Запечатленные мгновения

— Нет, господа, нам все же нужны деньги — хотя бы немного, но очень нужны, — вздохнул Датч, рассеянно размазывая по миске остатки похлебки. В последнее время он обычно бывал не в духе: он был ранен, и потому — вынужден сидеть безвылазно в лагере, изнывая от скуки и тупой тянущей боли во всех многочисленных ранах… Как бы он ни старался делать вид, что чувствует себя сносно и даже находит преимущества в своем положении, бездействие и однообразие угнетали его, и с каждым днем все сильнее. Он старался быть или хотя бы казаться опытным, уравновешенным и спокойным, но для этого был слишком молод и горяч, слишком жаждал действия… Вдвойне угнетало его то, что это желание действовать было не простой прихотью, а необходимостью: денег не было, запасы подходили к концу, законники шли по их следу — последнее не было известно доподлинно, но после того, какой шум они подняли в одном из соседних глухих городков, сомневаться в этом не приходилось. Нужно было запастись самым необходимым и уезжать подальше…

— К чему спешить? Пока есть дичь в лесу и рыба в реке, мы, пожалуй, сможем просидеть тут сколько угодно, — беззаботно отозвался Артур. Он тоже старательно притворялся взрослее и холоднее, чем был на самом деле, но на этот раз его спокойствие было неподдельным: ему было не впервой жить без гроша за душой, да и цены деньгам он по большому счету почти не знал. Еще несколько месяцев назад он обчищал карманы на улицах маленького грязного городка, но все, что ему удавалось добыть, неизменно доставалось его отцу на выпивку… Теперь же он мог есть досыта и спокойно спать, зная, что его не разбудят посреди ночи пинком, — это казалось ему счастливой жизнью.

— О да, пока есть дичь и рыба, мы можем пытаться прокормиться охотой и рыбалкой — Хозии это, кажется, только в радость… Но как вы без патронов собираетесь охотиться? Они ведь тоже кончаются, по меньшей мере ружейные! — Датч начал почти спокойно, но с каждым новым словом распалялся все сильнее; раздражение, напряжение последних дней, досада за промах на последнем деле давно требовали выхода, и теперь нашли его. — И, кроме того, у нас закончилась соль — тебе, может быть, плевать на вкус, лишь бы много, но мне нет! Клянусь, еще пара дней на этой пресной жиже, и я за себя не отвечаю! — он со злостью швырнул миску на землю. — У нас заканчивается мыло — Джон, наверное, только рад, что мыться не заставляют, но так это оставлять нельзя! Из лекарств остался в основном спирт!

— Ну, ну, довольно… Никто же не говорит, что деньги не нужны совсем — просто спешить так нет нужды, — примирительно вставил Хозия, поднимаясь со своего места.

— Да черт возьми, у нас табака не осталось почти, — а ты, когда нервничаешь, куришь целыми днями! — и кофе закончился вчера, а без него я себя человеком не чувствую… — страдальчески, почти жалобно простонал Датч, снова тяжело упав на бревно у костра.

— Ну вот, кажется, и причина: тебе хочется кофе, — мягко усмехнулся Хозия.

— Да, хочется… Это не жизненная необходимость, если бы еда закончилась, было бы хуже, я все это понимаю, но имеем мы право хоть на какие-то радости в жизни? В конце концов, через пару дней тебе будет точно так же хотеться закурить… а может, и хуже, ты ведь куришь — сколько, десять лет, пятнадцать?

— Двадцать один — в тринадцать лет впервые попробовал, — все так же мягко и спокойно отозвался Хозия. — Да, без курева скверно, но что же? Переживем и это…

— Вот только ты будешь страдать, жаловаться на жизнь, а может, и на людей кидаться. Кому это надо? Нет, деньги нужны — может, не прямо сейчас, но в ближайшее время…

— Нужны — и будут. Достанем! — уверенно заявил Артур, поднимаясь со своего места. Только что Датч впервые накричал на него; считанные месяцы назад он бы, вероятно, замолчал и сжался, ожидая удара, но теперь даже удивился своему спокойствию: он будто точно знал, что его не ударят, да и в целом никак не навредят… Читать мысли он, разумеется, не умел, но ему и без этого было ясно: его названный отец зол не на него, а значит, и бояться нечего.

— Сынок… прости. Я совсем не хотел на тебе срываться — просто нервы не выдержали: чувствую, еще немного, и я с ума сходить начну. Ты тут ни в чем не виноват, — словно в подтверждение его мысли вздохнул Датч. — Ты на меня не в обиде?

— Да чего тут обижаться… Пустяки, — махнул рукой Артур. — Но ты все-таки не переживай так. Добудем мы денег, вот завтра же поедем в Дэрри и добудем — есть идея, как. А там, если все получится, и патроны будут, и соль, и мыло, и курево, и кофе…

— Что у тебя за идея? Дело того стоит? — тут же оживился Датч. — Если есть риск, прибыль должна ему соответствовать, помнишь?

— Помню, помню, ты каждый раз это говоришь… А я такое местечко присмотрел — там и риска нет, не охраняют толком, и денег наверняка немало, туда всякие богатеи заходят. В общем, навар будет что надо!

— Лишь бы подвоха не было — слишком уж хорошо все выглядит… — задумчиво вставил Хозия. — Ладно, завтра и выясним. Я с тобой пойду. А пока, если все доели…

— Сегодня не моя очередь! — выкрикнул Джон, поспешно вставая. Впрочем, уйти ему не дали: Хозия поймал его за воротник и притянул к себе.

— Твоя, не отлынивай, — строго напомнил он. Мальчишка еще попытался сбежать, — и даже вывернулся ради этого из собственной куртки, — но в итоге только был снова пойман, уже за руку. После он пытался поспорить, но и этим только усугубил свою судьбу: его все равно весьма решительно толкнули к бочке с водой, сунув в руки стопку грязных мисок, но тяжелая свинцовая туча, медленно наползавшая с востока, к этому моменту уже закрыла почти все небо, и влажный прохладный ветер усилился так, что Артуру пришлось ловить улетающую прямо с головы шляпу… Мыть посуду Джону пришлось уже под проливным дождем, бросая злые взгляды на шатер, в котором укрылись остальные члены банды.

За мытьем посуды последовал урок чтения и письма в палатке при свете масляной лампы, во время которого под листы бумаги пришлось подкладывать толстую книгу в твердом переплете. Пока диктовал по книге Артур, Джон старательно выводил буквы на бумаге, обращая больше внимания на написание слов, чем на смысл фраз; когда пришла его очередь диктовать, смысл ускользнул от него окончательно. Мысли его уплывали далеко, бесконечно далеко от текста книги: он мечтал о том, как отправится завтра на дело вместе с Артуром и Хозией, но догадывался, что его снова не возьмут с собой, поскольку не брали еще ни разу… Как же ему хотелось поскорее вырасти! Как хотелось доказать, что он уже не ребенок, что ему тоже многое можно доверить! Думая об этом, он продолжал читать будто машинально, не понимая ни единого слова и ничего не запоминая. Мечты о его первом деле постепенно перетекли в мечты о взрослой жизни в целом, о том, какие дела он сможет не только проворачивать по чьим-то планам, но и планировать сам, какие несметные богатства будет добывать для своей семьи, какие красивые женщины будут в него влюбляться… Обычно такие уроки могли длиться и по часу, и по два, особенно в последнее время, когда целые дни приходилось проводить в лагере, но на этот раз Датч быстро прервал его раздраженным замечанием:

— Довольно! Джон, что ты понял из того, что мы сейчас прочли? — и ответа у мальчишки не нашлось. Датч казался ему неким безупречным, непогрешимым идеалом, почти божеством; его было страшно разозлить, пусть даже только слегка, и еще страшнее было не знать ответов на его вопросы… Джон знал, что отвечает неправильно, но все-таки нерешительно забормотал какую-то чушь, очень отдаленно напоминающую содержание тех рассказов, что они обычно читали, — лишь бы не молчать. Впрочем, и на этот раз его вскоре оборвали:

— Проще говоря, ты не понял ничего, да, вероятно, и не запомнил, что читал… Витаешь в облаках? О чем мечтаешь?

— Я на дело в город хочу! — почти всхлипнул Джон после короткой паузы. — Я уже не совсем маленький, и нахлебником быть не хочу — вы ведь все говорите, что прокормышей мы не держим, и работать нужно всем… А мне в лагере сидеть и мыть посуду надоело!

— И я тоже хочу на дело, любое, пусть даже самое мелкое, — понимающе вздохнул Датч, забирая книгу из рук названного сына. — Но Хозия мне шагу за пределы лагеря ступить не даст.

— Нет, Джон, мы тебя не возьмем, и не просись! — отрезал Артур. — Там нужно будет действовать быстро, и мелочь, в лужу наступить боящаяся, нам там нужна будет как… как лошади банджо.

— А что, ты по воде уплыть хочешь? — тут же заинтересовался Джон.

— Нет, конечно, я не дурак. Но это же Дэрри — он весь одна большая лужа! Тебе от таких мест лучше держаться подальше, пока плавать не научишься…

— Прямо весь? И… раз плавать не придется…

— Ну, не совсем весь, конечно, но местность здесь болотистая, и стоит он в низине — считай, что в овраге, — да еще и грязной рекой ровно пополам делится… Посмотрел бы я на того, кто додумался в таком месте город строить! Река эта в дождь наверняка разливается, и весь центр подтапливает, да и в целом в воздухе всегда стоят смог от завода и сырость, — поведал Хозия. — Наверняка там все жители болеют кто холерой от отвратной воды, кто чахоткой от такого же отвратного воздуха, кто ревматизмом от вечной сырости…

— Вот-вот. Дыра дырой, и люди живут неприятные. Я бы их, пожалуй, даже пожалел, что они в этой болотной луже сидят, но они сами этот городишко в сто раз противнее и делают. Нечего тебе там делать, — прибавил Артур, стараясь плевком на пол скрыть то, как его передернуло от одного воспоминания об этом городе. — И нам тоже там делать особенно нечего… поднимем там денег, а закупаться будем уже в Блэкуэлле.

