версию происходящего: юного князя, бросившего младшую сестру на целых шестнадцать лет в монастыре Ша (так называли это место обыватели после роспуска школы), не навестившего ее ни разу за все эти годы, замучила совесть, и он принял решение воссоединить семью. Эта мысль была столь дерзкой и одновременно трогательной, что накрепко въелась в сознание бесчисленно огромной толпы жителей Северного княжества.

В то время, как в Южном царстве, где уже более десятилетия правила семья наместника Не — прямые императорские потомки, вообще ничего не слышали про барышню и планы правителя Севера. Изогнувшись медлительной змеей с мерцающей чешуйчатой кожей, река Янцзы разделила пополам некогда цельную Империю, после того, как сломался главный артефакт, дающий империи мощь. С тех времен прошло уже шестнадцать лет, и связи между жителями Северного княжества и Южного царства почти не осталось. Это был вынужденный период затишья в войне кланов.

Пик Ша с высоты драконьего полета, когда последний раз перед отходом ко сну мифический дракон Ян Лунь, накрыв тенью величественных бело-золотых крыльев предгорья и равнины, облетал гору, выглядел как самое райское место на этой земле, одно название, что край мира. Не зря хитрый Ян Лунь выбрал именно эту благословенную гору взращивать свой нежный цветок Цин Але, и сладко спать самому в пещере под разлитым с небес жидким горячим солнцем: истинно — как золото проливалось близкое солнце на вершины и хребты Ша. Лишний раз не показываясь на глаза, белый дракон отдыхал, одним полуоткрытым красным глазом с продолговатым черным зрачком наблюдая с высоты горы за тем, как подрастает дочь князя. Этот не вовремя пришедший в мир ребенок — теперь почти его дитя, — настолько оказалась важна княжеская дочка. Самого же Ян Луня фактически приставили нянькой княжескому отпрыску, но на то были свои причины.

Золоченые крыши залов Пика Ша отражали небесную палитру и свет скользил с них все ниже, по изломам стен, проваливаясь в раскрытые окна и проливаясь на пол золотыми осенними расплывчатыми лужами лучей. В это время на Пике Ша Цин Але накрепко заперлась в своем зале Дао Тянь, подперев дверь изнутри двумя тяжелыми столиками, придвинув вслед за столиками еще и столь же тяжелое кресло, для надежности, чтобы сходящий с ума от беспокойства ее наставник не смог пройти эту линию обороны и увидеть ее в таком состоянии. Она не знала, что больше ее беспокоило — стыд перед наставником или же просто нежелание с кем-либо обсуждать последние новости.

Под дверью переминался с ноги на ногу обеспокоенный мужчина средних лет, виски его были отмечены благородной сединой, а серый халат обрамляла золотая кайма с гербом княжества и бывшей империи: полудраконом-полуящером, мифическим существом. Образцовый наставник Пика Ша Гу Цзю беспокоился более обычного, лицо его было серым и несколько морщин пролегли на лбу, он никогда не умел быть убедительным и многословным, за все годы, пока он воспитывал и наставлял княжескую дочь, он ни разу не вышел из себя, не повысил голоса, не настаивал ни на чем, не мог толком даже возразить барышне, — могло показаться со стороны, ему безразлично, и этот даос просто несет взваленную на него правящей семьей обязанность, но все-таки сбитое дыхание его и то, как судорожно вздымалась его грудная клетка под слоями простых сероватых учительских халатов, выдавали его трудно скрываемое беспокойство. Он попросту не знал, что делать, как реагировать и как уговорить барышню, наконец, выслушать его.

– Цин Але, прошу тебя, ты никогда так себя не вела, открой дверь, мы сядем, выпьем чаю, госпожа Гу Вэй принесет рисовые пирожные. Те самые из цветочной пыльцы, ты так любишь их, мы можем поговорить и втроем, госпожа Гу наставит и подскажет, – упомянув супругу, и зная, сколь теплые отношения сложились между ней и барышней, Гу Цзю надеялся таким путем достучаться до сердца княжны.

