Инквизитор

1. Цветение сакуры.

Успеваю выкурить полсигареты в приоткрытую и моросящую в меня мелким как из пульверизатора дождиком щёлочку тонированного стекла. Отлить тоже успел, что заебись прямо. Здесь, за стопкой деревянных ящиков одуваны немного удобрил и в домик, курить. Пока капает платное ожидание.

Так-то я бы уже давно сделал Себастьяна{?}[сленговое «съебаться»] и отменил заказ, я этим ушлёпкам не хатико за копейки стоять бензин тратить, но отсюда хера с два меня кто закажет до центра или хотя бы до спального района. А вообще сам виноват, что на ночь глядя повёз того патлатого пацана за черту города. Мог бы и догадаться, ЗАЧЕМ ему в лес и обратно. По координатам. Воздухом подышать. Ага, блять. Пусть теперь в сизо подышит или куда его там менты отвезли, я не в курсе, сам ни разу не сидел, не подозревался (разве что в седьмом классе за разбитое окно), и весь мой мальчиковско-подростковый бунт ушёл во встречи с мужчинами, что в моём родном городке — уже статья номер один пацанского кодекса и тянет на пожизненное поругание, как минимум, а как максимум — на бутылку в жопе и отбитые в мясо почки. Короче, можно сказать, что я та ещё оторва. К слову, не попался ни разу. Чудом, видимо. Родители вон до сих пор считают бабником. Мама, конечно, ругается, мол, надо остепениться, но видно, что ей приятно, что сынуля у неё — первый парень на деревне, а папа и вовсе уверился, что я уже полностью в жизни утвердился, раз девок меняю. Ага, девок, да.

Бросаю сигарету в полёт на мокрый асфальт. Вон уже, пасс{?}[с проф. «пассажир», а не то, что вы подумали] идёт. Повезёт если до запаха сигарет не доебётся. Комфорт плюс, ёптыть. Лизали жопу до того, как это стало мэйнстримом. Впрочем, я совсем не против лизнуть жопу, если она чистая.

Я бы, наверное, юзал для работы свою Малышку, но Малышка у меня для удовольствия, а работать удобнее на автомате, да и Малышка уж слишком... неформалочка у меня. А вот арендный фольц пассат вполне себе рабочая лошадка. Уважаю.

— А мой парень не простой, он сидит уж год шестой, у него пуля в пу-у-у-ушке... — допеваю строку и вытаскиваю коротенький аукс из фикспрайса за двести рублей, уменьшаю звук, чтобы включить радио си. К радио си ещё ни один козёл не придрался. Ну кто не любит дискотеку восьмидесятых? Правильно, нет таких. — Здравствуйте, — бросаю пассажиру, не глядя. — Сахарова, сорок семь?

И чуть-чуть умираю, услышав ответ. Я умираю, а вот мой малой наоборот приподнимает голову. Потому что голос у пасса... не оканчивал я музыкальных школ, а потому терминами кидаться не буду, а скажу, что от таких голосов, тягучих, глубоких, ощущение, словно тебя всего искупали во взбитых сливках, обласкали нежнейшими шелками, потом сделали на хуй маску из свежей клубники и завернули тебя в эти шелка как в шаурму. И ленточкой красной подарочной обвязали. И сразу как-то забываешь своё детство в Камне, где сбитые костяшки и разбитая губа, где прыжки в реку с моста и батин армейский ремень с пиздючей бляшкой, где стрёмно ни разу не выпить и не покурить до выпуска из шестого класса. Забываешь, и вот ты уже сладкий мальчик с серебряным колечком в ушке.

— Всё верно.

Да, мне хватает двух слов. С уверенным видом, мол, так и надо, поправляю зеркало заднего вида. Надо же посмотреть, что за чел такой с ТАКИМ голосом.

Ну.

Пиздец, если вкратце.

Потому что после поездки я, походу, пойду дрочить.

