Заново

Первым делом Олег слышит крики. Это не похоже на ругань соседей или препирание по поводу мест для парковки, скорее нечто дикое и напоминающее начало драки.

Поход за продуктами приходится отложить.

Завернув за угол, Олег видит детей, трое мальчишек класса пятого, может, чуть старше, и одну девчонку, что не вполне удачно отбивается от ударов.

— Эй, вы!

Сначала он решает использовать свой возраст и просто пригрозить малышне, но когда те не обращают на него никакого внимания, Олег со вздохом “куда катится нынешнее поколение, что взрослых не воспринимает”, быстро оказывается рядом с девочкой и перехватывает летящий в нее кулак.

Наконец внимание переходит на него. Они таращатся на Олега испуганными глазами, особенно тот, кого он держит за кисть.

— Трое против одного? Вам не стыдно? Кыш отсюда, чтоб я вас больше не видел.

Мальчишки глупо переглядываются, один резко вытаскивает руку и сразу убегает, двое оставшихся переминаются на месте, но девочка вдруг подает голос, полный уверенности:

— Я же сказала, что лучше со мной не связываться! В следующий раз вас никто не спасет!

Олег еле сдерживает себя, чтобы не засмеяться.

— Иди ты, бешеная! — слышится от двух последних мальчишек, что сразу после своих слов убегают.

Девочка со вздохом закидывает рюкзак на одно плечо, заправляет рубашку обратно в штаны и с необычным для ребенка спокойствием смотрит на окровавленные костяшки пальцев.

— Пиздец, — констатирует девочка. — О-о-й, забыла, что вы тут стоите.

Олег думает, что как старший должен что-то сказать на ругательство, с другой же стороны — сам он в ее возрасте в подобной ситуации высказался бы гораздо ярче, да и по сути, он ей никто, чтобы что-то предъявлять.

— Ничего, — отвечает он, помогая собрать разбросанные листочки, — ты еще мягко выразилась.

— Папа не разрешает ругаться. Говорит — не культурно. Хотя я пару раз слышала, как он ругался по телефону…

— Иногда ситуацию никак по-другому не описать.

— И я также думаю! Но папа все равно против.

Поднимая один из листочков, слегка промокший от остатка лужи, он переворачивает его, чтобы сложить в стопку, но замечает яркие линии карандаша, выведенные в потрясающий для ребенка рисунок. На Олега лавиной накатывает дежавю. Он чувствует что-то в районе груди; тянущую тоску, задевающую острым лезвием самое сердце. Воспоминания — одновременно дарующие тепло и сжимающие в тисках легкие, обрушиваются в один миг.

Многие годы назад Олег так же заступился за одного дорогого сердцу человека.

Детский голос, наполненный сожалением, вырывает его из капкана прошлого.

— Он промок…

— Красиво рисуешь.

На лице девочки появляется яркая улыбка. Он протягивает ей собранную стопку, которую она засовывает в рюкзак.

— О, точно. Я должна сказать “спасибо”. Я старалась. Мне очень нравится рисовать, хотя когда делаешь это на уроках, то как бы красиво не получалось, злобной математички это все равно не нравится.

Олег и сам не сдерживает легкой улыбки — ладонь так и тянется, чтобы потрепать девочку по взъерошенным темным волосам, но он во время себя останавливает.

Это странно, вновь ощущать связь с настолько далеким прошлым, вновь вспоминать человека, с которым их разделила жизнь.

— Тебе надо обработать раны, — вспоминает он, когда взгляд падает на засохшую кровь, — а еще позвонить твоим родителям, чтобы забрали тебя.

Лицо девочки вдруг меняется, становится хмурым. Она ковыряет землю носком кроссовок, смотрит в пол, крепко удерживая лямки рюкзака.

— Папа занят.