Из-за закрытых дверей зала Дао Тянь после паузы молчания послышался негромкий приятный девичий голос:

– Наставник Гу, позвольте мне побыть одной. Знаю, вы беспокоитесь, все в порядке, мне нужно подумать, и, более того, у меня нет настроения пить чай. Когда приедет гун** и генерал Цин Бэй (Цин Але намеренно, называя имя среднего брата, избегала называть старшего брата по имени, показывая безразличие к его важной персоне), я встречу его и не опозорю наставника. Если наставник переживает об этом моменте встречи.

– Юная госпожа, умоляю тебя, открой двери! – голос Гу Цзю звучал с хрипотцой, ему было сложно, как никогда, шестнадцать лет он присматривал за барышней, и теперь был вынужден провожать ее в дорогу.

В предыдущие годы даосу Гу казалось, что, когда этот день наступит и братья, наконец, заберут сестру домой, сам он, почтенный Гу, станет свободным и сможет вернуть распущенных годами ранее учеников, вернуться к прежней жизни наставника духовной школы, и он истинно ждал этой возможности. Но теперь, когда этот день настал и был реален более, чем что-либо самое настоящее и материальное, он не чувствовал освобождения, где-то глубоко в груди под ребрами неумолимо щемило. Где-то глубже, за сердцем слабо светило его духовное ядро небожителя, содрогалась такая же слабая душа, и, если бы не обстоятельства прощания, он никогда не открыл бы в себе эту предательскую брешь.

«Не привязывайся к ребенку, Гу, – такое наставление дал он себе давно в начале пути, – этот ребенок еще причинит нам всем проблем».

Но шли годы, и выразительные темно-бирюзовые глаза Цин Але, ее светлая улыбка и ее чистая душа, сделали свое дело, прорастив корни скрытой, глубокой и болезненной привязанности наставника к своей ученице.

Цин Але больше не обращала внимания на стук. Даже когда голосов под дверью прибавилось, и она отчетливо слышала шаги дорогой матушки Гу Вэй, то, как звенели на металлическом подносе принесенные ею чашки, и то, как второпях госпожа Гу тревожно говорила что-то супругу и в какой-то момент, что неслыханно и странно, даже повысила на него голос.

Цин Але закрыла лицо руками. Плакать нельзя, точнее, конечно, можно, но какой в этом смысл? Окончательно расстроить образцового наставника и его супругу, и ничего, совсем ничего не смочь изменить этими пустыми слезами. Вот если бы поток слез был настолько огромным, что впадал в Хуанхэ полноводными течениями и унес вслед за собой ее саму — подальше от холодного и безразличного к ней брата, что ни разу за все годы не проявил к ней интереса. Но именно теперь решил фактически сломать ей жизнь — заставить подчиниться своей воле, покинуть родное место, ради чего, зачем она понадобилась этому отбросу именно сейчас? И да, думать о нем, как о последнем отбросе — причиняло странное удовольствие, — так можно было не скатиться до болезненных слез, у Цин Але не было повода ненавидеть этого человека, ведь он вовсе не сделал ей ничего плохого — до этого дня. Впрочем, и хорошего ничего он не сделал тоже, он просто не существовал во времени и пространстве для нее, в ее отдаленном от мира монастыре Ша. За все годы лишь другой брат, мягкосердечный добродушный Цин Бэй часто навещал ее, особо не афишируя никому эти визиты, возможно, так он скрывал общение с сестрой от старшего правящего брата.

