Чайльд болел, и ему от этого было очень тревожно.
Сил сидеть на месте оставалось всё меньше, да к тому же его так ненавязчиво выпинывали из Ли Юэ, что Тарталья не удержался и свежим кораблём отправился в Инадзуму, пока та была ослаблена наведённой Путешественником суетой. Теперь все цели сводились к одной — не помереть раньше времени от ханахаки. Не подохнуть, сгорев в неприятных чувствах.
Пока Тарталья был ближе всего к Скарамучче, это являлось отличным поводом временно или безвременно покинуть убежище в Ли Юэ. Впрочем, пропавшего Предвестника не очень-то и искали, даром что Сердце Бога было у него. И Тарталье оно вовек не нужно было, и сам Скарамучча, впрочем, тоже — вот только пустая отравленная душа кричала другое.
Скарамучча был нужен ей, как бы ни хотелось этого признавать.
На самом деле, Чайльд считал, что и так, и так умрёт, разорванный цветением фиолетовой травы. Будет клумбой цветов, названий которых даже не знает, — какая досада! Не увидит больше светлых ледяных глаз Царицы, свою семью и лачугу в Снежной, и надменного Моракса, что так и будет хлебать чай в Глазурном павильоне.
Хотелось скрутить Сказителю шею, выкинуть в Бездну и навсегда оставить подле себя.
С палубы Тарталья почти не вылезал, ведь море очень любил и хотел посмотреть на прославленные шторма, сотворённые Сёгуном Райдэн. Тяжёлый солёный воздух прямо-таки давил своим статусом на траву-паразитку — наверное, она росла в сухой среде, поэтому её рост приуменьшился в пути, но не замедлился совсем и всё равно был быстрым и противным. Фиолетовые листья то и дело летели в мутную злобную воду океана, а, касаясь её, чуть заметно вспыхивали. Завораживающе-отвратительное зрелище.
— Господин Предвестник, мы приближаемся к острову Рито. — К Чайльду подошёл матрос и отдал честь. Он сказал ещё что-то про шторм и про то, что лучше бы свалить с палубы как можно скорее, но Тарталья уже не воспринимал его слова. Поблагодарив сквозь стиснутые зубы и отправив мужчину восвояси, Чайльд обернулся на океан и схватился за доски.
Сиреневые, фиолетовые, как треклятая трава, чёрные тучи и ослепительно-белые вспышки приближались. Этим бы всем мог владеть Скарамучча. Мог — но владеет только одним слабым человеческим сердцем. Ну и ещё одним, уже архонтским, но это не так важно.
Какие глупые мысли в последнее время преследуют Тарталью. Конечно, остальные Предвестники утверждали это всегда, только они имели в виду помыслы о сражениях и мировом господстве, а не… это. Желание увидеть Скарамуччу ещё раз. Потрепать его блестящие волосы. Услышать ворчание и ругательства — Сказитель ничего, кроме того, Тарталье не говорил. Пусть так, зато это было только на словах! Он не насмехался над ним, как другие, и не строил козни против него, и всё такое. Может, это было знаком?..
Знаком, что всё не так плохо, что надежда есть и что Чайльд ещё немного подержит в руках великолепную водяную глефу.
Правда, с палубы всё-таки пришлось убраться: резонанс с неукротимой стихией делал только хуже, расшатывая сознание в дуэте с физической болью. К боли от ран и переломов можно было привыкнуть, но от цветов — никогда.
Растения рвали глотку, и элемент гидро, призванный разрушать, а не исцелять, никак не помогал. На языке осел перманентный привкус собственной крови, такой непривычный: раньше ведь это была кровь врагов. Тарталья облизнул губы, отвлекаясь от реальности. Тяжесть в груди отступила.
Всё было хорошо: он благополучно плывёт в Инадзуму, пока ещё не умер и шевелится на радость себе. Другие ничего не заподозрили. Чайльд сложил руки в молитвенном жесте и закрыл глаза, хотя в такую качку это было не лучшей идеей.
— Царица, мой Архонт, я навеки слуга твой. Пожелай здоровья мне, сил и времени отыскать этого беглого придурка, прокляни беспомощность и душевную слабость. — Тарталья помолчал, собираясь с мыслями. — А я низвергну богов и претворю в жизнь твои идеалы.
В моменты молитвы тревога всегда отпускает. Даже качка, кажется, стала не так раздражающе-заметна. Дух Царицы, ощутимый, незримый, был здесь, благословил путь. Всегда был рядом. Тарталье это нравилось.
Гремело так, что закладывало уши, что слепли глаза, а боль в груди отступала где-то на мгновение. Кашель раздирал мучающееся горло, извергая мятые, слюнявые, но свежие листья, пахнущие грозой. Вот уж кто прочувствовал инадзумский шторм во всех его тональностях.
Может, это было проклятие Сёгуна, как-то прознавшей, что на её драгоценнейшую куклу кто-то позарился. Мусо Но Хитотати чувств и эмоций. Как же противно.
Тарталья не понимал, сколько времени прошло, прежде чем исчез шторм и засуетились матросы, но он выжил, пережил, даже остался в сознании — персональная Бездна, только не снаружи, а внутри. Сейчас Чайльда высадят на пустынном берегу подальше от Рито, а там он наконец даст волю самому себе.
