Неизбежное

В общепринятом понимании существует пять стадий принятия неизбежного.

Стадия 1. Отрицание

У Сережи растрепанные длинные волосы. Они рыжие и лезут на глаза, мешаются, и учительница всех остальных ругает за то, что на уроках они пишут носом, а Сережу – за то, что волосами. Все остальные смеются. Разумовский глядит исподлобья и молчит.

Он ни за что не позволяет состричь волосы. Впадает в истерики, кричит и размахивает руками. Нельзя состригать. Нельзя и всё тут. Птица говорит, что длинные волосы – защита, что они помогают скрываться, что за ними не видно лица, и никто его не тронет. Одноклассники гогочут и обзывают девчонкой. Сереже плевать. Одноклассники ему никто, а Птица – друг, и он будет слушать друга.

Птица, по правде говоря, единственный друг, но больше Сереже и не надо. Какой-то новенький появился в группе неделю назад, всё это время ошивался где-то рядом и сопел, а потом в один день вдруг пошёл на Сережу как танк и выпалил:

– Давай дружить?

Птица рассмеялся, а Сережа просто посмотрел на мальчишку из-под рыжих косм и буркнул:

– Нет.

Новенький нахмурился, развернулся и убежал. Птица фыркнул:

«Тебе не нужны больше друзья. Я твой лучший друг».

Сережа коротко кивнул и опустил голову.

Стадия 2. Гнев

Буквально через несколько дней после этого Птица пропадает. Его нет нигде, и воспитатели его не видели, а у ребят Сережа спрашивать не хочет. Опять будут смеяться над ним и называть малолеткой. Надоело.

Он сидит во дворе после завтрака, под раскидистым деревом у самого забора, и наматывает сопли на кулак. Всё равно, если кто-то увидит. Какая разница – с ним и так никто не дружит. А воспитатели и подавно не горят желанием его успокаивать. Птица говорил, что взрослым нельзя доверять. Сережа доверял только ему, другу, а теперь его нет. Он чувствует, как губы предательски дрожат.

А в следующую секунду – как в спину прилетает мяч. Весь воздух вылетает из легких, Разумовский судорожно хватает его ртом, кашляет и оборачивается. Грязный футбольный мяч катится в сторону, а к нему бежит этот, новенький. Догоняет мяч, хватает, а потом застывает и смотрит на Серёжу. Лицо у мальчишки перепачкано в пыли. Он топчется на месте со своим мячом, а потом неуверенно делает шаг вперед.

– Больно, что ли? – неловко бурчит он. Сережа качает головой и отворачивается. Спина неприятно ноет после удара. Новенький не отступает. – А чего ревешь тогда?

Разумовский шумно дышит через нос и пытается напрячь глаза, чтобы слезы опять не полились. Он ненавидит плакать. Птица говорил, что плачут только девчонки, а он не девчонка.

– Эй, – мяч падает рядом на землю, разбрызгивая вокруг себя пыль, а новенький трясет его за плечо. – Чего ты сопли распустил, как девчонка? Обидел тебя кто?

Сережа упрямо мотает лохматой головой. Чего прицепился?

– Слушай, пошли с нами в футбол, мне как раз напарник нужен, я там один отдуваюсь против Витька с Димоном. Нет? Да ну тебя. Ревешь из-за ерунды какой-то.

Он берет с земли мяч.

– Это не ерунда, – сквозь зубы давит Сережа.

Никто не смеет говорить, что лучший друг – это ерунда.

– А чего тогда? – стоит над ним с мячом. Эти двое – Витька и Димон, местные неудачники – кричат: «Олег!», – и новенький орёт в ответ: «Тайм-аут! Я сейчас!» и снова смотрит на Сережу. – Ну, ты скажешь мне или так и будешь тут реветь?

Сережа испускает шаткий вздох. Дело с ним иметь не хочется (ни с кем, по правде говоря), но проще сказать, чтобы он отстал. Так что он собирается с силами и говорит быстро-быстро, чтобы не думать о смысле сказанных слов и не разреветься опять:

– Птица потерялся.

Новенький молчит секунду, а потом глупо фыркает:

– Чего? Какая ещё птица?

Сережа поднимает на него злые глаза.

– Птица – это он. Мой лучший друг.

Пыльное лицо мальчишки принимает задумчивое выражение. Через пару секунд до него доходит.

– Игрушка твоя, что ли? С которой ты постоянно таскаешься?

Умный больно. Всего неделю здесь – с хвостиком – а уже как будто всё про всех знает.

– Он не игрушка, – шипит Сережа и сердито ковыряет пальцем землю.

Новенький молчит, переминаясь с ноги на ногу, а потом ударяет мячом о землю и говорит:

– Странный ты.

Он пинает мяч носком кроссовка и, больше ничего не говоря, убегает к неудачникам.

***

– Эй! Пс! Разумовский! – окликает его кто-то тем же вечером. Ужин подходит к концу, но большинство ребят ещё сидят за столами и месят в кашу остатки порций, пока воспитательница не видит. Сережа, в которого насильно запихнули половину котлеты и пару ложек макарон и отпустили, сидит в игровой. Еда сегодня не лезет.

Он оборачивается и видит новенького. На лице у того расплылась улыбка. Сережа вздыхает.

– Чего тебе?

– Идем со мной, покажу чего.

Сережа хмурит брови, и новенький нетерпеливо машет рукой, за собой приглашает:

– Да пошли, ну, что ты упрямый-то такой.

Идти с ним? Или не идти? Верить?

Птица бы помог. Он бы сказал, как правильно.

Ладно. Терять-то всё равно нечего. Сережа хмурится, встает и, заламывая пальцы, подходит к новенькому. Тот заговорщически улыбается.

Они крадучись идут в спальню, будто там – самая большая тайна на свете. Сережа не понимает, чего этот из себя строит, но всё же идёт следом к его кровати. В спальне пока тихо и спокойно, свежо. Они одни.

– Ну? – спрашивает Сережа, складывая руки на груди.

– Ты только никому, – предупреждает новенький и расплывается в улыбке, откидывая с постели покрывало. – Не это искал?

Рядом с его подушкой, на мятом одеяле лежит Птица. Весь порванный, тут и там лезет наполнитель, одно крыло оторвано и валяется рядом, нет одного глаза.

Сереже нечем дышать.

– Узнаешь? Мне Витька сказал, что Влад со своей компашкой его забрали, хотели…

Прямо в челюсть ему прилетает Сережин кулак.

Стадия 3. Торг

У новенького синяк на челюсти и под глазом. У Сережи кровь на губе и сбиты костяшки. Они сидят рядом на кушетке в медпункте, молчат и виновато смотрят в пол. Воспитательница ушла укладывать остальных, но пообещала потом вернуться и разобраться с ними. А пока что разбирается медсестра.

