You can raise welts
Like nobody else
As we dance to the Masochism Tango
Tom Lehrer — The Masochism Tango
В будуаре Элайзы полумрак — она не зажигает слишком много свечей по понятной причине. За долгие годы не-жизни она научилась расставлять те малые источники света, что ей доступны, так, чтобы извлекать из них максимум, поэтому Оскару все равно отчётливо видно её лицо в отражении зеркала. Он замирает в дверях, не решаясь приблизиться, тем более что хозяйка комнаты не удостаивает его даже взглядом, не то что приветствием. Элайза уже одета для ночи, и сейчас приводит в надлежащий вид свои тёмные длинные волосы, расчесывая густые пряди. Рука с щёткой скользит вниз, затем снова поднимается, и опять скользит. Оскар заворожен этими движениями, мерным звуком, тем, как пляшут тени на её белой коже. Он мог бы любоваться этой женщиной часами, даже вот так, послушно замерев у двери, отделенный от неё расстоянием комнаты с большим белым ковром. Но сейчас их разделяет что-то ещё, что-то неуловимое. Оскар чувствует повисшее в воздухе напряжение, и такая холодность от его госпожи — дурной знак. Знак, что он где-то сильно просчитался.
— Ты вызывала? — бессмысленный вопрос, лишь бы нарушить тишину. Рука с щёткой замирает, и Оскар видит, как Элайза обжигает его отражение в зеркале взглядом карих глаз.
— Не стой в дверях. — роняет она простой приказ и возвращается к прерванному занятию. В голосе нет раздражения или злости, но у Оскара лишь укрепляется ощущение, что он сделал что-то не так. Он преодолевает расстояние от двери до трюмо может быть слегка поспешно, и опускается на колени прямо на мягкий ковёр у ног Элайзы. Это против любых правил этикета, но Элайзе, он знает, это нравится, а Оскар готов сделать что угодно, лишь бы разрядить атмосферу, пусть все ещё не до конца понимает, в чем его вина. К тому же он уже давно перешёл ту грань отрицания того, что ему самому нравится сидеть у неё в ногах. Когда-то давно это было унизительно, неприятно и совершенно неподобающе английскому джентльмену и аристократу, но сейчас Оскар с лёгкостью признается себе, что он обожает смотреть на эту женщину снизу вверх. Фигурально выражаясь, он и так делает это еженощно. А вот шанс продемонстрировать свое уважение буквально выдаётся не всегда, и Оскар пользуется любой предоставленной возможностью.
Элайза продолжает словно бы полностью игнорировать его существование, расчесывая и без того уже лоснящуюся копну волос. Оскар послушно замирает, смотря на неё из своего положения, ловя взглядом мельчайшие детали её образа, и, что важнее, настроения. Лицо Элайзы спокойно, движения размерены, а взгляд направлен точно в зеркало. Она не меняет позы, только её руки изящно движутся. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Она может терзать его так часами, делая вид, что полностью забыла о его присутствии, у неё невероятная выдержка. Оскар таким похвастаться не может, поэтому предпринимает попытку привлечь её внимание. Слегка сменив позу, он осторожно кладёт подбородок ей на бедро. Дерзкий жест, но он тоже знает её маленькие слабости.
Не почувствовав сопротивления, Оскар придвигается ещё ближе, и поворачивает голову, утыкаясь лбом в ткань платья. За эту привычку Элайза иногда называла его котом. Наглым рыжим котом, которого слишком разбаловала хозяйка. Но им обоим это нравится. Ей приятна тяжесть его головы на бедре, ему — близость Элайзы. Даже такой малый контакт мог бы пустить его сердце в пляс. Если бы его сердце ещё билось, конечно.
Элайза наконец нарушает тишину:
— Элизиум назначен на тринадцатое марта. — говорит она светским тоном, опуская щётку на лакированную столешницу, все ещё не удостаивая его взглядом. Элизиум. Значит, позвала обсуждать дела. Тогда к чему такая холодность? Оскар поднимает голову, судорожно перебирая варианты того, какой из его возможных проступков может быть связан с Элизиумом и отвечает держурно, просто чтобы ответить:
— Это прекрасные новости, Госпожа.
