К вечеру того же дня на небе начали скапливаться тучи, грозившие разразиться дождём. Постепенно Трост терял краски, становясь серым и тусклым, но не безжизненным: нагретые за день каменные здания и сооружения ещё излучали тепло, птицы продолжали исполнять свои голосистые, радостные воспевания уходящему солнцу, дети резвились во дворах, гоняясь друг за другом и заливаясь смехом, а взрослые сновали по улицам, наслаждаясь прохладным ветерком, пришедшим на смену полному штилю.
Присцилла покинула общежитие с намерением прогуляться и раздобыть на рынке продуктов на те средства, что стала выделять Джозефу местная власть в качестве платы за работу в стремительно развивающейся медицинской отрасли. Сумма была небольшой, но достаточной для того, чтобы соответствовать уровню жизни среднестатистического элдийца в пределах стены Мария как минимум.
Будучи всецело довольной сложившимися обстоятельствами, марлийка беспечно порхала от одного прилавка к другому, тщательно выбирая овощи и мясо для рагу, которое задумала приготовить, дабы отметить назначение Джозефа на должность ассистента в одной из недавно открытых лабораторий. Благодаря тому, что Присцилла была одета в простое хлопковое платье, а в диалоге с торговцами говорила с едва уловимым акцентом, никто не заподозрил в ней пришельца с материка, — сие заключение воодушевляло её не меньше всего остального, отчего хотелось вести себя ещё более дружелюбно и открыто со случайными собеседниками.
Казалось, столь прекрасный вечер ничто не способно омрачить — даже если хлынет дождь, Присцилла с удовольствием встанет под него и, запрокинув голову, будет ловить ртом капли, — однако нашёлся субъект, заставивший её лучезарную улыбку, адресованную симпатичному булочнику, мгновенно погаснуть.
В высокой статной фигуре с пепельно-каштановыми волосами, выглядывающими из-под полей фетровой шляпы, она узнала того, кто теоретически здесь быть не мог. Он стоял на противоположной стороне улицы, что-то покупая. Её он как будто не замечал. Присцилла прищурилась и с минуту просто наблюдала за ним, раздумывая, как ей следует поступить.
— Девушка, вы не взяли сдачу, — заметил булочник, о существовании которого она успела позабыть.
Присцилла рассеянно моргнула и, повернувшись лицом к пареньку, вновь натянула на себя улыбку — правда, искренней та уже не была.
— Благодарю, — сказала она, забрав деньги, после чего покрепче ухватилась за ручку набитой продуктами корзины да твёрдой поступью пересекла улицу, оказавшись в непосредственной близости от Жана Кирштейна.
— Так-так, и почему же вместо несения службы лейтенант Разведкорпуса прохлаждается на гражданке?
— Присцилла? — удивился Жан, резко обернувшись. — Вот уж не думал, что встречу тебя здесь.
— Я тоже, — протянула она. — Ты не ответил на вопрос.
Видя предательски напряжённый взгляд девушки, цвет глаз которого при неярком освещении казался почти тёмным, напрочь лишённым зелени, Кирштейн в наигранно-подозрительной манере подметил:
— А ведь обычно я беру на себя роль заядлого скептика при наших встречах.
— Хм, и правда, — согласилась Присцилла, а после выдохнула и заговорила в куда более дружелюбном ключе: — Ты меня прости, но я так сильно опешила, увидев тебя, что… Чёрт, даже не знаю, о чём я в точности подумала. Честно говоря, мне хватило наглости на мгновение предположить, что ты ищешь встречи со мной, но поскольку это не так, я могу лишь продолжать гадать, каким обстоятельствам обязана за возможность вновь видеть тебя.
Уголок губ собеседника приподнялся в улыбке.
— Всё очень банально на самом деле: моей матери нездоровится, поэтому я был вынужден приехать; кроме меня у неё никого нет.
— О, вот как, — промолвила Присцилла. — Надеюсь, ничего серьёзного?
— К счастью, нет. Мама уже идёт на поправку, и пока она восстанавливается, я взял на себя все заботы по хозяйству.
— Бог мой, оказывается, ты не только один из лучших бойцов Разведкорпуса, а также верный своей первой безответной любви парень, но ещё чуткий и заботливый сын, — заключила девушка с нарочитым, но неподдельным изумлением. — Ты хоть представляешь, насколько высоко находишься по шкале идеальности?
— В прошлом я был тем ещё эгоистичным ублюдком, — усмехнулся Кирштейн. — Имел непомерно раздутое самомнение, совершал много ошибок, не застрахован от них и сейчас, так что нет во мне ничего идеального. Просто в определённые моменты моей жизни рядом всегда оказывались люди, способные убедить меня в том, что я иду по неправильному пути.
— Оу, ну знаешь, лично я считаю, что эти люди всего-навсего помогли тебе вытащить наружу того Жана, которым ты в действительности всегда и являлся.
Слова Присциллы польстили ему, и он не стал этого скрывать, расплывшись в несколько застенчивой улыбке.
— Может, так оно и есть.
— А что по этому поводу думает твоя боевая соратница? — невинно поинтересовалась собеседница, забавно играя бровями.
— Я не знаю, — замявшись, ответил он. — Даже если у неё и есть какие-то мысли на этот счёт, то вряд ли она когда-нибудь решит озвучить их вслух.
Внезапно на горизонте, осветив полнеба, вспыхнула молния, и прогремели тяжёлые раскаты грома, не позволившие Присцилле продолжить диалог. Жан сразу спохватился, заявив, что обязан проводить её, чему последняя несказанно обрадовалась, однако ради приличия всё же заставила себя вяло возразить.