Она мажет синяки новенького вонючей мазью. Тот морщится и уворачивается. Сережу передергивает от мысли о том, что и его будут этой гадостью мазать.

– Спокойно сиди, Волков! – прикрикивает в конце концов медсестра. – Как драться, так мы первые.

– Он первый полез, – бурчит Волков, не смотря на Сережу. Тот хмурится сильнее и сжимает губы.

– Оба хороши, – парирует медсестра. – Герои.

Когда она наконец заканчивает с новеньким и этой противной мазью, то указывает на Серёжу тюбиком.

– От тебя, Разумовский, я не ожидала.

Настаёт его пора терпеть мазь и сидеть спокойно. Пальцы у медсестры жирные, Сережа непроизвольно морщится и пытается увернуться. Противно и больно. Больно драться, не понравилось ему.

– Чего не поделили-то? – между делом интересуется медсестра, выдавливая на блестящие от мази пальцы ещё немного. – Сиди, говорю, смирно.

Сережа ещё крепче сжимает губы и молчит. Стыдно. Стыдно ему, а признаться в этом – ещё и страшно. Он-то сначала подумал, что это Волков Птицу украл – отомстил за отвергнутое предложение дружбы, и порвал тоже он, а потом поиздеваться решил. Показать, мол, вот, трофей мой, друг твой лучший, игрушка мягкая, да разве это друг в восемь-то лет? Неудачник ты, Разумовский, а у неудачников лучших друзей не бывает. Серёжа так подумал, и первый инстинкт – защитить, отомстить за Птицу, за защитника, за лучшего друга, кинуться на обидчика с кулаками. А у Волкова мышление простое: ты к нему с кулаками – он тебе кулаками и ответит. На шум прибежала воспитательница, разняла их, кричала долго. Потом поволокла в медпункт. Усадила, рявкнула, чтобы здесь ждали, и к группе ушла. Потом были нравоучения медсестры и мазь эта дурацкая.

– Чего молчите-то? – уже мягче спрашивает медсестра, заканчивая с Сережиными синяками. – Стыдно? Сты-ыдно.

Она так поучительно эту «ы» тянет, что аж противно становится.

– Сидите здесь, герои, придут сейчас за вами. Смотрите, не подеритесь опять.

Она закрывает свой ужасный тюбик и выходит за дверь.

Серёжа с новеньким сидят на кушетке в вечернем полутёмном медкабинете и молчат. Новенький обиженно сопит.

Минуту сидят, потом ещё одну. Надоедает молчать. Серёжа принимается тихонько болтать ногами. Время идёт.

– Правильно с тобой никто не дружит, – вдруг бурчит себе под нос Волков. – Совсем дикий.

Жарко становится. То ли от Волкова злостью пышет, то ли у Серёжи щеки горят. Стыдно.

Он понял, что это не новенький. Сам понял, а потом и Волков что-то воспитательнице пытался объяснить по дороге в медпункт. Да и Серёже он перед кулаком начал говорить. Как выяснилось, неудачник-Витька по секрету сказал Волкову, что это Влад со своей компашкой Птицу украли, хотели над Серёжей поиздеваться. Наверное, думали ему Птицу подкинуть, всего разорванного, без крыла и глаза. Чтобы он прямо перед ними – и в слезы. А Волков по Витькиной наводке Птицу украл, к себе забрал, хотел по-тихому Серёже отдать. Вот уж точно – герой. Витька сам бы этого точно не сделал.

Стыдно. Стыдно до жути. Серёжа больше никогда не будет драться.

Ещё сидят. Время в этой вечерней полутьме так медленно ползёт, что кажется, вот-вот совсем остановится, и Серёжа будет сидеть здесь вечность, пылая от стыда и ковыряя пальцы. Даже ногами уже не болтает. Неловко перед новеньким.

Волков сопит. Обидно ему, понятное дело. Хотел помочь, а теперь с синяком щеголяй.

А ведь он Птицу защищал. Птицу. Единственного Сережиного друга, которого он даже не знает, а всё равно спасать полез. А главное – зачем? Серёжа ведь и дружбу его отверг, и в футбол не пошёл с ним играть. Герой он, что ли? Герой.

Серёже кажется, что щеки сейчас воспламенятся вместе с ушами, а в следующую секунду он весь вспыхнет, как костёр, и сгорит за считанные секунды прямо здесь, в этом вечернем медпункте, на глазах у ошалевшего новенького.

Он разворачивается, впивается в мальчишку взглядом и выпаливает одним звуком:

– Прстмня.

Тот хмурит брови и смотрит исподлобья.

– Чего?

Больше никогда не драться, не драться больше никогда, никогда-никогда, чтобы не было так стыдно, чтобы…

– Простименя.

Волков шмыгает поцарапанным носом. Потом поднимает нормально голову и смотрит прямо на Серёжу. Тот, минуя стадию воспламенения и огня, догорает жалкими жаркими углями у него на глазах. Пожалуйста, пусть он простит, пусть не злится, иначе Серёжа век себя грызть будет. Человек его друга спасал, а он…

– Глаза у тебя как блюдца.

Серёжа моргает. Чего?

– К…какие глаза? – несмело спрашивает он. Стыдно. Ой, как стыдно, и угли всё ещё кроваво-алым пылают.

Он, наверное, может по-новой воспламениться. Как феникс.

Новенький усмехается.

– Огромные. Как блюдца. Расслабься, Разумовский, и не лезь с кулаками ко всем подряд. Иначе совсем один останешься.

Угли догорают и становятся чёрными. Постепенно будут остывать. Серёжа опускает голову и отворачивается. Его простили?

Время, кажется, глохнет окончательно. Они сидят рядом и молчат. Волков тоже принимается ковырять ногти. Всё, это точно: завтра никогда не наступит. Они теперь до самой смерти будут сидеть в этом кабинете. Из приоткрытой двери медпункта будет литься полоска желтого коридорного света, а внутри будет темно и вечно. Тихо. Так тихо, что вопрос Волкова кажется громом:

– А чего ты так с этим птицем-то носишься?

Серёжа вскидывает голову. Тикает первая после вечности секунда. Он смотрит Волкову в глаза, потом резко – в пол. Всё ещё неловко.

– Его зовут Птица, – осторожно поправляет он. – Он мой лучший друг. Я могу тебе рассказать.

Новенький пожимает плечами и бросает короткое:

– Давай.

Через какое-то время, которое кажется то ли ещё одной вечностью, то ли секундой, они с Волковым в один голос убеждают воспитательницу, что больше так не будут, что они оба были неправы, что им стыдно, и снова – что такое больше не повторится. Это, впрочем, не освобождает их от строгого выговора, искренних возмущений и обещаний, что оба схлопочут наказание, если ещё хоть что-нибудь вытворят. Во время гневной речи воспитательницы оба тихонько болтают ногами под кушеткой.

