Госпожа Эванкхелл предупреждала, что однажды он не выдержит происходящего с ним и впервые сорвётся. Госпожа Эванкхелл предупреждала его не делать глупостей. Госпожа Эванкхелл говорила, что стоит делать тогда, когда понимаешь, что не справляешься.
Но все слова вылетают из его головы, когда тоска и паника раздирают сердце, а сам он не снимает привычной улыбки, кивая на предложение сходить на ежегодный фестиваль на новом Этаже. Агеро, на удивление, идёт со всеми, отчего сбежать в один из незаметных закоулков становится ощутимо сложнее. Почему-то друг, это слово отдаётся болезненным звоном в ушах, не сводит с него глаз после воссоединения.
Он тоже собирается развеяться. Только сейчас он просто не может радоваться со всеми. Не может улыбаться и смеяться от очередной смешной шутки, не может наслаждаться вкусом цветного мороженого, не может тихо вздыхать из-за липкости сладкой ваты, что потом долго приходится оттирать салфетками.
Он не может расслабиться. Он улыбается, и порой щёки чуть не сводит из-за лживости показываемых эмоций. Он не в порядке, разумеется, он не в порядке. Его Учитель всё ещё в плену, Каллабан жив, а последняя битва, в разы менее масштабная, чем предстоящая, оставила его опустошённым. Слишком много всего смешалось – Яма, его братья, старейшины FUG, непонятные истории и ещё более непонятные новые силы и союзники.
Он устал.
Он всегда заказывал чай или сок на регулярных встречах с Хва Рьюн и Чжином Соном. Учитель упоминал, что алкоголь плохо пить на голодный желудок. Учитель заказывал что-то очень крепкое и золотистое в маленьком стаканчике. Учитель словно смягчался от алкоголя, расслаблялся. Учитель… как же он надеется, что тот сделает так ещё раз, ещё много-много раз.
Маленький переулок, в котором он пережидает пару минут, словно бы случайно потерявшись в толпе, сменяется неспешным потоком прохожих. Пару раз он оборачивается, замечая макушки друзей, но искать его пока никто не собирается. Все слишком заняты непонятным спором – Рак чуть не прыгает, словно пытаясь что-то доказать. Баам улыбается чуть шире. Тут всё хорошо.
Дойдя до примеченной раньше стойки с алкоголем, он заказывает то же, что пил когда-то Учитель. А что ещё, как не это?
Первой порцией он давится, кашляя и ловя удивлённо-сочувственный взгляд бармена из племени Да-Ан.
Вторая вынуждает его поморщиться, отбрасывая опостылевшую улыбку.
От третьей у него начинают трястись руки.
После четвёртой он ощущает влагу на щеках.
Пятая заставляет рыдать чуть ли не в голос, сжимая кулаки до боли.
Бармен, видимо, привычный, не прерывает. В Башне многие теряли близких.
Но он ещё не потерял. Он ещё может что-то изменить и потому вынужден пытаться снова и снова, выжимая себя до последней капли в каждой попытке.
И поэтому он заказывает шестую.
* * *
Агеро отвлекается на одну, на одну чёртову минуту! Спор с тупым крокодилом заставляет его забыть о настораживающем поведении Баама, забыть о знакомой «Я в порядке!» улыбке и упустить этот магнит неприятностей из поля зрения. Он отвлёкся на одну минуту, а Баам уже куда-то пропал!
И без того беспокойное сердце противно ноет, чуя, что всё далеко не в порядке.
Его собственная пропажа остаётся без внимания. Впрочем, даже если кто-то и заметит, то лишь порадуется.
Важнее найти Баама.
* * *
Баам, лежащий на светоче, тихо посапывает, сжимая край его одежды в руках, как если бы ему нужно было сжимать хоть что-то.