Светлые глаза ловят мой взгляд в отражении, и я поспешно ретируюсь смотреть в навигатор. Завожу лошадку, смакуя краткие воспоминания о виде в зеркале. Элегантный мужчина, такой одновременно изящный, как бывают изящными приличные красивые девушки из хороших семей, и уверенный, даже какой-то хищный что ли. Осанка, как у аристократа с картин в учебнике по истории Российской Империи (не то, чтобы я читал, скорее, рассматривал мужские портреты, Саша Первый, помню, заслуживал моего... особо пристального внимания время от времени). Взгляд...

Воровато смотрю в зеркало, пока выезжаю из закутка у промзоны.

Взгляд такой, словно этот человек не просто себе цену знает, но и всем остальным. Властный.

Снова ловит меня, и я снова убегаю, в этот раз задержавшись на пару мгновений.

Блондин. Настоящий. Не светло-русый, не пепельно-прозрачный, как каждый третий у бабушки в белорусской деревне, а платиновый что ли. Холодный такой. И лицо нерусское явно. Не кавказец, ясен пень, но и точно не славянин. А фигура... Ладно, не буду больше пялиться. Пока что. А то так можно по неосторожности и по печени огрести. Знаем, бегали.

Расслабляюсь, выезжая на трассу. Разогнаться бы под двести, лошадка резвая, да нельзя. Пять звёзд сами себя не поставят.

Дождь всё моросит, а по радио — иностранная попса, сменяющая русский недошансон мамонтовых времён. Да-а, в такую бы ночь, да с таким красавчиком на сидении бы что-нибудь поживее, что-нибудь, что будет мерно задавать жару для поцелуя, а потом и темп для...

— Вы слушали что-то своё, пока я не подошёл. — И как только услышал? Неужели я так громко наваливал? — Можете включить, я не против.

У меня там на очереди после «татарина» в сохранённых была «ахуенная тёлка», но раз клиент просит...

— Ну смотрите... — Посмеиваюсь и втыкаю аукс, а сам поглядываю. Чего это он заговорил? На всякий случай не выкручиваю громкость. Мало ли, красавчик ещё поболтать захочет. Спорно, конечно, судя по его шмоткам. Ведь такие как он, с именем Дорохо и фамилией Бохато, не особо-то клюют на таких как я, простых парней, работающих в такси, али на заводе, и не знающих, где ударение в слове звонить. Только если для здоровья, так сказать. Но я, в целом, не против и здоровье поправить, что уж там. Если, конечно, мсье Красавец вообще по джентльменам, а не по дамам.

«...а мой парень татарин, в любви авторитарен...» — заводится шарманка с того места, где была остановлена. У лошадки неплохой звук. Не как у Малышки, конечно, но тоже очень даже ничего. Для тачки без приличного саба{?}[Сабвуфера. Опять не то, что вы подумали хехехе].

Вопреки моим надеждам мужчина не заговаривает вновь и в зеркало больше не смотрит, а смотрит в окно и как будто даже вслушивается в слова. Начинается «Ахуенная телка», а я одним глазом — на дорогу, другим — на него. Смотрю, наслаждаюсь. У него, мать моя женщина, длинные волосы, забранные в хвост, и руки, Господи... аж крестик на груди жжётся, намекая, что мои грешные мысли уж слишком грешные.

«...Ты как вошла вся такая сладкая — в штанах началось цветение сакуры...», — поёт динамик, а я ухмыляюсь, поддавливая газ. Раз уж идти, то до конца, верно, дядь Саш?

— Ещё не пожалели? — спрашиваю. — Дальше — интереснее. — Смотрю в зеркало и вижу, ох, вижу, как тонкие губы расходятся в улыбке. А ещё он смотрит прямо мне в глаза. Как вот теперь остановить цветение сакуры? Джинсы-то узенькие, в обтяжечку, секси-шмэкси, все дела, а малой у меня не то чтобы прямо малой.

— Нет, это действительно интересно. — Смотрит и подкладывает кулак под подбородок. Такой элегантный жест, что я залипаю. — Мне всегда интересно, что слушает и смотрит молодёжь.

