Монета встала на ребро

Эймонд не был уверен, стоит ли благодарить богов, или же случившееся не было их благословением. Разве он не молился, чтобы с его непутевым братом что-нибудь случилось? Чтобы он куда-нибудь… делся. Не мешался под ногами, не осложнял дело своими выходками. До сих пор политическая жизнь в Королевской гавани шла по простой схеме: король выкидывает очередную глупость, а затем его семья исправляет то, что еще можно было спасти. И вся ненависть, весь гнев падал на них. Не на Эйгона.

Эймонд слышал и то, что говорят о нем. Эймонд Одноглазый. Убийца родичей.

Одноглазый.

Похоже, людям нравилось припоминать ему его уродство. Прозвище прижилось, и теперь не было никакой надежды, что однажды об этом забудут.

...Итак, Эймонд мечтал, чтобы с братом что-то произошло. Но… он не хотел бы быть этому причиной. Что если кто-то узнает? Эймонд уже давно понял, что Совет от его регентства не в восторге: им нужна послушная марионетка. Так что не стоит давать лишний повод для обвинений. Вопрос лишь в том, не выдаст ли его сам Эйгон.

— Что ты помнишь? — хрипло спрашивает Эймонд.

— Ничего…

Оба понимали, что это ложь. Но либо Эйгон настолько запуган, либо достаточно умен. Поэтому Эймонд кратко пересказал брату историю, которой они будут придерживаться:

— Ты напал на Мелеис. Это было… глупо. — Эймонд наклонился ниже, и тихо шепнул: — Ну почему ты такой дурак?

Внезапно для себя он понял, что действительно сильно злится на брата. И что только этому дурню не сиделось в безопасности? Зачем полез в сражение, почему не улетел, когда увидел Вхагар? Он же знал, что может случайно попасть под раздачу. Видят Семеро, Эймонд не хотел, чтобы этим все закончилось.

Он сжал обожженную руку брата, прекрасно понимая, что это причинит ему боль. Может, хоть это его образумит — некоторые учатся только так.

Эйгон тихо всхлипнул, но не от боли. Он слабо дернулся и прошептал:

— Солнечный огонь…

Его глаза предательски блестели, растрескавшиеся губы чуть дрожали. Дракон. Черт.

Эймонд никогда не умел по-настоящему сочувствовать кому-либо, или, по крайней мере, ему нравилось так думать. Но сейчас ему даже стало жаль брата. Он с болью представил, как погибает Вхагар. Его милая грозная старушка Вхагар…

Эймонд наклонился к брату. Тот сжался в страхе, попытался что-то сказать… молодец, чувство самосохранения в порядке. Но Эймонд просто коснулся губами лба брата — осторожно, чтобы не причинить сильной боли.

Он не хотел, чтобы этим все закончилось.

Он до сих пор не мог решить, стоит ли ему ненавидеть Эйгона. Эта гадина измывалась над ним сколько он себя помнил.

Беда была в том, что Эйгон же — единственный, кто когда-либо его поддерживал.

Так что было причиной: ненависть, или алкоголь и отвратительное чувство юмора? Эймонд прекрасно помнил, как в тот день в Дрифтмарке брат встал на его сторону. По мере своих скудных сил, но все же. Он не стал защищать этих Стронгов.

Той ночью, когда они остались наедине, Эйгон подошёл к нему и неловко обнял. Эймонд тогда, конечно, сердито зашипел и вырвался, но в глубине души был благодарен. Потому что хоть раз, хоть раз он не был один на один со своей болью.

А было больно.

Первое время казалось, что все не так страшно. Лицо было изуродовано, но худшее началось спустя три месяца. Эймонд словно разучился ориентироваться в пространстве. И надо отдать Эйгону должное: это было чуть ли не единственным разом, когда он не смеялся.

Он не смеялся, когда Эймонд спотыкался на лестнице, не видя ступеней. Он не смеялся, когда Эймонд промахивался, пытаясь взять кубок.

Он не смеялся.

Как же мало достаточно, чтобы простить все прошлые грехи брата!

…На то, чтобы восстановиться, ушло больше года. Благо, упорства Эймонду хватало. Но за это время он также сроднился с Вхагар, и привычки, бывшие временными, стали неотъемлемой частью его самого.

Во время полётов он в значительной части полагался на опыт своего дракона и не контролировал её действия так, как это делало большинство всадников. В Штормовом Пределе подобная тактика уже сыграла с ним злую шутку: Эймонд просто не смог остановить Вхагар. Не успел. Но то был Люцерис — его, в самом деле, не жаль. Во всяком случае, в этом он себя убедил. А сейчас…

Он не хотел, чтобы так вышло.

Он был уверен: Эйгон, этот коронованный дурень, держится чуть в стороне. Успеет уклониться от огня Вхагар.

Не успел.

А впрочем, это все отговорки. Эймонд прекрасно знал, что делает. Он знал, что приказывает атаковать своего брата. Что тот не успеет спастись.

Зачем он это сделал? Он не знал.

Эймонд просто увидел свой шанс, долгожданную возможность. А он не привык упускать из рук возможности. И в этот раз просто не устоял. Особенно жестокая половина его натуры взяла верх — чему он был рад, если по правде. Ему нравилось быть… всемогущим.

Теперь весь вопрос состоял в том, стоит ли завершать начатое.

Тогда, стоя над бесчувственным, наполовину сгоревшим телом брата, Эймонд не мог решить, как теперь действовать. Он думал о том, что, в конце концов, подушка на лице Эйгона решила бы многие проблемы, как личные, так и государственного масштаба. А также, (если говорить о теоретически существующей у Эймонда совести), такой выход закончил бы страдания Эйгона.

Теперь же он твердо решил, что не даст своего дурня в обиду. Отныне он не даст ни Совету, ни их матери, издеваться над его братом. Это будет исключительно привилегией самого Эймонда.

Один он на троне не удержится, это ясно: его просто убьют. А вот вместе с Эйгоном…

Увидев в первый раз обожженное лицо брата, Эймонд не смог сдержать улыбку. Теперь у них два глаза на двоих. Так ещё и оба — правые.