— Кстати, а как прошли переговоры в порту? — как бы между прочим поинтересовалась девушка, пока они ускоренным шагом добирались до общежития. — Никаких проблем не возникло, надеюсь?
— Вопреки моим несколько пессимистичным ожиданиям, всё прошло хорошо, даже слишком, — заверил её Жан. — В противном случае я бы вряд ли сейчас прогуливался с тобой по улицам Троста.
Он недвусмысленно подмигнул ей, и последняя, залившись лёгким румянцем, вымолвила:
— И правда. Странно, что я не догадалась.
Спустя минут пять парочка уже стояла у нужного крыльца. Начал мелко накрапывать дождь, стало значительно темнее и холоднее. Жан, удерживающий в одной руке увесистую корзину своей спутницы, а на плече другой — небольшой холщовый мешок на лямках, замер в ожидании дальнейших действий Присциллы. Та в свою очередь забрала у него корзину, но прощаться не торопилась, лишь с игривым любопытством заглянула ему в глаза.
— Ну, будем стоять, пока не вымокнем насквозь, или зайдём внутрь? — предложила она после того, как выдержала приличную паузу. — Угощу тебя чаем. Как раз сегодня купила у одной старушки кое-какие травы; в сочетании с кипятком из них получается очень даже вкусный и полезный напиток.
— Вряд ли я смогу найти в себе силы для отказа от столь заманчивого предложения, — широко улыбнулся Жан, на что девушка довольно ухмыльнулась и направилась к входной двери, не заметив, как её новоиспечённый гость, чуть повернув голову вправо, подал определённый знак рукой.
— А вот и наша с Джозефом скромная обитель, — торжественно объявила Присцилла, когда они прошли по узкому коридору первого этажа и оказались внутри довольно миниатюрной комнаты, где помещались две односпальные кровати, отделённые друг от друга обшарпанной тумбочкой, такие же стол и табуретки в противоположной стороне и что-то отдалённо напоминающее то ли буфет, то ли комод. — Миленько, не правда ли?
— Правда, — согласился парень, пожалуй, излишне внимательно осматриваясь. — Здесь уютно.
— Толи ещё будет! Со временем я непременно доведу эту комнату до ума, ведь, кто знает, может, нам предстоит прожить здесь не один год, — затараторила собеседница, став к нему спиной да принявшись выкладывать содержимое корзины на стол. — По крайней мере, мне хочется верить, что для Парадиза всё сложится чуточку лучше, чем предрекается.
Слушая её, Жан снял шляпу и положил её на полку, служащую гардеробной.
— А разве ты не хотела бы вернуться на свою родину, ну, в том случае, если конфликт с внешним миром разрешится более-менее благополучно?
Девушка вдруг замерла, тогда как он, будто не замечая этого, присел на табуретку и сложил руки на груди.
— Я соврала тебе.
Светлые брови парня медленно поползли вверх.
— Соврала? О чём же именно?
— Впрочем, не только тебе, — задумчиво хмыкнула Присцилла и, повернувшись, опёрлась руками о край стола. — Моя легенда, она не совсем соответствует действительности…
Погружённую в полумрак комнату осветила вспышка молнии, и последовавший за ней раскатистый гром сотряс всё здание.
— Что ж, продолжай, — сказал Жан спокойно, но требовательно.
— Я не марлийка, — наконец, выдала она. — И элдийской крови во мне тоже нет. Материк большой, и помимо пресловутых марлийцев его населяют другие народы. Я родилась и выросла в одном маленьком прибрежном государстве, граничащим с Марли. К сожалению, экономически моя страна всегда зависела от них, ибо не могла похвастаться ни наличием ресурсов, ни развитой промышленностью. Всё, что у нас было, — это море с его дарами, достаточно тёплый климат и кое-какие полезные ископаемые, которые марлийцы беззастенчиво забирали. Они высасывали из моей родины все соки, практически ничего не давая взамен, и народ всей душой ненавидел этих ублюдков, но из года в год был вынужден мириться со своим незавидным положением, ведь тогда непременно услышал бы поступь проклятых гигантов.
Присцилла ненадолго замолчала, и по её отрешённому взгляду и сжатым губам Жан понял, что она предалась неприятным воспоминаниям.
— Мне не известно наверняка, что произошло, что конкретно Марли сочли весомым поводом для военного вторжения и полной оккупации, возможно, власть отказалась идти на очередные уступки, за что и поплатилась жизнями тысяч невинных мирных граждан… Так вот, однажды ночью — тогда мне было десять, кажется, — я проснулась от ужасного грохота. Сначала все подумали, что началось землетрясение, но нет, то были гиганты. Они падали прямо с неба, представляешь! — её рот скривился в какой-то полубезумной усмешке, и Жан невольно вообразил, какая, должно быть, кошмарная сюрреалистическая картина предстала перед глазами маленького беззащитного ребёнка. — В общем, я плохо помню, что было дальше: люди истошно кричали, куда-то бежали, надеясь спастись, и погибали, погибали, погибали… Растоптанные обычно умирали быстро, особо из них везучие — почти безболезненно, а вот те, кому предстояло оказаться съеденным, — зачастую мучительно, иногда долго. Но кому я это, собственно, рассказываю? Уж ты-то не понаслышке знаешь, каково это — оказаться на кровавом пиру этих гигантских тварей.
Сглотнув, Кирштейн коротко кивнул.
— Как ты спаслась?
— Чудом, — развела руками девушка. — Иного объяснения у меня нет. Правда, это самое чудо обошло стороной всех моих близких. Так что нет у меня никакой родины. Больше нет.
