Лиаму приходится раздеться: куда важнее беречь голову от солнечного удара чем тело от загара. А жаль: бледные мальчики в Pinterest — его идеал. Дамиан тоже использует футболку как кепку, закуривает по дороге. Они идут молча: то ли дело в неловкости, то ли Лиаму настолько стыдно, они оба не знают.

      «Убежище» оказывается баром. Сначала Лиам в ступоре пялится на синие буквы на вывеске, но потом Дамиан заводит его внутри и ведёт за барную стойку, здоровая с барменом. Металлическая дверь подсобки скрипит, и, стоит ей закрыться, Лиам сразу всё понимает.

      — Бывшее бомбоубежище, оказывается, отличное место жительства. Или от торнадо люди хотели спасаться, но, в любом, случае, добро пожаловать в наше захолустье. Здесь уютно.

      Первое, что Лиам замечает, спускаясь по лестнице — атласные ткани и яркие постеры только потом — так это глаза. Пар двадцать, если не сорок. Десятка выглядывает из проёма. Женщины, дети, мужчины среднего возраста, пара пенсионеров в креслах из прутьев, которые держатся на соплях. И все они разглядывают Лиама точно также, как Лиам разглядывает их.

      — No el nuestro. (Не наш (исп.)

      — Sí... (Да…(исп.)

      — Damian, ¿quién demonios es? (Дамиан, кто он, черт побери? (исп.)

      — Gente, — лаконично отвечает Дамиан, пока Лиам пытается вспомнить хоть слово по-испански. (Свои. (исп.)

      — Я… Yo… Yo lo sé, — мямлит Лиам, и на него обращают внимание, — unas palabras en español.

(— Я… Я… Я знаю, — мямлит Лиам, и на него обращают внимание, — пару слов по-испански. (исп.)

      Кто-то криво улыбается, мужчины махают рукой и разбредаются по комнатам. Планировку Лиам угадывает сразу: при входе просторное помещение их встречает совмещенная с гостиной кухня, а дальше два коридора по бокам с деревянными, потонувшими в тени дверьми. И одинокая лампочка под потолком.

      — Он поживёт у нас пару дней, под мою ответственность. Ему некуда идти.

      — Дырке в заднице идти некуда? — доносится из коридора и тут же слышится шлепок с добавлением «Здесь дети, Андрес!» на ломанном английском.

      — Остынь, я сказал, что всё под контролем, — холодные нотки опять возникают в голосе Дамиана. — Он не натворит ничего, будет спать у меня, максимум через два дня мы уедем. Он остался без семьи, ему нужно хотя бы ночь переждать.

Парень ниже Дамиана, с густыми чёрными усами — тот самый Андрес, теперь вышедший из тени — скрещивает руки и с жгучим недоверием поворачивается к Лиаму.

— Окажешься крысой — я тебя найду и живьём закопаю, — он делает шаг к нему, давит взглядом. — Ты меня понял?

У Лиама мурашки проходят по спине, но он только неуклюже кивает. Дамиан тактично забирает его за плечи, пока Андрес не утихает и ненавистно шепчет: «Дамиан, ты больной… Ты просто сумасшедший…»

— Он не выносит белых, — тяжёлое дыхание возникает над ухом, Лиам поворачивает голову.

— А зачем он тогда в Америке? — он не произносит слова вслух, только губами.

Окружающие даже не перешёптываются, а просто глазами провожают Дамиана с незнакомцем.

— Часть готова заглушить ненависть в погоне за жизнью. Андрес один из таких.

Тишина давит, не нравится, пускай обстановка спустя пару минут кажется даже милой: сочетание красок, грязи в углу комнат, запаха пота и жжёной травы как будто успокаивает. Всё лучше, чем на улице, особенно в случае Лиама.

Он невольно замечает девушку с ребёнком на руках. Красная заляпанная юбка в пол, жёсткие волосы в пучке и малыш, присосавшийся к груди. Она сидит за столом близ кухонной гарнитуры и ладонью манит Лиама. Аккуратно, лишь парой пальцев. Дамиан тоже замечает.

— Это Паула, души ни в ком не чает. Наша мама. Иди к ней, я пока в комнате всё подготовлю.

Лиаму не то, чтобы страшно: скорее непонятно. Он идёт, как на ходулях, пока к Пауле сбегаются дети. Её или чужие — не важно, когда для них привели инопланетянина в виде иностранца. Они говорят друг другу что-то на ухо, пока Паула указывает на соседний стул.

— Садись, — предлагает она на английском, и Лиам сразу выдыхает. — Как тебя зовут?

— Лиам.

— Я Паула, а это Эммануэль. Ему исполнился год вчера, — она улыбается, поглаживая голову младенца в руках. Затем указывает на мальчика в зелёной футболке с почти стёртым Молнией Макуином. — Это Марио, мой сын, а девочка рядом его сестра, Алондра. Когда она была маленькой, всегда просыпалась рано…

И тут Лиам впервые улыбается, когда девочка, услышав имя, протягивает тонкую ручку для рукопожатия. Хочется пожать в ответ, ласково хихикнуть с детской неловкости, Паула чувствует настроение и посмеивается в унисон.

— Как давно вы здесь? — восклицает уже Лиам

— Третий месяц. Я сбежала с мужем, но он оставил нас на половине пути, — она понижает голос, возможно, чтобы дети не услышали, пусть те явно понимают мать через слово. — Теперь мы одни, обосновались здесь, в безопасности. У нас есть Дамиан, Андрес…

— Дамиан?

— Он сильный, его комната пусть и коморка, зато ближе всего к выходу. Он, бывает, сторожит нас по ночам, когда в баре сталкиваются картели. Мы же все одним путём шли, пускай и в разное время. Сильно ослабли, а он здоров как конь.

— Дамиан был не с вами? — выгибает бровь Лиам: он разве не на товарных поездах путешествовал, чтобы в Америку попасть?