— Хорошая мысль. Я там побывал один раз и заметил у этого городка только две положительных стороны: шериф там пьяница горький, и местные в большинстве своем такие лицемерные мерзавцы, что грабить их ни капли не жалко. Задерживаться там совсем не хочется, — не то неприязненно, не то страдальчески поморщился Датч. — Ну а пока… давайте почитаем что-нибудь еще. Что именно — выбирайте сами!

Остаток вечера прошел за чтением рассказов. Читал на этот раз Датч, и на его чтении сосредоточиться было проще, чем на своем собственном, да и рассказы на этот раз были любимые, а не те, что выбрали взрослые «потому что там язык попроще», — но все же у Джона из головы не шел мерзкий городок, куда его друзья собирались отправиться на дело. Их нелестная характеристика ничуть не отпугнула его, а скорее только разожгла любопытство. Артур редко отзывался о каком-нибудь месте хорошо, но если и ко всему привыкший остряк Хозия, и готовый шутливо похвалить что угодно Датч говорили о городе одинаково плохо и одинаково серьезно, то это должно было быть поистине удивительное — удивительно неприятное — место. Джон больше не говорил вслух о своем желании отправиться туда, но уже твердо знал, что сделает это, с разрешения старших или без него. С этой мыслью мальчик и задремал под голос своего названного отца… Он и сам не заметил, как заснул на одеялах и спальниках, которыми теперь был застлан пол. Спать вот так на полу, кучей, не раздеваясь, оказалось на удивление уютно…

Следующее же утро для Джона началось с возни и старательно приглушенных голосов рядом. Артур и Хозия тихо переговаривались, передавая друг другу какие-то вещи и то и дело шикая друг на друга. Уже по тому, как быстро и коротко они говорили, можно было догадаться о том, что речь шла о предстоящем деле. Кроме того, приоткрыв один глаз и оглядевшись, мальчик понял, что было еще очень рано: в палатке уже не стояла глубокая ночная мгла, но и первые лучи приближающегося восхода еще не успели налиться теплом. Джон знал, что Хозия всегда встает еще до рассвета, но в этом он был одинок: Артур и Датч предпочитали не ложиться до тех пор, пока не начнет заходить луна, а потом отсыпаться едва ли не до полудня; встать так рано любой из них мог разве что ради дела. Сам Джон часто просыпался рано, но не подавал вида, чтобы не заставили умываться или помогать по хозяйству с самого утра.

Сейчас же он точно знал, что взрослым будет совсем не до него, да и не до хозяйства, но у него была другая цель: он твердо решил увязаться за своими друзьями, зная, что его ни за что не возьмут с собой. У него был план, хотя и придуманный на ходу. Для начала нужно было сделать все возможное, чтобы его не замечали, чтобы они даже не подумали, что он может последовать за ними… Он счел за лучшее притвориться крепко спящим, хотя моментами ему неудержимо хотелось рассмеяться над тем, как они старались вести себя тихо, чтобы не разбудить его. Чем больше он старался сдерживаться, тем сильнее хотелось смеяться… Как только Артур и Хозия тихо выскользнули из палатки, он все же затрясся в беззвучном смехе, изо всех сил уткнувшись в потрепанный спальник. К его большому облегчению, никто так и не подошел к нему и даже не заглянул в палатку, услышав его рваные вздохи. Еще несколько мгновений он лежал неподвижно, вслушиваясь в звуки вокруг, но было тихо: даже голоса Хозии и Артура отдалились куда-то на другой конец лагеря, к коновязи и фургону.

Только тут Джон и решился встать и подойти к выходу из палатки, чтобы подсмотреть за ними. Если бы они поехали на фургоне, отправиться с ними было бы проще простого: достаточно просто тихонько пробраться в фургон и сидеть тихо до самого города; этому Джон научился так давно, что и сам не помнил, как и когда, — помнил только, что несколько лет назад, живя в приюте и еще даже не помышляя всерьез о побеге, иногда катался так. Если же они предпочли бы ехать верхом, увязаться было бы сложнее: своей лошади у мальчика еще не было, и ему пришлось бы позаимствовать Дьявола, коня Датча… Этого огромного смольно-черного жеребца Джон побаивался, поскольку он был своенравен и слушался только своего хозяина. Джон помнил, как Артур поспорил с Датчем, что сможет проскакать на нем милю, но с треском проиграл: Дьявол, как только понял, что его оседлал кто-то другой, принялся отчаянно брыкаться, не делая ни шагу в ту сторону, куда его пытались направить; еще с минуту юноша пытался сладить с конем, но после полетел на землю. В том, что его Дьявол тоже сбросит, Джон не сомневался. Конечно, он давно уже на всякий случай прикармливал коня дикими яблоками и сахаром, чтобы задобрить, но ведь и Артур тоже кормил его… Впрочем, пока Джон мысленно прикидывал, как бы подступиться к Дьяволу, чтобы не оказаться тут же сброшенным, Хозия начал запрягать лошадей в фургон. Мальчишка не смог сдержать облегченного выдоха и улыбки. Вздохнул он совсем тихо, но и этого хватило, чтобы Датч вдруг резко поднялся на кровати.

— Выбор есть всегда, Джон, просто не всегда мы хотим это видеть, — хрипло, но вполне отчетливо произнес он. Мальчик едва не подскочил, услышав этот голос за спиной. Он не сразу понял, к чему это было, но в следующий миг подумал, что названный отец разгадал его намерение уехать без разрешения, да еще и на чужой лошади… Разве было бы правильно брать Дьявола, даже если бы он не сбросил его? В конце концов, это можно было бы назвать кражей у своих, — а это было последнее дело. На миг Джону стало стыдно, так стыдно, что он был готов отказаться от своей задумки… Но пока он думал об этом, Датч пробормотал еще что-то невнятное и упал обратно на подушку: он попросту говорил во сне. Поняв это, мальчик снова вздохнул с облегчением и тихо выбрался из палатки, чтобы притаиться за ней и выждать подходящий момент. Забраться в фургон нужно было в последний миг, прежде чем он тронется…

Ждать пришлось недолго: ехать собирались налегке, и сборы заняли всего несколько минут, — однако Джону это время показалось целой вечностью. Пусть ему и не впервой было тайком забираться в фургон и кататься, Хозия и Артур все же были не чета глуховатому и равнодушному до крайности содержателю приюта, с которым он катался прежде: оба они обладали острым слухом, и к тому же — по крайней мере так казалось самому Джону — всегда были начеку. Мальчик не решился даже надевать сразу сапоги — нес их в руке, чтобы не выдать себя топотом, подкрадываясь к фургону… Впрочем, толку от этого оказалось мало: размякшая после вечернего дождя земля мокро хлюпала на каждом шагу; босые ноги едва ли не немели от холода, а через несколько шагов — уже закровоточили от колючек и острой травы. И все же Джон был готов вынести все эти страдания ради воплощения своей задумки. Любопытство, решимость и желание доказать свою смелость сейчас были сильнее боли и холода.

В фургон Джон запрыгнул, когда он уже начинал набирать скорость, — и почти вкатился внутрь. Каким громким ему показался удар собственного небольшого в общем-то тельца о доски фургона! На миг ему даже показалось, что его услышали и вот-вот вышвырнут, но Артур и Хозия были всецело поглощены обсуждением своего плана и попытками вывести фургон на проезжую дорогу. У него все получилось! И он даже мог, притаившись, подслушать их соображения и сведения о месте. Чем дольше Джон слушал, тем сильнее разгоралось его любопытство: по словам Артура выходило, что в городе он давно приметил какое-то заведение без малейшего намека на охрану со стеклянной дверью, — но не бар, не салун и не банк, — куда заходят только горожане зажиточного вида в парадной одежде; через стеклянную дверь он видел, что в передней комнате этого заведения стоит прилавок с кассой, где посетители о чем-то переговаривают с приказчиком, платят — да не монетами, а купюрами! — а после, иногда немного подождав, проходят в какую-то дверь… Хозия предположил было, что это заведение — лавка дорогого портного, но это сразу же было отвергнуто: Артур точно помнил, что на вывеске над дверью было написано что-то другое, хотя и не мог вспомнить, что именно. Услышав это, Джон еле удержался, чтобы тоже не высказать какое-нибудь предположение вслух, — любое, пусть даже самое глупое: ему хотелось показать, что у него, как и у взрослых, есть свои соображения насчет дела. Однако он вовремя вспомнил, что на дело его вообще-то не звали и что если он сейчас себя выдаст, то его вполне могут увезти обратно в лагерь и там — наказать… Впрочем, в том, что его накажут за эту самовольную вылазку, он и так ни секунды не сомневался. К наказаниям он был привычен и не боялся, хотя и старался не нарываться на них лишний раз. Сейчас, однако, он был готов выдержать любую порку или трепку, остаться без ужина хоть десять раз кряду, простоять весь вечер на коленях — да на что угодно, лишь бы увидеть этот городок, стоящий прямо в болоте, и его мерзких жителей, и таинственное заведение для богатеев, и то, как это заведение будут грабить…

Ехать пришлось довольно долго: до Дэрри было двадцать миль, дорога была разбитая, и вдобавок размокла от дождя, так что ехать по ней быстро не получалось… Джон полулежал на досках в считанных дюймах от Артура и Хозии, смотрел, как из-за верхушек деревьев медленно поднимается яркое летнее солнце и мечтал о том, как вырастет и будет сам грабить жадных богачей — и тогда ему уже не придется мыть посуду, чистить картошку и носить в лагерь воду; тогда Артур уже не посмеет назвать его сопляком и дать подзатыльник за какую-нибудь мелкую оплошность, и Хозия не заставит мыться или убираться, и пистолет или ружье, чтобы пострелять по банкам, не придется выпрашивать у Датча, и… Тут его осенило. Он ведь мог бы получить все это уже сейчас, — если бы доказал всем, что он уже взрослый! План родился моментально.