Крупные капли застучали по оконному стеклу, скатываясь прозрачными дорожками вниз. Обычно жизнерадостная Присцилла сейчас имела совершенно подавленный и пришибленный вид. При всём своём скептичном отношении Жан не сумел уловить в её мимике хотя бы намёк на фальшь, а потому поддался порыву жалости и сочувствия.
— То, что ты пережила, ужасно, — выдохнул он. — Очень жаль, что и тебе пришлось воочию узнать, насколько жестоким и бесчеловечным может быть правительство Марли. Но с учётом этих обстоятельств я совершенно не понимаю, как ты умудрилась попасть в ряды их армии.
— О, ну это долгая история, — протянула девушка, устало потерев пальцами переносицу.
— Ты можешь не вдаваться в подробности.
В ответ на обманчиво мягкий тон Жана Присцилла театрально приподняла брови и ухмыльнулась, сказав:
— Я опять словно на допросе.
— Ты затеяла этот откровенный разговор, — пожал плечами он, — так что, если тебе нечего скрывать, то и закончить его не помешает. Тем более, что я, как лейтенант Разведкорпуса, не могу оставить без внимания подобного рода информацию.
— Понимаю, — с деланной задумчивостью закивала та. — Но сейчас-то я говорю не с лейтенантом, а с другом, надеясь, что он сохранит мой секрет в тайне.
— Пока у меня нет причин не доверять тебе.
Некоторое время Присцилла сверлила его подозрительным прищуром, после чего втянула носом воздух да вперила в окно всё тот же отрешённый взор.
— Разумеется, я поклялась себе, что отомщу, — таки продолжила она. — Но проще сказать, чем сделать. Больше двух лет я скиталась в качестве никому не нужной беженки, побираясь, выживая. Маленькая победоносная война Марли привела мою страну к окончательному упадку. Обессиленный и отчаявшийся народ, казалось, попросту начал вымирать. Но мне повезло. Я оказалась среди своих единомышленников. Они считали, что врага нужно уничтожать изнутри, потому мне и было поручено «стать марлийкой». В общем, не без чужой помощи я раздобыла поддельные документы, пересекла границу и, дождавшись призывного возраста, вжилась в роль преданного марлийского солдата. А уже через каких-то полтора года меня отправили на Парадиз с разведывательной миссией, которая завершилась моим переходом на сторону элдийцев. Вот и всё.
— А Джозеф?
— Он находился на том же корабле, что и я. Причём он не солгал насчёт своей национальности: в нём действительно течёт как марлийская, так и элдийская кровь; наличие же последней определило его дальнейшую судьбу.
— Тяжело было находиться среди врагов? Выполнять их приказы?
Их взгляды встретились. В глазах Присциллы читалось лёгкое недоумение, однако она предпочла не спрашивать, к чему был задан этот каверзный вопрос.
— Поначалу да, было невыносимо. Но со временем негативные чувства как будто притупились, осталась лишь цель, ради достижения которой я была готова на всё.
— Ясно, — произнёс Жан, поднимаясь. — Я рад, что ты поделилась со мной своей сокровенной тайной, — он мягко опустил ладонь на плечо девушки в знак поддержки. — Можешь не волноваться, я сохраню её.
— Спасибо, — признательно улыбнулась она. — Сама не знаю, почему вдруг решила открыться тебе. Видимо, я испытывала острую нужду хотя бы раз выговориться, ведь даже Джозеф ничего не знает о моём истинном происхождении.
— Почему выбор пал на меня?
— Трудно сказать. Возможно, интуиция подсказывала мне, что тебе можно довериться. — Взгляд её сделался игривым. — Да и чего таить — слишком уж ты мне импонируешь; ничего не могу с собой поделать, так и тянет на всякие откровенности рядом с тобой.
— Умеешь ты вгонять меня в краску, — усмехнулся Жан, удивляясь, как же быстро меняется её настроение.
Девушка, едва касаясь, беззастенчиво провела своими тоненькими пальцами вдоль корпуса парня, очерчивая спрятанные под жилетом и рубашкой рельефные мышцы.
— Если бы ты позволил, — томно вздохнула она, с неохотой убирая руки, — я вызвала бы в тебе куда более внушительный спектр эмоций.
— Прости, но пока я не могу заставить себя… переключиться.
Эти слова были произнесены с толикой вины и сожаления, отчего Присцилла вмиг просияла.
— Хочешь сказать, что у меня есть шанс?
— Ну, пойми, я не хочу тебя зазря обнадёживать, — предупредил он. — Не так-то просто избавиться от старой привязанности, а я не хочу вынуждать тебя мириться с тем, что в моих мыслях продолжает жить другая.
— О, поверь, милый, я умею ждать, — заверила она, приподнимаясь на носочки да невесомо целуя уголок его губ. — Опасаюсь только, как бы моя соперница внезапно не прозрела.
Жан чуть подался навстречу, опалив тёплым дыханием её щёку.
— Не думаю, что это случится.
***
— Кажется, Присцилла проглотила наживку, — ответил Жан на немой вопрос Микасы, с которой встретился почти у самого дома его матери, — в целях конспирации они добирались туда разными путями.
На улице, уже погружённой в кромешный мрак ночи, сохранялась лёгкая морось, образуя туман, что окутывал и искажал формы зданий, прятал дорогу, приглушая и без того тусклый свет редких фонарей.
— Разумеется, в её случае быть откровенной совсем не значить быть опрометчивой… — продолжал полушёпотом говорить он, когда они вошли внутрь тёмной прихожей, думая, что хозяйка видит седьмой сон в спальне наверху, однако стоило Жану прикрыть за собой дверь, как из кухни показалась грузная женская фигура, держащая в руке зажжённую керосиновую лампу. — Мам, и почему ты до сих пор не спишь?
