Переплавка

Жуя предложенную булочку, Се Лянь не мог не замечать чужого взгляда. Стоило ему проголодаться, оглянуться, привычно ища нечто, способное заглушить резь в желудке — и перед ним оказывалась булочка, фрукты, рыба; что-то съедобное, вкусное, что-то, что без сомнений переварится и не оставит боль после себя. Есть было — одно удовольствие.

Се Лянь вспоминает, как впервые не мог подняться из-за голода. Валялся в грязи посреди поля, наблюдая за вылезшими после дождя червями. Он не помнил, сколько не ел — дни слились в непрерывную агонию: головокружение, холод, слабость, становящаяся лишь сильнее с каждым шагом. Зато помнил свои мысли в тот момент. Сожаление, что сошёл с дороги и потерялся. Что не направился к лесу, где могли быть съедобные травы, ягоды, грибы. Что решил срезать через пустошь.

Посреди этой пустоши он и упал, уже неспособный встать. Омытый дождём, а затем ещё одним, и следующим за ним, Се Лянь наблюдал за червями. Гордость внутри него, меч и опора, призывала подняться. Голод шептал — пища перед тобой. Копошится, доверчиво показавшись в земле, ставшей грязью из-за влаги. Голод шептал — какая разница, что именно есть?

И с каждой секундой меч гордости, и без того испещрённый щербинами и трещинами, терял очередной осколок. Он почти слышал голоса, что спорили внутри него.

Ещё одна капля дождя по виску — «съешь».

Червь, завязавшийся было узлом, распрямляется, извивается — «встань».

Рука дрожит, подтягиваясь к лицу — «только сделай что-нибудь с этим, прошу».

...Упирается в грязь. Прямо под ладонь попадает червяк, и Се Лянь тратит силы на то, чтобы передвинуть её.

На этом силы и кончаются. Он тяжело дышит — забитый не то льющейся с неба водой, не то слизью нос хлюпает при каждом вдохе. Пальцы еле шевелятся. «Встань» растворяется в его измученном разуме, похожее на сон — неужели он когда-то действительно мог встать? «Съешь» маячит словно яблоко, к которому нужно просто протянуть руку. Словно костёр, готовый согреть давно онемевшие до бесчувственности руки и ноги.

Меч гордости обтёсывается ветром. Затем снова дождём — это идёт время, или же дожди в этих местах настолько часты?..

Клинок ломается с отвратительным звуком пережимаемого зубами червя.

Редкие осколки со временем стираются в песок, и он собственноручно развеивает их по ветру. Смеётся, воспринимая это как должное. «Что же ещё остается — после всего, что ты сделал?!» — шепчет ему совесть.

«Это», — отвечают руки Хуа Чэна с каждой маньтоу, с каждой ложкой едва солёной каши возвращающие песчинки, копящиеся внутри медленно и неохотно.

«Это», — отвечает чужой взгляд, заставляющий сердце биться сильнее, жарче. Заставляющий его стать печью, в которой песок и прах сплавляются, становясь единым металлическим пластом.

«Это», — отвечают чужие губы, касающиеся бережно, едва сминая кожу запястья, а затем добирающиеся до губ — ещё благоговейнее. Заставляющие сладко выдыхать, ощущая, как горн внутри отдаётся жаром на щеках и теплом в ладонях.

«Это», — отвечают чужие пальцы, от которых весь он — податливый металл.

Хуа Чэн своей любовью придаёт ему форму столь совершенную, что Се Лянь позволяет себе верить: именно она — истинная. Видя, с каким восхищённым видом Хуа Чэн отводит прядь с его лица, Се Лянь верит ему, верит, что чужие глаза любуются чем-то, что действительно достойно восхищения. Он ловит чужую ладонь и прижимается к ней щекой, чтобы оставить на своей разгорячённой коже-металле самое прекрасное. След мастера, отпечаток ладони, ощущение от которого сотрётся при следующем же поцелуе, но который можно ставить снова и снова.

Потому что именно из-за бережности чужих рук Се Лянь снова способен встать с земли, скользящей под ладонями, подняться с колен, вынимая погрязший в почве меч, и зашагать вперёд.