Не обращая внимания на шевеления по другую сторону двери зала Дао Тянь, Цин Але постаралась сконцентрировать внимание и еще раз подумать, ей казалось, что какое-то, не очевидное сразу, решение, наверняка есть. Отказываться покидать дом было бессмысленно, Цин Лин проехал с войском через столько земель, дорога от столицы Ханьшань до горы Ша заняла около десяти дней пути, это не шутка, оставить все столичные дела и самому отправиться на край земель (зачем он это сделал и почему не отправил подчиненных, или хотя бы не доверил привезти сестру одному Цин Бэю, чей военный полигон размещался лишь в сутках пути от Пика Ша, и почему выбрал передвижение по земле, а не более быстрое на мечах?), и конечно же, так князь и развернулся обратно по просьбе сестры, к которой не проявил и капли интереса за все годы существования. Глупо думать, что, стоит попросить его, и он вдруг согласится, у брата, очевидно, был собственный план и собственное видение ситуации.

Просить слезно оставить ее еще на год на Пике Ша, а потом добровольно отправиться в столицу, да кого ты обманываешь, Цин Але? Он не послушает тебя, вся эта совершенно безумная делегация уже взбудоражила княжество, Бесполезно, все бесполезно...

Проявить сопротивление — увезут под конвоем, — какой жуткий стыд перед образцовым наставником, и как будет смотреть вслед матушка Вэй. Все это очень и очень стыдно и недостойно имени княжеского потомка.

Сказаться больной — рана на плече и лопатке от недавнего приключения в горах еще не зажила, но тогда будет допрос от князя, что произошло и как эта рана получена, тогда может пострадать семья наставника Гу, что не уследила за беспечной княжной, разве можно подобное допустить? Рану надо скрыть, и это самое важное, да, Цин Але, это безмерно важно, думай, думай, думай.

Девушка подошла к окну и сквозь тонкую вуаль, плавно покачивающуюся на ветру, смотрела с высоты зала Дао Тянь на горные спуски, ломаная линия дворцовых крыш Пика Ша, золотой металл в любое время суток отражал, как слегка замутненное зеркало, прекрасные небеса, — это было невероятно красиво. Ее дом, ее горный склон, падающий вниз после смотровой площадки пика: если скатываться по нему на телеге, можно переломать ноги. Цин Але знала об этом не понаслышке, и в детстве уже получала строгое наказание за набитые синяки и отломанные колеса игровой тележки, но лететь вниз, как на крыльях белого дракона, живущего на вершине горы, мчать — и ветер в лицо, пока не скатишься к пролеску, обрамляющему темно-зеленой короной Пагоду Ша, место, где уже больше не хочется шуметь и бежать, сломя голову. А ниже под Пагодой — живописная деревенька Ша, где за загонами пасутся бараны и живет дружная семья ее любимой подруги барышни Су Ли, с которой они оббегали все горные склоны за последние годы, круглый год, не взирая на погоду, другие дела и ворчание наставника. Когда теперь они смогут увидеться снова с единственной подругой? Сдерживая слезы, подступившие к горлу уже слишком высоко, Цин Але все искала пути к отступлению, но не могла их найти.

Тяжело вздохнув, девушка снова закрыла лицо руками, присев на кресло около раскрытого окна, путей к отступлению действительно не было, разве что умереть здесь и сейчас, но такого удовольствия она не доставит этому отбросу.

Итак, становилось понятно: ни один из вариантов не поможет развернуть войско брата и отправить его обратно в столицу. Думай, Цин Але, думай, и пусть голова твоя взорвется от мыслей. Самое главное — уберечь от наказания близких людей, а что касается наказания ее самой — девушке было безразлично, поставит ли ее князь на колени перед ритуальным залом искупать оплошности, вину, или будет более строг — все это было не так и важно, да и вовсе неясно в ее представлении. Сам образ этого отброса был тоже размыт, и, чем больше она думала о скорой встрече, тем более тошно становилось на душе.