— Да вот решила вас дождаться, — несколько сконфуженно отозвалась она, услышав в голосе сына нотки недовольства. — Переживала, как бы не случилось с вами чего, время-то ведь позднее совсем, да и погода плохая…
— Мама, — сказал он раздражённо, — пора бы тебе уже, наконец, свыкнуться с мыслью, что я не ребёнок.
— Знаю, знаю, сынок, — залепетала женщина. — Но материнскому сердцу разве прикажешь? Оно у меня всегда за тебя болеть будет.
Она прижала руку к груди, и Жан сдался, выдохнув.
— Ладно, прости, мам, — извинился он за невольно проявленную грубость, целуя её в макушку. — Я всё понимаю.
Лицо женщины моментально приобрело одухотворённое выражение. Она хотела было что-то сказать, но, получше рассмотрев сначала Жана, а затем и скромно стоящую на пороге Микасу, в ужасе воскликнула:
— Да вы же оба промокли до нитки! А ну немедленно переоденьтесь и спускайтесь вниз, я приготовлю вам горячий чай, чтоб вы хорошенько согрелись.
Этот приказной родительский тон заставил Жана с Микасой улыбнуться.
— Слушаемся! — сказали они почти одновременно, исчезая в тени коридора.
Грея озябшие руки о горячую глиняную кружку, Микаса наблюдала, как госпожа Кирштейн выкладывала на тарелку ещё тёплое песочное печенье и булочки да ставила рядом неглубокую вазочку, доверху наполненную ягодным вареньем. Девушка с наслаждением вдохнула наполнивший кухню приятный сладковатый аромат, ещё сильнее будоража аппетит.
— Кушайте на здоровье, мои дорогие, — проговорила женщина, поправляя свой белый накрахмаленный передник. — А я пойду наверх, не буду вам мешать.
— Благодарю вас, госпожа Кирштейн, всё очень-очень вкусно, — сказала Микаса, опасаясь, что у неё не будет возможности сделать это позже. — И не волнуйтесь, мы всё за собой приберём.
— Хорошо, милая, — ласково улыбнулась та, и щёки Микасы зарделись, — в последний раз подобным обращением её баловала Карла, отчего в голову всякий раз закрадывалась абсурдная мысль о том, что она этого не заслужила. — Кухня в твоём распоряжении. Кстати, Жан, — вспомнила она, — над моей комнатой уже давненько протекает крыша. Надо бы починить.
— Хорошо, мам, я посмотрю, что можно сделать. Не сегодня, так завтра утром починю, — заверил её он, делая небольшой глоток из кружки.
— Спасибо, дорогой.
Прежде чем скрыться в дверном проёме, она многозначительно подмигнула Жану, но тот сделал вид, будто ничего не заметил.
Следующие несколько минут прошли в тишине. Обсуждать дело они не торопились, ибо не хотели допустить, чтобы госпожа Кирштейн подслушала их ненароком. Жан посчитал, что ей незачем знать, по какой причине он ни с того ни с сего заявился домой, да ещё и в компании напарницы, а потому уверил её, дескать, в качестве награды за блестяще выполненное задание они получили увольнительную на целую неделю, после которой им надлежало вернуться в штаб Разведкорпуса; Микасе же он якобы предложил для разнообразия сменить казарменную обстановку на более домашнюю, и — разумеется! — сделал это исключительно из дружеских побуждений.
Оба смаковали чай вприкуску с выпечкой, думая каждый о своём. Жан украдкой частенько поглядывал на девушку, но заговорил только тогда, когда она поймала его взгляд.
— Согрелась?
— Эм, да, кажется, согрелась.
— О чём-то задумалась?
— О многом.
Уклончивый ответ, но, судя по дрогнувшим в слабой улыбке губам, отнюдь не означающий, что она намерена оставить свои мысли при себе.
Жан глянул в окно: дождь полностью прекратился и даже тучи рассеялись, дав дорогу лунному свету; лишь неплотный туман продолжал неторопливо плыть по улицам.
— Не хочешь посмотреть на звёзды?
Микаса, едва не поперхнувшись остатками чая, изумлённо захлопала ресничками.
— На звёзды?
— Именно, — размеренно кивнул парень. — На крыше есть одно отличное местечко. В детстве я проводил там много времени: днём обычно рисовал, а ночью любовался созвездиями. В общем, соглашайся. Возьмём с собой пледы, чтобы не замёрзнуть. Я поделюсь своими мыслями насчёт Присциллы, да и выясним заодно, насколько сильно прохудилась крыша.
Микаса медлила. Она была бы не прочь прямо сейчас лечь в тёплую постель и крепко проспать до утра, но Кирштейн настолько жадно впился в её лицо настойчивым взглядом, ожидая исключительно положительного ответа, что отказать она попросту была не в силах.
— Ты не оставляешь мне выбора.
— Фух, а я уж думал, мне придётся злоупотребить своими должностными полномочиями, — хитро ухмыльнулся Жан, на что Микаса лукаво прищурилась.
— Наглеете, лейтенант.
— Ни в коем разе.
Когда организационные моменты были решены, парочка, наконец, выбралась наверх. Пока Жан оценивал степень серьёзности предстоящих ремонтных работ, Микаса обосновалась на стыке крыш. Закутавшись в плед, она взглянула на почти безоблачное ночное небо, густо усыпанное звёздами: они, такие холодные и недосягаемые, плясали весёлыми искрами в великолепной строгости луны, что заливала мягким светом мирно спящий город.
