Птице — небо, человеку — смерть
Звёзды все принадлежат богам
pyrokinesis - звёзды все принадлежат богам
Очень давно люди верили, что выше них, на небесах, живут боги, святые. Во всех таких книгах, которые можно приобрести сейчас за копейки в переулках вместе со всеми остальными вещами, которые не жалко сжигать в брандспойтах, написано, что боги — выше людей, во всех прямых и переносных смыслах, а дьявол — обитает под землей, дышит кровью и жаркими полосами пламени от костров с грешниками. Люди же находятся посередине, и их поступки определяют, спустят ли для них лестницу в небеса или же откроют дверь в ад. Сейчас Сатору эта религиозная херня кажется очень забавной.
Забавной, потому что теперь все люди обитают в пристанище дьявола, под землей, а над ними находится погрязшая в крови земля и не менее окровавленные небеса. Воздух пропитан железом, он будто наэлектризован. Теперь над головами не солнце, а редкие желтые лампочки, непонятно, когда и кем прикрученные к потолку. Может, им просто повезло и в бойне выжила парочка инженеров, а может, эти лампочки всегда тут были — в любом случае, сейчас всем плевать. Люди предпочитают думать только о том, где отыскать веселые разноцветные таблетки, где можно найти нужного дилера и как пройти в бар с кривой вывеской «Torch» над проходом.
Сатору считал это все довольно забавным.
Кто-то говорит, что люди спустились под землю и сразу прониклись адом, впитали в себя все грехи, парящие призраками в воздухе, но блондин полностью уверен в том, что это полный бред — люди такими были всегда. Просто теперь никто ничего не скрывает.
Каждый просто открыто заявляет всем своим видом, что он полон желчи, психотропной дряни, дымом сигарет и паршивым алкоголем. Ложью, лицемерием, развратом. Список настолько длинный, что для его перечисления придется потратить всю ночь, а у мужчины ее просто нет.
Хотя, по правде говоря, он и понятия не имеет, который сейчас час, какое число, месяц, он даже уже позабыл про год. А, может, это малое количество кислорода влияет на подгнивающий мозг? Или какая-то доля радиации пробралась сквозь железную завесу и теперь меняет его сознание? В любом случае, ничто из этого уже не важно. Цифры — пустой звук в дивном новом мире. Спрашивать прохожих про даты — грех, прямой путь в настоящую преисподнюю, и направление к ней может показать давно обезумевший человек. Блондин знает это, потому что, если бы сейчас число спросили у него, он бы не раздумывая свернул спрашивающему шею, либо сделал бы в нем десяток дополнительных отверстий. Потому что он не знает. Потому что можно. Потому что его никто не осудит.
А еще, потому что он этого хочет.
Годжо пробирается сквозь толпу к бару, плотно сжимая в руке клинок для своей безопасности. Электронная музыка доносится из огромных колонок, видимо, украденных из бункера какого-то богатенького мажора, и он словно гипнотизирует, манит к себе — или подальше от себя, Сатору не может понять. В груди томятся противоречивые чувства, но он все равно проходит дальше, садясь на высокий стул возле бара. Протягивает парню у стойки руку — уже привычное действие, означающее для всех здешних простое «ты дашь мне то, что нужно мне, а в обмен я предлагаю себя». Бармен не отказывается.
Возможно, потому что это работает с абсолютно всеми вокруг. Возможно, потому что мужчина его одурачил. Возможно, потому что у него одно из запястий давно по нулям. Возможно, потому что на втором у него почти что случилось то же самое.
Родственная душа.
В прошлом мире это словосочетание что-то значило. Родственные души чувствовали, любили, воздыхали, мечтали. Но теперь это осталось позади. В подземке для чувств всем нужны таблетки и секс, да на этом эмоциональный диапазон, к сожалению, кончался.
Теперь для большинства «родственная душа» — просто звук. Точнее, его отсутствие.
Никто не следит за часами на бледной от недостатка света коже. Всем плевать на время, каждый хочет просто раствориться в собственной черной дыре, глотая пилюлю за пилюлей и смеясь так громко, что звук заглушает только включенный на полную громкость электронную музыку.