Олег складывает руки на груди, поднимает бровь в сомнении. Конечно, он знает, почему девчонка похожа сейчас на виноватого щенка. Никакой родитель не обрадуется, если его ребенок подерется и поранится и почти никакой ребенок не захочет рассказывать о драке. Судя по тому, как девочка держалась до его прихода, это не первая ее стычка.

— Настолько, что не придет забрать раненую дочь с поля боя?

Она закатывает глаза.

— Это вообще не “рана”, — она говорит так, словно ее оскорбили. — И не “поле боя”. Вы же видели, я им и шанса не оставила! А рука не болит совсем!

На последних словах она специально резко поднимает и опускает руку, но предательски морщится.

— Ага. Верю.

— Просто папа волноваться будет. Я, во-первых, подралась, во-вторых, сбежала с двух последних уроков, в третьих… — смотрит на кровь на костяшках, — ну вот, это еще. Он обещал приставить телохранителя, если еще раз такое повториться, а я не хочу ходить везде с каким-то дядькой за спиной!

Олег не может предположить, пугали ли девочку телохранителем или реально ее папа обладает достаточными средствами, чтобы так сделать. Впрочем, какими бы доводы не были убедительными, он не мог просто отпустить ребенка неизвестно куда.

— Ты же понимаешь, что кто-то из нас должен позвонить твоему отцу?

Глубоко вздохнув, она отвечает:

— Понимаю, — кладет ладонь чуть ниже и тут же поднимает голову. Растерянность и легкий испуг в голубых глазах заставляют Олега напрячься. Неужели есть что-то еще, с чем ему предстоит разбираться? — Позвоните вы, пожалуйста. Мне надо кое-что найти. Вот, возьмите.

Она отдает ему свой телефон, хотя перед этим Олег думал, что она собирается сбежать.

Жаль, телефон не кнопочный. Он ими умеет пользоваться гораздо лучше, чем сенсорными.

— Тебе бы обработать руки. Посидишь здесь, пока я поднимусь в квартиру за аптечкой?

Вернувшись в Питер не так давно и сняв первую более менее подходящую квартиру, он не обустроился настолько, чтобы иметь настоящую домашнюю аптечку в понимании большинства. Однако бинт, пластыри и перекись точно валяются на полке. Просто меры предосторожности. После выхода на гражданку у него на самом деле появилось слишком много “просто мер предосторожности”.

— Ага, — отвечает она.

Контактов не так много, Олег сразу находит “папа” с эмодзи цветочка и лисы. Пока раздаются гудки, он спрашивает у удаляющейся вдаль площадки девочки:

— Кстати, как твое имя?

— Надя, — потеряно отзывается она.

Олег не успевает спросить, что ей нужно помочь найти, как на другом конце раздается встревоженный голос:

— Надюш?! Я уже собирался в полицию звонить, где ты…

— Ваша дочь, — перебивает Олег, — Надя, сейчас со мной, — он понимает, что это звучит сомнительно, поэтому быстро исправляется: — она подралась с какими-то мальчишками во дворе дома, я помог ей.

— С ней все хорошо? Я сейчас же приеду, продиктуйте адрес.

Мужчина говорит быстро, встревоженно, но Олег успевает зацепиться за нечто знакомое в чужом голосе.

— Она в порядке, — Олег не упоминает о небольших ранах, нечего волновать родителя еще больше.

Он диктует адрес и перед тем, как вызов завершается слышится отдаленное:

— Отмени все встречи, и…

Похоже Надя не шутила о том, что к ней могут приставить телохранителя.

Собираясь отдать девочке телефон, Олег замечает ее на корточках у детской площадке, что-то активно ищущую.

Внутри словно лезвием пронзает. Все его существо вздрагивает — что-то явно пойдет не так. Он делает глубокий вдох, подходит, говорит, что ее отец скоро приедет за ней, но, не получая никакой реакции, кладет руку на ее плечо.

— Что…

Надя скидывает с плеча чужую руку, резко поворачивается и тут же отворачивается, шмыгая носом. В глазах ее мелькает нечто холодно-яростное, но сразу гаснет, превращаясь в острые осколки обиды и сожаления.