Молодёжь? Приподнимаю брови и окидываю его взглядом ещё раз, уже не таясь. Нет, я видел, что он постарше будет, но не настолько же, чтобы говорить про меня «молодёжь». Да и вообще это слово употреблять.

— А Вам сколько? — спрашиваю и перевожу взгляд на дорогу, хоть и не хочется, но пиздануться с моста — так себе перспектива.

Он делает паузу, словно не помнит или не хочет отвечать, но я всё же слышу, выведенное этим вибрирующим глубоким голосом:

— Тридцать два.

Ну ладно. Я думал, меньше, но, в целом, кто его в полутенях салона разглядит? Вот я и ошибся на пяток лет. Но не страшно. Это даже возбуждает. Когда он старше.

«Ахуенная тёлка» машет ручкой и начинается гордость моего плэйлиста: фонк. Почему гордость? Потому что и качает, и какого-нибудь приличного студентика-филолога не ссыкотно подвозить до своего логова.

— А зовут Вас как? — Уже почти ва-банк, но не совсем.

— Влад, а Вас?

— Саша.

— Очень приятно, Саша. — О, господи... сакура, давай не сейчас. — Скажите...

— Да? — хриплю, как дебил, и тут же прочищаю горло. Давай, Саня, возьми себя в руки, нам тут лужа не нужна.

Он внезапно наклоняется и оказывается рядом, почти что между передними сиденьями, и я чувствую, как кончики пальцев его руки, схватившейся за переднее, касаются моей голой шеи. Настолько невесомо, что можно подумать, он случайно.

— Серьга у Вас в ухе... — хищное лицо смотрит прямо мне в глаза через отражение в зеркале, — она что-то означает? — Один из пальцев всё также невесомо поднимается, проводя по моей коже и заставляя мелко вздрогнуть от мурашек по всему телу. А потом опускается обратно на обивку, скользя по моим оголённым нервам.

Ухмыляюсь, мельком взглянув на его отражение, неожиданно голубоглазое в свете пролетающих фонарей.

— Означает. — Киваю и вновь смотрю на него. Глаза в глаза. Ох.

Прохладная рука ползёт по шее сзади, обнимает, слегка сжимая боковые мышцы. Какой властный.

— Тогда, может быть, остановимся? — Мягкая прохлада скользит в ворот чёрной худи, касаясь ключиц.

«Делай то, что хочешь, сука, делай то, что хочешь...», — советует очередной трек. Мне или ему?

Усмехаюсь и поддаю газку, выискивая, куда бы приткнутся. Дождя уже совсем не слышно, и небо предрассветное, синее, не сапфировое — синее, и тонкая, с миллиметр, оранжевая полоска впереди. Мы едва ли заехали в город.

Наконец вижу подходящий съезд, закуток грибника, дёргаю ручник, мягко скользя колёсами по мокрой дороге в развороте. Выебнулся, да, с кем не бывает.

Пахнет лесом, мокрой листвой, мокрой землёй, и мои кеды впечатываются в грязь, когда я выхожу из Лошадки, но мне в целом насрать. Кеды я постираю. Цена — сорок минут на общем режиме и ложка тайта.

Обхожу Лошадку и открываю дверь пассажирского. В сумерках его лицо кажется ещё совершеннее.

Мгновение смотрим друг другу в глаза, любуясь, а потом я тяну руки, жёстко хватая красавчика за лацканы серого кашемирового пальто, и медленно поднимаю на ноги. А он позволяет. И это так дико ахуенно.

Он оказывается высоким, выше меня, и приходится чуть приподнять голову, чтобы впиться губами в его губы.

Я напираю на него со всей своей горячностью, трахаю его рот своим языком, прижимаюсь стояком, лапаю за крепкий зад, потом кусаю шею, уже осторожнее, чтобы не оставить ненужных следов, дышу его элегантным одеколоном, просто крышесносным. Я как бешеная псина, дорвавшаяся до сочной мраморной говядины, но я не могу себя остановить. Потому что я и есть псина. А он — самый лакомый кусочек. Слишком вкусный, чтобы я мог есть его прилично, не давясь и не чавкая.

