Мгновение, в которое Рюноске c удивлением осознал свои чувства к Ацуши, было что ни на есть самым обыденным и непримечательным.
Они расположились вместе на диване в квартире Акутагавы. Гин в этот вечер отсутствовала. Куда отправилась его сестра, Рюноске не знал, но был твердо уверен в том, что она вскоре вернется в целости и сохранности. Спиной Ацуши прижимался к груди юноши, чьи руки оплетали талию Накаджимы, а подбородок покоился на плече тигра. Укрывшись толстым черным покрывалом, они читали книгу. Ацуши читал вслух, а между главами они обсуждали события, персонажей и саму манеру письма.
Это был «Облачный атлас». Ацуши нравилось, как переплетались истории в книге, сходясь, как кусочки головоломки. Рюноске же, наслаждающемуся манерой письма, такая смена в тоне повествования и жанровом оформлении шести различных сюжетных линий показалась отвлекающей. Он был особенно раздражен смертью Сиксмита в истории Луизы Рей и не мог понять, зачем автору понадобилось включать его в следующий рассказ только затем, чтобы избавиться впоследствии.
Ацуши данный сюжетный поворот также не пришелся по вкусу, но все же юноша нашел в этом событии нечто обнадеживающее.
— Ведь его история не заканчивается после смерти. Он продолжит воссоединяться с душой Фробишера снова и снова, и неважно, как много времени пройдет или какой по счету историей это окажется. Всегда будет существовать надежда, что в конце они обретут друг друга.
Слабо фыркнув в волосы Ацуши, Рюноске прикрыл глаза.
— Какой же ты сентиментальный.
Накаджима засмеялся, утыкаясь носом в шею Акутагавы.
— Кто-то же должен из нас двоих.
Пряди серебристых волос прошлись по его ресницам, и когда Рюноске повернул голову, чтобы прижаться легким поцелуем к щеке Ацуши, тот неожиданно залился смехом.
— Твои волосы щекочут мне лицо, когда ты вот так наклоняешься.
Этот чистый прекрасный звук осел где-то глубоко внутри Акутагавы и подвел того к единственному, окончательному умозаключению. К тому, которому Рюноске не мог дать название даже после начала их отношений, когда они стали настоящими партнерами в битве, за ее пределами и даже в постели.
Они никогда не говорили об этом.
Почти полтора года вместе, и они ни разу не говорили об этом.
Рюноске не знал, какое слово для этого будет подходящим, потому что никогда ранее в своей жизни подобного не испытывал. То, что он чувствовал по отношению к Гин, было другим. Акутагава любил ее как единственную семью, которую он когда-либо знал. Кроме сестры у Рюноске никого не осталось.
До Ацуши юноша не знал прикосновений, которые дарят друг другу любовники, поэтому и нужных слов отыскать не мог.
Касалось это и Накаджимы, только недавно открывшего для себя, что такое любовь семьи, которой у юноши никогда не было. Он также не мог дать всему происходящему названия. До этого момента. До того самого мгновения, когда почувствовал улыбку Рюноске в ответ на свой неудачный каламбур.
Для осознания Акутагаве хватило смеха Ацуши над столь незначительной вещью, как волосы Рюноске, щекочущие лицо юноше.
Изумление не спешило покидать Акутагаву, который не знал, что ему теперь предпринять. Что делать с новоприобретенным знанием? Как о таком сказать?
— Ты знала? — спросил он у Гин в один из тихих вечеров за ужином.
Ацуши с ними не было, он проводил время с Кекой в их собственной квартире. Накаджима делал осторожные шажки в сторону их с Акутагавой примирения. Узнав об отношениях напарников, девочка невероятно разозлилась, почувствовав себя оскорбленной, но вскоре начала замечать изменения в человеке, к которому когда-то питала ненависть. Она ясно видела причину этих трансформаций, хоть и не понимала всего до конца. Кека еще не настолько сильно доверяла Рюноске, чтобы обедать с ним за одним столом, но, по крайней мере, больше не пыталась пронзить его своим клинком при каждом столкновении. В понимании Ацуши это являлось большим шагом вперед.
Замерев, Гин взглянула на своего брата поверх тарелки и спросила:
— Знала о чем?
Рюноске неопределенно повел рукой и, недовольно цыкнув, посмотрел в сторону.
— О… обо мне и Ацуши?
Гин опустила свои палочки.
— О том, что ты любишь его?
Тишина.
Она медленно растянула губы в улыбке.
— Брат… Я знала об этом уже очень давно.
— Почему ты ничего не сказала?
Девушка прикрыла глаза и вернулась к ужину.
— Ты бы мне поверил?
Молчание стало ей ответом.
У него было так много возможностей сказать об этом. В разгар жестокой схватки, когда их способности слаженно работали с целью одолеть общего врага и защитить друг друга. Когда Ацуши заботился о его ранениях и травмах. За чашкой чая и тарелкой очазуке. Во время их ссор и препираний по поводу наиглупейших мелочей, лишь одно воспоминание о которых позже вызывало улыбку. В те моменты, когда, сидя в тишине, они вглядывались в очертания города. Их города.
Он мог бы сказать что-то под покровом темноты, когда сплетенные и нагие они лежали, ощущая болезненную истому во всем теле. Пока Ацуши переводил дыхание, а Рюноске не мог унять дрожь в бедрах, они переплетали пальцы рук, медленно возвращаясь на землю после испытанного удовольствия. Во время жарких занятий любовью Рюноске мог бы что-нибудь сказать. У него было бесчисленное количество возможностей, но он не схватился ни за одну из них. Момент всегда ускользал от Акутагавы, прежде чем он мог решиться.
Подходящий миг все никак не наступал, не позволяя Рюноске сформулировать мысль.
Это было ровно до того мгновения, когда однажды, проснувшись под звон посуды и тихий свист чайника, Акутагава прошел на кухню, только чтобы застать Ацуши у раковины и две дымящиеся чашки с чаем на столе. Накаджима мыл посуду, стоя босиком в одной из темных рубашек Рюноске, которая открывала вид на ключицы и шею юноши, и нижнем белье, спрятанном под подолом рубахи. Скулы, плечи и шею Ацуши украшали следы укусов и синяки от поцелуев. Накаджима увлеченно мурлыкал себе под нос что-то бессмысленное, но, заметив Рюноске, расплылся в улыбке, прощебетав «Доброе утро!».
Слова сорвались с языка Акутагавы раньше, чем он смог их обдумать.
— Я люблю тебя.
Посуда со звоном ударилась о раковину, выпав из рук Ацуши.
С широко распахнутыми глазами Накаджима взирал на Рюноске, чувствуя собственное сердцебиение, набатом раздающееся в ушах. Акутагава мог бы отпустить остроумный комментарий по поводу того, каким комичным выглядело выражение искреннего изумления на лице юноши, но слова, сорвавшиеся с губ, не позволили этого сделать.
В утреннем свете глаза цвета закатного солнца мерцали подобно стеклу.
А после губы Ацуши расплылись в восторженной улыбке, взгляд его затуманился неведомым ранее восторгом, а из груди вырвался задушенный смех.
Одинокая слеза скатилась с носа Накаджимы, когда он бросился к Рюноске, обхватывая того руками за шею и крепко целуя. Забытая посуда продолжала покоиться в раковине.
***
— Я тоже люблю тебя.