Лиам знает по многочисленным историям, как происходит миграция. Выходцы из Южной Америки готовы под палящим солнцем идти, ползти, бежать через весь континент, лишь бы попасть в желанные Штаты. Как будто здесь мёдом намазано, ей-Богу. По большинству выживают самые слабые: старики и матери с детьми. Мужья не доходят с ними до границы: они отдают всё самое дорогое ради жизни детей, в том числе платят своим здоровьем. Прячутся в товарных поездах с юга Мексики, едут на крыше без возможности встать, а порой даже лечь, продуваемые ветром и холодом по ночам. Температура на юге Северной Америки — коварная штука, а у мигрантов зачастую нет подходящей одежды. Лиама невольно передёргивает: и он мог серьезно заболеть, поспав одну ночь на картонке. Он поворачивает голову в сторону, куда ушёл Дамиан, и в этот раз на душе становится легко: его опять спасают.

— Он сам пришёл к нам месяц назад, — Паула качает головой, прикрывает грудь блузкой на запах, когда ребёнок отлипает от груди. Что-то чистое, первобытное и одновременно угнетающее смешивается воедино, когда Лиам видит её на фоне серости кухонного гарнитура. — Не иначе, если не веление Господа.

Хочется усмехнуться: верить в Бога в нищете и чужой стране — вверх легкомыслия, но в голову закрадывается мысль, что ничего другого им не остается. Ничего другого не остаётся и Лиаму.

— Как ты их нашёл? — чувствуя, как здесь душно, Лиам непрестанно махает на себя ладонью.

Комната Дамиана оказывается бывшим туалетом — другого объяснения плитке на стене и сливному отверстию в полу он не находит. Однако сыростью отдаёт так, как будто кто-то до сих пор им пользуется, и узкой кровати с расписным напольным светильником здесь от силы три дня, но никак не минимум месяц. Нотки отвращения приходится засунуть куда поглубже: сейчас точно не время выражать своё «фи».

— Не я их, а они меня. Когда не знал, куда идти, засел в соседнем баре, познакомился с Андресом. Судьба, видимо.

Лиам хмыкает: а их мысли с Паулой резонируют. На него снисходит самая настоящая вселенская благодать, когда Дамиан протягивает ему свежую футболку и ношенную кепку.

— Футболка на завтра, пока эту будем стирать. Если хочешь, можешь ходить без неё вовсе, вот только солнцезащитного крема нет, твою беложопость не защитить.

Лиам лишь цыкнул — он серьезно решил подтрунивать над цветом кожи?

— На себя посмотри, шоколадка недоделанная, — он не слывёт расистом, но Дамиан периодично раздражает.

«Не хочу я американские горки, они сами, — мысленно вздыхает Лиам, смотря снизу-вверх на него, а тому от шутки хоть бы хны».

Лиама иногда тошнит за острый язык, да и чувство вины неожиданно протыкает насквозь. Неправильно это, Дамиан уже столько всего сделал, а ему в ответ только оскорбления и ножик. Он банально не заслуживает к себе такого отношения.

— Прости, — всё-таки извиняется он, заламывая пальцы. — Ты меня выводишь из себя, так и хочется уколоть.

И колет он по итогу только самого себя. Дамиан прекрасно это понимает, поэтому ответ не занимает много времени.

— Я знаю, — пожимает плечами он, кладет футболку на постель. Кровать неприятно скрипит и продавливается под чужим весом. — На самом деле всё не так радужно, как тебе кажется. Ты мне тоже немного в тягость.

— Тогда зачем потащил за собой? — Лиам собирает волю в кулак и заглядывает ему в глаза.

И что он хочет там найти вообще…

— Я сдерживаю свои обещания, — а Дамиан не прячет глаза, лишь сцепляет руки в замок и подобно Лиаму заламывает пальцы. — У нас был уговор: я тебе убежище и помощь, ты мне ногу без датчика.

А желаемое всё-таки находит, губы так и просятся растянуться в улыбке. Ну и как тут отказать, когда переодеваешься в чистую, приятно пахнущую футболку, сидишь на поскрипывающей кровати, в тепле и даже определённом уюте: и здесь он находит тонкую тюль, которая завешивает холодные стены?

— Кстати, тебя не будут здесь искать?

— Меня поймали в другом районе. Об этом месте знают только живущие здесь, и ты…

— Эй, Дамиан и дырка в заднице, мы ужинать садимся!

Лиам сначала удивляется: уже ужинать? Цапает руку Дамиана с часами, проверяет время — и правда, уже за семь вечера. Никогда ещё день так быстро не проносился перед глазами. Но затем он ещё раз прокручивает в голове слова Андреса, устало смотрит на Дамиана, и тот прекрасно считывает эмоции.

— Я же могу взять твой пистолет?

— Больше одной пули не дам, он помогает таскать воду и муку.

— Удивительно, как толпа нелегалов может устраивать домашние посиделки, — шепчет Лиам на ухо Дамиану, уминая кукурузу.

Вообще, Паула представила жареную кукурузу со специями и кинзой как «элоте», но Лиам усмехнулся про себя: знаменитую мексиканскую кесадилью в Аризоне называют просто сэндвичем с сыром на гриле. Сейчас, осматривая стол, он в принципе не удивлен отсутствию как такового мяса: его встречают кукурузные лепёшки — тортилии — кукурузная каша, кукурузный хлеб, жареная кукуруза, острая кукуруза, варёная кукуруза для детей и зелень. И чеснок почти на каждой тарелке. И варёные яйца. И опять кукурузные лепёшки.

— Ооо, это только начало, — Дамиан оказывается больше склонен к энчиладе: кукурузная — да, опять — лепёшка с бобами и картофелем внутри.

Лиам убеждается, что весь стол — одна страшная, сильно пахнущая специями и луком, яркая субстанция. Но от этого она не становится быть менее желанной: он осознаёт, насколько голоден, только когда урчит живот и рот полон слюней от вида ныне уже ненавистной-да-будь-она-проклята кукурузы. О да, мексиканцев считываешь сразу.

— Они с утра не пожелтеют, в початки не полезут? — он вновь косится на Дамиана, который лишь цыкает. — Нет, скажи мне честно, и это у вас каждый ужин?