Но что может успокоить охуевшую псину лучше, чем рука хозяина? Только твёрдая рука хозяина и его твёрдый голос.

Красавчик — Влад, напоминаю я себе — больно хватает меня за волосы, тянет от себя, так что наши лица оказываются почти на расстоянии вытянутой руки. И держит, и смотрит так, что я понимаю, что кусок сочной говядины здесь не он, а я.

— Какой страстный... — ухмыляется во весь ряд белых ровных зубов и второй рукой крепко берет за подбородок, пожирает взглядом, таким сильным взглядом, что почти страшно.

А затем опускается на сидение лицом ко мне, и я дрожу от нетерпения, потому что если он собирается мне отсосать, то это... это...

А ведь я последний раз мылся вечером перед выходом... часов семь назад. Эта мысль озаряет слишком поздно, потому что скромный ветерок уже холодит мою голую жопу, а малой, уже совсем не малой, гордо выпрямился под чужим взглядом. Ну хоть яйца брил недавно, уже что-то.

А Влад смотрит на мой член голодными глазами, приподнимает одной рукой худи, распластывая холодную ладонь по груди, и второй — кончиками пальцев — налитой крепкий ствол. Проводит медленно языком по открытой головке, слизывая смазку, заворачивает, и я тихо выстанываю от напряжения, цепляясь руками за железный бок Лошадки.

А потом он смотрит снизу вверх на меня, такой властный и уверенный, с моим хером у губ. И я стягиваю резинку с его волос. Зарываюсь пальцами в мягкие рассыпчатые пряди. И тяну настойчиво ближе.

Мужчина низко хмыкает, прежде чем открыть рот и позволить надеть себя на головку. И... ебаный в рот... он оказывается просто выше всяких похвал. Он резво оценивает все мои реакции, попробовав все виды воздействий, известные и неизвестные мне и выбирает основные, те, от которых мне сносит башню до искр из глаз. Острым языком в уретру. Губами тесно под шляпкой. Плашмя по щёчкам. Охуенно крепкий вакуум.

— Блять... — я чуть не плачу, и голос у меня становится как в недалёком пубертате — срывающийся в высокие ноты. — Блять, мужик...

А он сосёт себе, с таким упоением, что невозможно оторвать глаз, и рукой исследует моё тело, перекручивая, пощипывая, поглаживая соски, сжимая то талию, то грудные мышцы, и как-то резко дёргается, неприятно прикусив нежную плоть, когда задевает пальцами крестик. Может, от холода?

Смотрит в этот момент на меня, поднимая глаза, и я нажимаю ему на затылок, мол, глотай глубже. И он заглатывает. Заглатывает до конца, упираясь носом в мой бритый лобок с вытатуированной на нём маленькой чёрной бабочкой. Весёлая штука. Можно сбрить кусты и ходить развратной сучкой, а можно отрастить, и сразу же брутальный пацан.

Конечно, глубокая глотка не так радует впечатлениями физически, как ловкие манипуляции с головкой, зато какой вид... и этот красавчик даже не хрюкнул ни разу. Спокойно наделся и сжимает периодически своей бархатной глоткой. И взгляд такой... многообещающий.

Из динамиков доносится какой-то сексуальный трек, но он вроде на английском, поэтому я не знаю названия и не понимаю, о чём он на самом деле. По-английски я знаю только ландон из зэ кэпитал ов грэйт британ...

Влад не двигается, пока я сам не тяну его за волосы. Он вообще удивительно покорен сейчас, для его-то образа биг босса. Обкончать бы эту его белую рубашку и голубенький дорогущий галстук. И его всего обкончать с ног до головы.

До чего же шикарный мужик...