Изящная рука Элайзы легко гладит его по голове, запутывается пальцами в медных прядях, нежно почесывает. Оскар прикрывает глаза, растворяясь в ощущениях, стараясь не слишком очевидно подаваться навстречу ласке. Она столь же неожиданна в этой напряжённой атмосфере, сколь и невероятно приятна, поэтому Оскар едва не упускает следующую фразу Элайзы:
— Ты рад этому? Полагаю, это означает, что ты полностью готов к торжеству? — не переставая нежно массировать его голову, спрашивает она. В голосе явно чувствуется намёк на что-то, но Оскар не понимает, на что. У него не было никаких конкретных планов на этот Элизиум, он даже не уверен, будут ли там какие-то мало-мальски интересные личности, кроме успевших приесться за долгие годы стариков. Разве что надо будет заказать костюм, но портные вполне уложатся до назначенного срока, и на этом его подготовка, предположительно, завершается. Лёгкое натяжение волос на затылке сигнализирует Оскару, что от него ожидают ответа.
— Да, Госпожа. Я готов сопровождать вас на праздник. — стараясь не выдать своей растерянности, говорит он.
И чувствует, как Элайза наматывает его длинные волосы на кулак.
— А твой птенец?
Осознание словно окатывает ледяной водой, одновременно с тем, как до сей поры нежная рука с усилием тянет его волосы вниз, заставляя запрокинуть голову. Уилл. Его Дитя, его недавно обращенный птенец. Очень красивый и очень упрямый юноша, никак не желающий принимать свою новую природу, не поддающийся обучению. Оскар и подумать не мог, что воспитывать новообращенного вампира может быть настолько сложно. Особенно когда он оказывается правоверным христианином, которого не так то легко убедить, что его новая не-жизнь — дар, а не проклятье. И что необходимость пить кровь смертных — малая плата за подобное могущество, даже для такого святоши, как он.
Оскар сглатывает застрявший в горле комок и отвечает, несмотря на тянущую боль в затылке:
— Уильяму требуется… чуть больше времени. — хватка становится ещё сильнее и тянет ещё ниже, и Оскару приходится ухватиться за ножку стула, на котором сидит Элайза, чтобы сохранить равновесие. — Поверь, мы уже продвинулись достаточно далеко! Он уже не пытается меня убить и почти не швыряется оскорблениями!
Оскар осторожно смотрит в лицо Элайзе. Та не выглядит убежденной.
— По твоему, этого достаточно, чтобы он достойно проявил себя на Элизиуме? Или ты надеешься за полтора месяца справиться с тем, с чем бьёшься уже год?
Ни на что подобное Оскар не рассчитывает. Он вполне уверен в своих силах, и считает, что в Уилле сокрыт невероятный потенциал, иначе бы Оскар не видел его в своих видениях, но им обоим требуется время, чтобы привыкнуть друг к другу. Уильям очень трепетный юноша, и пусть Оскар уже не помнит, как чувствовал себя после собственного обращения, он может представить его чувства. Когда твой привычный мир рушится, с этим бывает тяжело смириться, но Уиллу надо понять, что ему повезло относиться к тому типу людей, для которых смерть — только начало чего-то большего.
Оскар пытается оформить все эти мысли во что-то содержательное, чтобы ответить Элайзе, но крепкая рука на затылке меняет планы. С губ срывается только тихое:
— Госпожа… Мне больно…
— Так и должно быть, Оскар. — чеканит Элайза, но все же ослабляет хватку, позволяя мужчине выпрямить спину. Она все ещё сидит, нависая над ним, буравя суровым взглядом, полным разочарования.
— Госпожа, я…
— Ты, Оскар, к этому времени уже должен был усвоить, что любая твоя оплошность отражается на мне. Точно так же, как любой позор твоего птенца нанесёт урон в первую очередь по твоему статусу. Мы не можем позволить себе не представить его на Элизиуме, это давняя традиция клана, которой удостаивается не каждый! Я смирилась с тем, что ты обратил этого невнятного юнца со страстью к выпивке и продажным девкам, польстившись на красивое личико…
— Но я видел его в видениях, я не…
— Не перебивай меня! — Элайза отвешивает ему лёгкую обидную пощёчину, призывая к молчанию. — Не веди себя как ребёнок, пока я не решила… — она делает паузу, словно задумываясь о чем-то. Когда она снова опускает взгляд на Оскара, он улавливает в её глазах озорную нотку, и внезапно чувствует себя очень неуютно. Ему не нужно обращаться к внутреннему чутью, чтобы понять, что будет дальше.
— Оскар, — начинает Элайза совершенно иным тоном, полным спокойствия и какой-то игривости, садясь на стуле поглубже и оправляя юбки, — спусти брюки и исподнее и ляг ко мне на колени.