Эта девчонка ни слезинки не проронила, пока дралась с мальчишками, даже испорченный рисунок, над которым она долго старалась, не расстроил ее. Она не плакала, смотря на собственную кровь и разбитые коленки с окровавленными костяшками пальцев, но сейчас, натужно дыша, беспомощно не могла сдержать водопад слез.

— Я-я потеряла его!

Олег Волков — бывший наемник экстракласса, сумевший выбраться живым из ситуаций, из которых живыми не возвращаются, не знает, что делать, стоя рядом с плачущим ребенком.

Он стоит будто одно не осторожное движение — и под ногами разорвется мина.

Вдох и выдох.

Это бессвязное месиво, которое Олег сейчас из себя представляет перед девочкой — не может быть им, однако злость — быстро бегущая по венам ртуть; злость на тех, из-за кого Надя в таком разбитом состоянии безуспешно пытается найти что-то дорогое для нее. Ощущение представляется из себя не только злость. Слишком много незнакомого смешивается в нем. Олег не совсем понимает, как это назвать и почему вообще испытывает.

— Что ты потеряла?

Надя не обращает на него никакого внимания, продолжая что-что искать во влажной от недавнего дождя траве. Олег пытается окликнуть ее еще несколько раз, но без результатно. Черт возьми, у него нет никакого опыта общения с детьми, тем более с детьми в истерике. Что он должен сделать? Что он вообще может сделать? В любом случае так не может продолжаться. Олег присаживается на корточки рядом с Надей и осторожно проводит ладонью по ее волосам.

Когда-то давно, одному человеку это помогало.

— Я д-должна найти его, — она больше не скидывает руку, скорее льнет под успокаивающие касания.

— Тише, тише, мы найдем… — Надя утыкается ему в плечо, продолжая плакать. Олег не мог оставить ребенка искать не понятно что на холодной земле. — Надь, надо встать, заболеешь же.

Не получив ничего в ответ, кроме еще пары всхлипов, Олег берет Надю на руки.

Пальцами она сжимает ткань рубашки на спине, продолжая тихо плакать.

Ее папа, должно быть, ему шею свернет, если увидит свою дочь в таком состоянии.

Олег бы так и сделал.

***

Олег сажает Надю на кухне, роется в верхнем ящике, находя остатки аптечки от бывших хозяев.

— Не три грязными руками глаза, — мягко предупреждает он, двигая глубокую тарелку с набранной водой.

Слышится вздох, она морщится от жжения, но героически продолжает держать руки в воде.

— Неприятно?

— Пойдет, — шипит она.

На стол Олег ставит небольшой кусок оставшейся марли, бинт и антисептик.

— Давай сначала одну руку.

Смочив марлю антисептиком, Олег принимается осторожно протирать рану. Подняв на Надю осторожный взгляд, замечает, как та сжимает зубы от пульсирующей боли. Олег хорошо помнит, как примерно в ее возрасте так же сидел на кухне детского дома, пока Сережа, причитая за неосторожность, обрабатывал такие же раны.

— Мне это знакомо, — внезапно произносит вслух, — я тоже часто дрался в твоем возрасте.

И вот уже Надя заинтересованно смотрит в ответ, ненадолго позабыв о боли.

— Родители тебя не ругали?

Олег слабо улыбается.

— Я жил в детском доме, единственный, кто меня ругал — был мой лучший друг.

Когда кровь, наконец, перестает течь, Олег берет марлевую салфетку, складывает в несколько раз и прикладывает к окровавленным костяшкам.

— Где сейчас тот твой друг?

Простой вопрос выбивает на мгновение землю из-под ног.

— Я не знаю, — говорит Олег, слова застревают у него в горле.

Почему-то противно от лжи противно, но не может же он рассказать девочке всю ту историю, разбившую его… нет, их жизнь на до и после.