— Каждый ужин у нас танцы, — подмигивает он и Лиам слышит нарастающий весёлый мотив. — И танцы необычные.

Он поворачивается и слышит хриплый голос старика, который уютно уселся в кресле. Он просто подпевает заливистому молодому голосу из колонки, хлопает рукой по коленке в такт. У Лиама невольно дёргаются уголки губ наверх. Он не знает испанский, но почему-то девушки посмеиваются, вскочив со своих мест, мужчины потирают усы, убирая остатки текилы.

«Ещё сомбреро бы надели, ну прямо фильм, — Лиам уныло потягивает пиво из стакана, любезно поданное ещё перед кукурузой. — Если завтра меня будет колошматить, я в жизни к этому овощу больше не притронусь…»

— Не хочешь? — перед ним оказывается рука Дамиана. — Тебе нужно показать, что у вас много общего. Паула любит всех безвозмездно, а к другим нужно найти подход.

— С чего мне это делать?

— Увидишь, — в привычной манере отвечает Дамиан и дёргает его из-за стола. Тот сначала упирается. — Пойдём, тебе понравится.

— Но я не знаю испанский, — понятия не имея, что за «Compa me gusta su vieja…» доносится из колонки.

— Я расскажу, просто повторяй за мной.

Лиама втягивают в толпу, как принцессу с корабля на бал: сначала он даже случайно наступает на пятки мальчику впереди. А тот и не замечает, всё стучит небольшими каблучками.

«Чечётка… — мелькает в голове Лиама и Дамиан сразу кивает, словно умеет читать мысли».

Мужчина в возрасте делает волну телом, покуривая сигарету, кто-то крутится вокруг себя, вскинув руки. Девушки крутятся около парней, обмахивая юбками в шутку. А когда они успели вплести ленты в пучки? Дамиан, убирает руки за спину и смотрит на Лиама. Хитрющий взгляд вызывает недоверие.

— Нет, — протягивает Лиам, но тот уже начинает двигать бёдрами влево-вправо. — Нет, Дами, нет…

Только потом он застывает в надежде, что Дамиан не расслышал, пока напротив уже в ступоре смеются.

— Ты придумал мне прозвище? Хорош, — он хватает его за руку, не давая убежать в смущении. — Останься, я сейчас кое-что придумаю.

Он отходит на шаг, поворачивается к девушке, забывшейся в танце, и что-то шепчет на ухо. А толпа всё также движется, музыка обволакивает комнату, Лиам всё больше задаётся вопросом, где их традиционная музыка, под которую они и танцуют чечётку, которую он слышал в смешных видео из ТикТока. Что за «No esté ofendiendo a mi vieja…»? Что это вообще значит?

«А «vieja» не «старушка» случаем…? — вспоминая уроки испанского в школе, он удивляется, как вообще сумел выцепить отдельное слово из запутанной испанской речи».

Стоит ему отвернуться, Паула словно вырастает из земли.

— Не стой как истукан, выпусти руки, дай им волю! — хохочет она, хватает его кисти и начинает вытанцовывать с ним что-то, похожее на вальс. Кривой, но вальс.

Лиам неуклюже пытается поспеть за её быстрыми тонкими ногами — и как мать троих детей умудряется оставаться такой гибкой и шустрой? Паула считает «раз-два-три» и он потихоньку улавливает настроение. Она владеет его руками: то тянет на себя, то отводит в стороны. Труба в песне теперь кажется даже приятной, звучной. А вот и барабан ударяется, и симфония труб продолжает свой чёткий такт. Лиам оглядывается, позволяя Пауле хоть повалить его на землю. Вроде и обычные танцы, а сколько радости у них в глазах!

— А что это за песня? — отвлечённо спрашивает он, пытаясь понять, в чём вообще смысл.

— Ой, милый, это же «наркорридо», ты разве их не слышал никогда? — усмехается Паула, пока у Лиама лезут глаза на лоб.

А какого чёрта они слушают песни, пропагандирующие картели, будучи в миграции?!

— Смотрю, ты повеселел, — шёпот на ухо перебивает музыку, Лиам даже немного вздрагивает от голоса так близко. — Я заберу его? Достал наше сокровище, нужно разбавить кукурузу в желудке.

Холодный стакан касается разгоряченной кожи у локтя. Лиам в ступоре: что эти двое задумали?

— Только не спои его, она крепкая, — Паула на эмоциях чмокает Лиама в щеку и отпускает. — Ты очень хороший, береги себя.

Её место занимает Дамиан и протягивает стакан.

— Это текила Blanco, — поясняется он и протягивает кусочек лимона. — Самая лёгкая, её чаще для коктейлей берут. Пить можно не до дна, сначала попробуешь один глоток. Выдавливаешь сок прямо в рот и запиваешь. Лучше вкуса после кукурузы чем текила не существует, уж поверь.

В лице напротив отражается ухмылка, но Дамиан видит дрожащие руки, забирающие стакан с лимоном. Стоит ли говорить, что на пьянках Лиам оставался самым трезвым — в его невинном теле не было ничего крепче виски с колой и вина. Хотя здесь как посмотреть, невинное тело или нет.

— Друзья, — кричит Дамиан, когда Лиам готовится выдавить сок на язык и останавливается. — Все, у кого ещё полные стаканы, давайте выпьем за этот вечер. А сейчас повторяй за мной, — шепчет он, и ему тоже передают стакан, где на ободке закреплён лимон. — Estiro el brazo! (Я поднимаю руку! (исп.)

И в миг все повторяют за ним. Лиам тоже вскидывает руку, смотря по сторонам взглядом любознательного младенца.

— Empezo el codo! (Начинаю с локтя! (исп.)

— En la salud de todos! (За здоровье каждого! (исп.)

И тут Дамиан выдавливает лимон, Лиам повторяет за ним и язык сначала обжигает кислота, а затем мягкий травяной привкус жидкости. Кажется, он глотает и не алкоголь вовсе — спирт едва уловимый, зато приятное тепло в желудке вызывает улыбку. Дамиан замечает, как Лиам щурится от удовольствия.