Это происходит далеко не в первый раз. Это чем то похоже на игру, негласные правила которой они оба выстраивали годами и отрабатывали десятилетиями. И каждый раз Оскар совершенно искренне смущается и всем видом выражает ошеломление этим простым приказом. Впрочем, не спорить и не задавать вопросов он научился достаточно давно, поэтому быстро расправляется с завязками и пуговицами, все так же не вставая с колен. Элайза терпеливо ждёт, не сводя с него пристального взгляда. Для неё это маленькое действо также не утратило своей особой интриги, даже спустя столько лет.
Когда Оскар, все еще донельзя смущенный, наконец устраивается у неё на коленях, уперевшись руками и ногами в пол, она говорит:
— Что ж, вот теперь мы поговорим. — она кладёт руку на его ягодицы, медленно поглаживая их круговыми движениями. — Я понимаю, что обучение новообращенного может занимать время. Месяцы, годы. Десятилетия. Я до сих пор не считаю твоё обучение завершенным, хотя из статуса птенца ты давно вышел. — с этими словами она отвешивает первые несколько шлепков. Оскар вздрагивает, в большей степени от неожиданности. — Но, — шлепок. — По моему мнению, Оскар, то, что происходит между вами двумя, никак нельзя назвать «обучением». Во всяком случае я не припоминаю, чтобы в твои первые годы особняк стоял на ушах от наших криков, споров, и, прости Господь, драк!
Серия шлепков, которая заставляет Оскара поморщиться и попытаться устроиться поудобнее. Элайза кладёт ему свободную руку на поясницу, не давая ерзать.
— Мы не деремся, Госпожа. — тихо протестует Оскар. — Уильям, он… Знаете, как это бывает у молодых: он ещё не до конца контролирует Зверя и…
Оскару приходится прикусить язык, чтобы сдержать короткий стон от снова обрушившихся ударов.
— Я бы приняла это как аргумент, Оскар, но прошёл почти год! Понимаю, что такое год для вечных существ, но когда весь год приходится терпеть его выходки, видеть измотанного тебя, успокаивать гулей и слуг, которых он запугивает своим поведением — внезапно оказывается, что это очень длинный срок. Мы с тобой почти не видимся, ты все ночи проводишь с ним, причём совершенно безрезультатно! А в Лондоне скоро закончатся голуби, которыми твой Уильям все равно не может насытиться, потому что, вот удивительно, животной крови мало для вампира его поколения!
— Он не пьёт кровь людей, Госпожа. — произносит Оскар, прекрасно осознавая, что это слабо тянет на оправдание.
— Так заставь его! Или ты хочешь дождаться момента, когда он отдастся Зверю целиком? Утратит последнюю человечность, опустится до уровня животного? Убить его прямо сейчас будет благородней, чем это!
Оскар опускает голову, ничего не отвечая. Она права, он действительно пустил все на самотёк в деле, требующего его неустанного контроля и прямого воздействия. Элайза продолжает говорить, сопровождая каждое слово звонким ударом.
— Я. Не. Понимаю. Почему. Ты. Просто. Не. Привяжешь. Его. Узами! — она опускает последний сильный шлепок прямо на центр его ягодиц и останавливается, разминая ноющую руку.
— Он отказывается пить и мою кровь, Госпожа.
Элайза тяжело вздыхает, водя пальцами по слегка порозовевшим ягодицам Оскара.
— Действительно, проблема. — её голос полон сарказма. — Ах, если бы только существовал какой-нибудь ритуал, способный запечатывать и хранить витэ в отдельном сосуде. Или вообще превращать его в хмельной напиток, в котором новообращенный сородич и не почувствует крови… И если бы только ты! Знал! Все! Эти! Ритуалы!
Элайза слегка повышает голос, шлепки снова начинают сыпаться на зад Оскара, кажется, с удвоенной силой. Он мысленно ругается на себя за забывчивость и глупость, стараясь не слишком активно вертеться на женских коленях.
— Скажи мне, Оскар, какой вообще смысл был обучать тебя Чародейству, если ты им не пользуешься? Тот же вопрос про твою чудесную рыжую голову в целом. — она чувствительно дёргает его за прядь волос. Оскар побеждённо молчит, признавая её правоту.
