Ангел Лили

— Давайте же поднимем этот бокал шампанского, — молоденькая вампирша оглядела величественным взором собравшуюся семью сиятельных королей, к которым ее привели на знакомство, словно овечку к жертвоприношению притянули на поводке всученного силой бессмертия. — За вас. Гибрида, первородных, вечно грызущихся между собой собак, связанных лишь словом и идиотскими обычаями прошлого.

Рука Элайджи хватает ее за кисть и крепко сжимает. Потяни он чуть настойчивее, Лилиан рухнула бы на стул, отрезвленная болью от вырванной конечности, но он контролирует силу, давя на нее без перегиба палки. Заботится, как о хрустальной вазе с лимитированными шансами на возвращение к былому образцу. Бить можно, но нежелательно, а ломать внутренне и перечерчивать вбитые в фарфор рисунки — пожалуйста.

Она ведь не скажет и слова против. Лишь взглянет с осуждением темными глазами, наполненными слезами, надломившимся голоском попросит остановиться — тихо, не призывая к действию. Это прозвучит маленькой просьбой, мелькающей где-то в ее зрачках с первого дня их знакомства, отдастся глухим ударом погибшего сердца и спрячется за печенку.

— За тех, кто готов уничтожать ради любимых и идти по головам, но при этом сворачивать шеи людям, которым клялись в привязанности еще несколько минут назад.

Стекло в пальцах дрожит, придерживаемая Элайджей рука в волнении тянется перехватить бокал. Лилиан останавливает себя только силой воли и выработанным за прошедшие годы словом, набатом отбивающим ей стенки черепа. Ей в голову словно вкладывают несколько минут спокойствия, запускают иголкой в вены и размазывают тягучей смесью по организму. Изящная королева Никлауса Майклсона напротив ободряюще улыбается, на секунду подсвечиваясь сапфировым оттенком, после чего прячет удовольствие происходящего за пустым выражением миловидного личика, уже такой привычной маской натягивающегося в представлении для собравшихся здесь монстров.

Ее человеческое сердце отдается эхом ударов где-то в ушах, и Лилиан хочется разнести здесь все к чертовой матери, потому что она недавно была точно такой же жертвой, готовящейся к убою. Безопасность красивых игрушек у семьи Майклсон не в почете, они отрывают ноги и выдергивают спутанные прядки волос, размазывают по асфальту индивидуальность удушающей любовью, от которой повеситься хочется. А потом своими руками вершат жестокую казнь, сворачивают тонкую шейку и отбрасывают прочь труп, напитанный предусмотрительно их воскрешающей мерзкой кровью.

— Ваше прикосновение обращает в пепел фениксов без шанса на восстановление. Так давайте же выпьем за чудищ, скрывающихся за лоском богатства!

Лилиан резко опрокидывает в себя горькое шампанское и морщится в отвращении — она не пьет, но ради этих слов делает единственное в своей жизни исключение. Высшая нечисть, к которой ее обратили без сформулированного четко тона прописанной линии поведения, в которую утащили частичку ее души, нацепив тиару на вновь перекрашенные волосы, замирает неподвижно. И только поводок, тянущийся от ее шеи к ладоням Элайджи, сдерживает сейчас их желание убить ее, чтобы не зудела мухой над заляпанным чужими красными каплями ухом. Нудно, противно, вымораживающе.

Ее представили семье и нацепили обручальное кольцо на длинный палец, паук затащил сопротивляющуюся мошку и смотал в расставленную ловко паутину. Лилиан хочется выдрать себе сердце и подать его к начищенному столу, перед которым она возвышается тенью непоколебимого желания сбежать. Ей нужно отобранное Элайджей время в погибели, а нарочито медленно ползущие стрелки почему-то продолжают отсчитывать мгновения, выданные на жизнь.

