Давай лучше ты

Очередная яркая молния разделила зловеще тёмное небо на две части. Прогремел раскат грома, и ужасный ливень стал хлестать с новой силой. Казалось, сама природа наблюдала за судьбоносным спектаклем, разворачивающимся на крыше Юбилейного. Нога анархиста предательски подогнулась, и парень испуганно схватился за верёвку от плаката, пытаясь устоять на железном бортике.

— Не, Андрюх, так не пойдёт! — Миша вновь отшатнулся назад, пригвождённый к баннеру внезапно пришедшей в голову идеей. — Давай лучше ты, а? Типо от обратного пойдём. Ты прыгай, а я не буду.

Гениальная мысль? Гениальная. Впрочем, как и всё, что делает Горшок. За это ведь его до беспамятства любят фанаты, которые сегодня даже на Кукле колдуна скандалили его кличку. Интересно, каково Князю было в этот момент… Ай, впрочем, он наверняка этого даже не услышал, потому что на пении сконцентрирован был, верно? Конечно, верно. «А если б и услышал, то не стал бы держать зла на фанатов или на меня. Это ж Андрюха! — В памяти Горшка всплыли воспоминания с прошедшего концерта. — Он не обидится на что-то такое, он кремень. Сейчас вообще скажет мне, что идея спрыгнуть дурацкая и что не надо так шутить. Он у нас всегда мыслит трезво».

Но Андрюха ничего не говорил. Он вообще полностью замолчал. Они стояли в гробовой тишине, хотя буквально пару секунд назад Андрей использовал всё своё красноречие, чтобы отговорить друга от очередной глупости. Неужели что-то изменилось? Миша переборщил с выпадами в его сторону? Вот стоит тут Андрей, весь промокший до нитки, хоть совершенно не должен ничего никому. Не должен, а как всегда пытается помочь. Вот чего он такой добрый-то, а? Пытается, блин, нормальным другом быть, страховать, если что. И слушает, как ему за все старания с глупой улыбкой предлагают спрыгнуть с крыши.

Подумав об этом, Миша перестал по-дурацки ухмыляться. В глазах Андрея, замершего напротив него, он не встретил ни капли понимания. Наоборот, Андрей смотрел так, будто… его добили. Что за глубокая печаль внезапно разлилась в океане этих бездонных голубых глаз? Неужели он воспринял всё всерьёз? От нахрабрившегося, вечно собранного спасателя, у которого всегда всё чётко и всё окей, не осталось и следа. Андрей выглядел как подбитая собака, как раненная пташка, как брошенный котёнок. Но никак не как твёрдая опора, которой он всегда был для Миши.

Ситуация в корне изменилась. Всё это быстро перестало быть про одного только Горшка и его стрёмные амбиции. Мише сразу стало жутко стыдно за свои слова и неуместный выпад. Он ожидал, что Князь его обосрёт, как он всегда делает. Что он разозлится и в ответ кинет что-нибудь меткое. Что он просто скажет: «не, брехня». Но никак не то, что Андрей примет всё к сердцу! Так ведь нечестно, он не может делать из Горшка единственного виновного.

— Андрей, я –

— А знаешь, ты прав, — наконец подал голос Князь, — давай.

Его глаза блеснули болью, перемешанной с настоящим безумством. Андрей выглядел как человек, который долго всё вокруг ненавидел, проклинал весь мир и ночами не спал от жгучего чувства обиды. Который уже не хотел ничего никому доказывать. Не хотел исправлять глупые ошибки, заботиться о совершении новых. Который просто хотел сделать что-то самостоятельно и который устал. И наконец решился. Он ровной, чёткой походкой преодолел расстояние между ними и крепкой, даже болезненной хваткой вцепился в плечо Горшка. Никогда Миша не видел такой фальшивой улыбки на лице Андрея. Миша не узнавал своего друга, никогда не видел его с такой стороны. Что он творит, что это за цирк? Андрей медленно, будто делая глубокий надрез на своём сердце, заговорил:

— Ты ведь всегда этого хотел. А твои желания для меня закон, ты знаешь.

«Нет, это не так, ты всегда умел мне противоречить».