Элайза продолжает размеренно наносить шлепок за шлепком, уделяя равное внимание обоим ягодицам. Оскар кусает губы, стараясь заглушить стоны, но тело все равно выдаёт его дискомфорт: он то напрягает ягодицы, то приподнимается на носках, то, наоборот, вжимается тазом в бедра Элайзы. Когда его дерганья становятся слишком активными, Элайза вновь останавливает порку, нежно поглаживая пострадавшую кожу. В вампирском теле кровь ведёт себя иначе, и пусть женщина не сдерживает силу ударов, этого все равно мало, чтобы вызвать что-то большее, чем бледные розовые следы, которые, к тому же, достаточно быстро исчезают.
— Теперь поговорим о том, что ты мог сделать, чтобы избежать ситуации, в которой оказался, — спустя несколько мгновений произносит Элайза, подбирая с трюмо щётку для волос, которой причесывалась не так давно. Оскар вздрагивает, когда чувствует холодное прикосновение её полированной поверхности к саднящим ягодицам. Это ещё не удар, но его обещание. — Есть мысли?
— Я не должен был обращать его? — произносит он, не уверенный в правильности ответа. Удар расчески по левой ягодице подтверждает его опасения.
— Направление верное, но это не тот ответ, который я ожидаю. — ещё один удар, на этот раз по правой половинке. — Думай, Оскар, думай. Я пока ускорю твой мыслительный процесс.
С этими словами Элайза начинает покрывать всю площадь его ягодиц быстрыми сильными ударами. Щётка причиняет гораздо больше дискомфорта и позволяет Элайзе не отвлекаться на боль в собственной ладони. Оскар с силой вцепляется в длинный ворс ковра, о который опирается ладонями. Думать при таких условиях только тяжелее, и они оба это понимают, но Элайза не собирается отступаться. Несколько безумно долгих минут тишину комнаты нарушают только звонкие шлепки и тихие стоны. Оскар постепенно теряет контроль над телом, начиная извиваться и пытаясь уйти от болезненных укусов щётки, активно раскрашивающих кожу ягодиц в разные оттенки розового. Элайза только крепче обнимает его за талию, удерживая на месте.
— Оскар, ты тянешь время. — наконец говорит она, немного сбавляя темп шлепков. — Ещё немного, и я решу, что тебе это нравится.
Строго говоря, Оскар не может с уверенностью сказать, что ему это НЕ нравится. Это унизительное, в некоторой степени болезненное, совершенно детское наказание, не подходящее ему ни по возрасту, ни по статусу, но… Ему нравится чувствовать руку Элайзы на своей талии, нравится мягкость её юбок, лёгкий запах парфюма. Нравится повелительный, менторский тон, которым она отчитывает его, нравится её уверенность. И он действительно чувствует себя виноватым и заслужившим наказание. Она могла бы выбрать куда более жестокий метод, причинить настоящую боль и страдание, и была бы в своём праве. Но она делает то, что делает, мягко, почти по-матерински карая за серьёзные, но все же простительные ошибки. Демонстрирует свое недовольство доходчивым способом, который, к тому же, вызывает в Оскаре… интересные чувства, о которых в приличном обществе говорить не принято. Но ей и не нужны слова, чтобы понимать это. Поэтому Оскар периодически и оказывается в таком положении.
Элайза на время прекращает поднимать и опускать руку с щёткой, давая Оскару возможность начать говорить.
— Я… мне не стоило обращать его сразу. — говорит он, наконец собравшись с мыслями. — Нужно было сначала изучить его, понаблюдать со стороны. Понять, принесёт ли он пользу клану. Но в нем правда есть потенциал, как минимум потому что он из именитого рода, у него есть состояние и связи! — Оскар пытается через плечо заглянуть госпоже в глаза, но она прерывает этот маневр и его тираду двумя резкими шлепками по бёдрам, заставляющими его резко дернуться вперёд.
— Ты узнал это только после Объятий. Тебе повезло, Оскар, в этом нет твоей заслуги. — еще два болезненных удара. — Продолжай.
— Возможно… Возможно мне стоило сначала сделать его гулем. Привязать к себе, рассказать о ночной жизни, клане… — особенно сильный шлепок. — Я не… Я имел в виду: о том, какие возможности могут ему открыться, если он примет Объятия! Заставить его быть моим слугой, заслужить право на Становление. Тогда у меня было бы время понять, стоит ли игра свеч, убедить его, что нет ничего дурного в том, чтобы встать выше на ступень эволюции.
— Браво, Оскар. — Элайза легонько пошлепывает его расческой, имитируя аплодисменты. — И что же в итоге помешало тебе привести этот план в исполнение?