Вампирша опускает бокал с громким стуком на стол и отпихивает от себя стул, выходя прочь. За ней никто не поднимается и не бежит; слышится глухой удар — Элайджа с силой втыкает нож в деревянную поверхность, в то же время не позволяя черточкам лица дрогнуть в проступающем гневе, отражающимся в скрытых под кожей черных венах вокруг заполняющихся тьмой глазных яблок. Молоденькая королева со сваливающейся с макушки короной поднимает свой бокал и делает осторожный глоток, не скрывая насмешки в болотных глазах — раздавленная на кусочки лучшая подруга добавляет что-то в след фразам Лилиан и мелодично смеется. Украденная из жизни жестоким гибридом и больше не достижимая, она остается позади, а нарушительница лицемерного семейного вечера, словно сбрасывая камень с души, откидывает назад прядь волос и сбегает легко по лестнице, не собираясь задерживаться в этом роскошном доме больше ни секунды.

Она полюбила чудовище и уже не надеялась на то, чтобы выйти вон из берлоги, в которую ее затащили. Новообращенный ангел, на улицах Нового Орлеана сверкающий дорогим бархатом наряда и пьянящим ощущением недолгой свободы, расправил костлявые крылья, воздевая руки к небу. О, если не суждено павшей вернуться обратно, если все ее старания зря, и ведьмы врут, что же тогда выходит?

Она возвращается на отправную точку и закрывает глаза, отсчитывая десять секунд. Временная петля, в которую ее затянуло от любви к бесчеловечному монстру перематывается к началу круга и пускает игрушечный паровозик по разложенным по чердаку рельсам. Словно старый фильм в кинотеатре, на экране для работников проигрывается одна и та же картинка — надоевшая и совершенно не складная.

Колдуны умеют мстить. Особенно в смертельных проклятиях своим обидчикам.

Когда Лилиан впервые встретила свое наказание, дьявольское искушение и вампирское очарование, юность окутывала бережным покрывалом хрупкие плечи и пряталась во впадинках ключиц. Она заседала там надоедливым мозжечком и блестела где-то в глазах — природная ловкость и гибкость, ощущение чего-то настоящего заманивало в ловушку неопытной хищницы. Так говорил Элайджа, сжимая ее дрожащее тело в объятиях и горячим дыханием касаясь порозовевшей щеки. От него несло кровью и смертью, но Лилиан не могла заставить себя отпрянуть — слишком крепко держал, слишком близко к себе прижимал.

Она пробегалась пальчиками по его груди и ногтем поддевала пуговицы, шептала не отпечатавшиеся в памяти слова, желая его успокоить и привести в чувство, ведь еще миг такой близости — отведенное ей время на человеческую жизнь оборвется, белоснежные клыки разорвут шею в клочья. Вампир затянул ее в порочный круг вечной жизни, за руку утащил за собой на тропу повторения: им давался месяц до очередной перекрутки стрелок часов назад.

Если бы она не позволила себе так рано упасть во влюбленные переживания, потерять головку на пути к строящейся карьере, ничего не произошло бы. Потяни ее здравый смысл жвачкой еще хоть неделю, Элайджа не успел бы разделить с ней одинаковые дни — со свихнувшимся смехом он впивался в ее приоткрытые губы поцелуями и замирал, соприкасаясь лбами и вслушиваясь в тяжелое дыхание. Свернутая шея и восставший монстр из ее глубин — его жизнь, одна на двоих. Связавшая их золотая нить судьбы смоталась тугим узлом; он потянул Лилиан к себе, приподнимая пальцами подбородок и сминая уста в мягком поцелуе.

Не хочешь — ничего не будет. Он не причинит вреда или боли. Но однажды позволив ему забраться себе в душу, она подписала смертельный приговор. Только выйдя из дома на первую пробежку без проспавшей соседки, которая утянула ее совсем недавно в новую страну и чуть ли не в другую часть мира, поспешно скрываясь от собственного прошлого, страх разговора о котором ночными кошмарами мелькал в ее сдавленных криках, Лилиан оставила корявый росчерк на пропитанной болью грешников бумаге.

Когда они встретились в первый раз, Элайджа заезжал в дом неподалеку, о кованые ворота которого она оперлась спиной и прикрыла глаза, жадно глотая воду из прозрачной бутылочки с фиолетовым отливом. Истинная безвкусица, они оба пришли к этому выводу, приветственно улыбаясь друг другу в заведенной из приличия беседе.