— Я с вами! — выпалил Джон помимо своей воли. Реакция Артура была мгновенной: он вскочил на козлах и обернулся, наставив на незваного гостя пистолет… и застыл в ужасе и изумлении.

— Какого хрена!.. — вырвалось у него тоже невольно, но он вскоре снова овладел собой. — Хозия… что будем делать? Джон увязался за нами.

— Возвращаться уже поздно… — задумчиво произнес Хозия, даже не оборачиваясь. — Либо кому-то из нас придется его пасти, либо мы можем дать ему какую-нибудь роль в плане… и у меня есть идея, что это может быть за роль.

— Уверен? — спросил Артур скептически, садясь на свое место; перед тем, как сесть, он все-таки дал Джону легкий подзатыльник. — Это же… Джон.

— Да, это Джон — он пару лет был беспризорником и мелким воришкой, а значит, кое-что должен уметь, — хитро улыбнулся Хозия. — Скажи мне, Джон, ты умеешь притворяться потерявшимся ребенком? Подбежать к законнику и слезливо сочинить историю о том, как пришел сюда с отцом, а потом он зашел в магазин и вдруг пропал с концами, и ты его битый час уже ищешь, тебе страшно, холодно, ты проголодался и так далее — сможешь?

— Пожалуй, смогу, — важно отозвался Джон, перед этим притворившись, что задумался на несколько секунд.

— Чудно. Значит, план таков: Джон стоит на улице и отвлекает шерифа, если он появится неподалеку, я беру на себя охрану и возможных посетителей заведения, а ты, Артур, грабишь кассу.

— Ага, делаем что можем. Надеюсь, мелочь ничего не учудит… — пробурчал Артур, но все же возражать не стал. Они уже въезжали в город…

Дэрри встретил их рядом покосившихся деревянных построек, больше похожих на старые ящики, тянувшихся по одной стороне дороги, и высокой на редкость уродливой статуей дровосека с топором на плече. Изъеденное гнилью лицо статуи будто бы следило за проезжающими путниками неживыми провалами глаз, кровожадно улыбаясь… Даже Хозия, мельком взглянув на это, неприязненно поморщился: он видел немало странностей и к многому привык, но от этого и ему стало не по себе. Джон же, увидев статую, отпрянул и едва удержался, чтобы не вскрикнуть: может быть, он и был чуть опытнее большинства своих сверстников, живущих в семьях, но все же он был совсем еще ребенком; эта статуя напомнила ему о злобных великанах из сказок. Весь остаток дороги мальчик вспоминал о жадном великане Михеле, торговавшем лесом и исполнявшем желания в обмен на сердца… Сказку про него он услышал от Датча в первый свой вечер в банде, когда никак не мог уснуть, — и изрядно испугался, когда тот стал изображать низкий хриплый голос великана; хоть в сказке великана и победили, обхитрив, мальчишке той ночью снилось, как за ним бежит исполинского роста человек с багром на плече, уговаривая хриплым раскатистым басом продать свое сердце за мешок золота. Все это он успел подзабыть, — в конце концов, пусть его и не брали с собой на дела, те три месяца, что он провел в банде, были полны впечатлений, — но теперь вдруг вспомнил. Даже когда они свернули с главной дороги на одну из боковых улиц, и статуя скрылась из вида, Джон до самой остановки шептал одними губами, что ни за какие деньги не продаст свое сердце. Однако, когда фургон, наконец, остановился, ход его мыслей принял иное направление.

Фургон оставили на углу в паре кварталов от того заведения, о котором говорил Артур, чтобы не привлекать лишнего внимания, проезжая на нем по узкой, почти пешеходной улочке. Перед тем, как спешиться, Джона заставили надеть чудом найденную в фургоне рубашку — она была ему велика, зато была чистой и не слишком потрепанной, — и куртку Артура. Нельзя было сказать, чтобы мальчишки были в восторге от этого маскарада: в конце концов, по Джону было видно, что вся его одежда — с чужого плеча, а Артуру казалось, что он, в отличии от Хозии, умевшего и быть своим в любом обществе, и носить непринужденно что угодно, смотрится в белой рубашке и позаимствованной у Датча красивой шляпе откровенно нелепо. Однако выглядеть им нужно было как можно приличнее. Оба они понимали это, и потому сильно сопротивляться не стали. К заведению со стеклянной дверью они подошли пешком около десяти часов утра и, понаблюдав несколько минут, принялись за дело.

Джона оставили на улице чуть поодаль. Хозия же начал действовать первым: одернув на себе пиджак — тоже позаимствованный у Датча, и потому длинноватый, — немного ослабив галстук и откашлявшись, он влетел в заведение, едва не разбив ту самую стеклянную дверь. Отвлекать внимание было решено громким скандалом, так что Хозия добросовестно изображал вспыльчивого недовольного клиента. К этому моменту уже выяснилось, что вывеска над дверью заведения гласила: «Фотосалон»; о значении этого слова грабители имели весьма смутное представление, но это не особенно мешало делу. Главное было знать, что в этом заведении водятся деньги, — а то, что они здесь водятся, становилось ясно даже при беглом взгляде на обстановку приемной. Чего стоили одни только обитые какой-то бархатистой красной тканью кресла и прилавок из полированного дерева!

На чуть менее роскошном с виду стуле у входа сидел, уставившись в газету, потасканного вида джентльмен. Справедливо приняв его за местного сторожа, Хозия обрушился на него с гневной тирадой.

— Жулики! Пьянь подзаборная! Как это понимать?! — выкрикивал он, пьяновато пошатываясь и тряся перед обескураженным джентльменом какой-то бумажкой. — Я буду жаловаться в полицию! В суд! Я добьюсь, чтобы всех вас в тюрьму бросили и повесили!

Немного понаблюдав и убедившись в том, что внимание привратника всецело поглощено представлением его напарника, Артур с непринужденным видом вошел в приемную и быстрым шагом направился к прилавку. Кассир, франтоватый, но хилый молодой человек, хотел было выйти на помощь охраннику, но юноша поймал его за воротник и, ткнув ему в грудь дуло револьвера, приказал угрожающе-вкрадчивым хриплым полушепотом:

— Жить хочешь — гони все деньги из кассы и сейфа за прилавком. Дернешься или попробуешь позвать кого — пристрелю на месте и тебя, и твоего дружка. Усек? — и, для пущей убедительности, грубо толкнул бедолагу обратно к прилавку. Обычно говорить на делах предоставляли Датчу: запугивал банковских клерков, лавочников и обитателей богатых домов на отшибе он мастерски. Это было первое дело, на котором говорить пришлось Артуру; разумеется, он изо всех сил подражал названному отцу и с замирающим от страха и отчаяния сердцем понимал, что получается у него не очень хорошо. Может быть, в глубине души ему хотелось бы сорваться с места и убежать подальше, бросив оружие, — но назад дороги уже не было, да и показывать себя трусом и неженкой не хотелось совсем. Оставалось только прикрывать страх суровостью и держать кассира на мушке, сверля его преувеличенно свирепым взглядом. Это, впрочем, действовало неплохо: бледный молодой человек и добросовестно открывал кассу и сейф дрожащими руками и выкладывал на прилавок банкноты… Юноша даже решился мимолетно холодно улыбнуться, глядя на это зрелище.

Казалось, что денег было немало, однако, бегло просмотрев купюры, Артур не сдержал разочарованного вздоха: самой крупной из них оказались два доллара; всего в его руках было не более двухсот, а скорее всего, и меньше… С одной стороны, сейчас на необходимые покупки с лихвой хватило бы и сотни, а мелкие банкноты были более кстати, чем крупные, но с другой… с другой он все же почти по-детски надеялся на первом деле получить баснословную сумму, которой удивились бы даже его названные отцы. Конечно, вслух он этого не высказал — лишь досадливо поморщился и спросил мрачно:

— Это все, что есть?

— Да, сэр, все… разве что… — тут кассир побледнел еще сильнее и, пошарив по карманам, протянул юноше пару четвертаков. Тот не знал, смеяться ему в ответ или злиться, но в конце концов остановился на том, чтобы плюнуть на пол и напоследок еще раз ткнуть собеседника в грудь дулом револьвера, не забыв все же взять монеты.