Если быть честным хотя бы с самим собой, то Олег знает, где Сережа. Нужно совсем жить в глуши, чтобы не слышать о самом молодом миллиардере с известнейшей в России социальной сетью. Просто есть причины, сдерживающие его, подобно цепям, мысли, заставляющие каждый раз заученный наизусть номер.

Олег аккуратно оборачивает бинт вокруг Надиного запястья, затем медленно переходит к пальцам.

— Готово.

— Спасибо.

Она сидит с опущенной головой, разглядывая перебинтованные руки.

Лишь раз в своей жизни Олег дал обещание, которое не смог исполнить. Вряд ли ему когда-нибудь удастся загладить вину хотя бы перед собой и все же слова вырываются из его рта:

— Что ты потеряла? Я найду.

Он не говорит “я попробую”, Олег дает обещание, вселяет веру в этого ребенка, которую разрушить будет чем-то по-настоящему болезненным.

Надя поднимает полные хрустальной веры глаза, но не успевает ничего сказать.

Раздается противная мелодия домофона.

— Должно быть, твой отец.

Где-то в подсознании разрастается мысль, что это было логично с самого начала: с первого взгляда на эту девочку, с первого разговора с ней. Будто не могло оказаться по другому, будто на пороге квартиры Олег должен был встретиться именно с ним. Но он все равно замирает, уставившись на мужчину перед собой; его словно не тронуло время, убавив синяки под глазами и сделав глаза чуть мягче, в остальном же Сережа почти не изменился. Мечтая о встречи, Олег никогда не мог представить, что она состоится именно так.

— Олег, — он замолкает, не веря глазам, — ты ведь погиб.

Сложно что-либо сказать в ответ. Сложно вообще что-либо сказать или сделать.

Сережа опускает голову, делая вдох и выдох, отступает назад, напряженно поглядывая из стороны в сторону, желая схватиться за что-нибудь, за что угодно реальное. Олег подхватывает его под руку, прижимая к себе, давая то самое “реальное”, за что можно зацепиться. Но мгновение столь долгожданной близости обрывается, когда Сережа отступает назад.

Свирепый иней глаз похож на тот из прошлого, достаточно холодный и беспощадный, чтобы обжечь. Наверное, Олегу стоит дать ему немного времени.

— Папа!

Надя выскакивает из-за спины Олега, и все внимание Сережи переходит на нее. Он опускается, чтобы обнять дочь.

— Почему ты снова сбежала? — тихо спрашивает он, поглаживая ее по голове. — Я волновался.

— Прости-и, — вновь плачет она.

Пока Надя прижимается к Сереже, тот поднимает встревоженный взгляд на Олега, но стоит девочке быстро заговорить, все его внимание вновь фокусируется на ней.

— Я потеряла кулон…

Так вот оно что.

— Ох, милая… все в порядке…

— Нет!

Она внезапно вырывается из Сережиных рук, и Олег может только представить смесь эмоций на ее лице.

— У меня больше ничего от него не осталось! — выкрикивает она.

Олег наконец понимает, о чем идет речь.

— Я должна найти его!

В этот же момент раздается гром, а первые капли дождя начинают барабанить по окнам.

Глубокое сожаление на лице Сережи разбивает Олегу сердце.

— Надь, — начинает он, становясь к ней лицом, — Я ведь пообещал, что найду его.

— Поклянись на мизинцах, — строго просит она, вытирая слезы руками.

А вот это уже серьезно.

Олегу ничего не остается, как скрестить с Надей мизинцы под сложный взгляд Сережи.

— Папа, ты должен дать ему номер телефона.

— Я…

Никто из них не знает, как реагировать дальше.

Возможно, кроме Нади.

— Пап?

Теперь уже Надя смотрит на двоих взрослых сложным взглядом.

Сережа мотает головой, касается перебинтованных рук дочери.

— Спасибо, что помог ей. Солнышко, не болит? Может, съездим в больницу?

Надя выглядит так, словно задели ее гордость.

— Не надо! Это так, царапина!