— Ну, а теперь вперед танцевать, — он выхватывает пустой стакан — Лиам всё-таки осушил его разом — в два шага ставит на стол и возвращается. — Тебе Паула сказала, что играет, да?

— Ага, вот только почему наркорридо… — они, не сговариваясь, начинают пританцовывать, ходить вперёд-назад. Чуть позже Лиам, повторяя за Дамианом, убирает руки за спину; удивительно, как галантность и испорченность смешиваются в одном помещении. — О чём эта песня?

Лиам не слушает наркорридо, знает лишь понаслышке, как там поётся про величие дилеров, красоту жизни с пистолетом, на котором выгравировано «карма». Благородная месть, жизнь во имя чести — есть в весёлых мотивах таких песен своя прелесть, но, по его мнению, с Троем Сиваном не сравнится ничего. На деле Лиам — тонкая, чуткая натура.

— Ну, как тебе сказать… — мнётся Дамиан, будто Лиаму десять и он просит рассказать про секс. — Здесь поётся почти о любви.

— Почти? — невольно выгибает бровь он.

— Я не с этой девчонкой, я только с принцессой. Оставь себе эту шлюху, — переводит Дамиан, и кажется, будто у собеседника напротив постепенно краснеют уши.

Дело от жара алкоголя в крови, шёпота на ухо или текста наркорридо — Лиам не знает. Лиам только поднимает брови в немом шоке и смотрит в сторону брыкающейся малышни.

— А родителям нормально, что они это слышат?

— О, мы только в самом начале…

Дамиан протягивает второй стакан, видимо, припрятанный за спиной или ловкой схваченный со стола, пока Лиам пытался стереть из головы тот факт, что танцует под грязную мексиканскую, как оказалось, попсу. Он слепо глотает текилу, в следующий раз обещая себе закусить лимоном. Пока Лиам отходит от шока, в который его вводит резкое попадание алкоголя, продолжая нелепо двигать бедрами, практически пародируя Дамиана, он слышит продолжение.

— Не рискуй своей жизнью, я убийца, предупреждаю тебя. Убери свой чертов пистолет, Я тебя опозорю…

Лиам кривится, слабое желание танцевать пропадает напрочь, но Дамиан держит его за плечо, не давая уйти.

— Погоди, последнее. Я обрежу тебе язык, чтобы собака не лаяла… Ты будешь работать в компании, потому что твой начальник — мой отец.

— У тебя фетиш шептать мерзости незнакомцам? — усмехается Лиам, но сохраняет прежнее недоверие. — Почему вы слушаете такое на семейном ужине?

Дамиан ухмыляется, потирая ладони. Отвечать на подобное ему впервой, но, разглядывая Лиама хочется немного насолить. Так, в отместку за всё хорошее.

— Потому что эта музыка у нас в крови, она оттуда, где мы выросли. Где росли и дети, которые не знают про ваши права переобуваться в новую ориентацию каждый день, пить шоколадное молоко на обед и затирать родителям про выгорание после шести уроков в школе. Это, — он особенно выделяет слово, голос становится фантастически проникновенным, что сначала даже не ясно, притворяется он или нет, — наш дом.

Слова отдаются покалыванием где-то в районе лёгких. Всё-таки, они вынужденно бежали, выживали, боролись за малейший шанс пересечь границу, однако… Однако не с наркорридо в динамике же?

— Так почему просто не оставить его там? Не приносить сюда, — Лиам складывает руки на груди: кажется, вот-вот и нападёт, как разъярённый белый кот.

Дамиан замолкает, слегка хмурится. Лиам не хочет разжигать конфликты, но не будет честен, если скажет, что танцевать под наркорридо ему приемлемо.

— У меня есть одна идея, — выпаливает Дамиан, хотя, по правде говоря, только начинает мозговой штурм в поисках музыки, что устроила бы и чужеземца, и его. — Дай мне минуту.

Пока Дамиан бегает глазами по потолку, Лиам замечает знакомую футболку с красной тачкой. Марио, по лбу которого течёт пот — настолько в помещении душно — со всей душой выплясывает чечётку. Ножки быстро сменяют друг друга, она даже не спотыкается, держит руки ровно за спиной, пока девочка — уж больно тощая и маленькая для того, чтобы называться «девушкой», хотя на вид пятнадцать точно есть — танцует рядом с ним. Кто-то звучно хлопает, поддерживая Марио, кто-то лишь бросает взгляд, мельком улыбаясь. Кажется, их ни капли не задевает чернота музыки, а даже наоборот… Вдохновляет? Лишь после неё Марио вздёргивает подбородок, стараясь выбить из туфель каблуки: настолько часто он ударяет ими.

— Что они делают? — сразу вырывается у Лиама, ведь колонка молчит, но люди не останавливаются.

— Исполняют один из наших национальных танцев, Jarabe Tapatio. Ты явно её слышал, очень часто Мексику только под неё представляют. Но на самом деле танец — разговор двух душ, попытка мужчины познакомится с дамой, отдохнуть вместе.

И правда: совсем юное лицо светится восторгом, ведь его заигрывания хоть и в игровой форме, но принимаются.

— Кто она?

— Октавия. Бежала из Венесуэлы, где работала проституткой. Поняла, что не может больше так жить, встретила Паулу на границе с Мексикой. Она одна бежала, Паула говорит, её не раз насиловали, пока они перебирались.

— Почему Паула её не спасла?

— Не всегда есть люди, которые могут запросто помочь тебе. Насильниками бывали даже наши военные: слово против скажешь, они сразу с тобой разделаются. И Паула, и Октавия это понимали.

Её лучезарная улыбка — результат искусного притворства или неподдельного чувства свободны, Лиам не уверен — сверкает в полутени, пока она позволяет Марио кружить вокруг и решительно-робко касаться её руки. Для Октавии касания — грязь, но для Марио — целая история.

— Она выглядит счастливой…

— Здесь она в безопасности, — Дамиан видит то же, что и Лиам, — даже находит силы на других детей. Говорят, она до сих пор плачет по ночам.