— Ты единственный лидер, единственный фронтмен.

«Нет, твоя поддержка много для меня значит. Ты так же важен для группы, как и я».

— Всё равно ведь плакать не будешь, если я уйду. Разве ж мы настоящие друзья?

«Да, ты мой лучший друг, и ты мне нужен».

Миша хотел это всё сказать, но почему-то не смог. Что ему мешало? Почему было так сложно признаться в искренних чувствах? Просто засунуть свой эгоизм подальше и сказать дорогому человеку то, что ему так нужно было услышать. Но в голове Горшка было пусто. Он не мог связать и двух слов и молча, непонимающе смотрел на Князя. Эти знакомые голубые глаза сейчас были наполнены такой болью, о которой Горшок никогда и не подозревал. Были ли эти глаза тогда знакомыми? Насколько хорошо Миша знал своего друга и знал ли вообще?

— Андрюх, что за чушь ты несёшь? Я не понимаю, что ты хочешь сказать!

— Я хочу сказать одно. Береги себя, Мих.

И он спрыгнул.

Миша смотрел на реальность так, будто всё это происходило в каком-то странном фильме, который его не касался. Это всё не могло быть взаправду, нет! Что это за странное наваждение? Чья злая шутка? Мозг отказывался обрабатывать действительность, но Миша видел всё своими глазами. Он видел, как Андрей улыбнулся ему в последний раз. Как уверенно развернулся к бездне. И как тяжёлым камнем полетел вниз.

Вниз, точно! Может, Мише всё привиделось, и он сейчас взглянет вниз, а там живой Андрей ему помашет ручкой? Не взбирался он никогда на эту проклятую крышу, это всё Горшок себе сам навыдумывал! Миша, не дыша, взглянул на площадь под ногами и без сил свалился на железные прутья. Сердце пропустило пару ударов, а, может, и совсем перестало биться. Мир обрушился и перестал существовать вокруг. Он был там. Андрей был там. В море алой крови отчётливо виднелась его чёрная косуха с изображением шута на спине.

Это нихрена не красиво, нихрена не эпично. К горлу тут же подступил ком, Горшка вырвало. Он судорожно поднялся и, не отдавая себе отчёт о своих действиях, побежал к лестнице. Нужно было спуститься, быстрее! Это всё неправда! Он схватился за мокрые железные прутья и почти сразу чуть не соскользнул – твою мать, осторожней, не хватало ещё грохнуться! Ступенька, вторая, прыжок. Миша в мгновение ока оказался внизу и вихрем полетел к Андрею. Быстрее, быстрее, быстрее! Может, ему ещё можно помочь? Надо сделать что-нибудь, надо!..

Миша остановился в двух метрах от него. Спасать было некого. Багряная кровь растекалась по асфальту, сливалась с лужами, и очень быстро даже гады Горшка оказались в ней замазаны. Это была его кровь, кровь Андрея. Разум помутнел, ноги свело предательской судорогой, и Миша вновь упал на асфальт. Глаза застилала тёмная пелена, разум отказывался принимать происходящее. Миша чувствовал, как его душа раскололась на тысячу бесполезных крупиц.

— Это какая-то шутка… Андрей! Андрей, ответь мне! Скажи, что это какая-то блядская шутка! Скажи! Андрей, ты не мог, почему!

Слёзы не подступали к глазам, только жгучая злоба застилала сердце. Как же сильно оно болело, как ощутимо стонало! Наверное, оно разбилось вместе с Андреем, и все эмоции вылились в душу Миши. Ведь он не мог сейчас думать. Лишь ужасные, сносящие всё на своём пути чувства застилали его разум. Миша не мог понять, что с ним происходит, ведь его лихорадило так сильно, как никогда в жизни. Его натурально трясло. И он не мог осознать, почему он сейчас стоит здесь, а Андрей… лежит там. Почему так произошло, ну почему? Казалось, только этот вопрос и забивал его голову.

