Подушка жёсткая; она давит на уши, вжимая их в голову, путает длинные сальные волосы, оставляет игриво-алые отметины ― синяки, отдающие тупой глухой болью, надоедливо вибрирующие; тяжёлое одеяло, как пласт стали, сжимает в своих жарких объятиях, вызывая проблемы с дыханием, парит, и тело обливается потом; простынь мокнет, комкается, пробуждая панические чувства, колебля усыплённую истерику. Грипп?
Агония? Я… Я не знаю!.. Окровавленные губы просят за меня.
В горле сухо, язык прилип к нёбу, зубы плотно сомкнулись друг на друге, крошась ― крепко сжать челюстями надоедливое одеяло, без которого одиноко, пусто и холодно, а с которым жарко и невыносимо, и нарушить целостность ткани, оставив дыру. В знак протеста. С трепетной надеждой отпустить.
Глаза щипает и сдавливает, словно солёные горячие слёзы ― не ответный раздражителю секрет, не спасительная жидкость, уносящая с собой лишнее дерьмо из души и сознания (ведь мозг потребляет всё подряд, дьявольское орудие!), а мелкие-мелкие иголочки, острые-острые льдинки, впивающиеся в покрасневшие раздражённые глаза.
Грубо лижущий оголённые участки тела холодный ветерок, нагло вторгнувшийся в душную, окутанную теменью, клетку, путает ещё больше, подхватывает мысль, вселяя сумрачную надежду на понимание, освещает глубокие чертоги и... бросает вниз, заставляя расшибиться о небывалой твёрдости землю. Наконец, слёзы, будто сжалившись, скоротечно скользнули по одной щеке, затем по второй. Легче.
***
― Взгляд у неё… ― женщина запнулась, но не в смущении, а чтобы протолкнуть в себя новую порцию едкого удушающего дыма. Но другая женщина не хотела ждать; прижимая к себе ребёнка, изучающе оглядывающегося по сторонам, будто бы анализирующего занудно мельтешащий перед глазами мир, и поглаживая его по голове, она отмахнулась от выдохнутого в её сторону дыма и невербально попросила не медлить. ― Недетский.
В груди ребёнка всё сжалось от вселенского смущения, но затем, стоило ему вновь поглядеть на курящую женщину из-под опущенных ресниц, как всё маленькое нутро грандиозно раскрылось, источая мощнейшую гордость. Гордость, которую приходилось потом скрывать под несколькими толстыми слоями собственноручно вызванного стыда. Плохая девочка! Нельзя с этим жить! Убей это в себе!
***
― Эм… Ты совсем тупая? Как до тебя дойти не может? Каменный век, ха-ха, ― камнями сыпались на опущенные плечи слова, которые в последствии тугим свинцом оседали на самом дне существа, сплетаясь с ним, врастая в него, становясь одним целым. Принижая все приятные слова, ныне сказанные, и в которых совсем нет смысла. Ну конечно, нет.
Но ледяное пренебрежение, откровенное непонимание, отражающиеся в бараньих взглядах, приглушали эти слова и привлекали к себе больше внимания, делая кровоточащий разрез на сердце ещё глубже.
Просто прикрыть глаза и судорожно забыть.
***
Яркое летнее солнышко ласково поглаживало тёплыми лучиками лицо, заставляло тихо и радостно жмуриться и забывать о всех заморочках. Ничего же не убудет, если пять минут погреться на солнце?
Вдруг вдоль талии непрошено поползли чьи-то руки, то задирая, то снова опуская лёгкую футболочку, то забираясь под кромку белых шорт, то вновь выбираясь. Руки другого парня тем временем оказались уже на поджавшемся от непонимания животе, успокаивающе его поглаживая. А в качестве отвлекающего манёвра выступил хрипловатый низкий голос третьего юноши, заговорщически, игриво, но совсем не со злым умыслом, шепчущий на ухо, вызывая тонны мурашек:
― Сколько тебе лет?
Грудь резко приподнялась, вдохнув вмиг закончившийся воздух, а после так же резко опустилась, выпуская в пространство напряжение:
― А тебе?
