Любовь слаще османтуса, печаль горше вина

When I fell down

I only wanted you to lift me up

But I carried the weight of the world on my shoulders

Now that I'm older I look back at the way I was

Being younger I thought that I could rule the world

I lost you when I knew I'd lost myself

In time I'll find other ways*

***

Весна постепенно окутывала мир своей зелёной вуалью. Дни становились длиннее и теплее, краски снова возвращались к полям и деревьям. Всё снова начало дышать, и люди особенно сильно радовались празднику Цинмин.

Трава была влажной после дождя. С неё, двигаясь медленно, будто бы совсем невесомо, собирали капли белые босые стопы, но их обладатель совершенно не обращал внимания на мокрую прохладу и мелкую грязь.

Янь Чжэнмин нёс с собой несколько кувшинов, два из которых просто летели в воздухе за ним. Он был в одном только белом нижнем одеянии, а верхний тёмно-нефритовый халат висел у него на плечах накидкой.

Лужа уже давно до отвала набила живот сладостями и крепко спала у себя, а Ли Юня снова носило неизвестно где, так что Чжэнмину не надо было больше беспокоиться о них, и он решил остаться в одиночестве и выпить.

Около павильона Цинань росло красивое раскидистое дерево. Юноша поставил кувшины на землю и опустился за маленький круглый столик под кроной. Его длинные угольные волосы свисали прядями вниз, обнимали плечи, струились по земле позади него, также собирая капли и неизбежно спутываясь. Но имело ли это сейчас значение?

Чжэнмин открыл два кувшина сразу. В первом плескалось нежно-золотистое сливовое вино, а во втором – сироп османтуса. Юноша налил из каждого равное количество себе в пиалу, тем самым получив свой индивидуальный напиток.

Он до сих пор немного злился на учителя за тот обман, когда вместо алкоголя ему подсунули эту сладкую смесь, но сделанного назад не воротишь. Да и со временем он обнаружил, что не может пить вино никак иначе. Глава клана Янь любил подсластить себе жизнь, поэтому не смел слишком сильно обижаться на обман наставника и просто смирился с тем, что только с османутсовым сиропом алкоголь может принести ему хоть какую-то радость.

Даже само по себе сладкое и мягкое сливовое вино без подсластителя казалось демоническим пойлом.

Чжэнмин молча опрокинул в себя первую пиалу, ощутив разлившееся по всему телу тепло. Давно он не сидел вот так просто и совершенно ничего не делал.

Только последние десять лет их жизнь стала походить на нечто приличное и достойное, всё же остальное время им приходилось прыгать с одного места на другое, точно диким обезьянам с ветки на ветку. Не было времени думать о праздности, прежних аристократических привычках и ностальгировать по былому. Из молодого господина жизнь выточила главу семьи, которому каждый божий день необходимо было думать о мелочах смертного мира и благополучии своих близких.

Но его мысли постоянно возвращались к одному и тому же. Он отгонял их от себя всеми силами, работал до изнеможения, закрывал уши и глаза руками, но они неизменно настигали его и бесконечно клубились вокруг, точно дым благовоний. Невыносимо…

«День чистоты и ясности мысли», «День поминания павших героев»… Цинмин всегда знаменовался громкими и яркими гуляниями простого народа, запусканием бумажных змеев, поеданием сладостей и многим другим – кто на что горазд. Ещё в этот день вспоминали героев, что отдали свои жизни за процветание и благополучие их большой страны. Но вспомнит ли хоть кто-то о том мальчике, что больше ста лет назад собственной грудью укрыл мир от злодеяний коварного тёмного заклинателя, погибнув на ничтожном островке в Восточном море?..

Чжэнмин вздрогнул, но совсем не от обдавшего его лицо прохладного ветра. Как бы он не убегал, образ умирающего на его руках Чэн Цяня никогда больше не сотрётся из его памяти, будет преследовать кошмаром и висеть на его сердце неподъёмным грузом вины, сожаления, презрения к самому к себе.

Пока юноша думал об этом, он выпил ещё пять пиал вина, стремительно хмелея.

Обычно он позволял себе только несколько глотков, сохранял лицо даже наедине с собой, но именно сегодня над ним взяла верх его невыносимая душевная слабость, которой он с каждым годом стыдился всё больше.

Скорбь – непозволительная роскошь. А ещё признание. Однако Чжэнмин вовсе не хотел признавать, что Чэн Цяня действительно больше нигде нет, что его и вправду нужно оплакивать.

Он подпёр голову рукой и отстранённо крутил в руках пиалу, наблюдая за блеском жидкости в ней. Его взгляд зацепился за древнее, не самое красивое кольцо с медной монеткой, и его рука невольно остановилась. Чжэнмин оставил алкоголь в сторону и смотрел на украшение так, будто именно в нём крылись ответы на самые важные вопросы.

Словно решаясь на что-то, он залпом влил в себя вино. Одно движение руки – и вот, из кольца вырвался сгусток света и перед Чжэнмином возник полупрозрачный образ его третьего младшего брата, сейчас, судя по его лицу, чем-то крайне недовольного.