— У нас же столько ещё недописанных песен! Ты ж мне показывал ту тему с ружьём и мужиком, которого съели волки. Это будет хит, это надо в заголовок альбома вынести! Но как без тебя… — Мишина голова отказывалась обрабатывать варианты будущего “без Андрея”. Он резко и сильно ударил кулаком по луже, но даже боль не помогла разуму протрезветь. Не помогла проснуться от ужасного кошмара. И тогда Миша продолжил: — А Некромант, ты его не дописал! Ты что, хочешь, чтобы я некроманта для тебя вызвал? Это не смешной прикол, Андрюх, у тебя шутки смешнее. Как так…

Зря он про шутки сказал. В разум сразу полезли воспоминания о том, как они с Андреем дурачились. Как во время гастролей маялись в номерах, как на камеру чепуху несли, как ещё в училище сбегали с уроков, чтобы покурить в туалете. Это Князь тогда был бесстрашным раздолбаем, не стеснялся брать сигарету в руки. А Горшок чего. А Горшок ещё только вкушал, что значит не подчиняться родителям и делать по-своему. И всё тогда было так беззаботно. Нет, тогда-то казалось, что весь мир против них. Но сейчас… Хуже уже точно не могло быть, чем сейчас. Мише вообще перестало казаться, что что-то ещё может быть. Что время потечёт дальше. Почему-то он был уверен, что он обречён остаться здесь навсегда. Это будет его личный ад. Ведь он…

Но время потекло дальше, и вокруг даже начало что-то происходить. Миша смутно осознавал реальность, когда кто-то к нему подбежал, на него очень громко и некультурно наорал, схватил за подмышки и начал оттаскивать в сторону. По напульсникам на руках “оттаскивающего” Миша определил, что это был Балу. Взгляд на него Миша не поднимал, он не мог оторвать глаз от Андрея. А потому и заметил, как к нему тоже кто-то подбежал, сматерился и начал суетливо вызывать скорую. Видимо, группа ощутила длительное отсутствие фронтменов и поспешила проверить обстановку. Или услышала звук падения. Мише было абсолютно плевать. Ему было и плевать, сколько времени прошло с момента прыжка Андрея. Наверное, даже и пары минут не было. Но Мише казалось, что пара лет. Когда они стояли с Андреем и хотя бы просто разговаривали на вершине этой проклятой крыши… Это было в прошлой жизни.

Остаток ночи Миша провёл в полицейском участке. Допрос был весьма коротким, и Миша, на удивление, никого не послал, не обоссал и даже не обматерил. Он, наоборот, еле-еле отвечал на все вопросы, что задавали. А спрашивали, что произошло, как произошло. Как будто он знал, что и как. Но события пересказал. Казалось, его держали в участке чисто из опасений, что он сейчас тоже пойдёт и в Неву сбросится. Чтобы уж точно сделать группу легендарной! Два фронтмена решили сброситься в одну ночь и выбить дверь в клуб двадцати семи с ноги. Никогда такого не было, Король и Шут заграбастали себе место в истории! Да плевать. Плевать на славу, клуб молодых рокерских легенд. На всё плевать, плевать, плевать! Просто верните Андрея на место. Пусть не будет у них никакой славы, пусть не соберут они Юбилейный, пусть не будет концертов. Просто верните его сюда, чтобы они с Мишей вновь могли сочинять песни, писать стихи и просто дурачиться. Чтобы просто создавали свой мир, хотя бы для себя и близких. Чтобы смогли делиться друг с другом всем на свете, зависать вместе, гулять по ночному городу. И чтобы весь мир снова был в их руках. Руках их обоих. Ведь как Миша один группу удержит? Чего уж там о мире говорить.

И всё-таки пару раз Миша думал: «А может, уйти за ним?» Чтобы не чувствовать эту боль. Чтобы не нести ответственность. Чтобы не думать. И чтобы не быть одним. Но как же тогда всё то, что Андрей не доделал? Как же все те песни, что они готовили? Их просто так бросят и никто их не допишет? Бросят ровно так же, как Андрей бросил Миху. Оставил одного. «Ну почему он это сделал, почему?» — всё вопил про себя Миша, когда совершенно без сил, скрючившись, сидел в коридоре участка. Там же ему и огласили официальное время смерти Андрея.

— Двадцать три ноль шесть, — грустно выдавил полицейский, видно посчитавший, что Мише нужно было это знать. И с такой же непрошенной печалью добавил: — Соболезную.

