— Я из-за наших разногласий забыл о твоих именинах!
— Да ничего…
Но друг снова наполнил свой бокал и пододвинул второй поближе к Хельмуту.
— Давай выпьем за тебя! Двадцать один год — это тебе не шутки, — заявил он, поднимая свой бокал. — Прими мои запоздалые поздравления, хоть именины у нас отмечать не особо принято, я желаю тебе счастья и удачи.
— Спасибо, — искренне улыбнулся Хельмут.
Генрих, не дожидаясь, когда он возьмёт бокал, залпом осушил свой до дна и даже не поморщился.
— Ну выпей хоть бокальчик! Тебе тревожно и даже страшно, а вино… Оно неплохо успокаивает.
— Тебя-то, может, и успокаивает, но я уже после половины бокала начну петь, — невесело усмехнулся Хельмут и посмотрел в пол. — Думаю, матерные крестьянские песни с ярко выраженным бьёльнским говором — это не то, что хотят слышать наши солдаты на ночь глядя.
Он верно подметил насчёт ночи: сквозь тонкую щель входного полотнища было видно, как темнеет вечернее небо, приобретая чёрно-синий оттенок, и как всё ярче загораются звёзды… В шатёр заполз прохладный ветерок, и Хельмут зябко повёл плечами, хотя на нём по-прежнему был тёплый плащ.
— Ну, может, это их развеселит, — возразил Генрих как-то отстранённо и слишком тихо. — Поднимет боевой дух. Да и тебе самому бы тоже не помешало…
— Не стоит, я просто… — Хельмут вздохнул и резко взглянул ему в глаза. — Просто всё-таки страшно, как ни крути. И всегда есть риск и погибнуть самому, и потерять тех, кого любишь. — Он снова поёжился, на этот раз уже не от ветра, и Генрих, заметив это, приобнял его за плечи. Хельмут сначала недоуменно взглянул на ладонь, лежащую на левом плече, а затем на самого друга, который, как всегда, был спокоен и сдержан. Однако в глазах его тоже плескалось волнение — Хельмут не мог этого не заметить. — Я ведь не хочу тебя потерять, ты же понимаешь? — Он ни капли не выпил, но внезапно начал нести какую-то чушь, достойную пьянчуги. Обнаружил вдруг вторую руку Генриха на своём колене и не раздумывая накрыл её ладонью, чуть погладив прохладную кожу. — Стоит, наверное, воспользоваться примером сестры и помолиться на ночь… — проронил он.
— Хорошая идея, — кивнул Генрих. — Тогда я тоже буду молиться, чтобы ты меня не потерял. И чтобы я тебя не потерял тоже.
Никто из них толком не понял, как шутки и весёлые разговоры вдруг сменились такой серьёзной, тревожной темой.
Они смотрели друг на друга невероятно долго, и их лица были просто до невозможности близко. Где-то снаружи кричали ночные птицы и трещали дрова в кострах, а здесь, в шатре, царила смертельная тишина. Хельмут даже не мог понять, чьё сердцебиение слышит отчётливее — своё или Генриха.
Левой рукой он продолжал поглаживать пальцы друга, лежащие на его колене, а правой вдруг зачем-то коснулся его бледной щеки, провёл пальцем по острой скуле, словно желал порезаться о неё, а Генрих тихо улыбался, и лишь ресницы его вздрагивали каждый раз, когда Хельмут касался его лица.
Потом Генрих крепче сжал его плечо и приблизил к себе сильнее — и в следующий момент Хельмут почувствовал, как их губы несмело соприкасаются.
Он подумал, что целоваться с мужчиной, наверное, иначе, чем с женщиной, но ошибся: когда Генрих наконец вовлёк его в настоящий поцелуй, ничего особо нового он не почувствовал. Около минуты они целовались не спеша, нежно лаская губы друг друга и изредка соприкасаясь языками. Потом поцелуй стал глубже, требовательнее, Хельмут невольно прикусил верхнюю губу Генриха, и тот усмехнулся, не разрывая поцелуя. В низу живота начало тянуть, но это возбуждение его вовсе не испугало — оно было ожидаемым и закономерным, никак не удивляло и не тревожило. И Хельмут не пытался его подавлять. В штанах уже стало совсем тесно, шерстяная ткань давила и раздражала. И когда Генрих легко и невесомо провёл пальцами по его волосам, лучше, мягко говоря, не стало.
Тогда Хельмут в отместку зарылся пальцами в его волосы, вторая рука легла на его плечо — ему хотелось обнять его как можно сильнее, как можно крепче прижать к себе и никогда не отпускать… Как можно лучше ощутить тепло его тела, эту лёгкую дрожь, охватившую его, равно как и Хельмута, почувствовать, как бьётся его сердце напротив, совсем рядом… Он знал, что от этого возбуждение лишь усилится, но ничего не мог с собой поделать — все желания были сильнее.