— Почему?

— Она беременна.

— От… — Лиам хочет спросить «от кого?» но внезапно умолкает.

Больше он старается не смотреть в ту сторону.

— Мигель! — видимо, найдя в потаённых уголках сознания светлое пятно, Дамиан складывает руки у рта и зовет парня рядом с колонкой. — Поставь следующей DEL Negociante*!

Дамиан отходит, обещая отсутствовать не больше пяти минут. Хочется взвыть «Нет!» и напроситься пойти с ним: оставаться в одиночестве до сих пор тревожно. Однако Лиам держит лицо и равнодушно кивает. Начинается первая мучительная минута. Он старается смотреть по сторонам, занимать чем-то голову, лишь бы не концентрироваться на запахе пота и давящей на уши песне. Страшно представить, о чём поётся теперь в ней. Взгляд будто на автомате находит юбку Паулы, но она теперь не одна, а греется в мужских объятиях. Со спины сложно сказать, кто это, но, стоит незнакомцу наклонить её и целомудренно поцеловать, у Лиама падает челюсть. Андрес?! Удивительно, как два сторонника столь противоположных мнений приходятся друг другу партнёрами. Но всадить пулю в лоб Андресу несмотря ни на что хочется.

— Ты же Лиам, верно? — голос со спины вводит в ступор на секунду — отчего близко к уху находятся чужие губы.

У Октавии в руках два стакана знакомого прозрачного с долькой лимона на ободке. Она, не спрашивая, всучивает Лиаму стакан и, кажется, даже подмигивает, хотя щёки горят красным, выдавая смущение. Даже не заметно, как она переминается с ноги на ногу и словно боится оступиться. Впрочем, Лиам тоже не видит, а потому охотно принимает стакан и поднимает следом. Кажется, «Я поднимаю руку! Начинаю с локтя! За здоровье каждого!» они кричат в унисон, а со второй строчки к ним присоединяется большинство. Язык уже саднит от кислоты, Лиам выпивает до дна, не задумываясь, какое состояние у него будет завтра. Есть только сегодня, когда дети пляшут под песни о смерти, девушки разливают алкоголь, а красивый парень со следом от датчика на ноге поясняет за культуру родной страны. Да, у него есть только сегодня.

Октавия утягивает Лиама ближе к колонке. Мотив замедляется, доносится лишь шелест струн и неизвестный, но ныне красивый язык. Она сама кладёт его руки себе на талию, лишь одну вскоре поднимает и, зажав в кулак, кладёт на грудь в районе сердца.

— Надеюсь, ты не против? — английский звучит с явным акцентом, что сказывается на восприятии, но Лиам рад и самому малому: хотя бы так, но на понятном ему языке во всей неразберихе.

— Совсем нет, — они начинают покачиваться из стороны в сторону. — Ты ведь Октавия, верно? Мне Дамиан про тебя рассказывал.

— Дамиан? — она внезапно бледнеет, испугавшись миловидного мужского лица. Руки немеют, не движутся. — Так ты… Ты знаешь…?

Даже сквозь музыку слышно, как дрожит голос, но Лиам стирает подозрения, когда заправляет прядь волос за ухо и старается улыбнуться так чисто и по-доброму, как только может.

— Да, но всё в порядке.

Она лишь кивает, прячет взгляд в пол и не рвётся танцевать, как было секунду назад. Лиам считывает неловкую паузу, сам начинает покачиваться, в мгновение убирает ладонь с талии себе за спину и вытягивает вторую, давая им пространство. Сам начинает то отходить, то приближаться, имитируя движения из вальса. Стоило видеть заворожённое, до сих пор напуганное, но теперь приятно удивлённое детское лицо. Лиам хмыкает и возвращает руки в исходное положение.

— О чём песня? Дамиан сказал, что в этот раз выберет музыку без шлюх и вырезанных языков.

Она тихонько посмеивается, поднимает их скреплённые ладони и крутится вокруг своей оси, кокетливо поднимая полы юбки второй рукой. Лиам принимает правила игры и выпрямляется, вспоминая Марио с горделиво задранной головой. Он даже сам кладёт руку на чужую талию, немного пошагав на кривое «раз-два-три». Хочется подарить Октавии сказку хотя бы под трубу в музыке и протяжный голос солиста.

— Она хорошая. Хочешь, переведу пару лёгких строчек? — теперь черёд Лиама кивать и подавать руку, когда девушка плавно шагает назад и возвращается.

— Я принял те советы, которые хотел принять, и я всегда брал пример со своего отца, — Октавия прижимается грудью и, подобно Дамиану, забирает себе его ухо, опаляя горчим дыханием, пока Лиам утопает в аромате цветочных духов. — А ещё… Я чувствую себя сильным и очень богатым, когда я рядом со своими детьми…. Эта песня о семье, мы все здесь очень любим её. А сейчас хватай меня за руку!

Они встают боком друг к другу и Октавия начинает вести вперед, робко коснувшись его ладони. И как она до этого смело прижимала кисть к своей груди? Лиам боковым зрением отмечает, что по парам разделяются и остальные, и они все большой группой идут к столу, лишь для того, чтобы мило склонить головы друг к другу, и пойти обратно. На лёгкое недоумение по отношению ко всеобщей координации Октавия лишь игриво улыбается и ненароком морщит нос.

— Я говорю, DEL Negociante всем нравится.

— Что такое «Дэль некосьянте»? — Лиам не уверен, что произносит правильно, пусть ранее это слово уже звучало два раза.

Но Октавия лишь молчит, поднимая глаза в потолок и стараясь вспомнить, но с вздохом продолжает танцевать.

— Я не знаю, как это будет по-английски.

Вместо уроков испанского она поднимает двумя руками полы юбки и махает вперёд-назад, стремительно надвигаясь на Лиама.

— Шагай назад!

Он убирает руки за спину, вновь обретая магическую уверенность и лёгкость. Головой задевает чужой сомбреро, на что получает простую усмешку: его не боятся.

