Обида бурлит в нём, заставляя кровь вскипать, мешает концентрации, мутит в голове все мысли. Смешивается с пульсирующей болью в плече и черепе — с каждым месяцем удары Би Хана становятся всё тяжелее и жёстче, изощрённее, хитрее. Когда Куай думает, что выучил всё, новый удар роняет его на пол.
Это Би Хан становится сильнее или просто перестаёт церемониться с младшим братом и жалеть его? Куай не знает. Не знает и того, почему каждая их схватка — пусть и тренировочная — становится такой ожесточённой. Перед ним будто бы и не его брат вовсе, а чужак, которым Би Хан становится, надевая маску.
Он и сейчас в ней. Стоит напротив. Его тень перечёркивает тусклое зимнее солнце. Отсюда Куаю кажется, что голова брата в чёрном капюшоне объята белёсым холодным огнём. В такие моменты, как этот, Куай всё отчётливее видит, что он стал ещё больше похож на отца. Те же глаза, долгий пристальный взгляд, даже маска почти как отцовская.
Би Хан их отца ненавидит.
— Вставай, — рык вырывается с морозным паром через маску.
Куай поднимается, но в стойку не встаёт. Это заходит слишком далеко, день ото дня. Как будто что-то отключается в голове Би Хана и на смену всему приходит ярость. Куай не понимает, чем её заслужил, выходит на спарринг снова и снова.
Снова и снова проигрывает.
— В стойку.
— Не стану.
Он и сам удивляется своей смелости. Почти пугается её, невольно делает шаг назад, поднимает глаза на брата. Тот… наверное, удивлён. Младший криомант никогда не перечит. Мало кто действительно перечил Саб-Зиро.
Он произносит твёрже, отчётливо; в голосе слышен треск льда:
— В стойку, Тундра.
Куай почти повинуется, авторитет брата был для него непререкаем и неоспорим. Но сам же себя одёргивает и остаётся на том же месте.
— Нет.
И он ждёт. Готовится к удару, напрягает предплечья, ожидая выпада. Куай знает паттерн атак в самом начале. Сейчас у Би Хана всё ещё не зажило недавнее ранение, он будет атаковать левой рукой, потом…
Вместо выпада он молчит. Глядит брату в глаза, давая понимать, какую глупость он совершает. И почему-то всё ещё стоит на месте. Безмолвный, как тень. Холодный, как северное солнце, рассечённое в глазах Куая его силуэтом.
Тишина душит и новая волна обиды заставляет кровь кипеть.
— Что не так? Ты снова…
— Я тренирую тебя, — перебивает Би Хан, но Куай не хочет его слушать.
— Ты вымещаешь на мне злость. За что? Говори прямо, брат. Чем ты недоволен теперь? Я недостаточно старателен? Недостаточно почтителен? Недостаточно быстро учусь? Какое ещё «недостаточно» приводит тебя в такое бешенство?!
О, это смело. Куай это знает — смело и дерзко, неуважительно к воину, который старше по рангу. Неосмотрительно по отношению к тому, кто из раза в раз вытирает им пол прямо в этом павильоне.
В какой момент всё стало так? Последние месяцы? Полгода? Для Куая брат всегда был тем, чьё присутствие обещает защиту. Не было, наверное, никого, кому Куай доверял бы так же. Не было никого, кто был бы на его стороне так же, как Би Хан. Так почему всё стало… таким?
Куай равнялся на него. Восхищался им. Доверял ему. В его глазах старший брат всегда был тем человеком, который, казалось, мог солнце погасить в кулаке. И он всё ещё таков. Но что-то изменилось. Резко, поспешно, страшно.
Куай молод и вспыльчив, всё ещё неосмотрителен в силу юности, у него всё впереди. Да, то недавнее задание прошло не так гладко, но разве он заслужил такого наказания?! Би Хан пришёл тогда в лазарет бледный и с мрачно горящими глазами. Сказал, что Куай был недостаточно подготовлен. Сказал, что исправит это. Сказал — и приступил к делу. И между ними как будто встал лёд, как будто встала синь неба. Куай оставался здесь, на каменной полу павильона, а его брат был далёк, как тусклое солнце.
Би Хан по-прежнему молчит, и Куай выплёвывает как оскорбление:
— Ты стал как отец. Его подобие.
Вместо удара или нападения Би Хан вдруг срывает маску и, приблизившись к брату, зло выдыхает ему в лицо.
— Я не он. Я хочу, чтобы ты мог себя защитить. Я всё сделал, чтобы ты был в безопасности. А теперь ты вырос и должен сам приложить к этому усилия. Если ты не будешь стараться, ты погибнешь, понимаешь? Понимаешь?!
Он почти кричит, и Куай, наконец, видит. Глаза брата блестят не злостью, а лихорадочным сумасшедшим блеском. Как у безумца, который поставил перед собой цель и не видит преград.
Холодные руки ложатся на плечи Тундры. Сжимают. Пальцы почти сводит судорогой.
— Если ты погибнешь, Куай… — Би Хан смотрит ему в лицо так прямо, что молодому криоманту хочется отступить. — Если ты погибнешь, всё перестанет иметь смысл. Я никогда не прощу себя, если ты погибнешь, ясно? Потому что это я должен защитить и научить тебя. И я не хочу увидеть твою смерть. Если не хочешь учиться, то будь так добр — умри позже меня. Я не хочу тебя оплакивать.
Он замолкает, но его слова отдаются в голове Куая тысячеголосым эхом.
«Я не хочу тебя оплакивать…»
Куай не мог бы представить, как Би Хан оплакивал бы его смерть. Здесь, в Лин Куэй, не до сантиментов. Когда их отец погиб, старший брат был спокоен. Но их отец… это другое дело.
«Умри позже меня…»
Впервые Куай задумывается и о другом. Би Хан — тот, кто кажется способным погасить солнце, — смертен. Он смертен, хрупок, недолговечен. Он пленник своей человеческой сути, своей смертности, которая рано или поздно возьмёт своё.
«Как будто мне бы хотелось оплакивать тебя», — думает Тундра, глядя, как брат отходит, отворачивается, молчит. Как возвращает маску на место.
О, он бы оплакивал. Он был бы безутешен. Куай не скажет вслух, но он любит брата. Би Хан не просто перечёркивает ему солнце. Он и есть для него солнце. И ежели так, то Куай — самый истовый солнцепоклонник.
Би Хан оборачивается. Ждёт чего-то, смотрит. Молчит.
Куай выдыхает — встаёт в стойку.
Он любит брата, как любят только самых близких и родных. И уж точно он не хочет оставлять Би Хана оплакивать его.