Светло-золотые непослушные завитки волос девушки падали струящимися ручьями на лицо, а сквозь окно проступали первые вечерние лучи солнца, они ласково крались по изломам подоконника все ниже на пол и скользили к ногам юной княжны. Платье ее было простым, соответствующем ученическому халату Пика Ша в серо-фиолетовых тонах с золотой каймой, но даже без изысканных материй и драгоценностей во внешности девушки было утонченное благородство и врожденная красота, унаследованная от почившей матери княгини Цин А. Оставался лишь вечер, да ночь, крайняя ночь дома перед неизвестностью. Утром она должна будет встретиться с этим человеком...

Убрав, наконец, руки от лица, Цин Але подняла глубокие и чуть влажные темно-лазурные глаза: выхода не оставалось, придется подчиниться, чтобы сохранить лицо и сохранить безопасность семьи Гу, чтобы никто не посмел обвинить их, как неумело они подготовили ее, их единственную ученицу Цин Але.

Но в столице Ханьшань по приезду во дворец она и близко не подойдет к этому человеку, который только на словах был ее семьей. А на деле оставил ее в одиночестве в обществе наставника и наставницы, не проявил и доли интереса увидеться за много лет. Н

Никто не смог дать ответ на вопрос, зачем столь срочно именно теперь потребовалось забрать дочь князя в столицу — промолчал и наставник, и его честная жена. Конечно, Цин Але не была совсем одинокой, наставники относились к ней с теплом, как и оставшиеся на Пике Ша пару десятков воинов (нанятых для защиты Пика от любых внешних вмешательств), как и ее единственная подруга барышня Су Ли из деревни Ша под склоном Пика Ша.

Был еще один брат, о котором Цин Але оказалось почти ничего неизвестно. По причине врожденного слабоумия или какой-то странной душевной болезни обделенный богами младший сын почившего князя Цин Са никогда не покидал столицу, и на вопросы Цин Але наставник тактично уходил от ответа, он и в целом всегда рассказывал очень мало и сжато, как будто опасался сболтнуть лишнего.

Зато второй, средний брат, назначенный генерал Северного княжества Цин Бэй — посещал маленькую сестру все эти годы, и поскольку поднадзорный полигон Цин Бэя находился всего в сутках пути от Пика Ша, он не упускал возможности навестить младшую сестру каждый раз, когда позволяли военные учения и когда сам он не находился в столице. Цин Але искренне как дитя радовалась каждый раз, когда видела вдали его стройную фигуру на черном жеребце, бежала ему навстречу, и когда юноша, наконец, проворно спрыгивал с лошади, улыбаясь, смахивал с каштановых волос брызги воды и смотрел на нее янтарными добрыми глазами, прыгала к нему объятия с криком:

– Брат, брат, ты приехал! Скорее пойдем в павильон Дао Ша (главный зал духовной школы Пика Ша), я хочу тебе кое-что показать, – и они бежали, державшись за руки.

А потом прибегала босоногая загорелая барышня Су с маленькими братьями, и вместе они веселились до вечера, ели наготовленный матушкой Гу Вэй ужин.

Цин Але знала, что обязанности генерала не позволят брату задержаться надолго в предгорьях Ша, и наутро он всегда уезжал с рассветом, а она с грустью смотрела вслед, ловя каждое мгновение, когда удаляющаяся фигура скрывалась за линией горизонта. В крайний момент, когда она еще могла увидеть его образ, издалека поблескивали лоснящаяся шерсть лошади и черный с синим отливом и с золотой каймой плащ воина.

Будучи еще ребенком, Цин Але спрашивала Цин Бэя, почему братец Цин Лин не приезжает, и гость всегда уходил от ответа. Постепенно она перестала спрашивать. Барышня старалась и вовсе не думать о мотивах взошедшего на престол князя. Но темная тень обиды вперемешку с непонятной тоской легла тяжестью на ее юное, не знавшее настоящей жизни в столице сердце. Листая воспоминания в памяти сейчас, этим теплым осенним вечером, будто странички ее собственной летописи, барышня возвращалась ненадолго в те моменты, когда ей казалось, что она была счастлива.

