Его сердце заковано во льдах озёр Сибири. Бьётся слабо, почти неслышно — тихий стон на дне изнурённого древнего Лама. Дыхание прерывистое, болезненное — оно срывается по низовьям изуродованного Путорана и обрывается на вдохе.
Лэйн замирает.
Через пару секунд — до безумия долгих и нерешительных — он выдыхает с тяжёлым хрипом и морщится сквозь плен забвения. Складки на лбу, блестящие от лихорадочного пота, собирают новые морщины, ранее никем не замечаемые. Оказывается, за одну ночь можно постареть на полвека.
Криптограф отстраняется от широкой груди, убедившись, что состояние генерала не ухудшилось. Перед глазами маякнул армейский жетон с чужим именем на стальном металле. Призрак Павла находится где-то поблизости и дышит ей в затылок, обдавая могильным холодом. Даже миру мёртвых невыгодна эта смерть.
Анна сидит в двух шагах от них, пряча покрасневший нос в меховом воротнике своей куртки. Она не двигается, вслушиваясь в завывания ветра, танцующего над окружившем отряд лесом. Белая шапка на верхушках елей сливается с пасмурным небом, кусок за куском отрывая реальность и снегопадом отправляя её в далёкий полёт. В уставших глазах Анны мир выглядит совсем другим — голубые облака, зелёные деревья, красные и жёлтые цветы. Никакой однотонной серости. Никакого умирающего человека поблизости.
Лэйн возвращает взгляд. Снежинки, стремясь упасть на лицо Дмитрия, в один миг испаряются, неожиданно сталкиваясь с жаром его кожи. Они растают, исчезнут и больше не появятся вновь. Ровно как и человеческие чувства, что некогда бурлили в котле жизни до того, как наступил конец света. Никто не возродит их, устроив массовый культовый ритуал призыва или напрямую обратившись к потрясённым небесам. Чувства растворяются на морозе, не успев обрасти тонкой корочкой льда.
А были ли они вообще когда-нибудь?
Можно ли ощутить их так же, как русак, обращённый вслух, старается выследить незримого хищника перед решающим скачком в никуда? Или, например, как это делает неизвестный священнослужитель, случайно услышавший игру Каина на церковном органе: с животным трепетом перед тем, что земной народ зовёт Раем?
Становится заметно холоднее, как всегда бывает перед наступлением темноты, и девушка накрывает массивное тело уже третьим спальным мешком — теперь это его одеяло, оно не даст Лабынкырскому чудовищу забрать ещё одну душу и утащить в непроглядную тьму. А если что-то пойдёт не по плану, то запасное оружие «Адама» должно быть наготове. Генерал учил команду видеть любой исход ситуации, даже если в результате кому-то придётся погибнуть. Ведь именно поэтому он первым дёрнул затвор и приставил дуло пистолета к своей голове.
— Из всех гениальных решений командира этот был самым абсурдным, — голос Анны скрипит как снег под ногами. — Не прощу.
Она обижена и взволнована. Тонкие пальцы, выскользнув из перчаток из мериносовой шерсти, тянутся к очкам. Обводят маленькие сколы и трещинки словно в попытках вспомнить, когда и при каких обстоятельствах те были получены. Обижена, хоть и давно простила. Лэйн смутно вспоминает, что Анна — всё ещё младшая сестра, в очередной раз оставшаяся наедине с угрозой быть одной в непростые времена. Которая уже видела, как смерть заносит остро заточенную косу над головами близких, и хорошо знакома с тишиной, что наступает за последним вздохом.
Криптограф ощущает мимолётное тепло, оставленное чужим плечом, как только напарница садится рядом. Ясные синие глаза, отражая все краски умирающего мира, закрываются, позволяя снежинкам падать на густые ресницы. Лэйн знает, что ответа от неё не ждут, потому что фраза, обронённая якобы случайно, относится не к ней, а к человеку, что лежит сейчас в беспамятстве и отчаянно сражается с невидимым врагом без лица под капюшоном. Как тогда, в потревоженной пучине реки, куда она провалилась по причине собственной неосторожности. Поцелуй, подаренный Дмитрием вместе с глотком воздуха, до сих пор студил обветренные губы, и она облизывает их в ленивой надежде снова почувствовать голод к жизни. Вечная борьба среди снежных равнин и одиноких сосен. Предсмертная агония оленя, пойманного в один из искусно расставленных капканов севера.
— Это у него с детства ещё, — продолжает Анна, и слова её звучат эхом прошлого. — В первую очередь думает о других, готов подставить себя под удар. Только он не понимает, что таким образом делает гораздо больнее.