Трава здесь была такая же, фиолетовая, рокочущая, совершенно дурацкая. И без Скарамуччи. Цветы в груди воспели дифирамбы родному воздуху и попёрли расти пуще прежнего, высекая на горле проклятия. Время, раньше неосязаемое, теперь влажным шёлком струилось по пальцам, приветствуя смерть. Как часто она была так близко к Тарталье, как часто он погибал — но на этот раз по-настоящему.
Пока Чайльд был в сознании, он бегал по островам, прочёсывая скалы и леса в поисках убежища Скарамуччи, намеренно обходя лагеря Фатуи, а когда рассудок, скованный отчаянием, покидал его, — сражался. С кайраги, с хиличурлами, с адскими гончими, с собственной тенью, с голодом и желанием уснуть. Всё смешалось в кучу. Это и была его жизнь, сжатая в тысячу раз, собранная в эти пять дней — так много он не убивал никогда.
На шестой день удача улыбнулась Чайльду — нет, дико захохотала ему в лицо. Знакомая идиотская шляпа замаячила на горизонте, всё сознательное вернулось во мгновение ока, а Тарталья, не помня себя от радости, глотая горькие кровавые листья, ринулся к существу, которое так мучительно искал.
— Скар-раму-у-у-уча! — Голос захлебнулся — Тарталья чуть не свалился прямо на сидящего на песке Сказителя. Шляпа слетела в траву, а её владелец зашипел, аки змея, и вздёрнулся всем телом, чтобы стряхнуть обезумевшего Чайльда, но тот поднял Скарамуччу над землёй и сжал так крепко, что и пошевелиться было трудно. — Я чуть не умер из-за тебя!
— Отпусти меня, придурок!
Тарталья разразился кашлем, и сиреневые листья со стеблями вылетели на траву перед Скарамуччей, мазнув кровью по его одежде. Сказитель на мучительное мгновение стих.
— Ты не представляешь, я чуть не умер из-за тебя, потому что я влюблён в тебя! — захохотал Чайльд.
Неискренний, судорожный смех оборвался и очередным приступом кашля. Так тихо было вокруг — но с присутствием Тартальи всё становилось невообразимо громким.
— Незачем так орать. — Сдавленные ругательства разбавили хрипы Чайльда и свист ветра. — Потому что ты не один влюблённый здесь, придурок.
— Ах, так я тоже тебе нравлюсь?! — Радостные вопли заглушили раздражённое «да». Тарталья не только не отпустил Скарамуччу, но и начал вертеть его вокруг себя, крепко держа под мышками — счастья было до небес. Травы из горла стало больше, вся земля вокруг была украпана кровью, только теперь в груди было пусто и легко, как и в голове, и в руках, во всём теле.
Он будет жить. Не помрёт, как собака, в чужой неприветливой стране, в луже собственной крови, в траве, названия которой он так и не узнал.
***
— Царица, мой Архонт, я навеки слуга твой, пожелай скорейшего выздоровления, успешных битв и возвращения на Родину, прокляни слабость и боль, а я низвергну богов и претворю в жизнь твои идеалы.
— Замолкни, надоел, — бросил Скарамучча сидящему в палатке Тарталье.
Они ночевали в лагере беглого Сказителя, скрытом между скал на маленьком островке. Днями и ночами Чайльд спал или мучился кашлем, но медленно выздоравливал, а Скарамучча ходил на охоту и добывал пропитание, готовил нехитрую еду для слабого товарища — сам он к ней едва прикасался. Спустя полторы недели Тарталья смог сам выйти из палатки и размяться, но сразу после того — помолиться за собственное благополучие.
Царица одарила его силой, с помощью которой он смог выкарабкаться, и Чайльд помнил об этом каждый день.
— Скар, это наш Архонт, к ней надо относиться с уважением.
— Я благодарен ей за то, что дала нормальную работу, но на этом всё.
Скарамучча не позволял себя как-либо трогать, только обнимать иногда, на ночь — Тарталья верил, что так ему будет теплее. Впрочем, он бы и не отлипал от Скарамуччи, но пара пинков в рёбра заставили передумать.
Сказитель был всё такой же, и Чайльду это безумно нравилось.
Ещё через две недели Тарталья совсем оправился. Он ходил на охоту вместо Скарамуччи и уже подумывал о том, чтобы найти корабль оставшихся здесь Фатуи и уехать вместе со Сказителем, но для начала ему хотелось убедиться кое в чём. Предвестники почти не разговаривали друг с другом, и Тарталью это тяготило.
— А я правда тебе нравлюсь? — выпалил он вздрогнувшему Скарамучче. Тот сидел перед костром, разглядывая языки пламени.
— С неба рухнул? Нет, конечно, как тебе вообще такое могло в голову прийти? — Глаза цвета дурацкой фиолетовой травы пронзили насквозь. Тарталья опустил взгляд, а Скарамучча безжалостно продолжал: — Тебя вообще все только терпят, чтобы ты знал.
— Н-но в тот раз… Ты же сказал…
Сказитель закатил глаза.
— Это чтобы ты не подох, неужели не понятно? Всё-таки пригодишься ещё.
Тарталья замер, пытаясь почувствовать в груди знакомое неприятное шевеление травы. Но его не было. Неужели Скарамучча соврал?
Вот только когда он это сделал — тогда или теперь?