Пик Ша был истинно ее обителью, и теперь у нее отнимали последнее, что ей осталось — дом. Здесь в родном сердцу месте первые годы ее жизни, пока старый князь, ее отец, был жив, пока болезнь не сломила его, он посещал ее каждый день рождения, здесь в холодных горных источниках они с Су Ли носились как дикие козы и ловили рыбу. Здесь в цветных зарослях и на протяженных узких горных тропинках они со всеми бойкими загорелыми под северным солнцем детенышами семьи Су играли в догонялки и другие незатейливые игры. Здесь был ее суховатый и сдержанный, но все же привычный наставник, который мало-помалу учил юную барышню постигать науки, каллиграфию. Здесь была его жена, мягкая сердцем матушка, которая всегда проявляла ласку и заботу о Цин Але. Возможно это место не было лучшим местом в мире, но сплетенная сеть детских воспоминаний, перешедших в юношеские, крепко связывала душу княжны с Пиком Ша, северный край был ценен для сердца, а тень непонимания разрослась живой темной изгородью в сердце и разделяла Цин Але со старшим братом отсюда с горных хребтов — и до его проклятой столицы, которая точно никогда не сможет заменить дом. Более всего девушке не хотелось становиться податливой игрушкой в чужих планах, а планы, несомненно, были, иначе, зачем Цин Лину потребовалось все менять и приезжать именно теперь.

Если в ранние годы после смерти старого князя Цин Але мечтала, что старший брат приедет к ней и обнимет ее так же, как это делал отец, и в какой-то мере заменит отца, сгладив острую тоску, то, чем больше проходило лет, тем более слабел благожелательный образ князя в ее представлении. Прежний образ замещался более далеким чужим и холодным образом незнакомого человека со своими никому не известными планами на ее будущее, и, наконец, после решения испортить ей жизнь — этот слабый образ совсем почернел и получил статус вечного отброса. Что, конечно, нельзя было высказать прямо в глаза, а очень хотелось бы это сделать при первой встрече после приветствия.

– Приветствую достопочтенного мерзавца, вторгшегося на мои священные даосские земли, бессердечного варвара, с оружием наперевес идущего подчинять уединенный монастырь, ничтожного отброса, возомнившего, что сможет своим унылым волеизъявлением подчинить свободную душу барышни, выросшей в горах. Не изволите ли убраться, достопочтенный князь, в ту столичную дыру, из которой вы столь венценосно вылезли? Убраться и более никогда не тревожить живущую здесь барышню своим вниманием, – столь чудесная речь была не менее чем острием наточенного меча.

Но снесла бы эта речь с плеч лишь головы наставников. И потому от идеи пришлось отказаться. В то же время тяжелые мысли не отступали: с чего вдруг свободная духом Цин Але должна была исполнять чужие прихоти? Почему теперь она должна будет поклониться в ноги этому человеку, улыбаться ему и приветствовать его как старшего брата и князя, бить ему поклоны до земли, чествовать и принимать как почетного гостя? А не пошел бы он подальше от нее...

Единственное, чего хотелось сейчас Цин Але, это проснуться. И осознать, что все приготовления — лишь кошмар в ночи, и далее никогда не знать новостей о столице, князе и его планах, не говорить с ним, не видеть его, быть как можно дальше от его жизни, и просто жить свою счастливую жизнь среди северной природы этого уголка.

Однако реальность была непреодолима и даже сурова: неделей ранее генерал Цин Бэй прислал Цин Але срочное письмо, содержание которого совсем сбило настроение девушки.

«Моя дорогая непревзойденная мей-мей***, искренне прошу тебя как твой старший брат и как генерал северных земель, зная твое нежелание видеться с князем и возвращаться домой в Ханьшань, учесть важность и неоспоримость этого решения. Принять, что воля его светлости гуна не подлежат обсуждению, не сопротивляться ни словами, ни поступками, и не просить высочайшего князя ни о чем при встрече в павильоне Дао Ша, принять его верховную волю и преклонить покорно колени, проявить достоинство и воспитание, сдержанную покорность и уважение, достойные качества смиренной ученицы образцового наставника Гу Пика Ша.»