«Я должен был понять, – думает он, стукая себя по лбу. Улицы за пределом фестиваля пустынны, отчего звук слышится особенно отчётливо. – Словно он в первый раз пытается нести всё на себе…». Ведь из-за беспокойства за Баама и пошёл на этот проклятый фестиваль, а всё равно – упустил, недосмотрел…
Хватка на рукаве внезапно становится крепче. Баам тянет его на себя со всей силы, вырывая невнятное восклицание и восклицая сам:
– Вы воскресли!
Агеро хочет сказать, что, вообще-то, уже довольно давно, но Баам не даёт – опасно заваливается, грозя навернуться со светоча, чтобы схватить его второй рукой. Кажется, затем он бормочет что-то про Учителя и спасения, но быстро прерывается, утыкаясь ему в рёбра.
Не успевает Агеро перевести дыхание, когда бормотание продолжается. Голос звучит уже не так болезненно панически, но всё равно отдаёт несдерживаемой болью, когда Баам открывает рот после пары секунд тишины:
– Пожалуйста, господин Кун. – Голос немного дрожит. – Пожалуйста, с вами… с вами легче. Всегда было. Вы… Вы ведь поможете?
Чужой расфокусированный взгляд упирается в него. Он кивает, не особо задумываясь:
– Да. Разумеется, Баам, только протрезвей немного – драться неудобно будет.
От его слов Баам задумывается.
Одна рука устраивается на чужих плечах, предотвращая неминуемое, казалось бы, падение. Продолжить путь в непривычном положении оказывается сложнее, чем ему казалось, потому он аккуратно меняет наклон светоча, заставляя Баама соскользнуть обратно к середине. Его рукав тот так и не отпустил. Агеро бормочет вполголоса, убеждая больше интонациями, чем словами:
– Вот же я, живой, никуда не ухожу, нет нужды держать.
Баам открывает рот.
– Протрезветь… Я пьян?! – Неужели именно над этим он думал добрых полминуты?! – Жалко… От меня перегаром, наверно, пахнет. А я хотел вас поцеловать.
«Поцеловать?!»
Агеро застывает.
Баам шепчет ещё более печально, чем раньше:
– А я обещал… обещал себе, что скажу… что поцелую, когда… видимо, придётся и сейчас не…
Баам утыкается ему в грудь, отпуская рукава, чтобы обнять.
«Интересно, чьё сердце бьётся так быстро?», – мелькает в потрясённой голове Агеро. Мимолётом он радуется, что на улицах никого нет, чтобы их увидеть. Но, оглянувшись, он всё равно сворачивает к более безлюдному месту. По закону подлости случайный прохожий выскочит в самый неудачный момент, потому лучше перестраховаться.
Баама подобные мелочи совсем не заботят – с сожалеющим пыхтением тот гладит рубашку у него на спине, трётся щекой. Взгляд направлен в сторону, глаза блестящие и смущённые, но…
– Вы приятно пахнете. Так хорошо…
Видимо, недостаточно для того, чтобы застыть неловкой статуей. Баам снова трётся щекой, отчего волны мурашек расходятся по телу. Нет, Агеро, конечно, хотел прикоснуться к Бааму, но, во-первых, не так, во-вторых, не так много за раз.
Ему бы сейчас успокоиться, вернуть лицу хоть какую-то невозмутимость, перестать паниковать – снова рядом с Баамом все планы улетают в мусорку. Ни капли контроля, ни капли привычного «Всё идёт по моему плану», а Баам лишь прижимается крепче, словно не замечая реакции.
От вдоха руки врезаются в его рёбра, сердцебиение нарастает, кажется, его слышит вся округа. Баам точно слышит – шмыгает носом, всхлипывает счастливо, говорит дрожа:
– Бьётся…
«Ещё слово, и может перестать». Агеро ещё не отошёл от намерения Баама его поцеловать, не успокоил фантазию и не осадил поднявшую было голову надежду, ему нужна хотя бы минута, чтобы напомнить себе, что друг пьян и может совсем не иметь это в виду. Определённо, так и есть.