— Хорошо, хорошо, — устало выдыхает Сережа.

Их взгляды на секунду пересекаются — тысячи недосказанных слов как целая пропасть. Олег чувствует острую потребность вновь коснуться Сережи, ладонью провести по рыжим волосам, вдыхая родной запах, но не может и шага сделать.

— Ты так и не дал номер, — подает голос Надя.

— А, да, точно, — в место номера, Сережа достает визитку. — Напиши мне, пожалуйста.

— Номер сменил, — необдуманно произносит Олег.

— Да. Много лет прошло.

Это задевает их обоих.

— Я напишу.

Они не разрывают зрительный контакт, пока Надя не берет Сережу за руку, и они не уходят. На прощание она улыбается широкой улыбкой и машет перебинтованной рукой.

Олег чувствует, как что-то внутри разрывает его грудь.

***

У него не хватает времени, чтобы прийти к какому-то осмысленному решению. Слишком много мыслей вращаются в голове, с трудом давая собрать из себя полноценную картину. Впрочем, мешает не кипа мыслей, а жестокое осознание, что Надя — его дочь, в жизни которой он не участвовал. Олег не оправдывает себя. Да, он не знал о ней, но пока Сережа один воспитывал их дочь, — ему не нужно Сережиного подтверждения, чтобы понять, кто второй отец Нади, — Олег тратил то время, которое мог провести со своим ребенком, на работу в горячей точки. Он поймет, если Надя не захочет видеть его, если Сережа будет держать его дальше от своей семьи.

Олег вертит в пальцах визитку. Прошло два часа с их случайно встречи, к которой ни один из них не был готов.

Как только Олег берет телефон, чтобы ввести указанный номер, раздается мелодия домофона.

Он почти что бросается к двери, не раздумывая, открывая ее.

Все повторяется: молчаливые переглядки, скрывающие в себе тысячи слов, замершее дыхание и подрагивающие пальцы, так и тянущиеся к родному, чтобы прижать как можно ближе.

Олег нарушает их безмолвие первый — тянется к Сереже, крепко обнимая. Это окунает в далекое прошлое, когда такие же объятия не означали долгожданную встречу, не прятали в себе безмерную тоску и успевшую застыть скорбь. Это заставляет вспомнить, что они единственные родные люди друг у друга. Или были ими.

Сережа едва касается его спины, сжимает ткань рубашки, пряча голову ему в плечо.

Так они и стоят в тишине посреди прихожей, пока дождь стучит по окнам.

Словно слова могут сделать хуже.

Но и не поговорить они не могут.

Слишком много времени утекло, слишком много поменялось в жизни, чтобы можно было собрать надломленные части их отношений одним долгим объятием.

— Нам надо поговорить.

Голос Сережи дрожит.

Олегу ненавистна мысль, что это из-за него.

— Пойдем на кухню.

В оглушительной тишине Олег заваривает чай, будто все хорошо. Себе кидает заварку с черным, Сереже — с зеленым. Многие годы назад это было рутиной. По сердцу бьет понимание, что это и могло ею остаться.

Молчание никто не прерывает, будто оттягивают момент неизбежного расставания. И все же Сережа начинает говорить, смотря куда угодно, но не на Олега:

— Я не понимаю. Я держал твою похоронку в своих руках, до сих пор отчетливо помню, как перечитывал каждое слово. Я… я похоронил тебя, Олег. В пустом гробу.

Слова острым лезвием вонзаются в сердце.

— Мне пришлось растить ее одну, проходить через бессонные ночи, ее первые разбитые коленки, смех и слезы, одновременно оплакивая единственного родного человека. Я учил ее ходить и думал о том, как бы ты хотел это увидеть. Мне пришлось рассказывать маленькой Наде, что ты умер еще до ее рождения, что ее второй отец никогда не придет на ее День рождения и не сможет обнять. Она думает, что я не знаю, но я слышал, как она плакала, сжимая твой кулон, потому что осознала, что это единственная связь с тобой.

