Механика священнодейства. Есть нечто причудливое и недоступное пониманию в том, насколько идеально их тела подогнаны друг под друга, хотя ни он, ни она — не конструкторы. Не врачеватели. Не алхимики, не атлеты, не сластолюбцы. Они не Марти.
Тазовые кости, позвоночные столбы, хрупкие суставы пальцев, пульсирующие сонные артерии, давление соприкасающихся лбов, рты зубы языки. Всё это — жертвенные приношения, дары, ритуальные омовения. Он преклоняет колени пред её разведёнными бёдрами и возносит молитву. Щекой прижимается к тонкой мышце, что натянулась вдоль внутренней поверхности бедра.
Она благословляет его, он дарует ей радостное смирение.
Из её тела в его тело. И обратно. Так от начала времён.
***
Бывает, разум цепляется за мгновение, слово, выражение, малейшую вероятность события и пожирает их. Переваривает. Питательными веществами они всасываются в кровоток, становятся строительным материалом для сердечной мышцы. Ей не нужно изучать потаённые уголки своей души под увеличительным стеклом, чтобы знать, что он стал частью её истории. Она освобождает для него место внутри себя и наконец прекращает тщетную борьбу с его присутствием. Неотвязно преследующее её прожитое воспоминание, дрожь по позвоночнику, напрягшаяся плоть, щемящая пустота. Вот какими смыслами он огранил края её незримой сущности.
Он пропал на десять лет, и она скучала по нему так же, как инвалид скучает по ампутированной ноге. С сожалением и принятием. Жизнь её начала прихрамывать. Она знает, что он этого знать не может. Он и не знает. И в этом она находит утешение. В том, что он не знает, как жестоко её покалечил. Она хочет его всего, такого, какой он есть, и неважно, до чего он себя довёл. Ей претит сама мысль о том, что он сжался. Уменьшился. Для неё он был и будет чем-то бóльшим. Больше любого из них.
Он ей снится. Неясной фигурой, что занимается с ней любовью на чёрных шёлковых простынях в комнате, полной ночной мглы, где вместо потолка над ними возвышается усеянный звёздами купол небосвода. Она — монашенка, он — её пастырь. Она — его символ веры, он — наложенная на неё епитимья. Он — осиротевшее дитя, она — милосердная богородица, принимающая его в раскрытые объятия. Во тьме она всегда на ощупь тянется к его руке.
***
Когда он был с Лори, она пристрастилась подглядывать за ними. Могла умаслить подругу парой порций Танкерея с тоником и ломтиком лайма, и слова потоком лились у Лори изо рта, скользили по поверхности стола, а она глотала их, словно высасывала сырое слизистое содержимое из открытой устрицы. Афродизиак их постельных историй. Несколько наводящих вопросов и подробные ответы, что причиняли невыносимую боль, но стоили копания в их грязном белье. Он никогда не был сверху. Предпочитал, чтобы вела Лори. Не открывал глаз. Хранил гробовое молчание. Финал для него знаменовался исходом в ванную. Он включал воду, прополаскивал рот Листерином и выкуривал сигарету на крыльце.
Плата за эти рассказы была копеечной: заговорщический взгляд, обмен сведениями об огромном члене Марти и необрезанном — Раста, бутылка джина и выкручивающая внутренности тошнота. Но оно абсолютно точно стоило всего этого. Потому что она знала, что если бы он был в её постели, под защитой её рук, их тайны остались бы неприкосновенными.
***
Они изменились. Они оба. Он превратился в пропитого Короля Философа, она — в образцовую, но холодную домохозяйку, что на досуге потягивает Космополитан. Но они не видят этого друг в друге. Для них плоть — лишь обитель души. Они смотрят друг на друга внутренним оком, видят то, какими могли бы быть. Они — покрытый калькой пергамент, исписанный чернилами из крови, пота и семени. И слёз. Неисчерпаемых невыплаканных слёз.
***
«Тебе пора. Выглядишь слишком дорого для этого места».