— Ну все, больше нам тут не добыть. Навар уже неплохой, — примирительно произнес Хозия. Он уже успел связать джентльмена с газетой его собственным ремнем и обчистить его карманы, и такая прибыль его вполне удовлетворяла — тем более, что дело прошло тихо и чисто, без внезапных свидетелей или припрятанного оружия у жертв. Из роли недовольного клиента он вышел, как только убедился в том, что пистолет у сторожа скорее для вида — старый, тронутый ржавчиной и разряженный, — и снова стал собой, спокойным, добродушным и несколько язвительным… Артуру, впрочем, все-таки хотелось большего, — однако он понимал, что требовать бессмысленно: все равно не дадут. Пришлось послушаться Хозию и направиться к выходу, хотя и с угрюмым видом…

И все же, стоя почти у порога, юноша заметил какой-то увесистый с виду чемодан, стоящий у самой двери. Скорее чтобы оставить последнее слово за собой, чем в надежде на особую наживу, Артур схватил еще и его… Кассир и сторож оба попытались запротестовать, но юноша в ответ лишь рявкнул так грозно, как только мог:

— А ну не рыпаться! — и, как бы в доказательство серьезности своих намерений, выстрелил из револьвера в потолок. Прежде чем выйти из заведения, снова хлопнув дверью так, что стекло в ней жалобно задребезжало, он успел увидеть краем глаза, как кассир еще больше бледнеет, закатывает глаза и валится на пол. На миг его сердце даже кольнуло что-то теплое и горькое — не то жалость, не то сожаление, — но думать об этом времени не было. На улице что-то было не так…

Первым, что бросилось в глаза, было появление коренастой фигуры в конце улицы. Артур несколько раз видел мельком местного шерифа — он и впрямь пил не просыхая, редко появляясь там, где ему следовало быть, а сам был высоким, но очень тощим мужчиной лет сорока; этот незнакомец казался по меньшей мере вдвое моложе, гораздо ниже и намного шире. Его ни Артур, ни Хозия ни разу не видели, но на законников у них обоих было особое, почти сверхъестественное чутье, и оно, как и опыт, подсказывало, что это по меньшей мере помощник шерифа. К тому же он направился к ним, как только увидел, и походка и взгляд его не сулили ничего хорошего… Даже если бы Джон был здесь и был готов выполнить свою часть плана, это, очевидно, мало помогло бы: на него просто не обратили бы внимания, ведь законник куда больше жаждал схватить предполагаемых преступников, чем помочь потерявшемуся мальчишке.

Однако Джона нигде не было видно… Точнее, так казалось несколько мгновений. Обведя улицу взглядом, Артур и Хозия все же заметили знакомую маленькую фигурку со спадающими на плечи спутанными темными волосами, — и оба не смогли сдержать раздраженного вздоха: мальчишка, вместо того, чтобы выслеживать законников и хотя бы пытаться их отвлекать, торчал у прилавка со сладостями в конце улицы.

— Черт бы побрал этого мелкого идиота, — процедил сквозь зубы Артур. — Что делать-то?

— Есть одна идея… Ты пока иди к фургону тихонько, я сам все сделаю, — хитро подмигнул Хозия — и, оглядевшись по сторонам с взволнованным видом, вдруг громко позвал: — Томми! Том, куда ты делся? Я же велел тебе… — а после, будто бы внезапно увидев законника, направился к нему.

Артур, недолго понаблюдав за своим напарником и усмехнувшись ему вслед, направился с притворно непринужденным видом в сторону угла улицы, где они оставили фургон… Его актерских способностей хватало разве что на такую напускную непринужденность, да еще на то, чтобы притвориться глухонемым, когда было очень нужно. Сам себя он считал неспособным и на самую ничтожную ложь: даже когда Датч представил его как своего младшего брата, он нервничал, и ему казалось, что волнение его заметно и выдает его… Правда, он научился представляться чужим именем, не отводя взгляд, но на большее его — так он сам чувствовал — едва ли когда-нибудь хватило бы. Даже сейчас, когда он всего лишь шел по улице, делая вид, что не сделал только что ничего особенного, его сердце замирало от безотчетной тревоги. Несколько секунд еще он пытался отмахиваться от этого странного чувства, — но напрасно он выговаривал сам себе одновременно за трусость и излишнюю совестливость. С каждым шагом тревога становилась только сильнее, и после того, как он прошел мимо законника, к которому Хозия уже пристал с каким-то сбивчивым рассказом, усилилась особенно. В конце концов юноша все же не выдержал и обернулся… как раз вовремя, чтобы увидеть, как законник размахивается и сильно бьет его друга по лицу.

Увидев, как Хозия падает на землю с придушенным стоном, мальчишка забыл о любых предосторожностях. Пусть его и учили не поднимать лишнего шума на делах, за тех единственных двух людей, кто был готов защищать его, он был готов перестрелять хоть весь город. Так было и сейчас: перед глазами у него тут же встала кровавая пелена, и остатков его напускной сдержанности хватило разве что на то, чтобы не стрелять в помощника шерифа, замахнувшегося для нового удара... Не думая ни секунды, он почти подлетел к законнику, и изо всех сил ударил его по затылку рукоятью револьвера. Его не пугало ни то, что этот детина был по меньшей мере вдвое больше него, ни то, что он был вооружен, ни то, что вокруг хватало свидетелей. Пусть большинство жителей этого захолустного городишки и были абсолютно равнодушны ко всему, что напрямую не касалось их самих, устраивать при них мордобой все же было неосмотрительно… но его это не волновало. Его не волновало вообще ничего — кроме разве что того факта, что этот полупьяный самодур со значком помощника шерифа сбил с ног его названного отца и собирался продолжить избивать лежачего. Первый его удар не сбил законника с ног, но, очевидно, несколько оглушил, — или дело было все же в выпитом? — и развернулся к обидчику он довольно неловко. Он попытался схватить Артура своей широкой грубой ладонью не то за грудки, не то за руку, но тот увернулся и скользнул ему за спину, сам не понимая, как ему это удалось. Не думая ни единой секунды, он снова ударил его револьвером, и еще, и… Его тело будто бы действовало само по себе: он сам не ведал, что творят его руки, только продолжал бить помощника шерифа, не останавливаясь даже в тот момент, когда его оппонент с глухим коротким стоном свалился на землю. Он не замечал, как вокруг них собралась кучка местных, не слышал, что они говорили, не видел, как Хозия медленно встает с земли, оглушенно оглядываясь по сторонам и потирая ушибленный висок… Он не замечал даже собственного содранного кулака и брызг крови на руках и рукояти револьвера. Он вполне мог и убить своего противника и, возможно, сделал бы это, если бы его не остановили.

Остановиться Артура заставило только прикосновение к плечу: поднявшись, наконец, на ноги и сообразив, что происходит, Хозия поспешил остановить своего протеже.

— Ну, ну, все, довольно… Убьешь еще — это точно лишнее, — мягко произнес он, легонько оттягивая юношу от своего обидчика. Это сработало: его спокойный голос, а может, и то, что он был жив и здоров, несколько охладили ярость парня. Придя в себя, Артур с удивлением взглянул на лежащего на земле помощника шерифа: только сейчас он осознал до конца, что его противник был по меньшей мере на три года старше него и наверняка сильнее, хотя и немного ниже ростом; и все же сейчас этот почти взрослый мужчина валялся на земле без сознания со сломанным носом и несколькими кровоподтеками на лице… Хозия тоже смотрел на него с некоторым удивлением, — но помимо этого во взгляде его читалось какое-то добродушное понимание: ему уже приходилось видеть такие вспышки ярости не только у Артура, но и у Датча, и удивляла его сейчас только неожиданная сила юноши. Местные, собравшиеся поглазеть на драку, стали расходиться, поняв, что зрелище закончилось; ни один из них даже не попытался позвать на помощь или разнять, пока драка продолжалась, и никто не собирался задерживать мальчишку, избившего законника. Впрочем, для того, чтобы понять, что это странно, он был слишком взбудоражен.

— Да уж… вот пьяный ублюдок, — растерянно выдохнул парень, легонько толкнув оппонента носком сапога.

— Как и все здесь. Гнилое это место — и вода гнилая, и воздух, и люди тоже, — выплюнул Хозия. — Уж не знаю, проклятие это какое-то, или они все пропили мозги от унылой обстановки.

— Или просто их мамка уродами родила — от гнилой воды и воздуха, — раздраженно прибавил Артур; сквозь его небрежный тон прорывалось волнение. — Ты сам-то как себя чувствуешь? Тебе, кажется, основательно прилетело.

— Основательно, но не смертельно, как видишь. Я в порядке, только голова кружится немного, — успокоил его Хозия. — Так, теперь забираем Джона и валим отсюда, пока кто-нибудь из местных не додумался все-таки позвать шерифа…

Только теперь юноша посмотрел в другой конец улицы, в сторону прилавка со сладостями, соблазнившего Джона. Мальчик все еще стоял там, у прилавка, — но теперь он не смотрел завороженно на конфеты и пряники, а вроде бы разговаривал с каким-то очень высоким мужчиной. Даже несмотря на то, что он стоял спиной к своим друзьям, видно было, как его тревожит этот разговор: он будто бы был готов сорваться с места в любой момент, но почему-то не мог… Великан же, казалось, и не замечал этого, — или даже нарочно пугал мальчишку. О чем они говорили, слышно не было, — но от этого незнакомца словно веяло той же безотчетной тревогой, какую Артур испытывал всего пару минут назад, уходя с добычей, только намного сильнее. На этот раз юноша не стал и пытаться отогнать это чувство опасности или притворяться спокойным — вместо этого он без раздумий бросился к Джону. Он все еще был взбудоражен делом и недавней дракой, это возбуждение не успело улечься, и он был готов снова броситься в бой, несмотря на явное несоответствие сил: великан был не только очень высок, но и сложен весьма внушительно, и к тому же на плече держал какую-то дубину… Артура это снова ничуть не пугало, да и не волновало. Он просто бежал, на ходу выхватывая забрызганный кровью револьвер — в нем было еще пять пуль, и парень был готов пустить его в ход, если бы потребовалось. Убивать все еще не хотелось, но ради своих он был готов на что угодно.

— А ну отвали от моего брата, урод! — гаркнул он не своим голосом. Великан, казалось, опешил; он убрал обратно за пазуху потертый мешочек, который до этого протягивал мальчику, держа на ладони, и медленно перевел взгляд на юношу… Джон после этого словно очнулся от какого-то наваждения: он резко встрепенулся и вдруг бросился к друзьям, чуть не плача от страха. Таким напуганным его до этого видели лишь раз — когда он умудрился свалиться с лодки в воду; тогда он и признался, что не умеет плавать и больше всего на свете боится воды. Теперь же он казался даже чуть более испуганным, чем в тот раз… На миг Артур задумался, что такого мог наговорить ему этот великан, — но времени на размышления не было.