Соболезнует он, блять. Соболезнованиями Андрея не вернуть! Почему-то прожжённый горем мозг Миши отказывался воспринимать эти цифры как надо: «Прямо как дата. Двадцать третье июня». Миша кинул взгляд на настенные часы, и всё у него вновь расплылось перед глазами, заставляя неверно определить время. Хотя уже почти светало, Мише почудилось другое: «Двадцать тринадцать… Две тысячи тринадцатый. Двадцать третье июня две тысячи тринадцатого года. В этот день мог бы проходить какой-нибудь хороший фестиваль… Мы могли бы выступать на фестивале. Толпы людей орали б наши песни. Помнишь, как это было, Андрюх? А две тысячи тринадцатый ты… Уже не вспомнишь и не увидишь ведь». Сердце Миши вновь сжалось от осознания двух вещей. Во-первых, не будет больше тех безбашенных рокерских фестивалей. Во-вторых, он уже мысленно обращается к Андрею. Приехали. Почему-то никогда в жизни Миша не ощущал себя настолько одиноким, что ему приходилось даже в мыслях к кому-то обращаться.

А дальше было хуже. Ведь дальше были похороны. Как Миша пережил три дня, не спившись и не сколовшись, неизвестно. Может, он и спился и скололся, ведь эти три дня ощущались как сумбурный поток событий, словно из сна. Вот он сидит в участке, вот лежит на кровати дома и даже не может заплакать. Вот разговаривает с семьёй, вот с группой. Иногда кому-то поддакивает, иногда даже отрывает взгляд от пустоты или от пола. Но чаще – тонет в бездонной туче чувств, его поглощающей. Плывёт по течению и куда говорят, туда и идёт. Как хорошо, что остальные не такие слабаки, как он. Что остальные смогли собраться и организовать всё. Что не стали предъявлять Мише абсолютно ничего. А предъявлять ведь было за что. И Миша сам себе всё предъявлял: за эти три дня он сумел так себя морально истязать, что, казалось, живого места не осталось на его душе. Может, он и сам на мертвеца походил. Может, и его скоро привезут в этот просторный белый зал в деревянной коробке, обитой шёлком.

Миша пришёл просто в куртке, так как на косухи смотреть теперь не мог. Поджидали его где-то там журналисты или нет, говорили ему что-то другие или нет – он не знал, он не слышал. Он стоял у двери в похоронный зал со всеми, но никого не видел. Лишь судорожно пялился на букет белых харизантем, что сжимал обеими руками. Как банально. Цветы, олицетворяющие вечную дружбу. Кто вообще придумал дарить покойникам цветы? Разве они помогут им? Наверное, Андрею стоило принести тетрадь, чтобы ему было где порисовать и посочинять стихи. Гитару, кажется, и так кто-то притащил. А Миша сумел только букет этих паршивых цветов. Только на эту мелочь он и был, похоже, способен. Не сумел спасти, сказать нужные слова и даже в последний путь проводить не может по-нормальному. Ничего-то он не может.

Когда он прошёл в зал, показалось, что всё, что ещё не умерло внутри, похолодело. Гроб был закрыт. Ещё б ему быть открытым после… Неважно. Миша совершенно не видел, кто стоял в комнате, а кто навзрыд рыдал у гроба. Он молча прошёл в угол и стал ждать своей очереди, чтобы подойти и хотя бы положить цветы. И всё думал, думал, думал о том, что нужно было тогда сказать на крыше. Что если бы он просто донёс до Андрея, как тот важен, ничего бы не случилось, этого бы не было. Если бы он, Миша, засунул свою гордость подальше, этого бы не было. Если бы он просто мог извиниться перед ним и поблагодарить за всё, этого бы не было. Но это было. И от этого было чертовски больно.