«Как в воду глядел! — смотря на поля шляпы, Лиам на секунду восхищается и даже немного запинается».

Октавия хватает его за плечо, смеётся с чужой неуклюжести и останавливает. Не говоря ни слова, она кружится вокруг него, пока он, словно любопытный щенок, следует за её шагами головой, выворачивая шею. Воланы переливаются в желтом свете, оборки по краям шуршат в её ладонях, Лиам наблюдает за плавностью и воздушностью ткани как заворожённый. И ничего ему больше не надо: ни денег от картеля, ни самолёта «Финикс — любой город Мексики», ни даже призрачных мечтаний о былой жизни. Лишь лицо с детской припухлостью и напечатанными цветами на кофте, лишь ещё один стакан текилы, лишь ещё одна песня про бравых мужчин. Без слез и страха, угроз и мести, убийств и выстрелов.

«А разве им нужно что-то ещё? — внезапно останавливается Лиам, Октавия продолжает кружится, а люди на фоне кажутся одним счастливым пятном».

— Я украду этого резвого мальца? — резкая ладонь на плече знакомая, да и голос сквозь музыку Лиам узнает сразу.

— Слышь ты…! — он недоговаривает, как девичьи руки отпускают его и передают во власть мужских. — Я… Я…

Дамиан игнорирует и лишь поднимает пальцы на уровень его лица, сразу привлекая внимание.

— Будешь?

В руках тлеет обычная воняющая сигарета. Лиам секунду раздумывает, хочет возразить, но оглядывается и только сейчас по-настоящему возвращается в реальность: комната заполнена другим запахом. Под потолком самая настоящая дымовая завеса, большинство пыхтит коричневыми скрутками, часть развалилась на диване, не в силах танцевать.

— А как же…

— Будешь или нет? — перебивает Дамиан, и, не дожидаясь, смакует сигарету губами.

Пухлыми и влажными. Манящими, страшно манящими. Лиама дважды спрашивать не надо, когда в полудрёме вытворяют такое прямо перед его носом.

Он цепляет сигарету, затягивается — она оказывается слишком горькой для чувствительных миндалин, привыкших только к химозным сладостям. Лиам старается не закашлять, сдавленно выдыхает дым и морщится, потому что на глаза выступают слезы. Дамиан лишь усмехается при взгляде на него, но сигарету не забирает и вытаскивает подобный виденным ранее косяк.

— С травкой пока не даю, тебе надо привыкнуть к этому.

— Решил меня на иглу посадить? — кажется, немного алкоголя ударяют в голову, или просто настроение поднимается соразмерно тому, как высоко девушки задирают юбки, но в голосе Лиама нет недовольства или осуждения. Только лёгкая игривость, отчего Дамиан даже на секунду удивляется.

— Я говорил, что тебе нужно отдохнуть. В этом мире мы отдыхаем именно так, — он затягивается сигаретой, но другой, и Лиама пожирает любопытство.

Он рискует, затыкает чужой рот обычной никотиновой, а сам поворачивает руку Дамиана и пробует манящий коричневый сверток. Тот, кажется, даже не удивлён: на лице сохраняется дурацкая ухмылка. Лиам, поглядывая на него и пыхая сигаретой — свежий привкус горечи, будто свежие листья растёрли ладонями, вполне реально игнорировать — и щурится.

«Блять, ты… Ты… — вертится на языке, но он не хочет давать название».

— Узнал, о чём поют? — Дамиан будто игриво дёргает бровью, заводит руку за спину и вытаскивает второй косяк.

«Знал, подлец, что я украду? — Лиам хочет его разгадать. Чертовски сильно хочет, настолько, что аж плывет перед глазами».

Он продолжает затягиваться по чуть-чуть, не торопится: возможный эффект о марихуане хоть и кричит сиреной в голове, но он старается затолкнуть её куда поглубже в лабиринт сознания. Не время, не место для обдумывания.

— Я так и не понял, что за «Дэль некосьянте»…

Дамиан усмехается, зажигая сигарету и даже не вынимая её изо рта, пока говорит.

— Твоё кривое «DEL Negociante» это «Сделка». Вообще, здесь про сделку мало, больше про ценности героя. «Мое богатство — это мои дети и родители, объятия всем моим братьям. Я был мятежником, который испачкался краской…»

— Краской? Да они мастера конспирации, — усмехается Лиам, но ноги всё-таки подкашиваются, и он отходит к настенным полкам, опирается. Дамиан не спускает с него глаз, пока тот крутит пальцами свёрток. — Но это даже мило. Дети от такого количества дыма не помрут здесь? А то песня светлая, жалко.

— Уже дверь открыли, чтобы полегче стало. Ночь холодная, взбодрит любого.

— А я мог бы ночевать сейчас там… — Лиам забывается и поворачивает голову в сторону, смотря на мирно покачивающихся людей, число которых заметно уменьшилось.

«Всех так быстро трава скосила? — гадает он, неосознанно поднося сигарету к губам».

— Но ты же здесь, — подмигивает Дамиан: это так текила окрасила его уши? — Я уже постелил тебе, как подашь знак, отведу и уложу.

— Я не маленький ребёнок, — цыкает Лиам, назло ему — или себе от слабости — сильно затягивается. — Прекрати.

— Это называется «вежливость», — дурацкая улыбка не сходит с его лица, он резко вздрагивает, когда в колонке появляется новая мелодия. — Ах, да. Песня. Я недоговорил куплет. «И на улицах мне тоже было очень тяжело, я никогда не забуду бедность. Что я оставил там, в Сакатекасе».

— Мальчик-герой, поднявшийся с низов? — саркастично уточняет Лиам.

Кажется, трава — он не уверен, там только конопля или подмешано ещё что — медленно обволакивает его сознание.

— Мальчик-герой, сражающийся за свою семью, — в той же манере отвечает Дамиан, в то время как его рука наготове ловить Лиама.

Лиам хочет спросить про семью Дамиана, мысль только появляется в голове и уже стремится наружу, но с губ срывается лишь вымученный стон удивления.