— Подумай над моим предложением, юный Джон. Я могу дать тебе славную жизнь, — и ты знаешь, где меня искать! — сказал напоследок незнакомец глубоким хриплым басом. После же он развернулся и ушел — шаги у него были вроде бы медленные и тяжелые, но такие широкие, что любому из троих пришлось бы почти бежать, чтобы догнать его. Догонять, впрочем, желания не было… От него вообще хотелось держаться как можно дальше: чувство опасности почти ушло, но оставило после себя мерзкое послевкусие.

— Пойдем отсюда. И поживее, — коротко бросил Хозия, мельком взглянув назад. Мальчишки последовали за ним, не задавая лишних вопросов. В общем-то им обоим и так хотелось убраться из этого городишки поскорее и подальше, и они бы сделали это, даже если бы в такой спешке не было никакой нужды… Сейчас же, после драки с помощником шерифа и встречи со странным незнакомцем, этого хотелось вдвойне.

В фургон они забрались через считанные мгновения… На этот раз запрыгивать пришлось всем троим: хоть умом они и понимали, что за ними гонится всего лишь совсем молодой и до сих пор слегка оглушенный, а скорее всего, еще и пьяный помощник шерифа, казалось, будто их преследует по меньшей мере с десяток человек. В воздухе стояло странное, почти болезненное напряжение, город словно сам пытался не то вытолкнуть их из себя, не то наоборот поглотить — или все дело было только в том, что мандраж от недавних неприятных встреч еще не прошел? Как бы то ни было, Хозия сразу вскочил на козлы и подстегнул лошадей, пока Артур остановился на миг, чтобы втащить тихо хнычущего Джона. Они тронулись с места сразу же, как только все трое оказались в фургоне, и, пока последние городские дома и та самая статуя дровосека не остались позади, ехали быстро и молча.

Поначалу их подгоняли отчаянная ругань и угрозы помощника шерифа, но тот быстро выдохся, пробежав за ними две или три улицы: очевидно, он не знал, что именно они сделали, или просто не особенно стремился выполнить свой долг, когда вслед ему летели скорее смешки, чем восхищенные взгляды… Он был совсем молод, и ему больше хотелось безнаказанности и дешевой славы среди жителей города, чем порядка и помощи. Не слишком умный, не слишком добросовестный, не особенно благородный и смелый, но сильный и грубый — Артур и Хозия видели немало таких законников и откровенно потешались над ними; напугать один из таких мог разве что маленького Джона, да и то, только потому, что они нередко отыгрывались на безоружном и беззащитном беспризорнике. Однако, даже когда законник отстал от них, они ничуть не замедлили ход: тревога и не думала рассеиваться, все они чувствовали, будто за ними гонится кто-то — или что-то — еще, куда страшнее глуповатого двадцатилетнего помощника шерифа… На этот раз никто из них и не думал отгонять это странное чувство: слишком уж оно было сильным, да и оставаться в этом городе им совсем не хотелось — в нем будто бы было трудно дышать.

Однако, когда статуя дровосека, как бы знаменующая собой границу города, скрылась из вида, они смогли, наконец, выдохнуть с облегчением. Казалось, даже воздух за пределами Дэрри был чище, — и дело было совсем не в заводском смоге… Хозия видел немало таких наполненных дымом, пылью и болотной сыростью городов, и ни один из них ему не нравился, — но ни один из них он еще не покидал с такой радостью.

— Больше туда ни ногой, — выдохнул он будто бы в воздух, ни к кому не обращаясь. Артур в ответ рассеянно согласился: он вполне разделял это чувство; ему казалось, что он только что избежал смерти. Однако тревога его, наконец, несколько улеглась, и теперь, сидя вместе с Джоном под брезентовым тентом фургона, он мог как следует вспомнить все события этого дела... Пусть он и был бандитом, пусть с четырех до четырнадцати лет его никто не воспитывал, от природы он был незлым и даже совестливым человеком. В свои пятнадцать лет он был способен застрелить человека без колебаний, если было нужно, — но все же головорезом он не был и удовольствия от убийств не получал; когда же ему все-таки случалось убить случайного прохожего или свидетеля, он долго потом грыз себя за это. На этот раз, впрочем, вроде бы удалось обойтись без лишних жертв… Однако, вспомнив, как побледнел и сполз на пол кассир в фотосалоне после его выстрела, юноша быстро помрачнел.

— Как думаете, я никого там не убил? — виновато вздохнул он.

— Ну, эта обезьяна в форме точно живее всех живых, — усмехнулся Хозия. — А приказчика ты, кажется, и пальцем не тронул, просто он из тех, кто падает в обморок, стоит только прикрикнуть на них. Не переживай об этом: ничего ему не будет, наверняка он уже очнулся и стоит себе за прилавком как ни в чем не бывало. Ты сделал ровно то, что нужно было, не более… И, между прочим, ты спас меня, да и Джона, вероятно, тоже!

— Это был Михель-великан… — негромко произнес Джон, только сейчас решившийся отпустить, наконец, руку Артура и осмотреться по сторонам. — Он зазывал меня к себе и предлагал золото, а ты его спугнул.

— Михель-великан? Из той самой сказки, что ли? — насмешливо фыркнул Артур, даже забыв о своих угрызениях совести; Джон закивал с полной уверенностью. — Да ты, видно, совсем еще молокосос! Датч, конечно, умеет нагнать жути, но это же всего лишь сказка... Ты что, во все россказни веришь? Может, еще и в привидений и водяных чудищ, поэтому воды и боишься?

— Но это правда! — горячо возразил мальчишка. — У него был целый мешок монет, и он говорил, что даст мне сколько угодно денег, и сладостей, и вообще все, что я захочу, если я пойду с ним… И эта большая палка, которой на плоту от дна отталкиваются, у него была, ты разве не видел?

— Да это был не багор, а именно что палка какая-то — может, и сук с ближайшего дерева, — отмахнулся юноша. — Тип он, конечно, жуткий, не спорю, но это просто местный сумасшедший.

— А ты видел, какой он был огромный и высокий? И Датч говорил, что его деду Михель-великан тоже предлагал продать сердце за золото…

— Датч любит всякие сравнения и фигуры речи. Уверен, это еще одна: на самом деле его деду просто предложили предать что-то или кого-то важного ради денег… Если хочешь, спроси его, как вернемся — я уверен, он расскажет тебе самую обычную историю без всяких колдунов и каменных сердец. К тому же заметь: он почти одного роста с твоим великаном! Что, он тоже по-твоему великан?

— Он еще нет… но ведь и он очень высокий, а этот человек был еще выше! Помнишь, ты говорил, что думал, что твой отец высокий, пока не встретил его?

— Это верно. Но великаны бывают не только в сказках — бывают и настоящие люди огромного роста, — заметил Хозия, мельком взглянув на мальчиков. — Но это обыкновенные люди, просто слишком высокие. Они не колдуют, не крадут сердца и не едят людей... и даже не живут где-нибудь в горах или в лесу одни. А вы, если вам заняться нечем, лучше пересчитайте нашу выручку и посмотрите, что там в чемодане.

Остаток пути до лагеря прошел тихо и мирно. Открывать чемодан сразу Артур все же не стал: ему представлялось, что там должны быть либо немалые деньги, либо какие-то очень дорогие вещи, — на это намекали его внушительный вес и попытки кассира и сторожа протестовать, когда его схватили, — и он хотел открыть его перед всеми в лагере… Единственным примечательным событием этого пути был короткий спор о том, причитается ли Джону часть добычи, но и он быстро разрешился: ни у кого не было настроения долго спорить. Весь остаток дороги они беззаботно болтали, уплетая сладости, украденные Джоном с прилавка — в споре сошлись на том, что ему все-таки стоит дать половину той доли, что причиталась бы ему, если бы он выполнил свою часть плана, если он поделится своей добычей.

Когда же они вернулись в лагерь, то на время забыли и о загадочном тяжелом чемодане, и о добыче в целом, и даже обо всем, что случилось с ними в городе, поскольку были слегка оглушены ожидавшим их приемом. В последние две недели Датч обычно бывал мрачен, непривычно замкнут, а временами еще и раздражителен, но сейчас его настроение вдруг изменилось. Они были готовы к тому, что он даже не поднимется им навстречу, когда они вернутся, — но он едва ли не выбежал встречать их на дорогу, оживленно и с большим интересом расспрашивал о деле, много шутил и не скупился на похвалу; его глаза снова горели, как до того, как его схватили… О причинах такой перемены Хозия начал догадываться, когда он намекнул на какие-то приятные сюрпризы, которые ждали их в лагере. В лучшие времена он любил внезапно делать подарки без особого повода и только отшучиваться в ответ на вопрос о цене, — но это в хорошие времена, когда денег было с избытком, а он мог выезжать в города…

— Ну и где ты был? И кто вчера говорил, что нам нужно побольше денег? — с укором вздохнул Хозия, заглядывая другу прямо в глаза. Несмотря на все свое недовольство и удивление, он все же был рад видеть его довольным и оживленным и не считал нужным скрывать это особенно тщательно… Датч безошибочно заметил эту теплую нотку в интонациях названного брата, и потому ответил с хитрой улыбкой:

— В Блэкуэлле, разумеется, — иначе не успел бы, выехав позже вас, вернуться раньше. И насчет денег нам можно теперь особенно не переживать…

— Ты что, выбрался на дело один, будучи раненым?

— Ну откуда такие выводы, друг мой? Разве я кажусь тебе таким безрассудным? — мягко рассмеялся Датч. — Может быть, я просто взял денег в долг — до тех пор, пока не встану на ноги окончательно и не смогу вернуть?