Миша не хотел поднимать глаза от пола. Он боялся, что если сделает это, рассыпется на тысячу осколков прямо здесь и сейчас. Поэтому он еле-еле добрался до гроба и положил цветы к остальной поляне. Дышать было тяжело. Находиться здесь было тяжело. Просто быть было тяжело. Но Миша всё-таки собрался с силами, поднял взгляд на крышку и обомлел. Она была снята. И Андрей смотрел на него холодными, чужими глазами. Миша даже не успел подумать “когда” и “почему”, как Андрей… моргнул. Миша в ужасе отшатнулся, снося по пути какие-то цветы. Он попытался оглянуться, но вокруг не увидел ничего и никого. Зал пустовал, в нём были лишь они двое. Тогда Миша снова посмотрел на гроб, и дикий ужас сковал всё его тело. Андрей медленно схватился за белую обивку, оставив на ней острыми пальцами кровавый отпечаток, и не спеша сел. Кровь стекала с его лба, заливала мертвецкие глаза. Бледная кожа местами была покрыта ужасными синяками, порезами, а волосы измазались в грязи. Андрею стоило только один раз посмотреть на Мишу, и тот всё понял. Это Миша во всём виноват. Он и только он.

— Что же ты не радуешься, Миш? Король и шут теперь весь твой. Никто не будет мешать на сцене. Никто не будет пропихивать свою музыку. Никто не будет тебе перечить.

— Нет, я… Что ты… Нет, нет!

Миша инстинктивно попятился назад. Как же тяжело было дышать! Как же тут душно, как же паршиво душно. Окна, кто-нибудь откройте окна!

— Андрей, я никогда этого не хотел! Как ты… Как я без тебя буду? — Миша отчаянно попытался связать слова. Куда же подевалось его былое красноречие, с которым он мог доказывать свою точку зрения кому угодно? — Король и шут без тебя не Король и шут. Это мы вместе. Это я, ты, Шурики, Яшка… Да плевать вообще на группу! Я…

— Видишь, ты даже сейчас о себе думаешь. Я, я. А я что? — Андрей вылез из гроба, не отрывая своего ужасного взгляда от Миши. — Ты когда-нибудь думал о ком-то кроме себя? Ты когда-нибудь думал о том, как больно мне было, когда ты решил отречься от нашего с тобой мира? Как больно мне было уходить? Как больно слышать интервью, в которых мой лучший друг называл меня самовлюблённой тварью, хотя я всё тебе оставил?

Миша не стал спрашивать, про что Андрей говорил. Он понимал. Он всё понимал.

— Ты даже не смотрел мне в глаза тогда. Я годами слышал всё это говно от тебя, всё равно подорвался и пришёл, а ты даже не осмелился посмотреть мне в глаза. — Андрей двинулся в сторону Миши, и тот застыл как вкопанный на месте. — Так вот сейчас ты действительно один. Почему не радуешься? Ты же этого хотел, ты же говорил, что я тебе не нужен! Говорил, весь чёртов мир слышал, как говорил! Так скажи же это сейчас, скажи, что рад этому! Скажи, чёрт подери!

Андрей подошёл совсем вплотную и уже было схватил Мишу за горло, как одинокая капля упала на пол.

— Прости! Прости, что наговорил всех этих глупостей, я был зол, я думал, ты меня предал. — Нужные слова сами как-то подобрались. Казалось, всё, что давно копилось внутри, наконец вырвалось наружу. — Я не знаю, почему всё так произошло, почему у нас не было иного выхода. Но спасибо тебе. Что ты был всё это время рядом, что ты просто был. Ты мой лучший друг, ты лучше лучшего. И я очень рад, что мне довелось с тобой дружить, знать тебя. Спасибо.

Вот и всё. Он наконец сказал, что так давно хотел. Неужели… Миша почувствовал, как силы внезапно покинули его тело. Он ощутил, как земля уходит из-под ног, и он начинает падать назад. Он заметил, как Андрей дёрнулся вперёд, чтобы схватить его за руку и поймать. И увидел, как Андрей смотрит на него совершенно живым, тёплым и таким привычным обеспокоенным взглядом. Вот такого Андрея он знал, уже больше двадцати лет знал…

Миша проснулся в холодном поту.