Генрих дёрнул застёжку на плаще Хельмута, долго возился с ней, потому что вниз он не смотрел — глаза закрыл, не желая разрывать этот долгий, мучительно долгий поцелуй. Но с застёжкой всё же было покончено, и плащ упал на лежанку. Хельмут почувствовал, как Генрих принялся поглаживать его спину сквозь ткань камзола и рубашки… Камзол захотелось снять, равно как и жилетку Генриха, поэтому Хельмут тут же потянулся к заклёпкам на этой жилетке, не успев расстегнуть ни одной, дрожащими руками стащил с себя камзол, потом вернулся к одежде Генриха, и вскоре жилетка тоже полетела прочь.
Генрих наконец-то оторвался от Хельмута, и мгновение они, тяжело дыша, смотрели друг на друга — не сдержавшись, Хельмут опустил взгляд и увидел, что Генрих возбуждён не меньше.
— Всё… всё хорошо? — прохрипел он.
Хельмут лишь уверенно закивал.
И снова бросился в его объятия, рванул шнуровку его рубашки, отчего тесёмки затрещали, и распахнул воротник. Помнится, во время той их проклятой ссоры (впрочем, если бы не ссора и не последующее примирение, ничего этого бы, наверное, вовсе не произошло…) он заметил, как красивы его ключицы — как у статуи талантливого мастера. В этот раз Хельмут не удержался и провёл по ним дрожащими пальцами. Потом приник губами к шее Генриха, не понимая, нормально ли это — целовать в шею мужчину. Генрих тут же развеял эти сомнения — он сдавленно простонал, обхватывая ладонями его талию и забираясь под рубашку.
Эти прикосновения вызывали просто невыносимое желание, между ног было едва ли не больно, хотелось просунуть руку в штаны и хоть на мгновение прикоснуться к члену — или чтобы лучше прикоснулся Генрих. Но он упорно обделял вниманием это место, поглаживая спину, шею, грудь и плечи сквозь ткань рубашки и иногда запуская пальцы под неё. Тогда Хельмут кое-как выбрался из объятий Генриха и неосознанно, будто им руководил кто-то свыше, опустился на колени напротив него.
— Ты не думаешь, что нам стоит остановиться прямо сейчас? — уточнил Хельмут на всякий случай, кладя ладони на колени друга.
— Не думаю, — покачал головой тот и легко коснулся его взъерошенных волос.
Хельмут тоже не хотел останавливаться. Он с громким звоном расстегнул Генриху ремень, на этот раз гораздо аккуратнее обошёлся со шнуровкой… Конечно, он боялся сделать что-то не так, боялся причинить боль и неудобство… Хельмут не раз наблюдал за тем, как это делали с ним его женщины, но сам-то никогда не пробовал! А сейчас внезапно захотелось. Захотелось подарить другу удовольствие, захотелось сделать всё, чтобы ему было хорошо…
Он закрыл глаза и несмело коснулся члена дрожащими губами.
Со своим стояком Хельмут решил разобраться позже, хотя, лаская Генриха, иногда касался и себя сквозь ткань штанов, но это почти не приносило облегчения. Генрих постанывал и то и дело громко вбирал воздух, поглаживая Хельмута по волосам и убирая с его лица непослушные пряди, чтобы не лезли в рот и не мешали. Его касания придавали уверенности, и с каждой минутой он действовал всё смелее, беря глубже и играя языком. Иногда позволял себе прерваться, чтобы спросить, всё ли в порядке, и Генрих отвечал утвердительно, слава Богу… Но боязнь как-то навредить никуда не делась.
Минуты шли, и Хельмут начал уставать — сидеть на коленях было не так удобно, а сменить позу пока не представлялось возможным. Он водил по члену губами, посасывая и целуя — и представляя, как этот член медленно входит в него, растягивая до приятной боли, заполняя и обжигая… На самом деле Хельмут не знал наверняка, что можно было бы почувствовать при таком раскладе, но отчего-то ему хотелось, чтобы всё было именно так. Тянущее чувство наполненности, лёгкая боль на грани с блаженством… Нет, нет. Не сегодня. Сегодня нельзя — он не готов.
Ощутив очередную волну пульсирующего вожделения, которое вызвали эти мечты, Хельмут подумал, что больше не может. Он хотел прерваться, но буквально через пару мгновений Генрих со стоном кончил, забрызгав его лицо.
Протерев двумя пальцами глаза, Хельмут взглянул на него с укором, но Генрих лишь рассмеялся, помог ему подняться и тут же опрокинул на лежанку, нависая сверху.
— Ты же не думал, что отделаешься от меня так легко? — усмехнулся он, голос его звучал по-прежнему хрипло и как будто устало.
— Ты тоже будешь… — Хельмут закусил губу, внезапно ощутив солоноватый привкус во рту.