Баам отстраняется лишь для того, чтобы погрозить:
– Не смей больше останавливаться! Вот и продолжай!
Баам улыбается, быть может от замершей у его головы руки, что дёрнулась, и подалась навстречу. Агеро подмечает влажную от пота макушку, пока короткие волосы скользят под его пальцами от попытки Баама совсем по-кошачьи потереться о ладонь. Улыбающийся глаз открывается, устремляясь прямо в середину того хаоса, которым Агеро являлся.
– Вы совсем красный! – смеётся Баам.
Агеро уже не помнит, когда Баам в последний раз так смеялся.
Глаза блестят, на лице безмятежный восторг. Безмятежный настолько, что таким он был лишь при их первой встрече. Безмятежный настолько, что приходится подавить мысль о том, чтобы попробовать напоить Баама самому.
* * *
У пустого номера, когда оказывается, что они вернулись первыми, Баам просыпается во второй раз. Весь путь тот спал, даже не думая ослаблять хватку, и тихая мелодия, что играла на фестивале, безмятежным мурлыканием сопровождала их.
Сейчас Агеро в очередной раз пытается расцепить чужие руки. Он пытался и на подходе к гостинице, и у входа, и у двери, но всё безуспешно. Последняя попытка – когда пытается уложить Баама на кровать в его комнате.
Возмущённое бормотание и усилившееся давление на рёбра, что готовы сломаться под таким напором, снова показывают ему, насколько тщетны его старания.
Когда спина Баама касается кровати, тот открывает глаза. Намного осмысленнее, чем раньше. Сейчас он явно помнит всё, что с ними происходило за последние месяцы, года. И дорогу в том числе.
Но до конца не протрезвел. Иначе почему до сих пор висит на Агеро коалой, заставляя упираться в кровать? Благо, хватка начинает слабеть. Маленький праздник заканчивается, можно насладиться последними секундами, вдохнуть знакомый запах напоследок – когда ещё выдастся возможность побыть так близко?
Агеро мимолётно представляет, какого было бы обнимать Баама каждый день, но лишь мысленно качает головой – нет, разумеется, этого не будет, лучше и не надеяться. У Баама есть люди намного важнее его. Рахиль, Юри, его Учитель, из-за которого он готов убить Каллабана. Возможно, Андросси. Верно, кто ещё может стать парой блистательному герою, как ни спасённая принцесса?
Руки, медленно расслаблявшиеся у него на боках, внезапно с убийственной точностью хватают его, отработанно давят, заставляя перекувыркнуться. Мир перемешивается, и чужое лицо оказывается опасно близко. Агеро задерживает дыхание.
Баам тычется мокрыми губами ему в щёку.
– Так… ведь не неприятно?
Агеро автоматически кивает и сглатывает, ощущая, как чужое тело расслабляется, прижимая его к кровати. Баам засыпает, приютившись у него на плече, всё ещё цепляясь за и без того помятую одежду.
«Баам и не вспомнит», – думает Агеро с болезненным, слабым сожалением.
Агеро долго не может заснуть – слишком жарко. Обратная его быту проблема. Раньше – сколько бы одеял ни использовал, всегда лишь едва тёплый под ними. А сейчас… спящий Баам как печка. Возможно, потому что пьяный. Возможно, потому что лежит вот так – отдавливая половину тела, щекоча дыханием шею.
Рука кажется неподъёмной, когда он тянется прикоснуться к пылающей щеке.
* * *
Первое, что делает Баам, проснувшись в одной постели с Агеро и похмельем, тянется к груди – проверить, есть ли на нём, на них, одежда.
Помятая, но есть.
Панического вопроса «Что же я наделал вчера?!» она не снимает.
Как и не отменяет румянца, густой краской захватившего его лицо раньше, чем сам он успел осознать. Ему показалось, или когда он просыпался, то его рука была под чужой одеждой?