Он резко сел на кровати, и реальность не менее резко ударила по вискам. Что это только что было? Яркий утренний свет пробивался сквозь широкие окна, слепил Мишу. Наваждение как рукой сняло, но расплывчатые образы из кошмара всё ещё пестрили перед глазами. Ему всё приснилось, Андрей жив? Не до конца осознавая реальность, Миша начал шуршать по кровати в отчаянных попытках найти мобильник. Ну же, ну… Вот он! Экран смартфона засветился, и Миша с неимоверным облегчением увидел сегодняшнюю дату. Первые числа июля две тысячи тринадцатого года. Пронесло так пронесло. Не взбирался он никогда в девяностых на крышу Юбилейного, а Андрей и подавно там не был. Андрей! Умом понимая, что все его опасения скорее всего беспочвенные, но слушаясь сердца, Миша дрожащими руками разблокировал телефон и зашёл во "Вконтакте". “Онлайн”, — гласила надпись возле аватарки Князева на сайте. Миша для достоверности пролистал ленту вниз и обнаружил новую запись: Андрей пару минут назад выложил собственную фотку возле какого-то памятника с совершенно дурацкой, только ему свойственной подписью. Ну, значит точно сейчас никуда прыгать не собирается и не пишет предсмертные стихи. Хотя всей боли, что ему пришлось испытать из-за Миши, это не отменяет.

Миша не спешил расслабленно выдыхать. Все эмоции, испытанные в странном кошмаре, вновь накрыли его с головой, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя. «Видно, Окна открой до сих пор не выйдет из головы. После всего этого он пришёл, а я… — Миша уткнулся в экран телефона, но смотрел куда-то сквозь него. — Вот на кой чёрт я тогда ещё выпендривался? Пиздато хмыкнул на его “береги себя”. На кой чёрт я хмыкнул, а? Во дурак. Он ведь от души сказал. Сказал чё-то, а я и не связал двух слов! Сидели-сидели, как истуканы. Столько ты из-за его отсутствия стонал, а в итоге ничё не родил! Почему было так трудно сказать, что на душе? Чё я всё время молчу, как только дело доходит до важных вещей?» И вправду, что во сне, что в реальности, Миша всё никак не мог рассказать Андрею, что на самом деле думал о нём. Извиниться за все ссоры и поблагодарить за приятные моменты. Признать, что ему было очень больно его, Андрея, потерять. И очень плохо вести группу одному. И вообще в жизни без такого родного друга было плохо. Андрею, наверное, было не лучше, но он не расклеивался на интервью. Когда он уходил, твёрдо знал, что так нужно и так будет лучше. Ему было больно, но он всё равно сумел сделать правильный выбор. И на фестивале ему наверняка было невыносимо тяжело сорваться, плюнуть на всю эту напущенную, глупую вражду. И прийти к Мише, на глазах у всех его обнять. Какой же Андрей сильный – кажется, только сейчас Миша осознал это в полной мере. Даже во сне Мише потребовалось увидеть ходячего мертвеца и испытать всю боль утраты, чтобы сделать то, что Андрей сумел совершить в реальности без всяких кошмарных стимулов. А потому и Миша должен был переступить себя. Он не может позволить правде остаться неуслышанной. Он просто обязан всё рассказать Андрею, ведь тогда они так и не поговорили толком. А сейчас всё ещё есть шанс.

Немного подрагивающими от нервов руками Миша открыл контакты. Пролистал до нужного номера и с замиранием сердца нажал “позвонить”. Никогда ещё слушать гудки не было тяжело. Ну почему они бесконечные? Ну же, ну…

— Алё? — удивлённый знакомый голос на том конце чуть не вызвал сердечный приступ у Миши. Кажется, он ходячего трупа не пугался так сильно, как этого “алё”! И всё-таки от сердца немного отлегло. С Андреем всё и вправду в порядке, как хорошо…

— Алё, Миш, ты там?

— А, да! Здоров, Андрей, я это…

Миша тут же запнулся, толком и не объяснившись. И как начать разговор? Набраться сил позвонить он набрался. А дальше-то что? Два года он Князя в интервью говном поливал, держал на него самую сердечную обиду, две недели назад они так ничего друг другу и не сказали, а тут Миша собрался откровенничать. «Может, всё-таки ну нахер это? Пурги нанесу и всё, адьос, — панически размышлял Миша. Образы из кошмара вновь всплыли в его памяти, пережитая боль захлестнула сердце, и он вновь набрался решимости: — Нет, нельзя».

