Сколько угодно можно было брыкаться, отбиваться и просить, но это всегда бесполезно. Все его «отпусти», слетевшие с губ, рассеивались как белый шум. Это каждый раз заканчивалось одинаково: он сидел в ванне с новыми кровоподтеками на лице и синяками на руках, а Рикардо поливал его горячей водой и расчесывал длинные волосы. Бережно-бережно проводил по ним расческой, аккуратно распутывал пальцами, выстригал колтуны из непослушных кудрей.
После смерти Рикардо ему еще долго мерещились эти прикосновения. Он чувствовал ладонь на своей на макушке, пока принимал привычно обжигающую ванну. Так, под давлением мягких касаний, Валентино опускался под воду, которая накрывала так же постепенно и смертельно, как знакомые объятия. Он лежал там, пока воздух не заканчивался. Только тогда все призраки уходили и ладонь Рикардо его отпускала.
В аду не должно быть призраков. В аду Валентино больше не тот отчаянный мальчишка, который что угодно готов продать ради выдуманной хорошей жизни. Но здесь им с Рикардо суждено было снова встретиться вновь. Возможно, они на самом деле и не расставались, если даже смерть не поставила точку там, где Валентино не мог ее поставить.
Он теперь оверлорд, управляет душами и рушит судьбы. В его руках так много кровоточащих сердец, которыми он может распоряжаться как хочет. Кроме собственного. Его сердце, умирая, забрал Рикардо и возвращать не собирался, а на том месте остались лишь наспех сделанные швы и вата, которой набивают плюшевые игрушки. Гнилая, ядом и желчью пропитанная вата.
Когда Рикардо появился в его жизни — в той жалкой человеческой жизни, — у Валентино не было ничего. Сейчас он мог позволить себе что угодно, но помнил только это «ничего», только голодное до костей безденежье и холод тонких стен. Рикардо дал ему все, чего испанский мальчишка из обанкротившейся семьи лишился, но клеймил это своим именем. Больше не нужно было продаваться за гроши и исполнять прихоти извращенцев, которые платили больше. Но появилась задача посложнее: сохранить себя.
Валентино не справлялся до сих пор.
Присвоить, забрать, удержать — никто у него больше ничего не забирал, но он вгрызался зубами в каждый клочок своей адской жизни. Как будто Рикардо мог стянуть его с режиссерского кресла, разорвать все его контракты, отнять место оверлорда и спихнуть Валентино на такое дно, где он еще не был. Стоит лишь глаза закрыть — и этот призрак уже у него за спиной, но теперь он снова живой. Он искал, снова искал только его, чтобы забирать и уничтожать, окунать Валентино головой в ошибки прошлого и в страхи, утонувшие в розовом дыме. Этот дым никак не защищал.
Воспоминания стирались, но оставались ощущения. Не было царапин, но была жгучая боль. Не было синяков, но шею все еще стягивало жгутом и следы пальцев на запястьях мерещились в темноте. Сколько ни пытайся стереть эти отметины, которые видит один он, они уже под кожей и проявляются вновь каждый раз, когда он начинает забывать. Когда думает, что способен на что-то. Когда присваивает то, что ему не принадлежит. Когда возвращает себе себя.
Содрать с кожи последние куски памяти. Вырезать все, что Рикардо ему оставил: и искусственную нежность, и щемящий страх. Вычеркнуть, вычеркнуть. Чтобы следующая встреча с ним в аду не сломала ту жизнь, которую Валентино наконец-то смог построить сам. Ему казалось, что для Рикардо это будет так просто — все сломать. Он мог не обладать властью оверлорда, но в глазах Валентино не потерял своей значительности. Слабак. слабак, он боялся образа, который сам же себе и построил и никак не мог разрушить.
Чем больше становилась фигура Рикардо, тем меньше становился он. Припадал к полу, жался в угол ванной комнаты, пока кровь текла по бедрам и капала на плитку. Он прятался, хотя кроме него в комнате никого не было. Он затмевал одну боль другой и не хотел потом смотреть на себя в зеркало, словно скрывался именно от своего отражения. Валентино не позволял занозам воспоминаний впиться под ногти, опережал их. Лучше он будет бояться самого себя, чем Рикардо. Бояться, на что способны в исступлении его руки, в которых оказался нож. Или лезвие. Или зажигалка. Что угодно, чем можно закрыть призрачные отметины, боль от которых не дает спать.
Но он не хотел, чтобы кто-то еще видел его таким: сжавшимся в углу и дрожащим от шока и бессилия. Мерзкое насекомое, которым он являлся. Без едкой улыбки и отравляющего дыма, без всей этой яркой мишуры, которой он себя обвешивал, чтобы казаться чуть более важным. И это работало. В аду не было грешника желанней, чем он, не было грешника отвратительнее. Ему ведь подражали, его ненавидели. А он сейчас кутался в крылья, как в одеяло, съежившись в кокон, и чувствовал, как сливается со стенами, становится невидимым и пустым.
— Выйди вон!