Выкрашенные в рыжий пряди прилипали к ее лицу и постоянно одергивались длинными ногтями. Лак был слезший и давно потерявший былое качество, она сгибала пальцы в фалангах, стараясь не светить очередным недочетом. Мужчина в белоснежной рубашке с расстегнутыми верхними пуговичками расслабленно изучал ее образ безо всякого присущего человеку смущения — отросшие корни и неаккуратно собранную копну, потное тело и густой насыщенный взгляд в обрамлении черных ресниц — после чего, заметив вдалеке свой автомобиль с молоденьким пареньком за рулем, усмехнулся и поспешил скрыться.

Лилиан не стоило смотреть ему в глаза и закусывать губу, скрывая румянец и накатывающий стыд от собственного внешнего вида. Вечно тараторящая розоволосая Бетти ей так и заявила, фыркая и веля принять душ как можно быстрее — она, видите ли, собиралась краситься в блондинку. Что-то должно было смутить Лилиан в тот момент, подцепить гнилым когтем полосу притворства и вранья, но она была занята погружением в негу воспоминаний о нечаянной встрече, внимая желанию окунуться в прохладные струи, чтобы сбросить с себя пыльный отпечаток вступающего медленно в свои права лета.

Мысли о том, что ее подруга всегда боялась навредить волосам и тратила состояния на уход за ними, красясь только в салонах красками на природной основе с еще кучей добавок полезных компонентов, мелькнула далеко в сознании и тут же исчезла. Бетти была маленькой и шустрой, постоянно что-то делала и планировала, так что ее новый эксперимент не должен был вызвать подозрений, но…

... она стала жертвой внешних обстоятельств: вновь сбросила слишком большой вес, приближаясь к опасной отметке и пряча стресс за волнением перед поступлением в новый университет на журналистику. Ее писательское начало, понимаете ли, взяло верх над музыкальным, и громкий побег от семьи, желавшей видеть ее пианисткой, превратился в грандиозный переезд. Сколько несостыковок тогда было в происходящем, сколько зацепок могла бы найти Лилиан, осознав что-то намного раньше, присмотрись внимательнее к поведению частички своей души и перестань думать, что между мистером Майклсоном и малюткой Бетти возникла лишь соседская неприязнь с первого взгляда, как ее обозвала старушка, жившая неподалеку.

В третью встречу с Элайджей Лилиан готова была продать ему себя, а в седьмую — его профессиональному охотнику на нечисть.

Потому что открывшаяся ей нечаянно правда чужих взаимоотношений, сокрытая за лоском изящества и идеальности жестокость, были гадкими. Элайджа придерживал ее руку, помогая выйти из машины и всегда открывая ей дверь, он сочетал цвет своего пиджака с ее платьем, не зная точно, что она выберет достойным встречи с ним, перерыв свой гардероб и выпотрошив наряды Бетти. Он возил ее с собой на прогулки и ласково сокращал имя до обычного "Лили".

Лили, ты сегодня прекрасна, Лили, твои мысли мне интересны, Лили, мне кажется, что ты мой маленький ангел, посланный незаслуженно и по ошибке на жизненный путь. Лили, я собираюсь уничтожить жизнь твоей подруги. Прости, Лили, но я сверну тебе шею.

Иметь дело с паранормальным обычной среднестатистической человечке, должно быть, тяжело. Очень, если честно, она все еще помнит парализующий страх, текущий по венам бурлящей рекой и заставляющий вслух восклицать о том, что им надо уезжать из городка, только начавшего их принимать, спасать симпатичные мордашки и залегать на дно. Бежать-бежать-бежать от того, что пугает, убираться вон.

И лучше бы в тот момент Бетти согласилась на вторую попытку (оказывается, вторую), лучше бы она не уронила голову обреченно в собственные ладони, захлебываясь в рыданиях и сбивчиво рассказывая, почему, на самом деле, затеялся весь этот побег от прошлой жизни.