Олег открывает рот, чтобы что-то сказать, но Сережа останавливает его одним взглядом.

— Молчи. Ты и представить не можешь, через что я прошел.

— Я… мне жаль, — только и может сказать. — Но я больше никуда не уйду.

Сережа качает головой.

— Все не может быть как прежде. Не может быть так, как если бы ты вернулся десять лет назад, вместо того, чтобы уйти воевать по контракту. У меня есть дочь, за которую я несу ответственность. За которую ты должен был тоже нести ответственность. Как я должен сказать ей? Я не… Я не знаю, Олег. Не знаю, что делать.

Олег бы тоже хотел знать, как сделать это правильно. Он хотя бы раз в жизни хотел бы что-то сделать правильно.

Вздыхая, он спрашивает:

— Когда ты узнал о Наде?

Сережа не спешит рассказывать, специально задевая ложкой края кружки, громко перемешивая.

— После того, как мне отдали твою похоронку, я потерял сознание и попал в больницу. Через несколько дней я и узнал.

Олег никогда ненавидел себя так, как сейчас.

— В Сирии я иногда смотрел новости о тебе, но никогда не видел, что у на… — он не знает, может ли сказать “у нас”, поэтому быстро исправляется: — тебя, есть дочь.

— Почти никто и не знал, — пожимает плечами. — Я не скрываю, что у меня есть дочь. Но сам понимаешь, гораздо безопаснее, если о ней знает как можно меньше людей. Поэтому никакой информации в открытых источниках о Наде ты не найдешь.

Сережа хватается за голову, пальцами проводя по волосам.

— Мы должны рассказать ей, — продолжает Сережа, — но я не представляю, как.

— Может быть, я мог бы сам…

— Нет. Лучше, если это буду я.

— Ты уверен? Мы могли бы вместе.

— Я понимаю, что ты хочешь стать ее отцом, но она не знает тебя. На самом деле прошло почти десять лет, мне кажется, я тоже уже не знаю тебя.

Сережа поднимает голову, беспощадно разрывая его душу израненным взглядом.

— Почему ты не нашел меня сразу, как только вернулся? Сколько месяцев или лет ты скрывался здесь?

— Год назад я решил, что должен вернуться, но выбраться из организации, в которой я был, не так просто. Пришлось многое подготовить, чтобы уйти, не оставив следов. Хотя все еще была вероятность, что за мной могут прийти, а значит, надавить на единственного дорогого мне человека. Если бы не это, то в первую очередь я бы сорвался к тебе. Твоя безопасность всегда была для меня на первом месте. — Олег улыбается, когда говорит следующие слова, потому что не знает, как правильно сказать то, что имеет в виду. Он отдает волю словам, соскальзывающие с его языка так легко: — Если бы не ты, я бы вообще не смог выбраться оттуда.

Сережа слегка вздрагивает. Едва слышно спрашивает:

— Ты хоть раз жалел, что вновь ушел?

Дело в том, что Олег не жалеет о выборе так, как должен. Ни в каком другом месте он бы не смог найти управы на свою разгоряченную к адреналину кровь и Сережа это понимает. Края его кружки врезаются в пальцы.

— Были ночи, когда я очень хотел вернуться.

— Однажды мы уже потеряли друг друга, — после долгой тишины говорит Сережа. — И как бы я не злился, я не хочу вновь отпускать тебя. Когда-то мы были единственными родными людьми друг для друга, поэтому, не смотря ни на что, я хочу держаться за ту связь, что у нас была. Но вот Надя… я не знаю, как она отреагирует.

— Ты рассказывал ей обо мне?

— Конечно, ты все еще был.. нет, ты все еще ее отец. Она имела право знать. Я подарил ей твой волчий кулон, который ты оставил, когда уходил в последний раз. Она никогда не снимает его. Но…

— Но она может плохо воспринять, что вместо того, чтобы самому подарить ей кулон, рассказывать наши истории из детства и быть тем отцом, которого она заслуживает, я пропадал неизвестно где. У нее выстроен определенный образ в голове, который я могу разрушить, так ведь?