Агеро открывает глаза.
Времени на раздумья не остаётся.
– Я… сделал вчера что-нибудь?! Что-то… что вы… сочли бы неприемлемым или…
Чужая неподвижность настораживает, и Баам замолкает. Когда Агеро заговаривает, то его голос пропитан какой-то странной эмоцией:
– Самое большее, что ты сделал – поцеловал меня.
Баам ощущает, как штормом в нём бушуют паника и смущение. Фразы несутся наперегонки: «Неужели я и правда это сделал?! Как стыдно… – выстрел взглядом в Агеро, он надеется, что незаметный, – А он? Ему понравилось?». Чужое лицо не меняется. Баам утыкается в подушку. «Как жаль, что я этого не запомнил».
А потом Агеро добавляет:
– В щёку.
Кажется, он его сейчас ударит.
* * *
Успокоившись, Баам послушно плетётся в ванну, продолжая слушать напоминания до самой двери. Выходит он из неё не в пример бодрее, с влажными у лба и шеи волосами – умывался, чтобы сбить смущение. Задержался, чтобы решиться на ответную наглость, плескал в лицо, когда не мог понять, что именно стояло за той долгой паузой перед «В щёку». Глупости думал.
Но даже глупости стоят шанса, чтобы их попробовать.
Подходит к кровати он, кусая губы.
– А можно…?
Агеро так и лежит, даже не думая вставать. Лицо всё такое же непроницаемое. Глаза неспешно подмечают и взгляд на губы, и то, как Баам прикусывает свои, и то, как он переминается, не решаясь сдвинуться с места, пока не услышит ответ. Непонятно, что думает. Непонятно, что планирует. Даже похлопывание по простыни рядом не обнадёживает. Сядет-то он сядет, но… что дальше?
Баам садится. Он не узнает, если не попробует, верно?
Словно мурена из засады Агеро подрывается, за плечи опрокидывая его, заставляя опереться рядом со своей головой, притягивая ближе, вопреки напрягшимся рукам. Баам не успевает вдохнуть, когда чужое лицо теряет непроницаемость, оставляя то странное, что слышалось в голосе раньше, что читалось во взгляде.
Баам – один огромный клубок смятения, которое лишь подкрашивается смущением от ощущения пальцев, зарывшихся в его волосы. А уж когда Агеро, наконец, отвечает…
– Вот так, – поворачивает он его голову. – Теперь целуй.
Сердце замирает.
«Можно? Правда-правда можно?»
Он подаётся вперёд. Его встречают приоткрытые, расслабленные губы. Несколько секунд Баам прижимается к ним, ощущая гигиеническую помаду, словно только-только нанесённую, ощущая глубокое, размеренное дыхание Агеро. Ощущая лёгкое ответное движение, когда он неверяще напрягает губы, просто чтобы ощутить чужие, чтобы убедиться, что ему не кажется.
Сердце бьётся как бешеное, когда он отстраняется, всё ещё глядя на чужие губы.
– Исполнил обещание? – Баам не успевает понадеяться, когда Агеро снова заговаривает.
Разгоревшееся уже сердце трескается, вышибая холодный пот. Он даже не спрашивает, откуда Агеро знает об обещании. Лишь медленно кивает. Взгляд вежливо соскальзывает с ещё поблёскивающих губ на не такие откровенные плечи.
– А теперь, – зачем-то его голову снова тянут вниз, – целуй не в счёт обещания.
Только почему-то целует уже сам Агеро.
И Бааму становится совсем не до переживаний. Когда, зачем отвлекаться на такие мелочи, если можно просто…
Баам совсем не умеет целоваться, но отвечает изо всех своих возможностей, боясь, что и в этот раз, стоит ему отстраниться, и Агеро скажет ещё что-то, от чего всё внутри смёрзнется в один маленьким ком.
Но Агеро не отстраняется.
К завтраку они безбожно опаздывают.