Дмитрий понимает. В отличие от сестры глаза у него ледяные, в них беснуется тайга, сгорая в голубом пламени. Они размазывают цветовую палитру и лишают мира всех его многогранностей, превращая в панораму на краю одной из сестёр Саян: бесконечная даль. В ней он обретает смысл в любом совершённом действии, и там, в чертогах воспалённого от усталости и напряжения разума, Дмитрий беспокоится о том, что будет с каждым членом его отряда, позволь он себе хотя бы раз оступиться и совершить оплошность. Нельзя допускать ошибок: нельзя вливать амитал натрия в своего сотрудника, чтобы успешно провести допрос; нельзя обрекать родную сестру на сумасшедшее одиночество, пытаясь пристрелить себя у неё на глазах.
Или можно?
Лэйн молчит. Не ей судить чужие поступки, когда как она до сих пор пытается разобраться в своих. И пусть единственное, что её донимает — пустота — и стирает из памяти обрывки незавершённых глав в рукописях существования, она всё равно сидит подле командира и периодически проверяет его дыхание. Стокгольмский синдром во всей красе? Но ведь учёные успели подтвердить, что его не существует.
— Не думаю, что он хотел сделать больно, — криптограф прислушивается к своему голосу, он кажется ей абсолютно отстранённым. — Генерал пытался защитить тебя.
Девушка сутулится, в миг лишаясь грации, с которой вышагивала по комнатам резиденции, служившей укрытием для отряда ещё прошлым вечером. Склоняется над Дмитрием, и Лэйн снова подмечает их родственную схожесть. Бледная кожа, которую когда-то давно целовали лучи солнца, тёмные волосы, блестящие от затерявшихся в них снежинках. Анна смотрит испытывающе долго, цепляясь за каждый неприметный изъян на грубоватом и мужественном лице. Старается запомнить. Если потом будет что вспоминать.
Лэйн видит нежность — не показанную, не озвученную. Какую не испытывала сама, но о которой читала в священных писаниях, пока работала над переводом Книги Апокалипсиса. Бог сотворил человека из любви и нежности, застал его первые шаги по дорогам подаренного дома, слушал плач и молитвы, утирал заботливой рукой чистые и невинные слёзы. Каин призрачно намекнул, что всё это — лишь удобная человеку выдумка, чтобы его сознание могло скрыться от настоящей правды, ибо правда подобна кинжалу, вонзённому в спину. Его лезвие холодит щеки Лэйн, и она отворачивается, чтобы не запятнать эту картину собственной кровью.
— А я должна защищать его, — Анна аккуратно убирает слипшиеся волосы генерала, серьёзного даже в лихорадке. — Ведь если (она не говорит «когда») его не станет, неизвестно, что будет с нами.
Очевидно, она имеет в виду не только отряд из Оксфорда и жителей города Роткова, оставленного позади. Речь идёт о детях Шепфы, оставленных своим Отцом на растерзание самой Жизни, его ипостаси в образе нерадивой Матери (какая ирония). Ставят ли амбиции спасти остатки человечества само человечество на одну ступень с богами? Лэйн щурится: она не видит ни крыльев, ни нимба над головой у Дмитрия. Обычное смертное существо. Оно не способно уберечь мир от логичного и столь близкого финала. Finita est comoedia.
Зато оно способно хотя бы попытаться.
Криптограф знает, как зудят следы от уколов, заправленных опасениями и страхами. Руки Анны искалечены, они кровоточат, а Лэйн хочет прикоснуться к ним, пощупать, надавить, чтобы вызвать в тени личных терзаний хоть какие-то отголоски. Сибирь гневается в ответ на её желания и посылает поток холодного воздуха, обжигая ладони. Она не прячется от ветра и так же поддаётся вперёд, чтобы приобнять девушку за плечо — непозволительная роскошь, безучастный акт поддержки, только бы не спугнуть и не дать унестись в пропасть широких трещин Путорана. Внутри греется пустота, она взывает и бурлит от новых неизведанных чувств, названия которых ещё предстоит открыть, совершив это большое и удивительное путешествие.
— С нами всё будет в порядке, — лжёт Лэйн. — И с ним — тоже.
Анна всё равно не верит, как бы она того не хотела. Вокруг нет ни зелёных лесов, ни жёлтых полевых цветов, только бескрайняя тайга, суровая, озлобленная и мстительная. Она накрывает отряд полотном сумерек, и бледная серость закутывается во мрак, сотканный из лоскутов беззвёздного неба.
Лэйн поднимает взгляд: расколотая Луна сияет так ярко, как никогда прежде.