Судьба, играя, решила связать души Лилиан и Элайджи, столкнула их резко и внепланово добавила новый пунктик в список важного для него, вписала размашистым почерком и с улыбкой бросила провинившуюся в своем существовании куклу ее новому хозяину.

А Лилиан потеряла себя. Захлебнулась в водовороте информации и событий, затянула себе рот красной тряпкой, боясь сболтнуть лишнее и подпалить всю контору их безопасности к чертям собачьим. Она с энтузиазмом приняла решение строить новую жизнь вместе с лучшей подругой, делить ее одну на двоих, только вот, застряла в вечной петле повторяющихся событий с жестоким посторонним мужчиной, убившим ее.

И лишь вторая смерть от его руки могла закончить эту спираль, в которой Бетти раз за разом хрипела, пока Клаус сжимал ее горло и вглядывался в зрачки, диктуя новый гипноз — сильный, не имеющий больше шанса на обход. А Лилиан смотрела на это раз в шестой, с мазохизтским рвением вспарывая себе этой сценой вены — помочь кусочку своей души не было и шанса, предотвратить последующие события — тоже, ведь если гибрид взял след сбежавшей женщины, нечаянно заевшей в его сознании, он ее найдет. И петля забирала дар повторения сводкой нерушимых правил.

Лилиан срывалась и била Элайджу по плечам, кричала на него, швыряясь мебелью - их общее бессмертие не менялось, в его руках все так же хотелось провести вечность. Это было неправильно и подло - всучить ей мешок с котом, воспользовавшись влюбленной доверчивостью и зашив рот Бетти черными нитками, чтобы не сболтнула ничего лишнего. Кажется, Клаус любил ее болтовню. Но Лилиан больше. И ощущать собственное бессилие, пока Элайджа удерживает ее кисть и отбирает выточенный кол, с каждым разом все сложнее.

Бетти у всех отпечатывалась яркой белой вспышкой, вычернить которую невозможно. И брат, жаждавший мира, резко откинул от себя эту идею на третьем круге. На двенадцатом Элайджа уже утягивал Лилиан куда-то в Париж на вершину Эйфелевой башни, губами ласково притягиваясь к мочке ее уха и шепча что-то об архитектуре — в близости с ним она не могла сконцентрироваться ни на чем, кроме бабочек, парящих в животе.

И даже свернутая шея его жесткими руками оставалась лишь блеклым призрачным воспоминанием — перед ними расстилалась вечность и вседозволенность. А бесконечный повтор со строгим запретом на изменения в ходе чужих судеб, медленно начинал отыгрывать безумную пластинку где-то на задворках сознания.

Лилиан пила за упокой Майклсонов и прятала ненависть к их семейке за жаркими поцелуями. Забытая рыжая краска валялась где-то под диваном, Элайджа оттягивал ее темные пряди, намотанные на кулак, острыми клыками вонзаясь в податливую шею и делая несколько глотков желанной крови. Самой желанной, острой, терпкой и не походящей ни капельки на человеческую — бессмертие танцевало вальс собственного сочинения между черными ресничками, из-под которых Лилиан разглядывала его.

Нож вонзался в плоть Никлауса, гипнозом и давлением на запретные чувства к нему отобравшему конфетную сладкую Бетти, новообращенная вампирша ярко смеялась, глядя на его изумление от воткнутого в свою кожу лезвия и кружась в руках Элайджи под дождем. Его ладони путешествовали по ее талии и считали каждое ребрышко, по вытянутым над головой кистям барабанили бесчисленные холодные капли.

Ради нового поцелуя в мирке его наказания, превратившегося в запретное наслаждение, золотом бегущее и окутывающее непробиваемой пленкой организм, Лилиан готова была терпеть его братца-гибрида вновь и вновь, пусть эту наглую морду она ненавидела больше всего на свете.

Сахарная Бетти танцевала вальс в логовище первородных, а темноволосая вампирша легкомысленно устраивалась на сидении мотоцикла позади Элайджи, утыкаясь носом в его плечо. От него несло убийствами, спрятанными под флером дорогого парфюма. Смерть они делили одну на двоих.