***

Сережа получает Птицу обратно через неделю. Он весь в швах, отовсюду торчат нитки, вместо оторванного глаза болтается кое-как пришитая пуговица. Олег Волков сияет, как начищенный пятак, и пальцы у них с Серёжей все исколоты. Воспитательница смотрит на них и качает головой. Кучу времени с иглой и нитками пыхтели, но вернули-таки Серёже лучшего друга. Герои.

Стадия 4. Депрессия

Птица изменился после возвращения. Стал резким, грубым каким-то. Опасным.

Сережа пытается общаться с ним, как прежде. Думает, что Птица просто злится на него из-за этой истории, из-за того, что Серёжа позволил мальчишкам украсть его, разлучить их. Он уверен: это пройдет. Он пытается подружить Птицу с Олегом, но ничего не выходит. Первый злится, а второй смотрит на Разумовского немного странно. Потом Серёжа понимает, что с ними двумя лучше дружить по-отдельности.

И с этого начинаются проблемы.

С Олегом оказывается интересно, он то и дело придумывает какие-то игры, и даже с неудачниками Витьком и Димоном, которых он тоже пытается вовлекать, оказывается вполне сносно. Олег, конечно, интереснее их двоих вместе взятых раз в сто, но всё же у них формируется какая-никакая, но банда. Волков в ней главный, он капитан и ведет их за собой. Даже учит Витька с Димоном драться и то и дело огребает за это от воспитательницы. Она говорит, что он «портит хороших мальчиков».

– Глупая, – поясняет потом Олег Витьку с Димоном. – Я же для вас лучше делаю.

Серёже он тоже предлагает научиться, но тот отказывается наотрез. Он себе слово дал ещё тогда, в медпункте, что драться не будет больше никогда. Учителя и воспитательница его за это хвалят и ставят Олегу в пример. Олег Серёже заговорщически улыбается и подмигивает. После уроков тащит Витька с Димоном отрабатывать приемы. А Серёжа идет к Птице.

Птица начинает с Волковым соревнование. Олег об этом, конечно, не знает, а Серёже строжайше запрещено рассказывать. Соревнование называется «У кого игры интереснее». Они играют с Птицей вдвоем. Витька с Димоном и уж тем более Олега приглашать нельзя.

Игры у Птицы – на грани интереса и чистого страха. Он предлагает, например, пробраться ночью к девчонкам, украсть помаду и оставить в их туалете послание на зеркале. Следующим утром всё крыло на ушах стоит от девчачьего визга, мальчишки гогочут, а воспитатели тщетно пытаются навести порядок. Олег восхищенно качает головой и говорит:

– Я бы руку пожал тому, кто это сделал. Девчонки к нам теперь сто лет приставать не будут.

Птица шелестяще смеётся и шепчет Серёже на ухо: «Один-ноль, Серый. Не говори ему ничего». Разумовский не говорит, а все мальчишки из их крыла уже через день начинают тухнуть. Без раздражающего девчачьего внимания оказывается до смерти скучно.

Птица придумывает новую игру. Они идут всей группой на экскурсию в Эрмитаж. Серёжа – в чистейшем, кристальном восторге, Олег плетется рядом со скорбной миной и беспрестанно бубнит о том, что он, вероятно, за время экскурсии весь иссохнет и сам превратится в экспонат.

– На меня повесят табличку, – уныло вещает он. – «Умер после встречи с прекрасным». За стекло ещё, наверное, поставят. Там же всё у них за стёклами. А ты будешь ко мне приходить и рассказывать, как у тебя дела и что там на свободе.

Серёжа заливисто смеётся.

– Ты не услышишь, ты же за стеклом будешь.

Волков совсем скисает. Серёжа пихает его в бок и говорит:

– Да ладно, Волк, я что-нибудь придумаю, тебе не будет скучно, обещаю.

Птица шелестит крыльями.

Они ходят из зала в зал. Девчонки ещё как-то держатся, а мальчишки уже вовсю ноют, что им хочется пить, голова болит и вообще здесь дышать нечем. Олег с готовностью ноет вместе с ними, а Серёжа… А Серёжа окружен искусством. Оно повсюду, оно в деталях, в тысячах картин и статуэток, в вазах, в золотых часах, в сотнях залов, в переходах, в росписях на потолке, оно зовёт его и манит. И в один момент Птица тихо шепчет ему на ухо: «Давай играть, Серый. Здесь так красиво. Позволь себе потеряться». И Серёжа, ни секунды не раздумывая, не осознавая помутненным сознанием ни опасности, ни последствий, опьяненный палитрой красок со всех сторон, принимает условия игры.

Ему кажется, что он летит. У него за спиной большие черные крылья. Они несут его по разноцветному тоннелю красок, которые смазываются и превращаются в реку. Она журчит смехом прекрасных дам с полотен. А он вертит головой по сторонам, отчаянно желая увидеть всё-всё, но не успевает, поток так быстр и манит его вперед. Серёжа не знает, что там, в конце тоннеля. Ему кажется: что-то светлое. Прекрасное. И вокруг него всё можно описать одним простым словом: «Красота». Красиво вокруг. Так красиво, как никогда в жизни не было. И он – как никогда в жизни – счастлив.

Его имя объявляют по громкоговорителю. Краски мутнеют, и вдруг налетает ветер, который разрывает картины и несет его прочь от света в конце рушащегося тоннеля. Прекрасные дамы с полотен кричат издалека, прощаясь с ним будто навсегда. Гостей музея просят искать мальчика восьми лет с рыжими волосами, в фиолетовом свитере с рисунком совы и с коричневым рюкзаком за плечами. При обнаружении – срочно привести к билетной кассе.

Только в этот момент Серёже становится страшно. Только в этот момент он понимает, что натворил. Картины, кажется, смотрят на него осуждающе. Но это не те картины, не из тоннеля, а, кажется, копии, подделки. Те же попрощались с ним навеки, оставив после себя лишь тусклые отпечатки на стенах старого дворца. Толпа обступает со всех сторон, закрывая от льющегося из высоких окон света. Серёжа ищет Птицу, но тот не откликается. Серёже кажется, что мир становится черным.

А потом его зовут по имени. Перед его лицом машут рукой и крепко держат за плечо. Разумовский выныривает из темноты, будто из толщи мутной воды, и видит перед собой незнакомого мужчину, который вглядывается в его глаза и о чем-то спрашивает. Он касается его. Это его рука у Серёжи на плече. Разумовскому кажется, что его сейчас стошнит. Из глаз вдруг брызжут слёзы, и знакомый голос шепчет ему на ухо: «Беги».