Сержа приподнимает уголок губ.

— Ты понимаешь, что как бы она не отреагировала, ты уже не сможешь просто так уйти?

Олег не произносит, что сбегать ему больше не хочется. Хочется бежать к кому-то.

— Я не оставлю вас.

Сережа кивает.

— Надеюсь.

И это значит гораздо больше. Это тихое — я доверяю тебе после всего, но я боюсь протянуть тебе руку и в тот же момент оттолкнуть, боюсь вновь взять слишком большой контроль над твоей жизнью, потому что ты можешь уйти и оставить в этот раз не только меня. Но так же, я буду жалеть до конца своих дней, если не протяну руку и не дам еще один шанс.

В конце концов, они никогда бы не смогли окончательно разорвать связь с друг другом.

Олег сдерживает себя, чтобы не взять Сережу за руку, когда тот встает из-за стола. Сдерживает, провожая его до двери, чтобы не притянуть в долгие объятия.

— Я позвоню, — обещает Сережа, закрывая за собой дверь.

***

Олег проводит самые ужасные свои сутки в ожидании звонка. Он все еще не согласен с тем, что Сережа решил сам рассказать о нем Наде, но оспаривать решение в данный момент привело бы только к ссоре. Поэтому Олег лишь смиренно ждет, выстраивая в голове любое возможное развитие событий.

Чутье предательски молчит — вместо него трепещет давно позабытое волнение.

Конечно, воссоединение в любом случае не пройдет легко, потребуется много сил и времени, чтобы вернуть доверие Сережи и стать для Нади отцом, но он готов попытаться и отдать этому весь остаток жизни.

Дождь продолжает стучать по окнам со вчерашнего дня. Олег подносит кружку с горячим кофе и, делая глоток, кашляет, слыша рингтон телефона.

Номер с визитки прочно отпечатался в памяти.

Олег задерживает дыхание, нажимая “ответить”.

— Мне только что позвонила классная руководительница Нади, — с паникой в голосе начинает Сережа, — она снова сбежала. Я-я рассказал ей вчера вечером, и она просто молчала, я думал, ей просто нужно немного времени, но и утром она мне и слова не сказала! Я не…

— Тише, тише. Я все понял. Как только найду позвоню. Есть место, куда она могла бы пойти?

Сережа делает несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Нет. Обычно я отслеживаю ее телефон, но она оставила рюкзак в школе.

— Все будет хорошо, с Надей все будет хорошо. Мы обязательно найдем ее.

— Спасибо, — выдыхает он. — Я позвоню, если найду ее первым.

Олег обыскивает ближайшие к школе дворы, всевозможные закоулки, заглядывает в забегаловки и любые заведения по пути. Никто не видел десятилетку с растрепанными волосами, никто не слышал о драке где-то поблизости. Он даже думает позвонить старому знакомому со связями, чтобы увеличить количество ищущих людей, но замечает знакомую копну волос в дворе его же дома.

Олег незамедлительно отписывается Сереже, что их дочь нашлась.

Надя, опустив голову на руку, сидит на скамейке возле детской площадке, в другой же руке держит палку, водя острым концом по мокрому песку.

— Рисуешь?

Она слегка вздрагивает, поднимая голову. Во взгляде ее скользит нечто настороженное и гневное, но с каждой секундой оно медленно отступает, давая место чему-то беззащитному.

Наверное, Олег должен ее обнять, но его руки, покрытые шрамами, словно недостойны этого.

— Твой отец волновался, — говорит он, присаживаясь рядом. — И я. Я тоже волновался о тебе, Надь. Почему ты опять сбежала?

Она хмурится.

— Хотела поговорить с тобой, а ждать шесть уроков слишком долго. То, что мне рассказал папа, правда? Ты мой отец?