Он исчезает в подсобке бара. И её сердце следует за ним. Она чувствует, как время замедляется, еле ползёт, словно мошка, увязшая в патоке. Река, что всегда протекала между ними, между двумя скальными берегами их тел, высыхает, обнажая каменистое ложе. Она кивает сама себе, встаёт и выходит на улицу одна. На шикарном внедорожнике объезжает бар, не уверенная в том, что делать дальше. И вдруг ощущает себя невероятно живой, пойманной в мгновении здесь и сейчас. Судьба подбрасывает ей приманку, особый подарок: на потрескавшемся асфальте в дальнем конце парковки стоит его красный Форд, напротив — узкий скособоченный дуплекс. Она паркуется неподалёку, прячет ключи под переднее сидение и выбирается из машины. Летняя жара в Луизиане подобна медленной смерти. На цементном крыльце стоит проржавевший пластиковый стул-качалка. Она опускается на него и закидывает ногу на ногу, гадая, сколько ей предстоит его прождать. Ожидание оказывается не столь долгим, каким представлялось.
Она слышит его насвистывание, наблюдает, как он задирает подбородок, когда замечает её. Опирается на открытую дверь чёрного хода в бар и смотрит на неё сквозь разделяющий их разрежённый влажный воздух. Покачивая головой, вразвалку идёт к ней, двигаясь медленно и лениво. Она знает, что он не прогонит её снова. Её уверенность подтверждается, когда он проходит мимо. Веки трепещут, и он почти зажмуривается, кладя ладонь на дверную ручку. Поворачивает ключ, толкает дверь и отступает, пропуская её внутрь. Через порог по коридору и в комнату, где оба они возрадуются бесконечности непрерывного хода времени.
Она кожей чувствует, как он наклоняется к ней. Ощущение его близости вдруг разливается по всему телу. Ожидание его обострённого восприятия, его рук, рта, его плоти. Они входят в комнату, и дверь за ними тихонько захлопывается. Внутри темно, по стенам танцуют предвечерние тени, жалюзи опущены, на полу лежит матрас. Она скидывает туфли-лодочки, через голову стягивает платье и поворачивается к нему, одетая лишь в трусики, бюстгальтер и предвкушение.
Она хочет говорить с ним на языке прикосновений. Он стоит, нахмурившийся и застывший, глядя на неё исподлобья. Она приближается к нему медленно, осторожно и мягко, ей видно, как подрагивает его верхняя губа, и кончиком пальца она ведёт по отросшим волоскам усов, повторяя чётко очерченный контур губного желобка. Он опускает голову, лбом касаясь её лба, она заводит руку ему за шею и стягивает резинку, распуская его волосы. Он пахнет сигаретами и холодной водой.
Широкими ладонями он охватывает её талию, кладя большие пальцы поверх шрамов от растяжек, она встаёт на мыски, прижимается губами к его губам. И только тогда он уступает и резким стремительным движением притягивает её к себе, заключая в крепкие объятия. В тот момент ей кажется, что она наконец понимает, как это — лишиться чувств.
Просунув руку между телами, она начинает раздевать его. Он расстёгивает бюстгальтер и отправляет его в сторону сброшенного платья. Поведя плечами, стряхивает рабочую рубашку. Она стягивает штаны с его худых бёдер, и ему приходится наклониться, чтобы расшнуровать тяжелые ботинки. Пока он возится с обувью, она через голову стаскивает с него выцветшую майку-алкоголичку. Он зарывается лицом ей в пах и, слегка прикусив кожу, зубами оттягивает атлас трусиков. У неё перехватывает дыхание.
Она не знает, что ему уже знаком её аромат. Сейчас он упивается им, вдыхает глубоко и полной грудью, узнавая его, вспоминая, как десять лет назад этот аромат смешался с запахом его пота и чернильных пятен на кончиках пальцев и как после этого он днями попросту не мыл руки. Днями. И долгими ночами. В одиночестве. Снова и снова и снова открывая мысленное хранилище воспоминаний, комбинацией для доступа к которому служил запах её влаги на его коже.
Он выпрямляется и к её удивлению осторожно приподнимает её, отрывая от пола. Он всё ещё страшно силён. Она колеблется всего мгновение — ни один мужчина ещё никогда брал её на руки — но тут же обвивает руками его шею. Он тянется вниз к её левому бедру, и она подчиняется, балансируя на пальцах правой ноги, а через мгновение скрещивает ноги у него на пояснице. Его руки на её ягодицах, рот частыми мокрыми поцелуями впивается под угол челюсти, её голова в беспамятстве запрокинута назад. Мир над ней кружится. Он делает уверенный шаг к матрасу и опускается на колени, одной ладонью удерживая вес её тела, другую распластав на постели.