За ними уже никто не придет. Никто никого не спасет. Не будет нового Иисуса Христа, умершего за все их грехи и очистившего радиационный фон на поверхности. Мертвые души уже давно заполонили преисподнюю, и их уже никто не пустит в чистилище, так что им остается только танцевать под музыку, пить приторно-сладкий или до тошноты горький алкоголь и сцеловывать с чужих губ лживое молчание, пропитанное вишней коктейля и железом крови.
Так делает каждый. И Сатору, идущий за руку вслед за барменом, погряз в этом вместе со всеми.
Где-то фоном слышится безумие карнавала и слабо понятно, хрустят ли это кости под их ногами или же кто-то и вправду ломает руки и ноги парню, неудачно и невпопад задавшему неловкий вопрос:
— Какое сегодня число?
***
Сатору садится обратно на барный стул, нацепив наушники, заглушающие хоть немного хаос вокруг, и делает первый глоток чересчур сладкого апельсинового коктейля — безумие на кончике языка и в горле.
Рядом подсаживается девушка в изодранной куртке и со старомодной фляжкой в руках. Спрашивает у мужчины что-то, и тот немного раздраженно снимает с ушей свой защитный купол, прося незнакомку повторить вопрос. Брюнетка вновь что-то произносит, но то ли слишком тихо, то ли музыка слишком громкая, и Сатору вновь ни черта не слышит. Устало вздыхает, залпом выпивая остаток алкоголя со дна стакана и, встав, идет мимо, проводя холодной ладонью по предплечью посетительницы, от кисти до локтя касаясь мягко пальцами кожи, словно сирена, маня ее за собой, к выходу из этого слабоосвещенного ада.
Девушка послушно, завороженно идет за ним следом.
— Что? — спрашивает Годжо, повернувшись к незнакомке, когда звуки музыки становятся более тихими.
— Запястье, — просто говорит девушка, демонстрируя белую кожу правой руки, на которой мерцали еще горячие после завершения отсчета нули. — Я Вин, так, к слову.
Беловолосый скорее инстинктивно проверяет собственное, но одергивает себя, усмехнувшись.
— Ну и? Все еще не повзрослела или ты просто отсталая? — спрашивает он. — Я бы на твоем месте больше беспокоился о другом, крошка. Найди себе кого-нибудь под веществами и оторвись, пока мы тут все не померли вместе с тараканами. — фыркает Сатору, собираясь уйти обратно в бар, но Вин перехватывает его за правое запястье, останавливая, но сразу же убирая руку: ожог от еще горячих цифр чувствуется резким наплывом боли.
— Ты предлагаешь устроить пир во время чумы? — спрашивает Вин, разминая обожженную ладонь. Мужчина усмехается.
— Оглянись вокруг, милая. Конец света для каждого в этом мире уже вот-вот настанет. — отвечает он. — Разве это не лучший повод для дискотеки?
Девушка растерянно моргает, а Сатору фыркает, доставая из кармана две последние сигареты и отдавая одну из них непутевой знакомой. Поджигает огоньком зажигалки зажатую меж тонких губ свою и, затянувшись, выдыхает.
Вообще-то, сигаретный дым под землей — не лучший вариант, особенно когда дверь загерметизирована, а вентиляция работает до отчаяния слабо. Но кому какая разница, когда у каждого на левом запястье цифры почти подбежали к нулям.
— Я Сатору. — все-таки представляется мужчина, подходя к стене и морщась, отпихивая ногой наркомана, возможно, уже умершего, а, возможно, еще не дождавшегося такого подарка судьбы.
— Не так я себе это представляла. — вздыхает Вин и тоже затягивается. Кашляет пару раз, делая шаг к Сатору и переступая через тело.
— О, неужто? Попала сюда и представляла этот момент как-то по иному? Ты правда дура или просто накурена? — спрашивает блондин.
— Я просто оптимистка. — морщится брюнетка.