— Ты ненавидишь ходить в должниках, даже когда речь идет о проигранном в карты желании, — не будь это так, у тебя не было бы татуировки, — Хозия снова вздохнул, стараясь вложить в эту фразу всю свою строгость. — И я знаю, какой ты упрямый, принципиальный… и безрассудный.

— О, ты и правда неплохо меня знаешь… А если мне вернули старый долг? За этим пришлось съездить, но…

— …Но когда ты успел дать кому-то денег в долг в Блэкуэлле? Мы приехали сюда месяц назад, и денег у нас едва хватало, чтобы прокормиться, а на первом же деле в этих местах тебя схватили.

— Хозия, ответь мне на один вопрос, — шутливо вздохнул Датч; теперь была его очередь пристально заглядывать в глаза. — Ты точно не работал когда-нибудь в прошлом сыщиком? Мне сейчас кажется, что я говорю по меньшей мере с помощником шерифа, причем опытным и неглупым.

— О нет, я не сыщик — в юности был охотником, рыбаком и собирателем, как мои родители, потом одно время актером был, а после… В общем, ты знаешь, — мягко рассмеялся Хозия. — Но я и впрямь неглуп и опытен, как ты сказал, и вдобавок внимателен. И тебя знаю достаточно, чтобы сейчас быть уверенным в том, что ты провернул какое-то дело.

— Ладно, ладно, сдаюсь, — Датч тоже рассмеялся несколько самодовольно. — Я и впрямь кое-что… получил в наследство в городе.

— Ну и зачем? Знал ведь, что деньги все равно будут! — воскликнул Артур не то растерянно, не то раздосадованно: поступок названного отца заставил его почувствовать, что ему не доверяют.

— Деньги лишними не бывают, уж поверь! К тому же ехал я изначально искать Джона: о том, что он увязался за вами, я узнал не сразу… Я проснулся, увидел, что его нет, и решил поискать его по округе. Ну а потом… потом меня занесло в город, а там подвернулся такой случай, что грех было не воспользоваться, — обезоруживающе улыбнулся Датч. — Но перед этим я, разумеется, прочесал окрестности на пару миль вокруг и успокоился, только когда понял, что он с вами, заметив следы босых ног, оборвавшиеся на том месте, где стоял фургон!

— Что-то мне подсказывает, что все было иначе. Может быть… — Хозия осекся на полуслове и удивленно замолчал: только сейчас он заметил между деревьями — как раз там, где был их лагерь, — какую-то человеческую фигуру.

— А это еще кто? — спросил Джон весьма бесцеремонно, тоже заметив этого незнакомца.

— Это? Это Сьюзан, я встретил ее в городе. В общем-то, она и дала мне наводку на тот самый шанс, и в деле помогла… и в моей помощи очень нуждалась, так что пройти мимо я не мог, — объяснил Датч.

— То есть вчера ты говорил, что нам срочно нужны деньги, а сегодня — притащил в лагерь еще один голодный рот, да еще и рискуя собой? — угрюмо уточнил Хозия; тон у него был самый строгий и мрачный, но говорил он тихо: хоть он и не доверял незнакомке, попрекать ее за то, в чем она не виновата, ему не хотелось. — Тебе острых ощущений в жизни не хватает, ты решил попробовать еще раз попасться легавым и получить от них по меньшей мере тумаков?

— Вот уж не знал, что ты такой скряга и ворчун! — беззаботно рассмеялся Датч. — Не волнуйся: дело было прибыльное и совершенно безопасное… Я ограбил такое заведение, от которого Пинкертоны, пожалуй, и не приняли бы заказ, а местный шериф просто из стеснительности туда не сунется! А Сьюзан не только лишний голодный рот, но и лишние рабочие руки — подумал ты об этом?

— Ты что, бордель обчистил и девицу оттуда с собой прихватил? — фыркнул Артур, бросив оценивающий взгляд на Сьюзан. Они подошли ближе, и теперь он видел, что она одета в открытое и какое-то несуразно яркое и пышное зеленое платье, а по ее открытым плечам рассыпались темные волосы… В лагере в лесу она смотрелась совершенно инородно, и юноше показалось, что по крайней мере на центральных улицах тихого, богатого и до ханжества скромного Блэкуэлла смотрелась бы еще более странно; зато он знал одно место в этом городе, где было много женщин, одетых очень похоже. Большой и какой-то аляповатый дом с красными плотными шторами на всех окнах и вывеской с дурацким эвфемизмом над входом, отделанный с претензией на богатство… Артур ни разу не был в этом заведении, только проходил мимо, но даже так у него не оставалось сомнений в том, что это — дорогой бордель. Ответ Датча на его полушутливый вопрос только подтвердил эту догадку:

— Именно, друг мой! Ты весьма догадлив. Понимаешь теперь, о чем речь? Туда, как и в твою находку в Дэрри, ходят развращенные богачи, а охраны там почти нет, — разница лишь в том, что ходят они туда чаще, и денег оставляют больше… И к тому же хозяйка этого места — сволочь первостатейная. То, как она обращается со своими девочками, заслуживает сурового наказания.

— Проще говоря, твоя Сьюзан попросила тебя отомстить этой хозяйке, и ты отправился ее грабить, верно? — вздохнул Хозия.

— В общих чертах ты прав, но в деталях ошибся: Сьюзан ни о чем не просила меня — просто в момент нашей встречи вид у нее был такой угрюмый и печальный, что я не мог пройти мимо равнодушным… Я спросил ее, в чем дело, и она рассказала мне о том, как боится возвращаться домой к своей суровой мадам после последнего ее наказания. Вы понимаете — я не мог бросить в беде человека, а тем более, женщину в таком отчаянном положении, как Сью: она круглая сирота, у нее нет никого, кто мог бы защитить ее и помочь. Так и родился план: спасти Сьюзан, проучить мадам, а заодно и заработать немного денег… и вышло даже лучше, чем я ожидал. Попробуйте угадать, сколько мы подняли на этом деле!

— Долларов пятьсот? — предположил Артур. Ему и пятьсот долларов казались несметным богатством, хоть умом он и понимал, что на свете существуют куда более внушительные суммы. Однако он и подумать не мог о том, что в каком-нибудь заведении, кроме разве что банка, может храниться больше…

— Ага, ты только немного ошибся — раз в десять. Пять тысяч! — самодовольно усмехнулся Датч. — Часть, правда, тут же пошла на покупку некоторых необходимых запасов, но и так осталось немало. Говорю же — о деньгах можно пока не волноваться!

От удивления Артур, Джон и даже Хозия на несколько мгновений потеряли дар речи: для их маленькой банды пять тысяч казались очень внушительной суммой, заполучить которую было непросто. Мысль о том, что такие деньги можно было получить на толком не продуманном ограблении борделя, казалась странной, — однако сомневаться в словах Датча не приходилось: при всех своих честолюбии и лукавстве он не был склонен к преувеличениям и лжи, особенно в таких вопросах. Выходило, что ему и впрямь сказочно повезло.

— Да ты счастливчик… — выдавил в конце концов Артур.

— Вот именно, — прибавил Хозия. — Ты уверен, что твоей новой знакомой можно доверять?

— Абсолютно: она помогла мне в деле и показала себя рассудительной, волевой и смелой. Человек незаурядных нравственных качеств — такого редко встретишь, но могу тебе точно сказать: ей судьба быть одной из нас! — уверенно отозвался Датч. — Правда, ее наверняка придется многому учить, но, думаю, она быстро всему научится.

— Если так, то тебе повезло просто небывало, так, что даже не верится: провернуть такое дело, выбраться без единой новой царапины, да еще и встретить надежного человека, и все это совершенно случайно… Дважды в жизни так не везет — надеюсь, ты это понимаешь? Впредь лучше себя береги!

— Что ж, удача благоволит безрассудным! Ты очень заботливый брат, Хозия, но я ничуть не жалею о том, что сделал.

— Возможно, еще пожалеешь ночью, когда все раны разом начнут болеть…

— Вот тогда ты и поворчишь на меня всласть, и позлорадствуешь, — Датч примирительно улыбнулся.

— Я не буду злорадствовать, я буду тебя жалеть и пытаться помочь, — вполне серьезно заверил Хозия. — Но тебе придется полностью мне покориться и позволить обработать твои раны, сменить повязки… и выпить кое-какие настойки тоже придется, разумеется.

— Какой ты властный! И тебе доставят удовольствие мои беспомощность и покорность?

В эту минуту они уже выпрягли лошадей и отпустили пастись, а сами направились к костру. Джону сейчас многое хотелось сказать, но он притих: ему казалось, что любое его слово сейчас напомнит взрослым о том, как он ослушался их, и они тут же накажут его... Однако взрослым было явно не до него. Датч и Хозия продолжали полушутливо спорить и ворчать друг на друга: оба они были в общем-то счастливы и довольны собой и друг другом, — хотя, разумеется, не могли не подразнить друг друга и не поворчать о том, что каждому следовало бы поберечь себя. Артур же изо всех сил пытался скрыть свое недовольство и разочарование за угрюмой задумчивостью: в сравнении с теми пятью тысячами, что смог заполучить его названный отец в одиночку, его неполные двести долларов казались ему до смешного жалкими. Хоть это и было его первое дело, гордиться собой у него теперь не получалось.