Он снова присаживается на корточки и, потянувшись к её трусикам, снимает их. Прижимается к её голени. Положив обе ладони ему на голову, она тянет его на себя. Ей жизненно необходимо почувствовать его губы на своих. Он следует за ней, медленно, словно бы вплавляясь в её тело, руки скользят вдоль спины в поисках того местах, где сгибается позвоночник. Прильнув к ней губами, он подталкивает её вверх и на себя, так, чтобы можно было пробежать языком по колеблющимся рёбрам.
Она умоляет его сделать это, и, сжав член в кулаке, он врывается в её тело. Мягко покачиваясь в колыбели её бёдер, он возвращается домой.
***
Она приехала в бар примерно в три пополудни. С тех пор прошли часы. Карта его тела, путешествие по коже. Они побывали в таких местах, где слова выходят на поверхность губ, подобно золотоносным жилам в подземных шахтах.
Её сотовый остался в сумочке на полу внедорожника. Муж уехал в командировку. Кошки наверняка проголодались, а жалюзи вопреки обыкновению остались поднятыми. По ней никто не соскучится.
Марти скучает по ней каждый божий день.
Она снова в его объятиях, головой лежит у него на груди. В ушной раковине эхом отдаётся шум океана, что бушует у него внутри.
«Хочу, чтобы время остановилось», — шепчет она. В комнате царит непроглядная чернота, кажущаяся фиолетовой под закрытыми веками. Тьма окутала их, обернулась конвертом, в котором их доставили друг другу.
«Так не бывает».
Она кивает. Кожа её щеки, волосы на его теле, запах его пота. Она открывает глаза и пытается продышать панику, что накатывает из мрака этой комнаты, от этого мужчины, из её тела, из его тела. Она слышит манящий зов бездны, ощущает силу притяжения, непреодолимое желание шагнуть вниз. Постепенно глаза привыкают к темноте. Становятся видны красные лампочки какого-то электроприбора, жёлтый свет парковочного фонаря просачивается сквозь шторы. Его прохладная белая фигура выделяется на фоне чёрной бездонной пустоты.
«Минутку», — говорит он и скатывается с матраса, оставляя её опустошённой и обездоленной. Она снова закрывает глаза и слушает, как он, кряхтя, встаёт на ноги и отпинывает одежду, сброшенную подобно змеиной коже. Идёт в ванную, щёлкает выключателем. Свет проникает в комнату из щели между неплотно прикрытой дверью и косяком. Он возвращается с зажжённой сигаретой. «Странная штука», — обращается он к ней, снова устраиваясь на матрасе. Касается её кончиками пальцев, предлагая сесть рядом. — «Невозможно курить в темноте».
***
До конца своих дней она будет носить в себе эти двенадцать часов. Поэму в её биографии. (Для него они станут псалмом, вписанным в его житие.) Теперь они принадлежат ей. Они оказались завершением, о котором она прежде и не мечтала, сдерживала свои порывы, боясь кровотечения, рака, инфекции, смерти, рождения. Возможный отказ, отупляющая потребность. Не произошло ничего из этого, и в то же время произошло всё. Их день — царапина на пластинке, что всегда заедает на одной и той же ноте. Сломанные часы, чьи стрелки показывают правильное время лишь дважды в сутки. Роман с вырванной страницей. Миг ясности, наступивший после резкого вдоха, как бывает, когда нити снов раскручиваются с катушки пробуждающегося разума. Необходимый и неизбежный. Был, есть и будет.
Но она не обладает воображением, достаточно богатым, чтобы мыслить такими категориями. Для неё это было разрешением, которое она дала своему телу, когда всё остальное было против.
***
Снаружи, стоя на земле, ощущая её вращение под ногами, они синхронно тянутся друг к другу, крепко хватаясь за руки. На одну-единственную долю секунды их тела становятся центром великого колеса. А звёзды над ними, обернувшись кометами, рассекают небо вытянутыми хвостами света, превращая реальность в фотографию на длинной выдержке.
«Прощаю», — шепчут оба.
Примечание
Автору оригинала будет приятно, если вы оставите kudos по ссылке https://ao3.org/works/1926936