— Он был при смерти! Я нашёл его в переулке, он истекал кровью, он бы умер в любом случае, я просто придал его смерти смысла! Ах! — вскрик все же срывается с губ Оскара, когда Элайза с силой опускает щётку на его ягодицы и снова входит в ритм порки. Она закидывает ногу на ногу, так, чтобы зад Оскара оказался наивысшей точкой и было удобней наносить удары по чувствительным местам на бёдрах. Оскару приходится упереться в ковёр уже локтями, чтобы удержать равновесие. Не прекращая шлепать, Элайза говорит:
— Глупые сантименты. Как я и сказала, повёлся на смазливое лицо. Оскар, скажи, ты принадлежишь к клану Розы, раз даёшь Становление любому обладателю красивой мордашки, не заботясь о том, что за ней? Отвечай!
— Н-нет, Госпожа!
— Тогда, может ты Безумец, не имеющий никакого критического мышления по поводу своих видений и поступающий не согласно гласу рассудка, а как велят тебе сотни голосов в твоей голове?
— Нет! — Оскар сдерживается как может, стараясь хотя бы не кричать в полный голос, чтобы не уведомить всех слуг в доме о том, что здесь происходит.
— Может, ты Бруха, Гангрел, Равнос, раз обращаешь отбросов общества, прожигающих деньги в кабаках и ввязывающихся в потасовки в переулках?
Оскар уже не отвечает вслух, содрогаясь от сильных ударов. Даже закушенные губы не могу сдержать громкого стона, рвущегося изнутри. Он отрицательно трясёт головой, растрепанные рыжие волосы мечутся из стороны в сторону. Элайза отбрасывает щётку, сжимая пальцами покрасневшие ягодицы своего ученика.
— Вот именно, Оскар. Потому что ты — Тремер. Потому что ты выше всех их. Так веди себя соответственно! Ни я, ни Клан не потерпят таких ошибок впредь.
Оскар судорожно кивает, пряча лицо в ладонях. Он чувствует себя разбитым и очень уязвимым, чувствует, что совершенно не заслужил эту нежность, с которой рука Элайзы вновь оглаживает его саднящие ягодицы. Он хочет, чтобы она продолжила, чтобы взяла что-то тяжелее щётки, чтобы наказала соразмерно его вине. Чтобы наконец простила. Он облизывает пересохшие губы и хриплым голосом шепчет:
— Я все исправлю, Госпожа. Этого больше не повторится.
Он не видит этого, но губы Элайзы наконец растягиваются в лёгкой улыбке и она одобрительно кивает.
— Я очень на это надеюсь. Вставай.
Оскар неуклюже вскакивает с её колен и быстро оправляет одежду, сдерживая шипение. Даже лёгкая ткань исподних штанов сейчас кажется наждачной бумагой. Он неловко стоит, старательно избегая взгляда Элайзы.
— Посмотри на меня, Оскар.
И он смотрит. Сейчас, стоя в полный рост, он возвышается над ней, и это кажется неправильным. Оскар даже подумывает снова опуститься на колени, но Элайза предупреждает это движение жестом руки.
— Мне нет дела до того, как ты это сделаешь. Узы крови, ритуалы, уговоры, шантаж, физическое насилие, даже Доминирование, если сможешь — мне нужен результат. Пусть он не демонстрирует небывалых талантов на Элизиуме, но он должен вести себя прилично. До тех пор, будешь отчитываться мне лично каждую неделю. О любой неудаче в том числе. Со всеми вытекающими последствиями. — она многозначительно указывает на щётку.
Оскар кивает, подтверждая, что все понял. Взгляд Элайзы, наконец, смягчается.
— Я больше не злюсь. Но я жду результатов.
— Я не подведу, Госпожа.
— Элайза. Сегодня ночью — Элайза. — говорит она, и не может сдержать улыбки, видя, как светлеют глаза Оскара.
Он осторожно, стараясь не потревожить больные тылы, склоняется и целует ей руку, не отводя совершенно влюблённого взгляда.
Элайза снова улыбается:
— И ещё кое-что. Ты, конечно, этого совершенно не заслужил, но… Даже непослушных детей иногда надо баловать, верно? — говорит она, отнимая руку и присаживаясь прямо на полированную поверхность трюмо, у которого они стоят. Движением руки она перебрасывает волосы на одно плечо, слегка откидывая голову, открывая шею. Оскар понимает намёк без слов, подходя к ближе и аккуратно приобнимая Элайзу за талию, склоняясь.
Они сливаются в экстазе Поцелуя, наконец-то смывая остатки напряжения этого вечера прочь.