«Чэн Цянь» замахнулся и со всей силы отвесил главе клана Янь звонкую пощёчину. Удар был такой силы, что Чжэнмин, уже давно привыкший к таким выходкам, даже подавился собственной слюной и закашлялся, согнувшись пополам и схватившись за край стола. Но от этого потрясения он отнюдь не протрезвел.

— Кхэ-кхэ!!. — спустя какое-то время у него всё же получилось прийти в себя и, подняв глаза на духа, сказать: — Даже твоя копия ведёт себя отвратительно!

И «Чэн Цянь» за такие претензии наверняка добавил бы своему хозяину ещё пару ударов, но та всепоглощающая печаль, плескавшаяся в персиковых глазах Чжэнмина и залёгшая в его грустной, треснутой улыбке, даже его – духа подорожания без души – заставила почувствовать к этому бедолаге некую форму сострадания. Он принял решение сегодня больше никого не бить, поэтому смиренно опустил голову, ожидая, когда же хозяин вдоволь на него наглядится.

А тому всё было мало. Чжэнмин не мог отвести взгляд от духа ни на секунду, ведь теперь именно таким он запомнит Чэн Цяня навсегда: вечно молодым, тихим, скрытным, острым на язык, упрямым до ужаса и красивым до беспамятства.

Алкоголь тёк в него рекой. Он мешал его вслепую, не замечая, сколько пьёт, и давно сбившись со счёта опрокинутых пиал. Наконец, хаотичный, нескончаемый поток его мыслей полностью вырвался из оков сознания и здравого смысла.

А ведь на праздник Цинмин ещё сжигают ритуальные деньги… Интересно, если бы он подготовил немного для Чэн Цяня, что бы тот сказал?

Чжэнмин усмехнулся. Да ничего бы не сказал! Он просто посмотрел бы этим своим убийственным, долгим и осуждающим взглядом исподлобья, засучил рукава и молча избавился от такого молодого и красивого главы клана Янь, обвинив того в расточительности и самодурстве.

— Любишь же ты меня обижать, Сяо-Цянь… — пожаловался он невесть кому, ведь дух ему ничего не ответил и так и продолжил висеть напротив.

Он взял кувшин с османтусом, но тот оказался слишком уж лёгким. Чжэнмин в недоумении перевернул его, но в пиалу капнула только одна маленькая капля сиропа. Он посмотрел себе под ноги и обнаружил, что остался только один кувшин вина. Ничего не поделаешь, придётся пить так.

Налить-то он налил, а пить так и не решался. Чжэнмин отставил вино и наблюдал за колыханием листьев на дереве. Они шелестели тихо, точно баюкали его. Он вспомнил, как в настоящем павильоне Цинань двигался бамбук от ветра; как тени от деревьев падали на его лицо, когда он дремал под демонические завывания учителя; как он отдыхал прямо на земле после своих первых тренировок и беспрестанно жаловался, что устал и повредил руки.

Это было так давно, но Чжэнмин всё равно помнил абсолютно всё, каждую, на первый взгляд, глупую мелочь. Он склонил голову и с улыбкой спросил духа подражания: 

— Вот бы мы с тобой могли вернуться домой, в то время, да?

Однако улыбка его померкла сразу, стоило только этим бесконечно глупым словам сорваться с губ, ведь они больше никогда не смогут этого сделать. Как бы сильно глава клана Янь не хотел вернуть прошлое, мёртвые всё равно не вернуться к жизни, а годы, прожитые в нескончаемом напряжении, никогда теперь не забудутся.

Чжэнмин опрокинул в себя сразу всю пиалу вина и с громким стуком опустил её на стол.

Горько… Как же горько! Выплюнуть бы эту дрянь, забыть навсегда её ядрёный вкус и то послевкусие, что она надолго после себя оставляет. Но что-то словно бы двигало его дальше, не позволяя остановиться, приказывая снова и снова наполнять пиалу, морщиться, но всё равно пить.

По его белоснежной щеке скатилась одинокая, прозрачная, первая за многие годы слеза.

«Неужели это и называют взрослением? Отвратительно…»

Больше не было сил держаться. Он, тихо вздохнув, сложил руки на столе и лёг на них, зарывшись носом в накидку. Чжэнмин долго лежал без движения, и уже можно было подумать, что он задремал, однако тело пришло в движение и, повернув голову, он поднял глаза на «Чэн Цяня»: 

— Просто позволь мне перед смертью увидеть тебя ещё хоть раз, моя… медная монетка.

И снова тишина в ответ. Только сверчки пели вдалеке.

Чжэнмин больше не мог держать глаза открытыми. Его веки опустились, плечи окончательно расслабились, а дыхание сделалось глубоким и спокойным. Впервые за долгое время он смог провалиться в глубокий сон, и, удивительно, сделал это на твёрдом столе, в совершенно неудобной позе, с разбросанными вокруг кувшинами вина и полупрозрачным юношей напротив, что всё так же смотрел на него, склонив голову.

И, конечно же, наутро глава клана Янь не вспомнит ни одно из своих откровений. Ему снова придётся встать и жить новый день. Теперь уже без Чэн Цяня.