Развязка стучится в двери совсем неожиданно. Неожиданно и неприятно, ибо я хотел продлить это изысканное удовольствие подольше. Да и кончать за несколько минут перед мужчиной, который не то чтобы мужчина мечты, а мужчина, рядом с которым мужчина мечты плачет и уходит нервно курить в сторонку, как-то стыдно. Но тут уж ничего не попишешь, придётся позориться. Надеюсь, он верно спишет это на свою ахуенность, а не на то, что я скорострел.

Мягко тяну его голову назад, хриплю предупреждающе:

— Я сейчас...

Но этот извращенец хитро тянет вверх уголок хищного рта, на котором блестит слюна и смотрит из-под пушистых серых ресниц.

— Я хочу проглотить.

Я бы сказал ему, что он прекрасен, как рассвет, что он заставляет меня плавиться оставленным на солнцепёке мороженым, что он лучше, чем слушать рёв Малышки, даже лучше, чем рисовать алой краской по огромному холсту, что его рот и глотка — это грёбаные врата в рай... но выходит прошептать только восхищённое:

— Твою ж налево...

Но, кажется, он понял.

Хмыкает этим своим шикарным голосом, и я нервно оттягиваю яйца, чтобы не оконфузиться просто от звуков его смеха. И тянет резину. Снова облизывает головку, как огромный леденец, как очень вкусный леденец, словно ничего приятнее в жизни не лизал, и заглатывает. Тоже медленно, плавно. А я не решаюсь вновь схватить его за волосы, потому что... потому что чувствую, словно где-то на подкорке, что тогда было можно, а сейчас нельзя. Нельзя выёбываться, надо побыть хорошим мальчиком. И не то чтобы мне это не нравится.

Отпускаю яйца, раз уж мне дали добро, и кладу руки на лошадку, нависая над своим случайным любовничком и рассматривая его ярко-розовые губы, растягивающиеся вокруг моего члена. Интересно, он актив или пассив? Я бы посмотрел, как обнимает мой хуй и его очко. Особенно если оно будет такое же красновато-розовое по колечку, как и этот развратный рот... и такое же крепкое...

— Блять... — Выдыхаю, и дальше уже нет сил держаться. Спускаю в его гостепреимный рот, тихо выстанывая от наслаждения.

Последний стон застывает на высокой ноте, и, вынимая, я уже просто тяжело дышу.

А он... Влад. Влад слизывает маленькую белесую каплю с нижней губы. Проглотил всё и не поморщился.

Одной рукой, слегка подрагивающей, заправляю свой хер в трусы, а большим пальцем второй, шершавым и потрескавшимся, аккуратно утираю его губы.

— Красиво сосёшь, — хвалю, подтягивая вверх узкие джинсы. Хотя сосёт он не просто красиво. Он сосёт, как бог.

Смотрим друг другу в глаза так, словно оторваться от вида чужих радужек — нечто из разряда невозможного.

— Красиво стонешь, — летит ответочка. — Поехали.

Уже сам вытирает свои красные губы, а я смотрю на него как-то тупо и мечтательно с мгновение или около того. А потом до меня доходит.

— А как же ты? — Прочищаю горло, потому что голос странно хрипит. Выразительно смотрю вниз, где между его раздвинутых ног отлично видно крепкий бугор, натянувший дорогую ткань.

Мужчина кладёт мне на шею свою прохладную руку и тянет к себе близко-близко, так что между нашими лицами остаётся от силы три сантиметра.

— Я тороплюсь. Не успеем, — говорит спокойно, удовлетворённо даже, словно это не его оставили без оргазма и со стоящим колом членом.

— Как знаешь, — шепчу-хриплю в его губы и грубо целую, лижу изнутри и, прикусив за нижнюю, отпускаю его рот. Когда ещё выдастся шанс поцеловать такого? Особенно после отсоса.

Он скользит по мне взглядом, и я захлопываю дверь. Иду к водительскому сидению, застегивая ширинку на ходу. И хочется курить, но впереди ещё двадцать минут пути. Пятнадцать, если я постараюсь. А я постараюсь.