— Из тебя ахуенный такой оптимист выходит с такими-то цифрами. Я даже поаплодирую тебе, — фыркает Сатору, саркастично хлопая. — Поистине героически.
Вин закатывает глаза и молча выкуривает с родственной душой последнюю сигарету. Мимо то и дело пробегают люди в ободранной одежде, спешащие перед смертью принять горсть веселых таблеток, лишь бы не чувствовать в свой последний момент боли, страха и смятения. У Сатору проскальзывает мысль, что стоит последовать их примеру, но затем просто фыркает. Он не будет трусить. Не перед смертью.
Девушка проверяет запястье, словно желая узнать время — почему же словно? — на наручных часах, и выкидывает догоревший окурок под ноги, раздавливая его кроссовком.
— Прогуляемся? — предлагает она, смотря на Сатору.
— Приглашаешь на свидание? — со смешком спрашивает мужчина и Вин пожимает плечами.
— Пускай у них будет пир во время чумы. Я же предлагаю любовь во время холеры.
Сатору с прищуром смотрит на девушку, будто бы прикидывая, насколько ему этого действительно хочется, а после пожимает плечами и безразлично выкидывает куда-то в сторону окурок, подавая брюнетке свою кисть:
— Принимаю ваше предложение, маленькая мисс, — фыркает он, и Вин борется с желанием вновь закатить глаза, берет мужчину за руку и тянет за собой, все дальше и дальше от этого шабаша.
***
Сатору думает, что все это до абсурда забавно.
Забавно — бежать сквозь толпу, ведомый за руку родственной душой, объявившейся в слишком поздний момент времени. Забавно — воровать у торговца изорванную на листы библию и кричать что-то вроде извинений вслед. Забавно — за полчаса до смерти просто пить паршивый алкоголь, сидя рядом с соулмейтом над пропастью глубоко вниз под землю.
Сатору думает, что все это забавно, и поэтому смеется, заражая почти сумасшедшим от отчаяния смехом и Вин. Забавно поджигает библию, кидая ее прямо в пропасть и громко смеясь. Забавно пытается отдышаться, впервые за вечер спокойно лежа на полу, и забавно прекращать смеяться, переплетая свои пальцы с пальцами брюнетки, почти робея, хотя они уже и держались за руку большую часть времени с момента знакомства. Забавно молчать, смотря на эти руки и спешащие к нулям цифры.
— Может вернемся? — негромко спрашивает Вин, повернув голову к Сатору, чтобы взглянуть ему в небесно-голубые глаза. Он мягко кивает в ответ.
Они добираются довольно скоро — подземка не такое уж и большое место, как может показаться — и «Torch» встречает их своим привычным безумием в каждой букве своего названия. Сегодня тут до головокружения много народу, словно все решили оторваться в последний раз перед смертью; будто все решили погибнуть от передозировки раньше, чем от неудачного удара или выстрела; будто все просто предпочли безболезненный уход.
Будто все предпочли не бороться.
Вин ведет мужчину сквозь толпу к центру танцпола, и тот понимает, что они тоже предпочли не бороться. Вместе, без оговорок — решили взяться за руки и мирно умереть. Отдались в кровавые лапы судьбы даже без намека на самозащиту.
Сатору переплетает свои пальцы с пальцами Вин, смотря ей в глаза. Вспышки красного освещают их лица с периодичностью смертной дозы эпилептика, и они прикрывают веки, двигаясь совсем не в такт музыке и окружающей их безумной толпе. Девушка проводит ладонью по спине мужчины, ведя вверх и путаясь в белых волосах, а затем встает на носочки, с головой погружаясь в сумасшедше-сладкий поцелуй, похожий по эмоциям на взорвавшуюся над Токио атомную бомбу, взрывную волну, нахлынувшую на весь их мир и не оставляющую ни одного местечка для спасения, ни одного бункера. Сатору отвечает на поцелуй, проводит ладонью по оголенной шее, второй все также держа Вин за руку, и они почти что не замечают, когда музыка неожиданно прекращает играть, а вокруг все погружается в непроглядную тьму.
На левых запястьях счет приблизился к нулю.