Ночной ветер щекочет пятки, забирается под футболку, а чужие волосы лезут в лицо. Леха смеется, любовно трепля светлую макушку.

- Марк, может слезешь?

Тот улыбается, поднимает голову с его груди и смотрит с лукавым прищуром, в котором читается ответ. Но он все же произносит его губами, на которые Леха завороженно смотрит несколько мгновений.

- Нет. – Марк щурится еще сильнее, отчего ночной сумрак играет в его выражении древними тайнами и шепотом заклятий.

Леха смеется.

- Ты мне все отдавил уже.

Забвенная ночь шумит вокруг тихими песнями звезд и шепотом трав. Марк чуть сползает в сторону, прикасается к ним руками, пропускает сквозь пальцы стебельки, вспыхивающие золотым. Леха провожает взглядом уплывающие в темную высь огоньки и ловит их блики в чужих глазах.

- Сотни лет. – Он улыбается, и Марк тоже, когда смотрит на него, своего вечного.

- Тысячи. – Шепчет он в ответ одними губами. – Тысячи лет.

Леха перекладывает руку на чужую талию, а вторую заводит за голову, чтобы смотреть своему вечному прямо в глаза, такие голубые днем, и темные ночью. Они горят тьмой. Пылают тайнами, а под кожей наверняка могли бы светиться древние узоры их клятв.

Леха проводит рукой по чужой спине, и заклятия правда загораются под его пальцами, стелются изгибами символов по плечам и шее, горят мягким золотом с отливами меди. Лехе нравится каждый. Марк терпеливо ждет, пока вязь погаснет также степенно, как и загорелась. Он нежится в чужих руках, а потом улыбается и проводит пальцем по чужим губам. Леха чувствует его тягучую силу, знает, что сейчас иная вязь разгорается на его лице и руках. Знает, что один его глаз становится ярко-зеленым, как трава в полноводную весну. Словно изумруд.

- Нравится? – Он гладит чужую поясницу, и Марк смеется. Вскидывает голову, отчего волосы взмывают следом, как когда-то перья шлема.

- Конечно. – Марк тянется вперед, к его губам, и Леха не противится, притягивая своего вечного ближе, и вовлекая в страстный поцелуй. Секунда, и он мягко кладет его на коврик для пикника, нависает сверху, чувствуя, как крепко сцеплены руки на его шее, видя под собой горящие темные глаза, в которых плещутся огненные символы. Он почти рычит, когда произносит:

- Мы могли бы…

- Могли бы. – Марк улыбается, и снова тянется за поцелуем. Леха не видит причин отказываться. А когда отстраняется, в глазах под ним лишь игривая бездна разврата. Марк тянется к его уху, чуть прикусывает кончик, и шепчет с придыханием. – Я никогда не отказывался.

Леха рычит, на секунду отпуская свою нечеловеческую часть, и накидывается на своего вечного словно зверье на добычу – выцеловывает шею, лицо, каждый участок кожи, а потом лезет под чужую футболку руками, шарится по чужому телу, словно пытается досконально его изучить, запомнить каждый изгиб, каждый выступ костей из-под бледной кожи. Марк дышит где-то над его головой все чаще ловя ртом воздух, Леха чувствует его возбуждение почти так же отчетливо как собственное, отстраняется на мгновение, чтобы заглянуть в глаза ночи, и стянуть одежду. С тела под собой, с себя. Марк не помогает, смотрит за чужими отточенными движениями, ловит каждое, и не может насмотреться. Он шепчет с улыбкой, когда чужие губы снова выцеловывают его шею.

- Вечный… Мой вечный…

И Леха лишь рычит вместо ответа, на коже от сердца начинают проступать узоры, горящие серебром и золотом – одни на двоих. Марк поднимает чужую голову, только чтобы разглядеть как серебро горит вокруг глаз: серого и зеленого, - чтобы увидеть в них страсть и обещание, как и сотни, тысячи лет назад. Когда не существовало городов, стран, дурацких правил и обязательств, когда они могли любить друг друга, не боясь задеть чьи-то чувства.

Марк целует своего вечного с жадностью, ненасытной жаждой, которую он никогда не сможет утолить: голод его второе имя. Он цепляется пальцами за чужие волосы, за плечи, водит руками по спине, норовя урвать как можно больше чужого тепла. Как можно больше силы, что искрится между их телами. Он видит ее – могучую, буйную, сплетенное золото с серебром. И ему мало.

Леха отстраняется, и раздвигает чужие ноги, Марк ждет, тяжело дышит и выгибается дугой, когда его вечный вставляет в него пальцы. Когда начинает ими двигать. Он стонет, не боясь никого вспугнуть или потревожить – в этот час они одни. Под темной бездной, вывернутой изнутри наружу, под мраком вечности, закрывшей сегодня уши, видя соединение двух грешных душ.