— Втащило? — усмехаются как-то слишком громко со стороны.

— Сейчас я тебе втащу… — шепчет он, пока кружится голова. Лиаму кажется, что он вот-вот рухнет. — Выведи меня наружу, придурок…

— Я же говорил, привыкнуть надо, они потяжелее обычных буду, — Дамиан хватает его под локти, позволяет опереться на себя и медленным шагом поднимается по лестнице, пройдя коридор из спальных комнат.

Выход наружу находится совсем рядом с служебным для бара, а оказываются они на закрытом заднем дворе с воротами для грузовиков.

— У вас все схвачено, — озвучивает первую мысль Лиам, вновь находя опору в стене.

Дамиан отходит в сторону, чтобы на него не попал дым.

— Не причисляй меня к ним. Хотя бы не лично, — голос внезапно холодеет.

Лиам сквозь затуманенный взгляд пытается разглядеть чужое лицо, но, кажется, что даже наощупь будет проще понять, что у Дамиана на лице. Может, на переносице проступила морщина, уголки губ опущены, а может, недоуменный взгляд и вздёрнутая бровь, словно его оскорбила связь с мигрантами, которой ранее он был рад?

«Опять этот тон. Кто ты, если не нелегал? В гражданские заделался? — подмечает Лиам, и, вместе с невозможностью вкрадчиво говорить, не может отследить закономерность изменения чужой интонации. Одно ясно точно — что-то в его словах задевает. Но что именно?»

— Почему?

— Я не собираюсь здесь оставаться. Мне тоже нужно в Мексику, — он немного думает, переминаясь с ноги на ногу, опускает сигарету и подходит к Лиаму. А тот теряет зрение, веки сами по себе закрываются. — Эй, только не падай.

Но Лиам только плотнее прижимается к стенке, пальцами пытается впиться в кирпичную кладку.

— Просто дай… — язык заплетается: наркотика хоть и мало, но действует стремительно. — Дай мне… Минуту… Минут пять…

— М-да, да ты и правда малец, — Дамиан вытирает пот с его лба, пока Лиам часто дышит, помогает ему сесть на землю. — Обопрись об меня, если будет тошнить, хотя бы успеем развернуть.

— Тошнить…? — глухо переспрашивает Лиам. — Это что за слово такое…? «Тошнить», хах…

Дамиан только садится следом, кладёт его голову себе на плечо. Аккуратно поглаживает по волосам. Секунду Лиам не понимает, что происходит, но затем в остром приступе страха дергается. Он даже не успевает отследить, когда этот страх появляется.

— Отпусти меня, придурок…! — пьяным голосом протягивает он. В голове мелькают кадры в машине. — Я не продаюсь…

— Спокойно. Дыши.

У Лиама в голове американские горки: глаза покрыты пеленой, будто на них вылили бензин и окружающий мир пропитан фиолетовыми и синими разводами. Ноги словно утонули в вате, а может и вовсе затекли настолько, что отказали, ладонями он слепо поглаживает чужие локти, прощупывает сухую сморщенную кожу.

— Хорошо… — изредка проговаривает он, блаженно улыбаясь.

Настолько сознание ушло в нирвану, что Лиам не замечает, как проходит полчаса. В это время он видит дом в Юте, младшую сестру, которой обещал старую приставку на день рождения в июле. Почему-то они едут на розовых пони, сталкивают летающие одноразовые сигареты и вновь мчатся ввысь. Сестра что-то кричит, но совсем тихо… А затем из гармонии, персиковых красок и родного дома его вытаскивает Дамиан.

— Просыпайся, пойдем, нормально ляжешь.

Кажется, ранее тоже самое говорила сестра. Лиам открывает глаза: фиолетовый туман всё ещё стелется до металлического забора, но облака уже не смотрят на него и не перевоплощаются в неведомых зверушек. Сказка почти растворилась, как сахар в чашке.

«А жаль, — думает Лиам, потирая глаза. Сахар, на удивление, ощущается таким необходимым. Хочется ещё, но он только оставляет голову на чужом плече. Пока пусть будет так».

Когда они возвращаются, вечер тоже подходит к концу: девушки лениво покачиваются с парнями под наркорридо, которая теперь тихо шуршит из динамика старого телефона. Лиам даже не запоминает, кто остаётся в строю, а кто давно ушел спать, только слепо идёт за Дамианом. А тот не говорит ни слова, лишь расстилает себе на полу тонкий матрас, указывая Лиаму на кровать.

А Лиам почему-то никак не может улечься. Мысли путаются: проблема в траве или в нещадной попытке мозга проанализировать всё произошедшее за день, Лиам не знает, но он уверен, что Дамиан настоящий. Он лежит на спине, прикрыв глаза, шумно дышит. Лиам подглядывает за ним, как нашкодивший кот за взбешённым хозяином, и боится проронить и слово. Вот так сейчас звучит его смущение и бесконечная благодарность, которая родилась только после выдуманных приключений под марихуаной.

— Почему ты так добр ко мне? — сердце щемит от непонятных позывов, когда он смотрит на смуглое лицо.

— Ты успокоишься хоть когда-нибудь, а, детектив? — он даже не выгибает бровь в попытке насолить, лишь удобнее укладывает голову на скрещенные руках. — Расслабься.

Лиам может и хочет показушно фыркнуть от недовольства — на вопрос всё-таки не ответили — но лишь молчит и исподтишка продолжает наблюдать. Дамиан чем-то напоминает Рашада: у него такое же умиротворённое выражение лица, когда тот читает Коран. Рашад, Джуди… В голове мелькают кадры его непосредственной, но такой счастливой жизни, пьянок с друзьями, сдачи экзаменов, шуток преподавателей и долгожданных обедов… Оглянувшись на рюкзак, где наверняка помялись батончики, Лиам вытаскивает один и тихо шуршит упаковкой. Нет, он не голоден: глаза намокают, когда он вспоминает, как Джуди всучила ему яблоки, как дрожали её руки, как он в последний раз её обнимал. Они, возможно, больше никогда не увидятся, он не сможет сделать себе усы, натянув прядь её волос и зажав между губами и носом, не сможет просить совета, примеряя одежду с Амазона, не сможет покатать на велосипеде в парке, не сможет выбирать с ней новую вкусную одноразку.