— Красиво, не правда ли? — сказал Жан, устраиваясь рядом. — Вот смотришь на них и волей-неволей признаёшь, насколько в действительности мы ничтожны. Ведь человеческая жизнь — всего лишь пшик, мгновение, а эти светящиеся мерзавцы имеют в запасе ни много ни мало — вечность.
— С этим не поспоришь, — усмехнулась девушка. — Жаль, что не все люди это осознают, ведь иначе они не стремились бы так усердно уничтожать друг друга посредством бессмысленных распрей и войн.
— К сожалению, человеческие амбиции всегда брали верх над разумом и гуманностью, и в ближайшем будущем вряд ли что-то изменится. Впрочем, реализуют эти самые амбиции обычно только те, кто наделён властью, остальные же — подавляющее большинство — утопают в невежестве, не замечая, что ими манипулируют.
— Ох, знал бы ты, как сильно мне порой не хочется с тобой соглашаться, — посетовала она.
Жан хмыкнул, приподняв уголки губ в улыбке.
— Но ты соглашаешься.
— К моему сожалению, ты обладаешь даром убеждения.
— Приму это за комплимент.
Они обменялись тёплыми взглядами и разорвали зрительный контакт только тогда, когда Микаса, смутившись, снова заговорила:
— Что в бутылке?
Кирштейн изобразил недоумение.
— Какой бутылке?
— Ты взял с собой запечатанную бутылку, и в ней явно не вода налита.
Девушка выразительно выгнула бровь, и Жан, помявшись для приличия, таки признался:
— Это всего лишь небольшая бутылочка яблочного вина. — Он достал её из холщовой сумки, что держал при себе, и продемонстрировал Микасе этикетку. — Оно совсем слабенькое, так что всерьёз опьянеть от него, думаю, невозможно. Но если ты не хочешь, могу предложить…
— Не надо, — мягко перебила она. — Вино вполне подойдёт.
— Что ж, отлично, — обрадовался Жан. — Правда, я забыл взять стаканы, так что пить придётся из горла, но, если нужно, я могу сбегать до кухни.
— В этом нет необходимости.
— В таком случае, — откупоривая пробку, сказал он, — думаю, я должен дать возможность даме первой опробовать сей напиток.
Жан манерно протянул девушке уже открытую бутылку, и та, хмыкнув, взяла её да сделала маленький глоток.
— Фу, кислятина, — поморщилась она, возвращая бутылку.
Усмехнувшись, парень спокойно отпил немного.
— Говори давай, что там с твоей Присциллой, — потребовала Микаса после нескольких минут молчания, потраченных на созерцание звёздного неба.
Кирштейн глянул на неё с изумлением, порываясь в юмористическом ключе спросить, зачем она использовала местоимение «твоей», но отчего-то сдержался. Он достаточно подробно рассказал, что именно Присцилла поведала о себе, и как внешне он к этому отнёсся.
Выслушав его, Микаса как-то неоднозначно фыркнула и сильнее закуталась в плед. Судя по всему, эта псевдо-марлийка с завидным усердием продолжала демонстрировать свою симпатию по отношению к нему, и ей бы стоило порадоваться этому, ведь её расположения они и добивались, тем не менее в груди уж больно неприятно кольнуло.
— Либо она водит тебя за нос, либо действительно не врёт, — сухо заключила девушка. — И что предпримем дальше?
— Полной уверенности в том, что она не солгала насчёт своего происхождения, у нас нет и не будет, ибо ничего из того, что могло бы подтвердить её слова, отыскать нам, скорее всего, не удастся. — Задумавшись, Жан снова пригубил бутылку. — Не знаю, возможно, моя паранойя в очередной раз разыгралась, но я вижу в Присцилле какую-то фальшь. С самого нашего знакомства я не могу отделаться от мысли, что она будто бы отыгрывает роль, притворяется, тщательно скрывая свои истинные цели.
— И какие у неё могут быть цели?
— У меня есть три варианта: первый — она продолжает работать на марлийцев, шпионя для них и совершая диверсии; второй — всё-таки ненавидит их, и поэтому сотрудничает с элдийцами; ну, и третий — ни одна из двух сторон её не интересует, то есть она желает равного поражения как Марли, так и Парадизу.
Микаса забрала у собеседника бутылку.
— Ха, любопытно, — сказала она, отпив уже три добрых глотка. — Осталось только выяснить, какой из этих вариантов является верным. Проще простого.
— Завтра я отправлю Конни в лабораторию, — продолжал Кирштейн, — может, ему удастся раздобыть компрометирующую информацию на Джозефа. Конни он не знает, так что не должен ничего заподозрить.
— Надеюсь, он не напортачит.
— Ты сомневаешься в способностях Конни? — с деланным возмущением покосился на неё Жан, на что та отрицательно замотала головой.
— Нет, что ты, я ничего такого не имела в виду. Просто я, по-видимому, ещё с кадетки привыкла переживать о том, как бы Эрен в очередной раз не облажался, выполняя то или иное поручение, поэтому и ляпнула на автомате первую возникшую мысль.
— Хм, ну, будь в кадетке номинация «Оплошность года», Эрен как минимум стал бы кандидатом на её получение, — пошутил Жан без всякой издёвки.
— О да, у него были бы все шансы на победу, — согласилась она, рассмеявшись, но очень скоро её смех из искреннего и беспечного превратился в натужной, а затем и вовсе стих; плечи девушки заметно поникли, взгляд сделался расфокусированным.
Прекрасно догадываясь, какие гнетущие мысли овладели ею, Кирштейн с минуту помолчал, раздумывая над тем, как бы отвлечь Микасу. Однако она решила позаботиться об этом сама, в один глоток осушив четверть содержимого бутылки.