— Андрюх, я… Ты тоже себя береги. Не знаю, почему не смог сказать тебе это на Окнах, но вот сейчас обязан. Береги себя. Спасибо, что пришёл. И что всё время был рядом. И отпустил, когда надо было. — Ком вновь подступил к горлу, и Миша замолчал на пару секунд. Андрей его не перебил. — Я наговорил лишнего. И иногда не говорю достаточного. Так что извини.

На том конце провода молчали. Но на этот раз Миша знал, что у него получилось донести свою мысль. Он был уверен, что сделал всё правильно, что в кои-то веки поступил верно. Что его честные слова дошли до сердца адресата и что тот сейчас не разнесёт его откровения в пух и прах, они не поссорятся. Всё, достаточно набранились. Оба уже устали от этой глупой вражды, оба наконец поняли, как её завершить.

— Прощаю. И ты прости, что я вот так ушёл, почти не попрощавшись. Я знаю, что много боли тебе доставил, прости. И спасибо, что ты всегда верил в нас. В наше творчество. Что ты вот такой пробивной и яркий. По правде говоря, я тоже тобой восхищаюсь. — Андрей неловко усмехнулся. — Так что… мир?

— Блять! — Вот это прозвучало точно от души. — Конечно, мир, ещё бы! Давно надо было мир объявить!

Кажется, сердце Миши наполнилось чистым детским счастьем. Ведь он смог переступить себя. Он смог всё сделать, как надо! Как же это было тяжело, но он не нарубил новых дров. Миша откинулся на кровати и наконец расслабленно выдохнул. Всё, всё закончилось. Наконец он снова понимает Андрея. И почему раньше ему казалось это непосильной задачей? Как хорошо, что сейчас Андрея снова можно прочесть как открытую книгу. Сказочная книгу. С новыми главами, запутанными сюжетами и иногда не совсем ясными формулировками. Но потому Мише вновь хотелось начать изучать этот интересный рассказ, разбираться в новых, неизведанных фактах. Смотреть, что добавилось с того момента, как он прекратил читать.

И это было взаимно. И они разговорились. Болтали обо всём: о новом альбоме Князя, о планах Горшка на выступление с Запашными и Гамлета, о совместных фестивалях, о родных и о друзьях – что только не упоминалось, сразу же обсуждалось по полной программе. Они как будто воды не пили несколько дней и наконец нашли святой источник. Конечно, кое-где Мише хотелось закатить глаза и заявить «да ты дурак, ничё не понимаешь», но как же без этого. Столько не поддерживали контакт, а тут вот те. Блудный сын вернулся домой. И непонятно, кто из них сын, а кто отец. Друг к другу вернулись, и славно. Главное, что они снова болтали без умолку, как в старые добрые. И вот тут уже Мише не верилось, что это взаправду. Ведь он был так сказочно счастлив, что удалось нормально поговорить.

— Блин, Мих, время! Я ж так на репу опоздаю! — Андрей вдруг засуетился. Видно, заговорился, но не наговорился.

— А-а, ну давай-давай. Беги кабанчиком. Касперу там это, привет. Может, встретимся нормально? А то это, ё-моё, не разговоры, а так.

— Давай! Ты как, в двадцатых числах свободен?

Миша кинул взгляд на календарь на стене. С Олей на дачу хотели съездить на выходных, девятнадцатого репа. А потом, вроде, есть пара свободных деньков до следующего концерта. Он ухмыльнулся, понимая, что для поболтать с Андрюхой в любом случае выделил бы время. Это важнее всего. Миша ведь теперь как возьмётся за своё здоровье! Теперь уж точно сбережёт себя. «Раз Андрей сказал беречь себя, буду. И никаких больше снов с крышами, желаниями спрыгнуть и глупыми предложениями. Теперь всё пойдёт в гору. Теперь только начинается всё самое крутое!» — уверенно подумал Миша, чувствуя небывалый прилив сил. Казалось, он готов был оторваться от земли и взлететь. А потому он гордо заявил:

— Свободен? Да как птица.