После прочтения письма барышню едва не стошнило кровью, и, чтобы внятно осмыслить сказанное, ей пришлось перечитать наставление брата генерала еще дважды.

Ниже около печати была приписка:

«В день прибытия князя на Пик Ша я присоединюсь к его войску и вместе мы сможем разделить день встречи. С любовью и радостью предстоящего дня, окутанный солнечными лучами твой брат, Цин Бэй...»

Окутанный солнечными лучами. Цин Бэй не скупился в выражениях о себе, и в другой момент эта мелочь позабавила бы девушку, но сейчас кислая тоска уже разлилась из стакана, запятнав не столь платье, сколь душу.

– Цин Бэй тоже приедет, – сердце Цин Але пропустило холодный удар.

Разочаровать и его, как и своих драгоценных наставников, ей совсем не хотелось, ведь этот человек много раз показывал ей теплое братское отношение. И только благодаря его вниманию она не оставалась полностью одинокой все эти годы.

Тщательно все обдумав, Цин Але встала с кресла, подошла к двери и не без усилий отодвинула столы от входа, в широкий открывшийся проем со вздохами беспокойства ввалились несколько фигур: наставник Гу, его супруга, слуги с инструментами в руках (которые, похоже, собирались ломать двери), сын наставника юный ученик Гу Яо и даже библиотекарь учебного зала, — все они с тревогой на лицах уставились на княжну, плачет ли она, не причинила ли вреда себе от тяжелого горя утраты родных мест, не испортила ли в гневе наряды и украшения, не задумала ли сопротивляться завтра при встрече с его светлостью гуном.

– Прекратите, – выдохнула Цин Але, – все это достойно актерской сценки в деревне Ша (хотя именно она сама и была бы в этой сценке главным действующим лицом), – в голосе ее звучала досада вперемешку с недовольством, собрать весь Пик, чтобы обхаживать ее и проверять, в каком она настроении. Неужели и так непонятно, что в плохом? – Матушка Гу, вижу, вы принесли пирожные, – Цин Але указала на поднос, вздохнула и жестом пригласила наставников войти.

– Дорогая, мы все очень беспокоимся о завтрашнем прибытии князя, ты должна знать, что мы разделим с тобой это бремя и ты — не одна. Ты сможешь в любой день писать письма и жаловаться, если что-то пойдет не так в столице, во дворце, тогда мы со стариком Гу приедем и разгоним всех, кто посмел перечить нашей барышне.

Глядя на взволнованное лицо этой уже немолодой женщины, Цин Але невольно улыбнулась самыми краешками губ:

– Выживу, матушка Гу, я не собираюсь сдаваться так легко.

– Вот этого мы все и боимся, что ты не сможешь принять волю брата и навлечешь на себя беду!

Поздним вечером того же дня, когда обыватели Пика Ша разошлись по своим комнатам в ожидании судьбоносного утра, Цин Але осталась наедине с наставницей Гу.

– Покажи рану, – попросила женщина, – не представляю, как этот удар возможно скрыть от князя. С юных лет он наделен помимо воинской доблести целительными энергиями, он талантливый лекарь и, конечно же, он почувствует, вот увидишь, рана только начала затягиваться. Ох, не вовремя, милая, ты сбежала на гору искать своего дракона, – вздохнула Гу Вей, меняя повязку, накладывая пропитанную отваром из целебных трав ткань от плеча к лопатке, рана уже не гноилась, но все еще выглядела ужасно. – Ты можешь обмануть старика Гу, он стал совсем невнимательным с годами, но меня ты не обманешь, – тихо продолжала женщина, – такой удар не мог нанести случайный горный дух, рана слишком глубока.