И он, отзываясь на это единственное родное, знакомое, спасительное, срывается с места. Он кидается прямо в обступившую его толпу, и ему кажется, что он бежит по лесу, а злые тонкие ветки хлещут его прямо в лицо, царапают кожу до крови. Он бежит, бежит изо всех сил, но лес становится гуще, и деревья настойчиво тянут к нему ветки, и вот он уже машет руками, пытаясь освободиться от цепких пальцев-прутьев, которые поймали его в свои медвежьи объятия.

Мир смазывается и становится серо-зеленым. Потом темнеет.

Серёжа приходит в себя, только когда чьи-то руки бьют его по щекам, а голос воспитательницы произносит его имя. Он открывает глаза.

Нет серости злого леса. Он на улице. Здесь сыро и промозгло – поздняя осень. До смерти перепуганная воспитательница заглядывает ему в глаза.

– Разумовский? Серёжа, ты как?

Он смотрит куда-то мимо неё. Видит бледного как полотно Олега Волкова. Из-за его плеча выглядывают вытянутые лица Витька с Димоном.

– Серёжа? – его снова зовут по имени. – Господи, Разумовский, ты так нас всех перепугал, тебе что в голову-то взбрело?! Сказано ведь было, никуда…

«Скажи, что ты сделал это, чтобы Олегу не было скучно. Ты ведь ему обещал, – шелестят ему на ухо. – Скажи, Серый».

– Ты зачем это сделал-то, объясни? – шок у воспитательницы проходит, и её полностью захватывает гнев. – А?!

– Я… – голос хриплый, Серёжа кашляет. – Я…

«Скажи».

На него смотрят все: воспитательница, Олег и все остальные. Птица стоит у него за спиной. Тоже смотрит. Пристальнее всех.

– Я п-потерялся, – решается.

Птица в гневе взмахивает крыльями и исчезает. У Серёжи из глаз льются слезы.

Путь до детдома он проделывает в молчании. Идёт рядом с воспитательницей, она его едва ли не за руку ведет. Внутри разливается что-то мерзкое, скользкое и холодное.

Он спрашивает Олега вечером, сколько его не было. Тот пожимает плечами и говорит:

– Да минут пять. Мы с Витьком разговорились, а потом я заметил, что тебя нет. Тебя быстро нашли. Все, правда, перепугались сначала. Даже Влад с его компашкой.

Серёжа молча кивает и забирается под своё одеяло. Он уже почистил зубы, и больше всего ему сейчас хочется исчезнуть во сне. Волков берёт зубную щетку и полотенце и неловко застывает у кровати Разумовского. Топчется. Серёжа смотрит на него из-под одеяла.

– Что?

Олег опускает взгляд.

– Ты это, Серый… Не теряйся больше, ладно? Пожалуйста.

Он, кажется, еле-еле дожидается окончания собственной фразы и спешно уходит умываться. Серёжа отворачивается к стене и зло смаргивает слезы. Уже в полусне он слышит: «Два-ноль, дорогуша. Игра тебе понравилась».

Ему снятся прекрасные произведения искусства. Они тепло улыбаются ему и протягивают руки, предлагая остаться с ними в вечности.

Те пять минут, что он, по словам Волкова, провёл один, были для него часами. И Птица прав – часы эти были прекрасны.

***

Его не наказывают за случай с Эрмитажем. Официальной версией остается та, в которой он «потерялся». Ну что взять с ребёнка? Однако Серёжа замечает, что за ним начали наблюдать. Учителя и в особенности – воспитатели. Они стали относиться к нему как-то… добрее, что ли. Обратили наконец внимание на всеми забытого мальчика. Ни Серёже, ни Птице это не нравится, поэтому последний говорит, что ненадолго оставит друга, чтобы внимание к нему поутихло.

«Скоро всё вернётся на свои места, и мы обязательно ещё поиграем, я обещаю».

Только вот почему-то Серёже становится страшно с ним играть. И за него страшно. Птица ведь…лучший друг. Страшно, когда друг становится другим. Что-то произошло с ним после того, как его украли. После того, как они с Олегом старательно возвращали его к жизни. И кого винить? Влада с его компашкой, которые, быть может, вырвали из души Птицы что-то важное? Олега, который что-то не то сделал, когда они корпели с нитками? Или самого себя за то, что недоглядел? Не помог Птице вовремя, не был с ним, убежал к Волкову и оставил вернувшегося друга одного. Птица бы никогда с ним так не поступил. Он бы его не оставил.

Серёжа считает, что правильно Птица решил исчезнуть на какое-то время. Серёжа заслуживает наказания за то, что не понимал, как поступают настоящие друзья. Птица решил показать ему, каково это – быть брошенным. Поэтому Серёжа отказывается от компании Олега, начинает меньше с ним разговаривать и всё больше отсиживается в одиночестве. Он должен выучить свой урок. Так будет правильно.

***

– Ты должен искупить вину.

Птица возвращается внезапно, после нескольких недель молчания, одним тёмным ноябрьским вечером. Серёжа сидит поодаль ото всех и рисует. Его, Птицу, рисует. А тот, наверное, увидел. Понял, как Серёжа скучает.

Разумовский едва ли не подпрыгивает на месте от звука знакомого голоса. Птица тут же шипит:

– Сиди на месте, не привлекай к себе внимания.

Серёжа послушно горбится над тетрадкой и весь превращается в слух.

– Знаешь, что лучше всего очищает? – как-то лениво спрашивает Птица. Серёжа качает головой, и Птица фыркает. – Огонь, Серёжа. Огонь.

У Разумовского внутри всё холодеет.

– Проберись сегодня за ужином на кухню, укради спички. Потом возьми что-нибудь из вещей Влада и его компании и ещё Олега. Сожжешь это ночью. Отомстишь за меня.

– З-зачем? – голос Серёжи дрожит. Он борется с желанием обернуться и посмотреть на Птицу. Это опасно, опасно, слишком опасно, его увидят, поймают, накажут, будут ругать. Его лишат всего, ему запретят всё то немногое хорошее, что есть в его жизни – смотреть телевизор по вечерам в общей комнате или ходить с классом на экскурсии и в кино.

– Затем, Серёженька. Всё началось, когда компашка Влада поиздевалась надо мной. А потом появился Олег и забрал тебя у меня. Мне было одиноко, Серёжа. Мы так здорово играли раньше. Только вдвоём.

Серёже кажется, что он вновь на грани слёз. Птица подходит ближе, гладит его по щекам.

– Нельзя плакать, Серёжа, не будь тряпкой. Вспомни, чему я тебя учил. Ты же хочешь, чтобы всё было как раньше?

Разумовский всхлипывает и зачем-то смотрит на Олега. Тот о чём-то спорит с Витьком и Димоном, что-то им доказывает с видом знающего человека. Птица недовольно дергает крыльями. Становится холоднее.

– Я разрешу тебе общаться с ним, если тебе так хочется. Но ты должен извиниться передо мной.