— Вино хоть и слабенькое, но такими темпами, думаю, будет сложновато остаться в трезвом уме, — осторожно заметил он, и девушка обратила на него наигранно-сердитый взор.
— Присцилле с тобой можно напиваться, а мне нет?
Парень аж опешил от столь неожиданного выпада. Из-за выпитого у Микасы определённо начинало путаться сознание, иначе эта фраза не прозвучала бы с неприкрыто ревностными нотками.
— А ты намерена напиться?
— Раз уж представился случай, то почему бы, собственно, и нет? — развела руками она и, не дожидаясь ответа, демонстративно сделала ещё пару глотков. — В конце концов, должна же я хоть как-то расслабляться. Это внешне, может, и кажется, что у меня стальные нервы, на самом же деле я нахожусь всего в шаге от того, чтобы свихнуться от происходящего.
— У кого-то начал развязываться язык, — подметил Жан, усмехнувшись.
— И это, между прочим, твоя вина.
— Да я и не отрицаю.
Чуть покрасневшее лицо Микасы расплылось в какой-то коварной развязной улыбке, ранее совершенно ей не свойственной. Она вдруг потянулась к нему и, замерев в опасной близости от чужих губ, тяжело задышала. В затянувшейся тишине Жану чудилось, что его вмиг участившееся сердцебиение было предательски громким. Он взволнованно сглотнул, ожидая дальнейших действий девушки, но та лишь подняла глаза, и её осоловелый взгляд встретился с его, внимательным, немигающим.
— Как же быстро я пьянею, — выдохнула она с ироничной усмешкой и положила голову ему на плечо. — Прости, я просто… немножко не в себе сейчас.
— Да ничего страшного, — оставаясь неподвижным, отозвался Жан обманчиво спокойно.
Не иначе как пытаясь усмирить собственные эмоции, Микаса какое-то время продолжала потягивать вино, после чего передала Кирштейну более чем наполовину опустевшую бутылку.
— И как давно Конни с Сашей в курсе... сам знаешь о чём? — захотела прямо поинтересоваться она.
— Конни оказался гораздо проницательнее, чем я изначально предполагал. Так что да, достаточно давно.
Микаса хмыкнула.
— Очередное подтверждение, что недооценивать его нельзя.
— Согласен.
Выдерживая непродолжительную паузу, сопровождающуюся уютной тишиной спящего города, девушка крепче прижалась к Жану; он напрягся чуть сильнее, ибо теперь её мягкая макушка касалась его щеки. Сонно зевнув, она заговорила вновь:
— Я ведь не сказала самого главного: у тебя замечательная мама.
Кирштейн улыбнулся.
— Так и есть.
— Я завидую. — Почувствовав, как Жан чуть повернул лицо в немом вопросе, она пояснила: — Нет, правда. Ещё вчера я и не представляла, насколько истосковалась по чему-то столь обыденному и нормальному: по теплу домашнего очага, материнской ласке… Всего этого я лишилась так давно, что порой ловлю себя на мысли, а было ли это у меня вообще. Может, я всё выдумала, чтобы иметь силы морально справляться с нынешней жестокой и беспросветной реальностью? — из её груди вырвался судорожный вздох, а на глаза навернулись непрошенные слёзы, которые девушка быстро смахнула тыльной стороной ладони. — В общем, цени свою маму, и, если в недалёком будущем мы окажемся на поле боя, сделай всё для того, чтобы вернуться к ней живым. Ты ей нужен.
Позволив себе приобнять Микасу за плечи, Жан негромко произнёс:
— Не только я, но мы все должны вернуться. Чего бы нам это ни стоило.
— Да, — со слабой улыбкой протянула она. — Было бы неплохо.
Понимая, что Микаса начинает засыпать, Кирштейн удержал себя от желания уткнуться носом в её волосы и вдохнуть их аромат; вместо этого он тихонько сжал её плечо.
— Крыша — не самое удачное место для сна, так что идём, я провожу тебя до твоей спальни.
Микаса вымолвила лишь полусонное «угу» и последовала за Жаном, даже не думая возмутиться тем, что он всю дорогу придерживал её за руку. В захмелевшую голову разве что закрадывалась волнующая мысль, как много в этом прикосновении ощущается заботы и нежности, и как не хочется лишаться тепла, излучаемого его крепкой мозолистой ладонью. Но вскоре она оказалась в своей комнате, и Жан, пожелав ей спокойной ночи, исчез в глубине тёмного коридора. И Микасе бы стоило отправиться в царство Морфея, но вместо этого она присела на кровать и, тупо уставившись в одну точку, принялась копаться в своих хаотичных мыслях…
Жан тем временем спустился вниз, в кухню, где нашёл оставленный матерью кувшин с холодной водой. Поставив керосиновую лампу на тумбу и хорошенько ополоснув лицо, он взял полотенце и посмотрел на себя в небольшое овальное зеркало, висевшее на стене рядом. На физиономии так и застыла гримаса из смеси раздражения, злости и непонимания. Он криво усмехнулся и стал с каким-то ненормальным остервенением вытирать кожу. Микаса, эта глупая противоречивая девчонка, рано или поздно, но доведёт его до сумасшествия. Впрочем, разве он сам всячески не потворствует этому?..