– Я не знаю, кто это был, матушка, ничего не запомнила, – солгала Цин Але. Ни к чему было нагружать наставников этой досадной оплошностью и ставить их под удар князя, но, чтобы скрыть ложь во множестве правдивых деталей, добавила. – Потом потеряла сознание и открыла глаза уже в пещере белого дракона, он защитил меня от горного демона, так я и спаслась.

На самом деле Цин Але в тайне от наставников таскалась к златокрылому сонному Ян Луню не реже раза в год, в попытке выудить из ворчливого обитателя гор хоть толику информации, и последняя вылазка привела к совершенно неожиданной встрече с опасным горным демоном, коих, к слову, много лет не было замечено в окрестностях Ша. Не проснись вовремя Ян Лунь и не спугни наглеца, сложно сказать, чем могла бы окончиться встреча. И то, что неизвестный демон поранил ее уязвимое тело, было исключительно ее же оплошностью.

– Совсем-совсем ничего не запомнила? – подняла взволнованные глаза женщина.

– Совсем, – отозвалась Цин Але, хорошо, что она сидела спиной к наставнице, и та не могла увидеть выражение ее глаз. – Если князь заметит, скажу, упала на прогулке в горах, оступилась, поранилась о камни, что-то придумаю, вряд ли его будут волновать подробности.

– За дурака его держишь? – с тяжелым сердцем усмехнулась наставница. – Может, и поверит, но только если не увидит своими глазами, что это за рана, удар лапы не скрыть падением. У нашего князя врожденный талант видеть изменение энергий ци, какое бывает при глубоких ранах.

– Как же он увидит, матушка Гу? Разве кто посмеет снять с меня одежды? Буду осторожной, обещаю.

Цин Але поспешно встала и переодела сорочку ко сну, накинула поверх плеч белоснежный халат, в котором образ ее казался совсем светлым и нежным, но спать еще не хотелось, слишком много эмоций будоражили разум девушки:

– Если бы не наставница и образцовый наставник, мне было бы все равно, что подумает князь! Но, чтобы и тень гнева его не упала на наш дом, я и виду не подам, что повстречала этого горного демона.

Так Цин Але и глазом не успела моргнуть, как шестнадцать лет ее беззаботной свободной от влияний правящей семьи жизни, наполненные ароматом гор и плеском горных ручьев, подошли к завершению, пролетели одним исчезающим мигом. Приехав в столицу, ей придется навсегда забыть дорогу домой. Сегодня, как никогда ранее, ей было особенно одиноко, скоро около нее больше не останется знакомых лиц, единственной подруги и родного дома Пика Ша.

Цин Але неторопливо брала с подноса фрукты — мандарины и виноград, медленно очищала кожуру, обнажая сочную внутренность мандарина, пальцы ее запачкались соком спелого фрукта, золоченый поднос отражал слабый заходящий за горизонт вечерний свет, душа ее — отражала самую темную наступающую ночь, как черное зеркало. Как бы ни было тяжело, надо выдержать, не потерять лица, не проявить слабости, и не позволить этому чужому человеку по приезду в Ханьшань планировать ее жизнь. Цин Бэй поможет ей, на него можно рассчитывать, он всегда закроет собой, как много раз обещал, и этот брат всегда держал слово.

Примечания после главы:

*Акалифа — куст растения, растущего на территории Китая, считается скорее сорным, стебли растения содержат ядовитый сок и опасны, здесь при сравнении с данным растением имелась в виду демоническая природа ребенка: хоть барышню и жалко, но она наверняка опасна и в жилах ее течет не такая кровь, как у обычных людей.

** Гун — титул князя в Древнем Китае.

*** Мей-мей (妹妹) — обращение к младшей сестре.

Совершеннолетие в Северном княжестве наступало по достижению юношей или барышней возраста шестнадцати лет, следующий год считался – годом становления духовного ядра у тех людей, кто стремился к бессмертию и небожительству.