— Тебе необязательно было сбегать и заставлять всех волноваться. Не делай так больше, хорошо?

— Я подумаю, — бурчит она. — Если это все правда, почему тебя не было столько времени?

Олегу будто под сердце нож воткнули.

— Это все правда. Я думал, без меня твоему отцу будет лучше.

Видя замешательство на ее лице, говорит:

— Когда-нибудь я смогу рассказать тебе всю историю целиком. Но поверь, зная, что где-то там есть ты, я бы пришел гораздо, гораздо раньше. Тебе Необязательно называть меня “папа”, я понимаю, что все это неожиданно и нужно время. Я готов. Я лишь хочу участвовать в твоей жизни, если ты, конечно, не против.

Олег достает волчий кулон, который он нашел этим же утром, и отдает Наде.

— Мой отец когда-то отдал его мне. Это была моя единственная память о нем.

Она надевает кулон на шею, касается волчьего клыка.

— Ты больше не уйдешь?

— Нет.

Надя кивает, прекращая рисовать птиц на песке и как ни в чем не бывало произносит:

— Ты круто тогда помог с теми пацанами.

— Научить, как правильно наносить удар, чтобы не разбивать костяшки?

Глаза ее загораются.

— Да!

— Отлично. Но для начала нам надо вернуть тебя домой.

***

Сережа почти верит, что можно начать все сначала, но болезненные воспоминания душат, трескаются, бьются, и воздуха становится недостаточно, легкие будто горят. Он хватается за дверную ручку в машине, приказывая водителю ехать быстрее.

Сережа закрывает глаза, но это не приносит облегчение, лишь всплывают картинки того вечера, яркого “погиб” на мокрой от слез бумаги. У него ведь больше никого, кроме Олега, не было, а у Олега никого, кроме Сережи. И так было по ощущениям целую вечность. В один миг же — все разрушилось.

Сережа дрожащими руками открывает бутылку воды, делая глоток.

Воспоминания после обморока нечеткие, похожи на обрывки: больница, пронизывающий ветер на похоронах, где кроме него только постаревшая воспитательница из детского дома. По меньшей мере, Сережа не может вспомнить примерно полгода своей жизни, и если бы не рождение дочери, то вряд ли он бы вообще смог выбраться из поглотившего его моря скорби и горя.

Прерывисто вздохнув, Сережа выскакивает из машины, спеша в свою квартиру, где его уже давно должны ждать Олег и Надя.

Лифт, заветные двери квартиры и вместо чего угодно, его встречает тишина.

Сереже кажется, что воздуха не хватает.

Он понимает, что Олег и Надя здесь, знает, что должен правильно дышать и не поддаваться паники, но на деле все гораздо сложнее. Как и всегда.

Видя единственный источник света в зале, Сережа быстро идет к нему.

Двое его единственных родных людей с абсолютно одинаковым выражением на лице спокойно спят.

Сережа улыбается, проводя по волосам.

***

Олег просыпается от шума.

— Ох, прости, разбудил?

— Все нормально.

Сережа садится на подлокотник дивана, кладя одну ногу на другую и разглядывает продолжающую мирно спать Надю.

— Знаешь, она подарила мне надежду на будущее. Думаю, если бы не узнал о ней — в скором времени за тобой бы в могилу последовал.

— Не говори так, — выдавливает Олег, тоже переводя взгляд на дочь. — Мне очень жаль, что я не был с тобой в самые трудные дни. Но… я хотел бы стать частью этой семьи, — тихо признается Олег.

— Ты уже часть этой семьи. Всегда ей был.

Наконец-то он чувствует себя дома.

Его руки — покрыты шрамами, представляющие карту из воспоминаний, которые он бы хотел стереть, но без которых он никогда бы не мог прийти к тому, что есть сейчас. Его руки — по локоть в крови, жесткие и жестокие, но когда они касаются шелковых волос его дочери, когда прижимаются к любимому человеку, то нет ничего ласковее и мягче их.