― Ну мне-то семнадцать. ― Его ласковые руки уже желали оказаться чуть выше живота, но следующий ответ пресёк все ожидания.
― Тринадцать.
Минута. За ней вторая. Шумный нервный глоток воздуха, боязливое и скорое «бежим, пацаны!», и вновь тишина. Не пропитанная спокойствием и умиротворением, а неаккуратно пронизанная напряжением.
Что это только что было?
***
― Положи нож на место! ― строгий голос женщины жёстко рассекает пространство, которого словно не существовало до её прихода. Словно в нём просто не было смысла. От неожиданности девушка, заинтересованно, но предельно осторожно проводившая остриём стали по коже, вырисовывая даже ей не ведомые узоры, испуганно полоснула им по тёплой плоти. Мгновение, и глаза девушки наполняются страхом; мгновение, и новоиспечённая рана выпускает из себя яркую кровь. Взгляд, в котором читалась вина и что-то ещё, похожее на ожидание прихода некоего чуда, растерянно бегал по кухне, задерживаясь то на порезе, то на вросшей в пол женщине, то на валяющемся на полу ноже.
― П-прости… ― прошептала девушка и была мгновенно заключена в объятия, прежде чем свалиться с подкосившихся ног.
― Что ты хотела сделать? Зачем? ― вместо ожидаемого прощения осторожно задала вопрос женщина. Она не ждала ответа и очень удивилась, услышав ни живое ни мёртвое:
― Почему я?..
***
Тело ломит. Это нестерпимое чувство, когда не помогает абсолютно ничего: повернёшься ли на другой бок или на спину, сядешь ли, встанешь ли, поделаешь ли что-то или погуляешь. Чувство, сопровождающее везде и всегда независимо от времени суток и обстоятельств. Воспалённое сознание просит концентрироваться лишь на своих собственных проблемах, пропуская чужие слова, посторонние вмешательства ― оглушая. Заточая себя же в свою же клетку. Безумие? Может быть. И в чём парадокс? Послушать сознание не получается: будто бы оно всё время выскальзывает из рук, стоит уцепиться за проблему, которую оно просит разрешить.
― Так почему я?! ― немой крик в пустоту. Бессмысленный и бесплодный.
― Тебе тяжело? ― вдруг раздалось позади сиплое и слабое, старческое. Но, обернувшись, источник звука найти не удалось. ― И не пытайся. Меня нет.
Каждое слово, сказанное чем-то нематериальным, будто имело свою плотность; оттого, видимо, и отдавало острой болью в голове, так, будто вылезая из неё наружу. «Меня нет»? Тогда что это?! Какого чёрта происходит?!
― Прекрати! Оставь меня! ― истошный крик заполняет маленькую комнатку и застывает в задребезжавших стёклах, когда перед крепко зажмуренными глазами возникает таинственный, некогда не виданный образ. Но это только иллюзия: образ знакомый и сопровождающий всю сознательную жизнь.
― Я внутри тебя. Согласись со мной, полюби меня.
Глаза тотчас раскрываются, и в них проскакивает нечеловеческий ужас. Перед ними возвышается молодой мужчина с аккуратными усами, прилично причёсанный, одетый в столетней давности мундир и с рапирой за поясом.
― Кто ты такой?! Оставь меня! Мне тяжело… Я хочу жить! ― Руки судорожно шарят в поисках чего-то, чтобы удержаться наплаву и окончательно не потерять связь с реальностью. Находят вазу с цветами, успевшими засохнуть за эту ночь, и кидают её в пришельца, но она разбивается вдребезги о зеркало. ― Пожалуйста!
― Я внутри тебя… ― с лёгким укором повторяет морок и протягивает руку в перчатке. Вырубиться. Господи, просто вырубиться и никогда не просыпаться. Остаться жить во сне. Пожалуйста.
Существо бесшумно, незаметно присаживается рядом с истощённым измученным телом и проводит по нему рукой. Сначала становится жутко, вдоль вен пробегает безысходность, а вслед за ней ― спокойствие.
― Свыкнись со взрослым в своём юном теле.