Чужим голосом он вопил на Вокса, который раздражающе маячил на пороге. Валентино сглотнул, надеясь подавить этот жалкий вой, который непроизвольно вырывался из глотки вместо злобного рыка. Комок из вялой тревоги и вонючего отчаяния — вот как он сейчас выглядел. Но прятаться он мог от кого угодно, но только не от Вокса. Тот всегда его видел.
Суровое «Вал» должно было его отрезвить, но вместо этого раздавленный оверлорд прятал лицо в коленях и скреб ногтями по и без того расцарапанным ногам. Пальцы становились липкими, влажными от крови, и к горлу уже подкатывал рвотный позыв.
— Тино, Тино, посмотришь на меня?
Вокс искусно играл интонацией, лишь бы привлечь его внимание. Валентино отказывался. Он уворачивался от чужой руки, отчего железные когти лишь позвякивали рядом с его лицом. Меньше всего он сейчас хотел, чтобы его трогали. Или же… в глубине души Вал понятия не имел, чего сейчас хотел. Возможно, он хотел, чтобы его человеческой жизни не было. Ведь тогда не было бы ни бедности, ни Рикардо, ни гонки за недостижимым местом на несуществующем пьедестале.
— Строишь из себя заботливого папочку, да? Не старайся, — огрызнувшись, он резко вскинул к Воксу голову. Как будто он тут был виноват. Виноват в том, что сейчас пришел и собирался вытащить его из надежного кокона. Кокона, в котором он мог сколько угодно терзать себя, чтобы его не терзал кто-то другой.
Вокс выглядел так, словно только что вылез из постели. Недалеко от правды, видимо. Ночной кошмар привел Вала в эту ванную, к этим лезвиям, и Вокс дал ему время, прежде чем пойти следом. На миг показалось, что выражение на экране стало растерянным. Но только на миг. Вал не знал, на что именно злился. Хотел Вокса прогнать, но с досадой мечтал, чтобы тот пошел за ним сразу. Взял за руку, пока Рикардо из кошмара держал за горло. Погладил по щеке, пока Рикардо ударял по лицу. Но Вокс не неженка. Пусть не прикидывается. Пусть не обманывает.
— Ты меня разбудил, я просто хотел узнать, что стряслось, — сухо, умерив приторную мягкость, отзывался компаньон, пока Вал устало от него отстранялся.
Вымотанный, как будто из него высосали всю энергию, он прислонялся спиной к стенке. Смотрел на Вокса — партнера, который очень по-партнерски сидел перед ним на полу полуголый и так забавно держал руку на весу, ожидая момента для прикосновения. Вал даже усмехнулся. Как будто правда волнуется за него. Или за их совместный бизнес? Ведь у Вала так и не было ничего полностью своего — теперь все было их с Воксом. Усмешка медленно превратилась в кривую гримасу.
— Ты не расскажешь? — после затянувшейся тишины аккуратно подтолкнул Вокс. Посчитав, что момент пришел, он положил ладонь Валу на колено. Не встретил протеста, погладил его по крылу, которое мертвым покрывалом упало на пол.
— Ты знаешь. Ты все про меня знаешь.
Каждую его слабость, каждую скрытую царапину — Вокс видел все. Иногда Вал забывал, что должен теперь только нападать и подавлять, и подставлял по привычке спину для удара. Бей, бей, мы с тобой на равных. Но Вокс почему-то не бил.
— Да, знаю, что ты завтра будешь злиться. Из-за этого, — Вал невольно вздрогнул, когда пальцы легли рядом с кровоточащей царапиной. Он хотел снова прикрыться крылом, но сил не было. — Скажешь, что противно.
— Противно, — как кукла на механизме, бесцветно повторил он.
Эмоции тоже кто-то из него вытянул, хотя еще пару минут назад их было так много. Так много плохого — а сейчас ничего. Может, Вокс его гипнотизировал? Тогда Вал точно разобьет ему экран. Как-нибудь потом…
А сейчас завороженно следил за тем, как Вокс подносит руку к его плечу, потом тянет к себе. Обмякая у него на плече, Вал все ждал, в какой же момент Вокс начнет вести себя как Рикардо. Ведь каждый, кто его обнимает, рано или поздно напоминает о нем. Только он так его обнимал, гладил по спине и успокаивал, как маленького, а прижимал при этом настолько крепко, что сдавливало грудную клетку. Словно ребра хотел переломать, пока Вал отвлекался на те успокаивающие поглаживания.
Но Вокс его не трогал. Снова ждал. Давал Валу возможность самому решить, хочет его обнимать или нет. И Вал хотел. Как и всегда, он обхватывал Вокса всеми четырьмя руками, прислонялся вплотную и царапал его по спине. Мстил за то, что Вокс сейчас тут и видит его таким. А поцелуем в плечо за это же благодарил. Молча, ничего не обсуждая, но все понимая, они долго сидели вот так вплотную, как скульптура из музея, за которой стоит какая-нибудь слезливая история.
Они всегда так хватаются друг за друга — эти глупые печальные статуи. Как будто друг без друга попросту не справятся. Как будто все, что было до, уже становится неважно.