В голове Разумовского вертится всего один вопрос. Он самый важный, он не дает ему покоя. Серёжа не выдерживает, разворачивается и смотрит старому другу в глаза.

– И ты будешь как прежде, да, Птица? – в его глазах стоят слёзы. Птица ласково улыбается, обнажая ровные белые зубы.

– Разумеется.

***

Он делает всё как в тумане. Плетёт какую-то чушь воспитательнице, чтобы она отпустила его на кухню, врёт поварам с три короба, отвлекает, крадёт коробок спичек. Птица всё время скользит у него за спиной, и Серёжа знает, что не должен облажаться. Он тенью проскальзывает в спальню, совсем как тогда, в тот день, когда увидел Птицу на одеяле Олега. Он прячет вещи Влада и его дружков и на ватных ногах подходит к тумбочке Волкова.

Он не хочет. Олег здесь не причём, он…

– Он крайне грубо обращался со мной, когда зашивал крыло. Мне было больно.

Серёжа морщится. В глазах снова собираются слёзы. Крыло они зашивали вместе.

Он ждёт ночи, засыпая на ходу. Птица шепчет ему, не давая уснуть окончательно, что-то про то, как потом будет здорово, когда они отомстят, когда справедливость восторжествует. Как хорошо им будет вместе. Снова, как прежде. Они снова будут лучшими друзьями, которым никогда не будет скучно.

Он знает, что дверь на пожарную лестницу открыта.

В ноябре на улице холодно, и он в секунду промерзает до костей. Птица подходит сзади, обнимает крыльями и шепчет:

– У огня будет теплее.

Серёжа знает. Верит. И чиркает спичкой.

Стадия 5. Принятие.

Доктор очень много улыбается. Тут все почему-то улыбаются – врачи, медсестры, даже уборщицы. Но только вот как-то наигранно, будто маску на лицо надели, а в глазах – пусто. Но Сережин доктор хороший. Он Серёжу слушает очень внимательно, вопросы задает. Про Птицу много спрашивает. И как-то он так это делает, что кажется, будто ему и правда интересно. Серёжа проникается к этому человеку удивительным доверием.

За неделю, что он тут, много чего происходит. Так много, словно не неделя прошла, а вечность целая. Огромная, объемная вечность.

Во-первых, Серёжа высыпается. Это так здорово – не надо ни свет ни заря выползать из-под одеяла и по холодному коридору плестись в ванную, чистить зубы и умываться, а потом по темноте тащиться в школу, засыпая на ходу. Здесь он, конечно, тоже не до одиннадцати спит, но пара лишних часов сна ему перепадает, и он этому очень рад. И ещё сон здесь спокойнее как-то. Здесь можно быть уверенным в том, что ночью тебя не тронут, не обольют водой и не раскрасят фломастерами. Здесь можно крепко спать. Это здорово.

Правда, у огромного плюса в виде спокойного сна есть огромный минус в виде посещения врачей. Серёжу то и дело выдергивают из рисования и ведут в очередной кабинет. С ним делают всё, что только можно. У него несколько раз берут кровь (он не плачет и не трясется, как другие; просто зажмуривает глаза и отворачивается, чтобы не смотреть на иглу), просят ложиться в какую-то продолговатую машину и уверяют, что это не страшно. Ему велят протягивать руки и легонько бьют по колену. Это неприятно. Серёжа не любит эксперименты. Он это слово в книжке вычитал – эксперименты.

Но больше всего с ним разговаривают. Про всё на свете разговаривают: про школу, про рисование, про Эрмитаж. Взрослые предлагают ему поиграть в игры, придумать истории или объяснить, почему из четырех карточек он назвал какую-то одну лишней. Ему это всё кажется ерундой какой-то. Они думают, что ему пять лет. А ему не пять, ему уже почти девять. Поэтому он очень неохотно всё это делает, и только со старым доктором ему нравится разговаривать, потому что доктор очень много спрашивает про Птицу. Про то, каким он был раньше, как потерялся, и как они с Олегом его к жизни возвращали.

– А Олег, – доктор вдруг приподнимает указательный палец, прося Серёжу приостановить рассказ, – это друг твой?

Серёжа теряется.

Друзья ли они с Олегом? Они ведь почти не общались в последнее время.

– Не знаю, – честно отвечает он. – Он с Витьком и Димоном хорошо общается, а со мной уже нет. Наверное, обиделся, – последние слова он выговаривает тихо-тихо, опустив взгляд.

Доктор чуть склоняет голову вправо и мягко спрашивает:

– На что, как думаешь?

Серёжа рассказывает. Про Птицу и наказание молчанием. А доктор потом ещё вопрос задаёт:

– А ты бы хотел с ним общаться?

Серёжа ещё ниже опускает голову. Хотел бы он?..

– Птице это не нравится, – теперь уже совсем шепотом, едва можно разобрать слова.

Доктор мягко улыбается и старается заглянуть Серёже в глаза.

– Но ведь я спрашиваю у тебя, а не у Птицы, верно?

И правда – верно.

Птица не показывается всю эту неделю. Он исчез в ту ночь, когда разгорелось пламя во дворе детского дома, когда к Серёже бежали воспитатели в ночных халатах, и яркие цветы на ткани, казалось, тоже пылали; когда за руку его волокли от жара куда-то в холод и темноту, а он не видел ничего, потому что в глазах пеленой стояли слёзы. Птица исчез среди ночных теней, и Серёжа понял, что его не простили. Он не искупил вину перед лучшим другом. Он виноват и таким навсегда и останется. И даже теперь, когда Птицы нет и неизвестно, где он и что с ним, Серёже страшно говорить об Олеге. Вдруг Птица услышит? Тогда тем более ни за что и никогда его не простит.

– Серёжа, – доктор придвигается к нему ближе и всё же заглядывает в глаза. – Скажи мне по секрету. Я никому не расскажу. И Птице тоже.

Серёжа жмурится и дрожит. Страшно.

Но отвечает. По самому большому и тайному секрету шепчет доктору, что хочет общаться с Олегом. Доктор по-доброму кивает и обещает сохранить доверенную ему тайну.

На следующее утро, после завтрака и кабинетов, Серёже приносят пакет. Он недоумевающе хлопает глазами.

– Что это? – недоверчиво спрашивает у медсестры. Та усмехается.

– Гостинец тебе передали. Будешь есть перед обедом – заберу.

Серёжа хмурит брови.

– Забрали бы сразу. Чего мучаете.

Медсестра легонько грозит ему пальцем.

– Доктор велел тебе передать. Сказал, что это важно.

Когда она уходит, Серёжа тут же открывает пакет и сует туда нос. Из пакета пахнет шоколадными конфетами, апельсинами и картоном. Серёжа достаёт самодельную открытку.