И все же долго думать ни о каких своих неудачах, проступках и возможных наказаниях мальчикам не довелось. Вскоре они все подошли к костру, и их внимание было отвлечено новым знакомством… Теперь они могли разглядеть Сьюзан вблизи и поговорить с ней — она поднялась им навстречу и поприветствовала их странной, будто бы наигранной улыбкой. Она оказалась красивой женщиной лет тридцати или чуть младше. Вблизи ее открытое старомодное зеленое платье с множеством украшений казалось еще более неподходящим к обстановке — к тому же день был прохладный и ветреный, а платье очень легкое; однако сидело на ее стройной фигуре оно просто идеально, будто было сшито или по крайней мере умело подогнано именно под нее. Волосы ее — они оказались не только темными, но и блестящими, гладкими и очень густыми, — и впрямь были рассыпаны по голым плечам, однако, хотя и немного растрепаны, тщательно завиты и даже собраны в какую-то прихотливую прическу. Крупноватые правильные черты лица не портили ни странная горечь в улыбке, ни глубокая царапина на щеке, — но в ясных бирюзовых глазах читались и обреченная настороженность, и необычное для ее рода деятельности достоинство, и даже некоторая гордость… Пару минут назад Датч отрекомендовал ее как незаурядного человека, и теперь даже маленький Джон чувствовал в ней что-то необыкновенное.

Несколько мгновений они только молча рассматривали друг друга. Артуру стало неуютно от того, как Сьюзан задержала на нем взгляд: глаза ее были внимательными и глубокими, как и у Хозии, но в них не было той насмешливой ласки, что смягчала его жестковатые черты; напротив, несмотря на всю ясность этих глаз, они словно придавали плавным чертам ее лица странную резкость. Казалось, этим взглядом она безошибочно читала все изъяны по меньшей мере внешности, — а скорее всего, и самой натуры… Юноша и в целом не чувствовал себя красивым, но сейчас впервые так остро ощутил свое физическое несовершенство. Коротко переглянувшись с Хозией в поисках поддержки, он понял, что ему также неуютно и даже тревожно...

Наконец, Датч снова прервал молчание: он вполне радушно представил своих друзей новой знакомой, выразил надежду, что все они вскоре сдружатся, мягко пожурил Сьюзан за то, что она сидит на улице в таком легком платье, рискуя простудиться, и в конце концов накинул ей на плечи свой пиджак… Женщина ответила — несколько робко и напряженно, но с искренней благодарностью. Лед между ними тронулся: ее интонация выдавала скорее некоторую тревогу, чем придирку и недовольство. Она не выискивала недостатки, чтобы осудить, как сначала показалось Артуру, а скорее пыталась понять, не ранят ли ее здесь снова… Все это было знакомо юноше: считанные месяцы назад он сам был таким же — настороженно приглядывался к своим благодетелям, невольно ожидая от них какого-нибудь подвоха и гадая, что и по какой причине они могут с ним сделать. Лишь через эти несколько месяцев он научился не бояться их и чувствовать себя свободно в их присутствии… Он знал, что жизнь беспризорника не назвать сладкой; каково быть проституткой, он не знал, но догадывался, что это должно быть немногим лучше, если не хуже.

— Вы не бойтесь — мы к вам приставать и требовать от вас… услуг не будем, — простодушно заверил ее Артур. — Вообще Датч и Хозия очень добрые и всегда помогут, если надо, у меня принципы есть, и женщин я не обижаю, а Джон… ну, он непослушный мелкий паршивец, но все-таки не больной ублюдок. В общем, народ мы в целом незлой, так что не бойтесь нас: мы не обидим.

— А обижали вас явно немало, — прибавил Хозия. — Чего стоит одна эта рана… Можно смазать одной мазью — чтобы заживало побыстрее и не воспалялось.

— О да, Хозия умеет делать буквально чудодейственные снадобья из трав! — мягко подтвердил Датч. — И мы, разумеется, не будем требовать от вас никакой расплаты за эту помощь: я лично презираю саму мысль о том, чтобы вынуждать людей платить за самое необходимое своим телом. С нами вам и впрямь нечего бояться.

— Вы слишком добры ко мне. Как по мне, тратить мазь на такую царапину не стоит, но если вы так хотите… — отозвалась Сьюзан с несколько смущенной улыбкой. — И, надеюсь, я все же смогу однажды отплатить вам за вашу доброту.

Остаток дня прошел в обычных хлопотах по хозяйству — тут новая знакомая показала себя разумной и весьма проворной, даже искусной, — а вечер — в долгих разговорах у костра. Поначалу мальчики и Сьюзан еще держались по привычке несколько настороженно, присматриваясь друг к другу, но это напряжение быстро рассеялось. Вскоре все пятеро членов банды уже непринужденно болтали обо всем на свете, шутили, рассказывали разные истории и строили планы на будущее. Датч, как и всегда, полушутливо хвастался своими успехами на делах и мечтал вслух о том, как славно можно будет зажить уже в скором времени, Хозия поддразнивал его, но и сам хвастался и рассказывал о своих прошлых похождениях, Артур изо всех сил старался казаться вежливым и обходительным, — и тоже немного хвастался, хотя и куда менее уверенно, чем его названные отцы, — а Джон по большей части молчал и слушал, лишь изредка вставляя короткие комично суровые фразы… Сьюзан слушала их увлеченно, много и вполне искренне, а не только чтобы угодить, смеялась, да и сама пробовала рассказывать истории о своих знакомых. Новые знакомые ей нравились — вероятно, больше, чем все, кого она встречала прежде, вместе взятые. Впервые в жизни она чувствовала себя так непринужденно и спокойно в обществе двоих взрослых мужчин и молодого юноши: никто из них не раздевал ее глазами, не делал пошлых намеков, не флиртовал бесцеремонно и не стремился сесть к ней вплотную и прикоснуться лишний раз… Хозия и Датч казались настоящими джентльменами, и притом поистине великодушными, умными и обаятельными, Артур — трогательно честным, по-своему добрым и очаровательным в своей неловкой преувеличенной вежливости молодым человеком, а маленький Джон — милым и искренним, хотя и диковатым ребенком. Она тоже нравилась им — как рассудительная, остроумная и храбрая женщина и надежный новый товарищ; они сочувствовали ее скупой на счастье и удачу судьбе и стремились внушить ей веру в лучшее. К ночи все они уже чувствовали себя старыми друзьями.

О чемодане, захваченном в фотосалоне в Дэрри, вспомнили только утром, случайно наткнувшись на него в фургоне. Только сейчас, когда все собрались у костра завтракать, Артур решился открыть его при всех… Там оказались, разумеется, не деньги, золотые слитки или драгоценности, о которых он грезил накануне, возвращаясь с дела. Впрочем, на это он особенно и не рассчитывал — это были скорее фантазии, чем настоящие ожидания, — но и то, что там оказалось на самом деле, тоже стало для всех обескураживающей неожиданностью. В чемодане были какие-то хитроумные приборы из металла, стекла и дерева: увесистая коробка с окошком, подставка-треножник, странная лампочка, какой-то порошок, мелкие ванночки, линзы, трубки наподобие подзорных, но короче и толще… Увидев это, все ненадолго забыли о недоеденном завтраке и грязной посуде и столпились, разглядывая эти таинственные аппараты и гадая, что это может быть. Всем, кроме разве что Джона, они казались смутно знакомыми, но никто не мог сказать точно, что для чего нужно… Загадку внезапно разрешила Сьюзан: только взглянув на эти приборы, она сказала с мимолетной усмешкой:

— Да это же переносная фотокамера! Как-то раз один парень попросил меня сделать с ним несколько фотографий как бы со свадьбы, чтобы отправить родным, — вроде как хотел соврать им, что женился тут… вот примерно на такую нас и снимали.

— Фотокамера? Фотографии? — удивленно переспросил Джон.

— Это такие картинки, передающие вещи и людей в точности как в жизни — только без цвета, — пояснил Датч. — Делаются они не красками или карандашом, а с помощью таких вот коробок: навести на нужную вещь или человека, нажать на несколько кнопок, мигнуть вспышкой, подождать немного, а потом еще перенести на бумагу — для этого вроде темная комната нужна, вот эти ванночки, какие-то жидкости и порошки… я слышал, что весь секрет в какой-то химической реакции, но в химии смыслю мало.

— Муторно как-то, — заметил Хозия. — И сложно.

— Да и бездушно, неестественно: одна только техника, ни капли творчества, в картинках не остается ничего от того, кто их делает… да и ничего, кроме внешней оболочки, по большому счету они не передают. Преимущество разве что в том, что уметь ничего особенного не нужно, и делаются фотографии, наверное, все же быстрее, чем наброски от руки, — прибавил Датч почти презрительно.

— Ну и на что нам это чудо техники? — разочарованно вздохнул Артур.

— А можно, мы ее все-таки испытаем? Я хочу попробовать сделать пару фотографий! Можно мне? — восторженно попросил Джон.

— На кой черт?

— Любопытно ведь… и не все рисовать умеют, как ты.

— Да разве ж я умею… — тут же смутился Артур.

— Умеешь, — уверенно отрезал Хозия. — Уже умеешь неплохо, а со временем наверняка научишься еще лучше, если захочешь… И ты, Джон, научишься. Но пока — можно и камеру опробовать.

— Датч… — робко начал Джон; Датч ответил ему резковато:

— Почему бы тебе не предложить это Сьюзан? Вероятно, ей не помешает почувствовать себя красивой.

— О нет, спрос на мои услуги — достаточно красноречивое свидетельство о моей красоте. Больше я не желаю чувствовать себя красивой, — еще более резко отозвалась Сьюзан.

— Но вы очень красивая женщина. Почти самая красивая из всех, кого я видел, —наивно заметил Джон. — А Датч — самый красивый мужчина! Поэтому я и хочу, чтобы на фотографии был кто-нибудь из вас… или вы оба.

— Премного благодарен! — иронически рассмеялся Датч. — Но, боюсь, на фотографии этого не будет видно: вся прелесть человека в наших впечатлениях о нем, а эти карточки ничуть их не передают — там только чередование светлых и темных пятен. Во всяком случае, лица на них у всех каменные, а глаза — стеклянные живее покажутся за счет блеска!