— Прости, но на то, что делал ты, я, пожалуй, не решусь. — Генрих, кажется, чуть смутился — вызванный возбуждением румянец на бледных скулах стал ещё ярче. Хельмут не выдержал — приподнявшись, прижался губами к его щеке, затем — к виску, пощекотал языком мочку уха и наконец добрался до губ, всеми этими действями помешав Генриху договорить. Но тот вскоре разорвал поцелуй и негромко добавил: — Но если ты позволишь…
— Позволю, — прервал Хельмут.
Генрих улыбнулся. Он переполз в изножье лежанки, стащил с Хельмута оба ботинка, нарочито медленно провозившись с каждым. Затем, вернувшись наверх, распустил шнуровку его рубашки и припал губами к шее, спускаясь дорожкой влажных поцелуев к ключицам. Пальцами же он снова пробрался под рубашку, нежно пощекотал живот, провёл ладонью по груди… Кожа покрылась мурашками, Хельмут задыхался, сдерживая стоны, а в голове пульсировала одна только мысль: «Да трахни меня уже!» Он не выдержал и потянулся к паху, но Генрих вдруг перехватил его запястье и прижал руку к лежанке. При этом он улыбался едва ли не издевательски, кажется, наслаждаясь той властью, что получил сейчас — не лорда, не сюзерена, а любовника.
Наконец Генрих снова впился в его губы, терзая их и покусывая гораздо сильнее, чем в самом начале, и всё-таки — о, слава Богу! — расстегнул ремень Хельмута и чуть спустил его штаны вместе с нижним бельём, чтобы ничто не мешало. Тут же обхватил его член рукой и медленно, адски медленно провёл вверх-вниз, наклонился, целуя Хельмута в шею сначала слева, потом справа, и эти поцелуи внезапно оказались донельзя нежными, не в пример предыдущему. Хельмут не сдержал стона; он вцепился пальцами в ткань скомканной простыни и запрокинул голову, будто прося ещё поцелуев.
Генрих начал ласкать его быстрее, а Хельмут хватался то за смятые простыни лежанки, то за серый лён его рубашки, пытаясь делать судорожные вдохи и тяжело и протяжно выдыхая. Генрих то и дело касался губами его щёк, шеи, горящих губ — с каждым разом всё нежнее и ласковее…
Становилось жарко, в груди нестерпимо горело, в низу живота адски полыхало. Генрих водил рукой по его члену, иногда поглаживал головку большим пальцем. Мелькнула мысль, что Хельмут мог бы сделать всё точно так же в одиночестве, но всё же ощущения от прикосновений Генриха были совсем иные, нежели от собственных. Эта была не просто быстрая попытка самоудовлетворения — друг ведь стремился доставить Хельмуту как можно больше удовольствия, растянуть процесс, насладиться его близостью и позволить ему насладиться собой… Тогда в затуманенном сознании Хельмута начали возникать картины, с одной стороны, противоположные тому, что он представлял несколько минут назад, с другой, очень на них похожие. Теперь он мечтал о том, чтобы самому войти в Генриха, проникнуть глубоко, сжимая его бёдра и наблюдая, как он выгибается под ним, будто дикий кот…
Хельмут прикрыл глаза, с трудом вырвавшись из плена этих фантазий. Всё-таки то, что происходило наяву, нравилось ему не меньше. Генрих продолжал ласкать его: он двигал рукой то медленно, размеренно, то стремительно — ускорялся и вновь резко замедлялся. При этом он не забывал целовать Хельмута, свободной рукой поглаживать его щёку, шею, волосы… Они посмеивались, глядя друг на друга, — растрёпанные, взъерошенные, разрумянившиеся, с красными следами на шее, с припухшими губами и слезящимися глазами… И Хельмут думал, что ещё никогда не видел Генриха таким прекрасным.
Тот словно прочитал его мысли и решил бить в обратную:
— Ты… ты очень красивый, — заявил он с улыбкой.
— Что? — выдохнул Хельмут, на мгновение даже забыв о том удовольствии, что дарил ему Генрих в те минуты.
— Прости, я обычно несу всякую ерунду во время…
— Да нет же, я тоже так думаю… — возразил Хельмут, а потом спохватился: — В смысле, про тебя, в смысле…
Но Генрих не дал ему договорить, в очередной раз впиваясь в его губы жгучим, глубоким поцелуем.
Завершилось всё крайне стремительно: Генрих сделал ещё пару резких движений рукой, Хельмут зажмурился, закусил верхнюю губу почти до крови и кончил, сдавленно простонав. Долгожданная сладость ненадолго сковала его тело, он забылся, но тут же вырвался из мутного забвения, ощутив очередной поцелуй на своих губах.
Тогда Хельмут понял, что именно этого и желал от Генриха последние несколько лун.