«Серый! – написано на ней кривым олеговым почерком. – Ты где? Как дела? Тут как всегда очень скучно. Правда сейчас все о тебе говорят. Влад говорит, что ты псих и гогочет. Я ему морду набил, он достал меня так, ты не представляешь. Меня лишили телевизора поэтому я тухну по вечерам в комнате. Витька с Димоном предатели, потому что они смотрят телевизор, а я нет. Короче я по тебе скучаю. Когда ты вернешься давай общаться как раньше, потому что ты классный. Ну ладно я пойду. Может быть получится упросить воспитку посмотреть телевизор, потому что завтра уже можно будет и может быть она мне разрешит посмотреть уже сегодня. Возвращайся скорее. Олег.

А да чуть не забыл. Мы с Витьком и Димоном и ещё парой ребят собирали для тебя конфеты, а вчера давали апельсины поэтому мы ещё и их положили. Вроде бы в больницу обычно апельсины приносят, а если ты в больнице то значит всё правильно. Правда Димон сожрал свой апельсин так что одного апельсина не хватает. Но надеюсь, что это ничего, не страшно. Ну всё теперь точно пока. Олег».

Серёжа перечитывает письмо раз десять, кажется. Улыбка у него до ушей. Потом ещё раз сует в пакет нос. Пахнет просто потрясающе. Конфет там всего два вида, но какая это драгоценность! Серёжа готов поклясться, что ещё ни у кого из ребят не было такого классного пакета со сладостями. Улыбка опять на лицо лезет. Он съедает три конфеты и апельсин. На обеде за обе щеки уплетает борщ, чтобы медсестра не забрала подарок. Письмо Олега он в этот день перечитывает ещё несколько раз, а вечером кладет под подушку. Этого никто не должен видеть.

Он просыпается той же ночью от чувства, будто на него кто-то смотрит. Резко подкидывается на постели, вглядывается в темноту. Ожидает увидеть Птицу.

В комнате пусто.

Серёжа начинает бояться возвращения лучшего друга. Это гложет. Очень скоро доктор спрашивает его, о чём он так беспокоится, и Серёжа оглядывается по сторонам, волнуется, заламывает пальцы. Потом наклоняется к доктору ближе и шепчет:

– Мне страшно, что Птица опять скажет делать что-то… плохое. Я боюсь.

Доктор тихонько вздыхает и гладит его по волосам. Прикосновение отчего-то не противно.

– А ты не слушай его, Серёж. Не слушай. Так бывает, что друзья меняются, что с ними прекращаешь общаться. Вот у меня в детстве – веришь? – динозавр был. Большой такой, зелёный.

Серёжа не очень верит, что этот старый доктор когда-то играл с зелёным динозавром, но всё равно слушает.

– Знаешь, как я его любил? О-о, – доктор отводит голову в сторону и прикрывает глаза. – А потом я в школу пошёл, друзей новых встретил. Так мы столько игр вместе придумывали, что мне в какой-то момент с динозавром скучно стало. Он на меня смотрит своими глазами, а мне как-то и возиться с ним больше не хочется. Мне бы вон с друзьями в футбол погонять. Знаешь, как я тогда расстраивался? – доктор качает головой. – Так стыдно перед ним было. А потом ничего, привык как-то. А друзья у меня зато знаешь какие хорошие? Самые что ни на есть лучшие! Ты не отталкивай друзей новых, Серёж. Олега не отталкивай. Новые люди, знаешь, это ведь неизбежное. А он вон какой хороший у тебя, друг твой, конфеты с открыткой прислал, – доктор кивает на тумбу у кровати. – Чего ж неизбежное-то отталкивать, раз оно такое хорошее?

Серёжа молчит, ничего ему на это не отвечает. Доктор улыбается и снова треплет его по волосам.

Через несколько дней его выписывают. Воспитательница ждёт его на первом этаже больницы и легонько улыбается. Доктор на прощанье подзывает Серёжу к себе.

– Мы с тобой ещё увидимся, – говорит он негромко, по-прежнему с добром, но как-то невесело. – Потолкуем с тобой. И ещё, Серёж, – он садится напротив него на корточки и заглядывает в глаза. – Ты умный мальчик. Сильный. Взрослый уже. Поэтому я тебе скажу. Так бывает, что взрослые болеют. Не простудой или гриппом, а чем-то невидимым, знаешь. Насморка у них нет, и температуры тоже нет, а болеют. Это нехорошая болезнь, понимаешь?

Серёжа не понимает, но кивает.

– Так вот мы с тобой, – доктор смотрит пристально-пристально, – будем делать так, чтобы этой болезнью не болеть. От каждой болезни есть лекарства, да?

Серёжа опять кивает, и доктор продолжает:

– У тебя, Серёж, два лекарства. Одно приятное, другое не очень. То, которое не очень, заключается в том, что тебе нужно будет иногда пить лекарства, чтобы не болеть. А хорошее… – он улыбается. – А хорошее – это с другом твоим общаться. С Олегом. Не отталкивай его. И всё хорошо будет.

Доктор улыбается, но Серёже неспокойно.

– А Птица?

Улыбка доктора чуть меркнет. Он молчит немного. Потом говорит:

– Наши друзья детства часто уходят. Помнишь динозавра моего?

Серёжа бестолково кивает в третий раз.

– Думаю, Птице тоже пришла пора уйти. А тебе пришла пора его отпустить. Вы ведь уже не так общались, как прежде. Он научил тебя всему, чему мог. Пора двигаться дальше.

Разумовский опускает голову, и доктор прикасается к его плечу.

– Но ты не один, помнишь? Мы с тобой теперь будем видеться, и ты мне можешь всё рассказать. И Олег у тебя есть. Ты не один, Серёж. Это главное.

Серёже страшно, дико, непривычно. Но какой-то крохотной и запрятанной глубоко-глубоко частью своей души он… верит.

В детдоме Олег напрыгивает на него с объятиями, стоит Серёже лишь переступить порог комнаты. Он душит его в своих руках и натирает ладонью рыжую макушку.

– Серы-ы-ый! – вопит Олег в ухо. – Боже мой, без тебя тут затухнуть можно. Тут такое произошло, пошли покажу!

Серёжу тут же куда-то утягивают, попутно втолковывая что-то про Влада с его компашкой и про девчонок, а Серёжа чувствует удивительное – он вернулся домой.

***

Влюбляются они, конечно, многим позже и не оба сразу. Серёжа становится старше, вытягивается и по-прежнему отращивает волосы. Пацаны ржут и называют принцессой, но серьезного ничего не делают, потому что от Волкова огребать не хотят. Сам же Волков силами пубертата превращается в гребаного Аполлона и бесстыдно является Серёже во снах. Разумовский его за это ненавидит и щедро выливает вёдра едкой критики на тех несчастных особ женского пола, на которых Волков успевает положить глаз. Олег качает головой и советует Серёже пересмотреть приоритеты. Пацаны советуют Серёже сходить к психиатру и проверить нервы, но быстро затыкаются, нарываясь на взгляд Волкова. Серёжа выходит из комнаты и пытается восстановить дыхание перед зеркалом в туалете, впиваясь взглядом в собственное отражение.