Меньше двух суток назад она утверждала, что уз крепче дружеских у них быть не может, а сегодня едва не поцеловала его. И Жан был уверен, что, промедли она хотя бы ещё мгновение, и он бы первым увлёк её в этот спонтанный поцелуй, мечту о котором до сих пор лелеет, словно наивный мальчишка, только вступивший в Кадетский корпус. В тот момент казалось, что он бы всё отдал, лишь бы вновь ощутить вкус её нежных губ, тёплая улыбка на которых теперь расцветала чаще, чем когда-либо. Улыбка, адресованная ему… Но нет, не нужно торопить события, решил Жан. Всё-таки, когда на плечи давит тяжёлый груз ответственности за благополучие целого народа, излишне концентрироваться на проблемах личных взаимоотношений как минимум эгоистично и неправильно. Но и умирать, ни на йоту так и не познав обычного человеческого счастья, тоже как-то совершенно не хотелось.
С этими мрачными думами Жан добрался до своей комнаты, избавился от рубашки и брюк и, оставшись в одних кальсонах, рухнул в кровать, мечтая забыться сном без сновидений. Но нет. Вместо пустой темноты он снова увидел Марко, и снова тот предстал перед ним искалеченным трупом. На этот раз он ничего не говорил, лишь смотрел, смотрел то безучастно, то вдруг будто бы приободрялся, и можно было подумать, что его лишённый губ рот улыбается, а уцелевший глаз выражает глубокую печаль. Кирштейну хотелось рассмеяться невесёлым ироничным смехом. Неужели его будущее настолько незавидно, что даже мёртвые начинают ему сочувствовать? Он пытался проснуться в надежде избавиться от гнетущего тревожного чувства, что разрасталось в груди, до боли сдавливая сердце. Но тщетно. Навязчивый кошмар всё продолжался. Марко оставался таким же безмолвным и неподвижным, а его жуткий пристальный взгляд, казалось, проникал Жану прямо под кожу, вызывая противный зуд, выворачивая душу наизнанку. Необъяснимый страх обуревал его, постепенно доводя до исступления, и он прилагал все силы только для того, чтобы закричать, чтобы попросить Марко прекратить эти мучения, но вакуум, царивший здесь, поглощал любые звуки…
В конце концов, спустя целую вечность, Жан почувствовал, как кто-то дотронулся до его плеча. Словно вынырнув из толщи воды, он широко распахнул глаза и стал лихорадочно хватать ртом воздух.
— Мне больно, Жан, — послышалось как бы издалека, и он ещё затуманенным зрением всмотрелся в полумрак; каково же было его удивление, когда стало ясно, что разбудила его не мать. — Жан?
Микаса осторожно коснулась его руки, пальцы которой, как оказалось, всё это время с силой сжимали её запястье. Кирштейн моментально разжал их и сел, оторопело уставившись на незваную гостью.
— П-прости, я не хотел, — пролепетал он.
— Кошмар приснился?
— А, да… Кажется.
Жан устало потёр пальцами глаза у переносицы, безрезультатно пытаясь выбросить из головы яркое воспоминание об обезображенном лице погибшего друга, но вскоре отбросил эту затею и вновь сконцентрировался на девушке.
— Эм, а почему ты не спишь? Что-то случилось?
Тусклый лунный свет, падая на спину Микасы, очерчивал её силуэт, оставляя лицо в тени, тем не менее от внимательного взгляда парня не укрылось, как губы девушки дрогнули в какой-то странной нервной улыбке. Запоздалое же осознание того, что она была облачена в пусть и приличную, но сорочку, заставило его заметно напрячься.
— Я не знаю, — не менее странным тоном прошептала она, — может, и случилось…
Будучи озадаченным, Кирштейн хотел было задать уточняющий вопрос, но поняв, что Микаса принялась с застенчивым любопытством разглядывать его оголённый торс, умолк на первом слоге, едва не прикусив язык.
— Ты очень… симпатичный, — вдруг заявила девушка, из-за чего тут же смутилась, ибо не припоминала, чтобы ранее ей доводилось делать подобные комплименты, в адрес мужчин — уж точно. — И почему я этого не замечала?
Её холодные пальцы коснулись его взволнованно вздымающейся груди, затем опустились к напряжённому животу, ощупывая почти каждый сантиметр рельефных мышц.
Под натиском разбушевавшихся эмоций скорость рациональных мыслительных процессов значительно замедлилась, но Жан таки сумел совладать с собой и, мягко перехватив руку Микасы, заставил оную посмотреть ему в глаза.
— Кажется, ты здорово перебрала с вином, Микаса. Что на тебя нашло?
Предельно серьёзный тон не произвёл никакого эффекта. Его попросту проигнорировали. Без резких движений девушка «поменяла ролями» их ладони, и уже через секунду Жан обнаружил, что пробует на ощупь её левую грудь. Мягкую и упругую. В горле пересохло, и он нервно сглотнул.
— Я тоже волнуюсь, — томно выдохнула она, удерживая чужую ладонь обеими руками. — Чувствуешь, как гулко бьётся сердце?
О да, он чувствовал. И ещё как! Под сорочкой ничего не было. Возбуждение очередной приятной волной прошлось по всему его телу при мысли, до чего же сильно затвердели её соски. Жан определённо начинал терять самообладание.
— Микаса, я…
— Просто поцелуй меня.