Одноразка.

Лиам нащупывает сигарету, крутит в руках: желтая, яркая, пластиковая. На фоне бордовых ковров и бетонных стен, мигающей при свете потолочной лампы, разговорах детей на испанском в полудреме она выглядит другой. Знакомой, родной, что ли. Он сделал пару тяжек: и как за весь день он мог про неё забыть? Голову тянет, а в горле радующий вкус банана. Симпатия к алюминиевому аккумулятору и ядовитой жидкости в куске пластика? Пожалуй, Лиаму не мешает пересмотреть свои ценности.

Кстати о ценностях: он проверяет телефон на наличие, но включить естественно не решается. Он прекрасно понимает, как чреваты могут быть его поступки.

Глаза начинает припекать, когда он с головой окунается в воспоминания о друзьях, привычках, беззаботной трате денег… Когда он впервые увидел товар, он был готов из штанов выпрыгнуть от счастья, а сейчас хотелось если не стать героиновым наркоманом от горя, то избавиться от наркотика как можно скорее. Лиам чувствует влагу на щеках, не сдерживается и шмыгает носом. Попытка потопить эмоции затяжкой приводит к ещё большей истерике, контролировать которую он теперь не способен.

— Иди сюда, малец, — он слышит шелест простыни, стыдливо отворачивается в попытке остаться незамеченным. Дамиан лишь устало фыркает. — Лиам, иди сюда, я сказал. Ты так не успокоишься.

— Блять… — тихо проговаривает Лиам, поднимаясь на локтях и утирая слезы. — Да почему я опять… Опять перед тобой в таком виде…?

— Чем быстрее ты слезешь, тем быстрее мы решим проблему, — Дамиан, казалось, откровенно заебался, но, на удивление, в голосе нет холода.

«Он не зол? — быстрая мысль отвлекает от истерики, Лиам в мгновение замолкает. — Почему он не зол?»

Он опирается о край кровати, скидывает простынь и аккуратно опускается. Пухлые руки сразу сгребают его в охапку и прижимают к себе.

— Что у тебя в рюкзаке? — касаясь зареванного лица, спросонья спрашивает Дамиан.

Лиам носом утыкается в его грудь, игнорируя тот факт, что они оба пропахли коноплёй и кукурузой. Даже в кровати она их преследует.

— Героин, — в горле застревает ком, который никак не получается проглотить. — Очень много героина.

— Когда срок доставки?

— Должен был быть сегодня вечером, — шепотом произносит Лиам, не поднимая на него глаз: стыдится своего позора. — Должен был, но мне сказали, что я их сдал. Я решил сбежать.

— Ох… — Дамиан прикрывает глаза ладонью, задрав голову.

Дамиан молчит. За прошедший день он всегда находил, что сказать — сейчас он не произносит ни слова. От тишины становится страшно: молчат тогда, когда всё очень плохо. О, да. Нелегальный импортный наркотик и элитный заказ — это очень, очень плохо.

Лиам робко поднимает голову, но Дамиан, будто в потерянности, отворачивается: складывается ощущение, будто ему хотят помочь, но не знают, как.

— Спи. Завтра с утра всё решим.

Лиам шмыгает носом, бесцеремонно вытирает сопли о чужую футболку в приступе слабости, проходится ладонью по груди — блин, и почему у него не такая! — и намеревается лечь обратно к себе и тихо прореветь в подушку. Он не остановит истерику, но хотя бы минимизирует дискомфорт от сложившейся ситуации. Дамиан хоть и комфортный, но всё же они знают друг друга всего сутки. Его тянут обратно.

— Спи здесь, иначе всю подушку соплями измажешь. Мне, вообще-то, её после тебя стирать.

— Не приставишь к голове пистолет? — усмехается Лиам, и даже не сопротивляется.

Только кладёт руку на грудь вновь и слышит размеренное сердцебиение.

— Я мог уже давно пристрелить тебя. Не хочу.

— А что ты хочешь?

Дамиан не отвечает сразу, а лишь выдыхает в потолок. Тепло отражается на плече, но Лиам не пытается её скинуть.

— Тебе что-нибудь по романтичнее сказать или как есть?

— По романтичнее давай, как есть всё равно не скажешь, — Лиам осторожно касается чужой шеи. Он еле-еле нажимает на кадык кончиками пальцев, вызывая у Дамиана першение в горле. — Завались, сам не хотел наволочку стирать, теперь терпи.

— Любишь же ты по лезвию ножа ходить… Я хочу вернуться на родину. Глупо, но здесь мне ничего не светит. Поэтому поступим мы так: ты мне, а я тебе. Но всё завтра, а сейчас расслабься, дальше будет сложно.

— И почему же? — протянув руку поперёк тела, Лиам прикрывает глаза.

Сердцебиение успокаивает, как никогда, от истерики не остаётся и следа. Дамиан в бегах — он полноправный преступник, стены с одной дыркой в виде окна ему обеспечены. Если американцев ещё оправдывали, обладателей мексиканской крови топили даже собственные адвокаты. За десять лет их активной иммиграции они стали главной занозой в заднице с пятьюдесятью штатами.

След от браслета всё ещё проступает на щиколотке, когда Лиам приподнимается проверить, точно ли сломал его сегодня утром. Жаль, что Дамиан одет в футболку и шорты, хочется коснуться, прижаться кожа к коже. Лиам не девочка-нимфоманка, просто с Дамианом спокойно.

— Я предполагаю, как тебя можно спасти.

И почему-то у Лиама нет ни вопросов, ни подозрений. Он хмыкает и тело наконец-то падает в колыбель из тепла и ленивых поглаживаний по плечу. Голова освобождается от мыслей под приятный монотонный «тук-тук, тук-тук» и сопение чужого заложенного носа. Он не один в полной заднице.