Марк смеется, и Леха замирает, вопросительно на него глядя. Марк мотает головой и продолжает улыбаться. Ему легко под взглядом этой бездны наверху. Ему легко раздвигать ноги, лежа на потертом старом пляжном коврике, ему легко опасаться внезапных ночных гуляк в парке за деревьями и под взором того, кому видеть его падения нет смысла, того, кто сам довел их до греха. Ему легко. За сотни, тысячи прожитых лет. Ему легко оттого, как аккуратно входит в него Леха, как там, внутри сразу становится горячо и тесно. Как поначалу неприятные чувства раскрываются бутоном наслаждения.

Марк прижимается ближе к чужому телу, прося больше, желая больше. Ему мало. Он – голод. И Леха двигается. Выцеловывает грудь, играет с ней, дразнит, только чтобы двинуться так умело, что из темных глаз марка летят звезды, рассыпаются в траве и взмывают в небо, украшая его причудливыми рисунками легенд. Марк от наслаждения каждый раз вскрикивает как в первый, вздрагивает, изливаясь себе на живот. А Леха рычит, стискивая зубы, чтобы потом расслаблено улыбнуться, провести по чужому животу рукой, размазывая бледные капли. И тогда Марк поднимается сам. Садиться на чужие бедра, запуская новый круг. Их символы горят, связывая даже не души, что-то большее, что-то куда более древнее. Сущности, сказал бы поэт, но никто из них не был поэтом. Они были воинами. Солдатом и командиром, героем и предателем, жертвой и убийцей. Они были стражем и вором, торговцем и разбойником, учителем и учеником. Они были королем и слугой, знахарем и могильщиком. Они были сотнями людей и никогда цельными. Они ни разу не были едины. Скрипка и фортепиано, телескоп и звезда, кактус и ледяная пустошь. Одно и другое. Они искали друг друга только чтобы никогда не найти. Но не сейчас. Не сегодня.

Одна ночь за жизнь. Так ничтожно мало. Несколько часов до рассвета, когда на небе не мелькнет ни одной звезды, чтобы узреть их греховное соитие, когда ни одна живая душа не сможет увидеть их страсть. Поверить в чудо.

Одна ночь. Самое темное время перед рассветом. Тогда ярость и голод находят друг друга сливаются в единое целое на несколько мгновений, только чтобы разбежаться с лучами солнца вновь, по разные стороны, на другие концы вселенной.

Полицейский и убийца. Герой и отброс. Холод и жар. Их роли в этой жизни мало отличимы от предыдущих.

Марк вздрагивает, когда Леха задевает что-то там внутри, поджимает пальцы, руками крепче вцепляясь в чужую спину. Его дыхание раздается где-то над ухом, хриплое, с едва уловимым рычанием нечеловека. Существа, выведенного в лаборатории и не способного чувствовать. Марк отдается этому существу весь.

- Быстрее… - Он шепчет в чужое ухо, вздрагивает, когда Леха набирает темп, стонет, когда его руки задевают поясницу, скользят по его лопаткам. Их сила льется наружу, проскакивает искрами между тел, оглушающим свистом отдается в ушах. Перед глазами вспыхивают сверхновые, и Марк расцепляет руки на чужое шее, чтобы упасть в чужие ладони, бережно опускающие его на землю. Он смотрит на лицо перед собой, проводит пальцами по чужим ярким скулам, по символам у глаз, по щекам и лбу. Он убирает назад прядку волос, вечно вылезающую, из жизни в жизнь, и знает, что до первых рассветных лучей остается несколько минут.

- Я люблю тебя. – Он шепчет одними губами, и Леха целует в последний раз в этой их жизни.

- Пока завтра не разлучит нас.

Небо неумолимо светлеет.

- Пока завтра не разлучит нас. – Вторит ему Марк, и звезды на небе вспыхивают его слезами, так ни разу и не оброненными в этом мире.

Леха встает, улыбаясь. Вытирает салфетками их обоих. Марк подбирает вещи. Натягивает их на себя. Леха скатывает коврик, зажимая его под мышкой. Они идут по дорожкам парка, пока вокруг дрожит рассветный сумрак, и молчат. Все что должно было быть сказано уже прозвучало этой беззвучной ночью. А непроизнесенное они оставят до следующего раза.

Марк останавливается около ворот парка, Леха замирает рядом. Последний поцелуй. И клятва, и прощание. Разные дороги, ведущие в пустоту. Марк не оборачивается, неся за плечами рюкзак с пустыми бутылками и следами чужих губ на горловинах. Он улыбается, а позже тем днем безразлично спускает курок, под вой полицейских сирен и рев подчиненных, безразлично смотрит как падает на землю тело перед ним, так же безразлично переводит взгляд на дыру в своей груди и руку с когтями, что выдернула его сердце. Он ждет пока в голове набатом отзвучат его последние удары, когда исчезнут звуки, отмотается пленка его тысячелетней жизни, он ждет, когда откроет глаза снова. И снова у них будет одна единственная ночь. Новые имена и новые линии судеб. Такие же жестокие.

Две прямые пересекаются лишь единожды, чтобы потом разбежаться на всегда. До следующей ночи. Которая обязательно настанет, ведь она – их самое безжалостное наказание от бога. Ведь она – их самая сладостная награда от дьявола.