— Но все-таки…

— Честное слово, Джон, я бы предпочел набросок от Хозии или Артура — пусть даже позировать для них пришлось бы в десять раз дольше… — мягко, но безапелляционно начал Датч; но все же под умоляющим взглядом Джона уступил, только махнув рукой со смехом. Мальчик, разумеется, тут же принялся горячо благодарить, едва ли не обнимая названного отца, и осадить его смогло только замечание Сьюзан:

— Только прежде чем заниматься этим баловством, отмойте руки и лицо и приведите в порядок волосы, юный мистер Марстон! Сейчас вы похожи на беспризорника. — И, хоть Джон и был бы рад поспорить с ней, а то и ответить на резкость оскорблением, ему пришлось подчиниться: Датч, Хозия и даже Артур явно были на ее стороне. Свое недовольство он выразил только угрюмым видом, а единственным утешением стало то, что посуду мыть пришлось не ему, а самой Сьюзан, которая вызвалась на это добровольно.

Уже через полчаса Джон и Датч стояли вдвоем неподалеку от лагеря. Решено было, что лагерь с его палатками, ящиками, коновязью и фургоном — место слишком неживописное и скучное, да и снимать там было бы неудобно, и потому они вышли на ближайшую открытую поляну. Она не годилась для лагеря из-за мягкой подмокшей земли и близости грязного мелкого пруда со стоячей водой, но смотрелась куда приятнее, чем та, что послужила местом их стоянки. Если же не брать в расчет тот самый пруд, она казалась почти прекрасной, а он из-за высокого обрывистого берега был виден только вблизи.

Камеру было решено поставить так далеко, чтобы пруд точно не попал на фотографию, — об этом Джон позаботился особенно… Подставка была слишком высока для него, и ему пришлось встать на большой деревянный ящик, чтобы дотянуться до камеры. Ящик угрожающе скрипел от малейшего движения, но мальчик не обращал на это никакого внимания: он смотрел почти восхищенно на своего названного отца — тот сейчас казался ему как никогда представительным, даже величественным. Датч и обычно одевался прилично даже тогда, когда в этом вроде бы не было необходимости, но теперь выглядел не только прилично, но и торжественно; он был, как и всегда, весь в черном, не считая разве что белоснежной рубашки, однако вид имел не траурный, а скорее внушительный… Внушительности придавали ему и золотая цепочка карманных часов на жилете, и многочисленные тяжелые перстни на пальцах, и темно-красная лента на шляпе взамен обычной черной. Джону казалось, что его названный отец и кумир сейчас одет изящнее всех городских богачей, кого он видел, и к тому же, в отличие от большинства из них, сам высок, строен и красив… Думая о том, насколько он красив, силен и обаятелен, какая у него теплая улыбка и живые блестящие глаза, мальчик машинально раз за разом просил его отойти еще чуть дальше.

Датч послушно делал шаг за шагом спиной вперед; совсем как на дуэли — разве что без пистолета в руке. Он даже не оглядывался назад, всецело доверяясь названному сыну, и только усмехался немного нервно. И все-таки походка его была вполне тверда — ровно до тех пор, пока он не дошел до самого края поляны, до земляного обрыва над гладью пруда. Казалось, на последнем шаге он слегка дрогнул, — но только слегка, — и сделал этот шаг, не колеблясь ни секунды… Это был шаг прямо в воздух, — однако и Джон, и он сам осознали это лишь спустя несколько мгновений, когда было уже поздно. Прежде им обоим казалось, что лететь с обрыва человек должен непременно с леденящим душу последним воплем, вспоминая в один миг всю свою жизнь и отчаянно стремясь ухватиться за любую соломинку, но на деле все оказалось иначе. Датч не издал ни звука ни в тот момент, когда нога его вместо земли встретила лишь воздух, ни когда летел спиной вперед в грязную гнилую воду, и перед его мысленным взором не успело проскользнуть ни единого воспоминания… На мгновение сердце его сжалось и будто бы замерло, и глаза широко распахнулись, но он не успел ни подумать о чем-нибудь, ни даже почувствовать. Впрочем, в последний миг он вспомнил о том, как когда-то в детстве, доведя своего брата до исступления шалостями и насмешками, забрался на крышу дома и продолжал дразнить его оттуда, а когда тот залез вслед за ним, — с торжествующим видом толкнул приставленную к стене лестницу и спрыгнул с той самой крыши в сугроб…

Однако это воспоминание пришло к нему вместе с болью во всех ранах сразу и холодным мокрым прикосновением ко всему телу; только сейчас он и осознал, что шагнул с обрыва, пролетел около десяти футов, а теперь лежит в гнилой воде, да еще и сжимает в руке что-то скользкое и явно живое. Еще несколько мгновений он лежал неподвижно, только сжимая крепче отчаянно сопротивляющееся создание в руке и беспомощно шипя от боли. Очнуться от этого оцепенения его заставил только взволнованный голос Джона наверху — тот пытался выяснить, все ли в порядке, и умолял его не умирать. Это моментально пробудило его чувства, и он ответил весьма энергично, хотя и мрачно, отбрасывая в сторону случайно пойманную лягушку:

— Не дождешься, паршивец, я тут помирать не намерен, — и с трудом, хотя и быстро, поднялся на ноги, то и дело сдавленно чертыхаясь и отплевываясь от грязи и тины. Обрыв был немногим выше трех ярдов, и если бы не раны, он легко взобрался бы на него, схватившись руками за край; однако глубокая колотая рана на его плече еще не зажила. И все же он попытался сделать это, и отступиться, начав, ему не позволяли гордость и нежелание слишком сильно напугать названного сына. Он упорно карабкался наверх, корчась от боли и мысленно сочиняя гневную тираду, которой собирался наградить Джона, как только выберется… и, к своему стыду, он поймал себя на мысли о том, что хочет наградить его не только нотацией, но и хорошей трепкой; детей он никогда прежде не бил и телесные наказания презирал.

— Ты в порядке? — робко спросил мальчик, когда он все-таки смог выбраться на берег и метнуть на виновника происшествия негодующий взгляд. Этот вопрос, да и искренне встревоженный взгляд мальчишки, развеяли его гнев. Пусть его выходной костюм и был, как ему сейчас казалось, безнадежно испорчен, пусть правая рука его немела, а плечо снова пронзила боль, теперь ему больше хотелось рассмеяться.

— Живой пока, как видишь. А ты надеялся, что нет, не так ли, маленький предатель? Ты переметнулся, ты работаешь на кого-то, кто страстно желает моей смерти? — ответил Датч скорее язвительно, чем гневно. — Признавайся честно, кто твои новые дружки: Пинкертоны или О'Дрисколлы? Они тебе этот коварный план убийства подсказали, или сам придумал?

— Я… просто забыл, честное слово, просто забыл, — всхлипнул Джон, приняв язвительность за презрение, а то и ненависть. Ему казалось, что все кончено, что его благодетель, которому он был обязан жизнью, теперь всерьез считает его подлым предателем и уже никогда в жизни не поверит ему, да и не спросит ни о чем, не расскажет сам что-нибудь любопытное, не будет читать ему на ночь, не позволит сидеть со всеми у костра, не потреплет по голове и не обнимет грубовато за плечи… а может быть, и вовсе выгонит, обрекая снова на беспризорничество. В другой момент, подумав о таком, он бы, вероятно, бросился к кому-нибудь из старших и прижался в поисках защиты, но сейчас он не смел даже заглянуть в глаза.

— О чем ты забыл? О существовании силы тяжести? — чуть мягче спросил Датч, так пока и не поняв, какое впечатление произвела его шутливая в общем-то речь на его названного сына.

— А что это такое? — спросил Джон, от удивления почти забыв о страхе; он услышал совершенно новое для себя слово.

— Не знаешь… А это, Джон, та самая причина, по которой не стоит прыгать с обрыва или сбрасывать оттуда кого-нибудь, если только ты не задался вполне определенной целью! Запомни хорошенько: тела — любые — падают всегда, при любых обстоятельствах, и летать умеют разве что вниз, — тут Датч уже откровенно рассмеялся, внушив мальчику некоторую надежду на прощение. — Вот что… когда вернемся в лагерь, ты напишешь это двадцать раз, чтобы уж точно запомнить: «Силу тяжести не побороть» — пожалуй, так.

— И все? — с робкой надеждой спросил Джон, все же коснувшись руки своего названного отца.

— Конечно, нет! Всю следующую неделю ты моешь посуду… а еще ты поможешь привести в порядок мой костюм, раз уж он испорчен по твоей милости! И если мои часы сломаны безнадежно, то их стоимость, разумеется, будет компенсирована из твоих карманных денег: это будет справедливо.

— Но ты меня не выгонишь, правда?

— Не выгоню: все же мы семья, и я обещал быть с тобой и на твоей стороне. Я зол на тебя, но готов простить, если ты пообещаешь мне больше этого не повторять, — почти ласково заверил Датч. Сейчас Джону хватало и этого, чтобы немного успокоиться; он с полной искренностью дал это обещание, и, получив в ответ одобрительную улыбку, почувствовал себя счастливым. Может быть, уже скоро он начал бы сожалеть о своем наказании — в конце концов, писать ему было сложно, мыть посуду и стирать он не любил, а необходимость возместить стоимость золотых часов из своих денег означала лишение всех его сбережений и карманных денег на ближайшие несколько месяцев, — но сейчас он радовался тому, что его не собирались выгонять. Еще одним поводом для радости стало то, что камеру Датч все же забрал с собой, а не выбросил: ему хотелось все-таки опробовать ее в другой раз.