Он псих. Он вырос, и сказки про «нехорошую болезнь» больше не работают. Он псих, и он это знает. У него с головой не в порядке, и ему приходится пить таблетки, чтобы не сходить с ума. Весной и осенью он видит сны и слышит будто наяву шорох крыльев. Знает, что это не наяву. Но страшно до дрожи и холодного пота. Он наблюдается у своего лечащего врача и доверяет тайну одному только Олегу. Олег говорит, что он сильный и справится. Серёжа ненавидит, когда Олег кидает его ради очередной свиданки, потому что один он ни черта не сильный и не справится. Поэтому он выносит Олегу мозги и преисполняется ненависти ко всем особам женского пола. Олег ничего не понимает и считает, что друг просто ещё не повзрослел. Сводит Серёжу с Ленкой из школы и твердит, что надо попробовать. Ленка на год старше, без ума от Разумовского и то и дело лезет целоваться. Серёжа быстро выясняет, что ненавидит целоваться, отшивает Ленку через несколько дней, зарабатывает звонкую пощечину и в тот же вечер упрашивает Олега научить его бить грушу. Волков вопросительно поднимает брови, но соглашается, показывает, как надо. Разумовский наблюдает за ним, закусив губу и проклиная физиологию, а потом колошматит несчастную грушу до боли в костяшках, потому что до него доходит, что он «гребаный педик». Игнорирует нудное «Серый, так неправильно, нельзя так бить». Целует гребаного Волкова в раздевалке в тот же вечер, не выдержав и как-то позабыв, что ненавидит целоваться, и второй раз в жизни встречается с его кулаком.

Олег не разговаривает с ним несколько дней. Серёжа думает, что сдохнет. Ему то и дело кажется, что в ночной тишине где-то в углу шелестят крылья, и давно позабытый голос шепчет что-то неразборчивое.

Когда они спустя какое-то время остаются в комнате одни (все выперлись на улицу, потому что вечер был на удивление солнечный), Олег напряженно молчит. Серёжа делает вид, что читает, и старается контролировать дыхание. Дыхание контролю поддается слабо. Тишина в комнате, кажется, скоро лопнет, как огромный воздушный шар, и размажет Серёжу по стенкам. Выйдет очень некрасиво. Тому, кто будет всё это оттирать, придется несладко.

– Я всё это не очень понимаю, Серый.

Это оказывается первая фраза, которую Серёжа слышит от Олега с того проклятого вечера в спортзале. Разумовский сглатывает. Язык напоминает огромного неповоротливого кита, скользкого и неуправляемого.

– Я тоже.

Олег быстро кашляет.

– Типа не подумай, я не считаю, что тебя надо на костре жечь и всё такое. Я просто, ну… – он как-то не по-олеговски съеживается и скомканно говорит: – Мне девчонки нравятся.

Мир Серёжи с оглушительным звоном битого стекла куда-то падает. Глубоко-глубоко внутрь души, и, противореча законам физики, крошечными синими осколками забивается под сердце, пугливо прячется под этим огромным глупым органом. Разумовский судорожно дышит.

– Я знаю, Олег, – тихо, виновато.

Именно сейчас – не тогда, в спортзале, а сейчас – ему кажется, что он теряет лучшего друга. Олег хмурится и смотрит на Серёжу. Тот сидит, сражаясь с желанием зажмуриться, как в детстве, чтобы не видеть, закрыться от страшного мира, который сейчас весь состоит из чертова волчьего взгляда.

– Я не знаю, что сказать.

Судорожный выдох. Серёжа тоже не знает, поэтому жалобно как-то смотрит на Волкова в ответ и ожидает приговора. Съеживается весь, нахохливается. Молчит. Волков поджимает губы. Думает. У него мыслительный процесс на лице написан. В другой ситуации Серёжа рассмеялся бы.

– Мы можем сделать вид, что этого не было? – наконец выдыхает Олег, и Серёжа сдувается. Конечно, могло быть и хуже. Но Разумовский всё равно обещает себе больше ни в кого и никогда не влюбляться. Больно это. Не понравилось ему.

Олег оттаивает медленно. Серёжа, наоборот – медленно превращается в камень. Всё больше зарывается в книги и учебники, всё меньше времени проводит на улице. Олег аккуратно говорит, что тебе бы погулять, Серый. Разумовский лишь слабо отмахивается и глубже зарывается в свою раковину: лечить больное глупое сердце и готовить себя к жизни после – после школы, после детдома, после того, как Олег женится на своей Катьке, или Светке, или с кем он там встречается. После того, как Серёжа останется один.

Старшая школа проходит в унылой серости.

Ни на Катьке, ни на Светке Олег не женится. Лучше бы женился, глупый. Вместо этого он уходит в армию, а в последний их день долго сверлит Серёжу взглядом и просит потом:

– Ешь, пожалуйста. И спи. Гуляй, ладно?

Разумовский шмыгает забитым носом – простыл прямо после финального экзамена, перенервничал, идиот, иммунитет порушил к чертям.

Они стоят на вокзале. Волков остается в Петербурге ждать призыва, а Разумовский, худющий, как ветка, ждет сапсан. В Москву уезжает учиться, умник.

– Эй, – Волков щелкает пальцами перед носом. – Ладно?

Серёжа поднимает на него измученные глаза.

– Ладно.

– Господи, Серый.

Волков хватает его в свои медвежьи объятия, Серёжа что-то слабо пищит и несмело касается его плеча.

– Найди себе там какого-нибудь… – Олег мнется. – Дружочка.

Серёже хочется его ударить. Никогда так сильно не хотелось всю дурь из него всю выбить, из идиота. Серёже не нужен никакой дружочек. Никто ему не нужен. Сам справится, не мальчик уже.

Волков машет ему рукой на прощанье, когда Серёжа забирается в вагон. Потом он уходит, не ждет, пока поезд тронется, и следом не бежит, конечно. Они же не парочка, в конце концов. Они расстаются в статусе недодружбы. Москва, огромная и жужжащая, как шмель, из-за этого кажется особенно гадкой.

***

В свой первый увольнительный Волков трезвонит ему с вокзала и требует назвать адрес, куда приехать. Серёжа плетет старосте с три короба, сбегает с пар, вызывает такси и сам несётся на этот чертов вокзал, проклиная Москву за пробки и продумывая, что скажет Волкову о том, какой он идиот, какой Серёжа сам идиот, как он скучает по своему лучшему другу и как клятвенно обещает больше никогда его не целовать.