Мне так хорошо и уютно, что даже двигаться не хочется, как и куда-то гнать, но я всё же вжимаю педаль. Этот Влад заслуживает того, чтобы успеть туда, куда ему там надо успеть. Особенно после такого крышесносного секса. Да и просто по праву красивых глаз.

Дождь снова на какое-то время заряжает мелкой крошкой по лобовому, а я ищу плейлист с чем-нибудь попроще. С чем-нибудь, подо что хорошо было бы так нежно и неторопливо целоваться, лёжа пропотевшими на мягкой постели. Что-нибудь чильное из той игры про мужика, который навьючивал на себя тысячу коробок и таскал на поясе младенца в банке{?}[Игра называется «Death Stranding»]. Я сам не играл, мой доисторический стационарный комп такого не тянет, если хоть что-то тянет кроме пасьянса. Да и вообще он дома остался, у родителей. Зато я смотрел летсплэй.

Удобно включить что-нибудь такое на половину экрана, пока катаешь пассов, особенно если заказ куда-нибудь в ебеня, куда ехать можно полжизни...

Хотелось что-нибудь у красавчика спросить, о чем-нибудь поболтать, но после оргазма как-то разморило, тут бы на дорогу внимания хватило, куда уж там до светских послеминетных бесед... Я ведь, ко всему прочему, ещё и всю ночь работал. Отвезу красавчика, поставлю тариф «домой», зайду к Рустаму, он свою шашлычню в пятницу и субботу двадцать четыре часа открытой держит, куплю у него сырную со свининкой... под шаву и сон слаще... Ещё бы обнять кого...

— Саша.

— А? — Выныриваю из своих полу-сонных дум и гляжу в зеркало заднего вида. На него. Мы уже почти приехали, осталось только вывернуть на де Геннина, и всё, прощай, мужчина мечты, приятно было сунуть член тебе в рот.

— Одолжи мне телефон.

Я пожимаю плечами и смотрю в навигатор, на всякий случай фиксируя карту в голове, хотя за год работы большинство зданий в городе уже как таблицу умножения знаю, а спрашивать, зачем ему моя мобила лень. Может быть, его пушка разрядилась и нужно срочно проверить лётные условия, может быть, глюканула. У него ведь пушка по-любому айфон, знаю я, как они, бывает, подводят счастливого обладателя, хотя новые модели, может быть, уже и получше, я к своему стыду должен признаться, что уже давно не слежу за их обновлениями. Короче, он уж точно не отжать собирается, поэтому, почему бы и не дать.

Спокойненько поворачиваю на Саварова, по памяти находя нужный подъезд. Как обычно негде паркануться, и встаю тупо внаглую напротив дверей. Задумчиво разглядываю уродливое высокое здание-новостройку и думаю, что не может этот сногсшибательный биг босс жить в таком доме. Я бы скорее поставил на огромную однушку в каком-нибудь клубном доме в центре. Или не клубном, но обязательно в центре. Возможно, с видом на Исеть. Возможно, рядом с парком. Но не в академе же, где все дома из пластилина.

А небо тем временем светлеет, и тонкая оранжевая полоска обозначает слепяще-яркий полукруг по центру. Покурить бы.

Красавчик возвращает мне телефон с прижатой к нему тысячной купюрой. Надо же, какой рассеянный. Не иначе вся кровь от верхней головы в нижнюю оттекла.

— У тебя же с безнала должно списаться, — говорю, протягивая касарик через плечо.

— Я знаю, — отвечает, склоняясь вперёд, так близко, что по шее мурашки от его дыхания. — Купи себе хороший аукс, малыш. Увидимся.

— Бывай...

Дверь за красавцем захлопывается, и я смотрю на касарь, зажатый между указательным и средним пальцем, тупым взглядом, а потом отбрасываю его в подстаканник и судорожно принимаюсь тянуть ниточки на экране, чтобы разблокировать телефон. Он сказал «увидимся».

В телефонной книге обнаруживается новый контакт.