Это прозвучало как приказ. Дерзко и вызывающе. На мгновение парень застыл в нерешительности, но затем переместил свою ладонь с груди девушки на её шею, запустив длинные пальцы в волосы на затылке. Он помедлил ещё немного, прежде чем притянул Микасу к себе и припал к губам оной своими. За неимением опыта девушка поначалу отвечала робко и неуверенно, но довольно быстро освоилась, и нежный поцелуй постепенно стал перерастать в более чувственный, глубокий, страстный…
У обоих перехватывало дыхание, голова кружилась от переизбытка чувств и эмоций, доселе никогда не испытанных. Возникшее сладостное томление внизу живота заставляло желать большего, и Микаса рывком села на Жана, словно оседлав, благодаря чему разгорячённые тела оказались в максимально тесном контакте. Языки партнёров продолжали практически беспрерывно переплетаться в жарких поцелуях; девушка то обнимала парня за шею, то зарывалась пальцами в его мягкие пепельные волосы, тогда как он, всё сильнее распаляясь, едва не рычал, крепко сжимая её стройные бёдра, стискивая талию, сминая грудь. Сорочка жутко мешала, и Жан задрал её, получив, наконец, доступ к обнажённой коже Микасы, которая задрожала и тихо застонала от усилившихся ощущений, ибо парень незамедлительно добрался до сосков, принявшись попеременно ласкать их.
Микаса таяла в его объятиях, а от поцелуев плыла в каком-то пьянящем, чувственном угаре. Ещё ни разу за всю свою жизнь она не ощущала себя желанной женщиной, тем более — любимой. Жан любил её, любил бескорыстно и преданно, отдавая всего себя, без остатка. Понимание этой очевидной истины будоражило сознание, вводило в экстаз, и её внутренний эгоист ликовал, упивался, жаждая всё новой и новой подпитки...
Девушке вдруг стало дурно, и, не сумев сдержать всхлип, она зажала рот ладонью. Не без колоссальных усилий, но Жан вернулся в реальность, прекратив совершать какие-либо манипуляции интимного характера. Взяв её лицо в свои ладони, он с искренней обеспокоенностью посмотрел ей в глаза, в уголках которых начали скапливаться слёзы.
— Что такое, милая?
Микаса замотала головой, надеясь, что ей удастся вымолвить, мол, всё в порядке, но вместо этого её нижняя губа мелко задрожала, а горячие слёзы уже свободно покатились по лицу.
— Как ты меня выносишь, Жан? — сдавленно прошептала она. — Я ведь просто ужасный человек.
Кирштейн совсем растерялся.
— Почему ты так говоришь?
— Как почему? Разве ты не видишь, я… Я же хотела нагло и цинично воспользоваться тобой, твоими чувствами, чтобы расслабиться, чтобы… почувствовать в конце концов, каково это — быть с мужчиной, которому я не безразлична.
От этого признания в груди у него неприятно похолодело. Лицо его приняло настороженное выражение; уголки губ опустились, брови нахмурились.
— Ты разочарован, — констатировала она, криво усмехнувшись, на что он молча опустил руки и отвёл взгляд, красноречиво давая понять, что лучше бы ей отстраниться.
Девушка кивнула и, одёрнув сорочку, села чуть поодаль у стены. Жан повернулся к ней спиной, опустив ноги на пол, да с мрачным и безучастным видом уставился в сторону окна. Последовала затяжная гнетущая пауза. Он ничего не предпринимал, и Микасе, сгорающей от стыда и вины, ничего не оставалось, кроме как продолжить говорить заметно осипшим голосом:
— С тех пор как погибли мои родители, смысл моей жизни свёлся к одному единственному человеку. Эрен стал для меня всем. Поэтому я всегда следовала за ним, словно тень: всячески оберегала его, никогда не перечила ему… Постепенно моё стремление быть рядом превратилось в одержимость — только сейчас я начинаю это осознавать. — С её губ сорвался нервный истерический смешок. — Он почти всегда пренебрегал мной, а я этого не замечала, а точнее не хотела замечать. Я внушала себе, что его показное безразличие — это всего лишь способ заставить меня перестать излишне опекать его, что на самом деле он дорожит мной не меньше, чем я им. И вот теперь он исчез… — Она замолчала, силясь подавить горькие слёзы обиды. — Но знаешь, что самое страшное? Я уже не удивлюсь, если ты окажешься прав насчёт него. Если он действительно воспользуется нами в своих целях, воспользуется мной… Ведь иначе зачем ему нужно было так поступать?
Жан снова никак не прокомментировал её слова, лишь хмыкнул, но так, что невозможно было понять, какой эмоциональный окрас несло в себе это «хм». Микаса приподнялась на колени и неуверенно коснулась ладонями его спины. Парень вздрогнул, но не более, и тогда девушка крепко обняла его за шею.
— Меня душит эта ненормальная привязанность, Жан, — промолвила она, невесомо касаясь губами его виска, — но я не могу избавиться от неё. Это не просто, если не невозможно. В этом и заключается моё несправедливое отношение к тебе. Пойми, с тобой мне хорошо, спокойно, поэтому я так отчаянно цепляюсь за тебя, ибо перестаю чувствовать себя одинокой и ненужной. Однако это не отменяет того факта, что Эрен продолжает занимать слишком много места в моём сердце. Я эгоистка, Жан. Подлая, лживая и жалкая. Я жажду твоей любви, но не заслуживаю её, поскольку использую лишь для утешения собственного самолюбия, некогда растоптанного Эреном…
Чем дольше Микаса говорила, тем сильнее Жан сжимал руки в кулаки, пытаясь совладать с собой. Было бы бессмысленно выплёскивать сейчас злость, захлестнувшую его, поэтому, желая прекратить, наконец, этот нелепый фарс, он сдержанным и непререкаемым тоном произнёс:
— Иди к себе, Микаса. Задание пока никто не отменял, так что выспаться нам не помешает.
— Да, конечно, — удивлённо, но послушно отозвалась она и, ни секунды не мешкая, слезла с кровати да покинула комнату, напоследок зачем-то ляпнув: — Спокойной ночи, Жан.
Было крайне трудно не воспринять сие неуместное пожелание как издёвку.