За те несколько месяцев, что они не виделись, Серёжа понял ряд вещей. Во-первых, так как его сердце было безвозвратно разбито и обратно особо не склеивалось, он понял, что жить без розовых соплей можно. Не совсем легко, когда вокруг все воркуют и трахаются, но можно. Особенно если есть любимое дело и новенький ноутбук. Во-вторых, Волков, сволочь – его единственный во всём мире близкий человек, и они оба непроходимые тупицы, раз позволили какому-то идиотскому поцелую и узконаправленным мозгам подпортить их дружбу. И в-третьих, он скучает. Безумно скучает по их общению и сделает всё, что можно и нельзя, чтобы снова быть с Волковым друзьями.

Волков, кажется, друзьями с Серёжей быть особо не планирует, потому что в тот же вечер, после бестолковых шатаний по Москве уже сам целует его, а потом сбивчиво несёт что-то про армию, про то, как всех сослуживцев ждут девчонки, а Волкова никто не ждёт, потому что ни одна девчонка в его жизни не задерживалась, а задерживался только гребаный Разумовский, который пошатнул представления Волкова о собственной гетеросексуальности и вообще дурак. «Дурак», обучающийся на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ, пялится на Волкова, хлопает глазами и понимает, что нехилый там у друга был экзистенциальный кризис в армии. Безвозвратно разбитое и особо не склеенное сердце подает признаки жизни, трепыхается, огромное и глупое, и Серёже страшно до чертиков. Уезжая, Волков оставляет их в статусе передрузей, и Серёжа иронично задается вопросом, до какого статуса они доберутся к окончанию волковской службы.

К окончанию волковской службы Серёжа снимает квартиру, подбирает на улице ворону и исправно питается супами от соседской бабушки, потому что он хороший мальчик и помогает ей таскать пакеты, а она одинокая и хочет о ком-нибудь заботиться. Адрес квартиры Олег знает – Серёга скидывал смс-кой на всякий случай. Так что в солнечную субботу в несусветную рань Волков бухает по подъездным ступенькам тяжеленными сапогами, трезвонит в дверь и хохочет, глядя на вытянувшееся от удивления лицо Разумовского.

– Ты как сова, – гаденько комментирует он и получает ладонью в плечо. Потом его очень крепко обнимают и затаскивают внутрь.

В коридоре на Олега нападает что-то каркающее и белое. Олег не понимает, что происходит и чего каркающее и белое от него хочет, Серёжа подпрыгивает и кричит: «Марго!», а соседская бабушка, варящая супы, наверняка просыпается.

В тот же день у всех троих – включая бабушку, конечно, а не ворону – заканчивается последняя из пяти стадий принятия неизбежного. Серёжа внезапно и бесповоротно понимает, что Олег с ним навсегда – пока что в статусе передруга, потом видно будет. Олег – что он потерял кучу времени до армии, разбираясь со своим местом в любовной картине мира. Соседская же бабушка, варящая супы, по всей видимости, в этот день проходит вообще все пять стадий. Разумовский выясняет, что очень старается быть тихим, когда его настойчиво и колюче целуют в шею и трогают везде, где трогать можно и нельзя, но у него не особо получается. Хорошим мальчиком его, видимо, больше не считают, потому что супы отныне не варят. Олег говорит, что невелика потеря.

Потом приходится долго привыкать друг к другу заново, называть друг друга «мой парень» и не испытывать при этом стыда или неловкости, а ещё – разговаривать языками через рот. С последним особенно тяжело, но они справляются.

Они учатся важным фразам.

Через искреннее непонимание, конфликты и обиды Серёжа учится говорить: «Я хочу, чтобы ты сейчас оставил меня одного». «Я хочу, чтобы ты меня обнял, потому что иначе ты меня не успокоишь». «Я хочу поговорить с тобой о нашем бюджете, потому что нам, кажется, не хватает, и ещё о том, кто будет мыть посуду». Олег тоже этому учится. Он говорит: «Я хочу, чтобы ты уделял мне больше времени, потому что я знаю, что ты любишь свою работу, но мне правда нужно твоё внимание». «Я хочу, чтобы ты смотрел на меня во время секса». «Я хочу, чтобы ты пошёл со мной к моим друзьям, потому что для меня это важно».

Они учатся этих просьб не пугаться.

Они учатся говорить «нет» и не осуждать друг друга за это. Серёжа отвечает решительное «нет» на просьбу Олега о встрече с друзьями, потому что он к этому не готов и не будет чувствовать себя комфортно. Олег отвечает «нет» на предложение распределить очередь по уборке, потому что это бред и надо всего-то быть внимательными друг к другу и делать то, что другой сегодня сделать не в состоянии. Они отвечают друг другу «нет» и учатся не чувствовать за это вины.

Они учатся говорить до чертиков пугающее «да». Серёжа отвечает шаткое «да» на просьбу Олега смотреть на него во время секса. В их следующий раз он шумно дышит через нос, на секунду зажмуривается, а потом распахивает глаза и тонет в чужом взгляде. Олег отвечает какое-то потерянное «да» на просьбу оставить Разумовского одного. Он боится представить, что происходит в гениальной рыжей голове, но всё же встает и уходит, закрывая за собой дверь. Серёжа возвращается к нему через несколько часов с опухшим от слез лицом, сворачивается в его объятиях, благодарно целует в шею и говорит, что теперь всё хорошо.

Они учатся быть друг с другом не друзьями, не сожителями с привилегиями. Они учатся быть друг другу парой. Потому что это вдруг оказывается самым гармоничным и правильным развитием их истории, и представить на этом месте кого-то другого дико и неправильно. Это всегда были они. С незапамятных времен, с самого детства – только они двое друг у друга.

Потому что прав был старый доктор, прав (и откуда он только узнал?). Они друг у друга – неизбежное.

***

В общепринятом понимании существует пять стадий принятия неизбежного.

Сергей Разумовский, гений, будущий миллиардер (по надежному заверению Олега Волкова), стопроцентный филантроп и гордый владелец белой вороны по имени Марго, считает иначе. Сергей Разумовский мыслит перспективами. Поэтому, когда становится понятно, что стадию принятия – пятую, последнюю, они прошли, закономерно всплывает вопрос: что дальше? То, что у них с Олегом, в эту систему начинает не вписываться. У них нечто явно большее, и соседская бабушка, не варящая супы, может это подтвердить.

Поэтому Сергей Разумовский, гений, будущий миллиардер и стопроцентный филантроп (про ворону вы уже поняли), выдумывает свою – шестую – стадию. Олег с ним соглашается и целует в макушку.

В общепринятом понимании Олега Волкова и Сергея Разумовского после отрицания, гнева, торга, депрессии и принятия теперь есть ещё кое-что. В их общепринятом понимании это звучит так:

Стадия 6. Любовь.