Одна книга

Плечи обнимало пуховое одеяло, кисточки на кончиках порой щекотливо задевали шею, отгоняя надвигающуюся дремоту. Глаза сонно переползали со штриха на штрих, увязая между ними в истёртой резинкой бумаге. Полька карандаша сменилась нерасторопным вальсом, угловатость линий — мягкими, точно пушистый кокон вокруг, изгибами. Время тянулось, стрелка на часах едва минула десятый час, но голова клонилась к спинке дивана, то и дело норовясь пристроиться удобнее. Ещё немного и сон соблазнительно заманит в свои лапы, заставляя позабыть обо всём на свете. Однако даже ему не под силу стереть из памяти того, ради кого приходилось держать веки широко открытыми.

Блюдо с фруктами — спасительная соломинка, вкус инжира — мгновение озарения. Но как внезапно искра бодрости пришла, так стремительно и затухла. На то она и искра: мелькнёт и растворится.

Заботливо нарезанные и выложенные цветком ломтики яблока скрасили следующую минуту, виноградины, сердцевинка с тычинками, подсластили вновь надвигающуюся сонливость. Нектарин… Глаза распахнулись шире. Кавех поморщился и растерянно уставился на твёрдую мякоть без сока. Вот — истинное пробуждение.

Прохлада тронула плечи, альбом с шелестом улёгся рядом с подушкой, карандаш закатился под неё. Тяжёлый вздох вырвался из груди. Часы, будто сломанные, показывали одно и то же время на протяжении часа. Хотелось сорваться, метнуться в кабинет за приоткрытыми дверями, где Хайтам склонился над свитками, изучая последние отчёты археологов. Буква к букве, узор к узору — каждая деталь, наверняка, помогала векам налиться тяжестью, но лишь Кавеху. Отвлекать не хотелось, ведь тема — страсть соседа, и если он сосредоточился, то всё равно ничего не услышит. Но вместе с тем тело изнывало от ожидания, желания раствориться в тёплых объятиях кого-то более весомого, чем одеяло.

И если уснуть сейчас… Нет, право, сейчас спать нельзя.

Кавех потёр глаза и мельком глянул на альбом: на первом же развороте стоял графин, гордо подбоченившись, рядом две скромные кружки. Жаль, без кофе. Узор краской цвета нефрита чем-то напоминал нежный взгляд Хайтама, и эти линии немного забавно переглядывались с цветками граната по соседству.

Заветные шаги.

Вздрогнув, Кавех приоткрыл глаза и заметил знакомые очертания в халате, показавшиеся в дверном проёме. Он приподнял голову, готовясь подняться, но взмах руки, что всегда означал «не стоит», остановил. Хайтам сам подошёл к дивану, пальцы скользнули по дереву спинки, поправили одеяло и встормошили светлые пряди. Поцелуй в макушку горячее, чем первые лучи солнца весной, растопил и разнежил.

— Какао? — От бархатного голоса пробежали мурашки. В ответ согласие — на самом деле какое-то мычание, ведь собрать мысли воедино сразу не получилось — сосед усмехнулся. И в этой усмешке, казалось, таилась вся ласка. — Хорошо, принесу кофе.

Донёсшийся из кухни аромат взбодрил, помог расправить спину, потянуться до хруста, отодвинуть графин и фрукты в сторону. Кружки же аль-Хайтам принёс минутой позже, пристроил чуть дальше края, но рядом не сел. Точно беспокойная птица кружил вокруг дивана, но никак не мог приземлиться в гнездо, и это отчасти раздражало. Хотя после сна, даже краткого на пятнадцать минут, раздражал каждый звук. Чтобы занять мысли, Кавех взялся за свою кружку с нефритовым узором и пригубил кофе: обжигающий, едва горький из-за молока и не до конца растворившегося сахара. Аль-Хайтам предпочитал без добавок, просто наслаждался вкусом выбранных ими зёрен.

Наконец край одеяла отогнулся, под боком оказался сосед. Одна рука держала до боли знакомую бежевую книгу, вторая — пристроилась на плечо, наконец, согревая своей тяжестью. Кавех улыбнулся уголком губ. Не только кофе прогонял дрёму, но и тот, ради кого хотелось пропускать ночи… или же проводить их вместе.

— Не засыпай раньше времени, — хмыкнул Хайтам и легонько толкнул.

— Не дай мне заснуть, — бровь поднялась, алые глаза сверкнули. Одна мысль об этом взбудоражила. Сосед — мастер придумывать изощрённые развлечения, которые почти никогда не сходились с ожиданиями.

Так и случилось в этот раз, он кивнул на книгу:

— Почитаем?

— Вместе? Когда мы в последний раз… — Взгляд наткнулся на название, губы дрогнули, следом с них сорвалось лишь тихое: — давай.

В библиотеке царила тишина до тех пор, пока студенты не приходили на перерыв. Даже в такое время один угол оставался молчаливым, куда обычно никто не заглядывал: и потому, что там стояли старые энциклопедии, заносчиво глядя на тех, кто нёс новые справочники, и потому, что в хороводе книг неизменно сидел аль-Хайтам. Кавех привык незаметно — по крайней мере для него самого, — сворачивать именно туда. Берет с серебряной брошью — первое, от чего сердце на какой-то миг успокаивалось, а затем неистово начинало плясать в груди.

Они были друзьями: знакомство — разговоры в перерывах за столом в окружении учебников — беседы после занятий в беседке или по пути домой — расходились, пугливо оборачиваясь вслед друг другу и надеясь, что другой этого не видел. Ничего серьёзного, но в то же время очень намекающее на серьёзность. На что, признаться, в тайне Кавех надеялся, перед сном перебирая каждое слово, невзначай обронённое аль-Хайтамом.

В тот день на столе красовалась новая бежевая обложка с золотыми буквами и красными завитками — только что вышедший роман, название которого звучало на устах у каждого, в особенности в коридорах, где встречались компании со звонким смехом. От многих удалось отбиться, настаивая, что книга не стоит обсуждения и сюжет, дескать, не способен заинтересовать из описания. И всё, лишь бы получить толику одобрениях в глазах заветного друга, не признающего пустую литературу.

— Надо же, — Кавех фыркнул и, бросив сумку на стул, сел рядом, — не думал, что ты тратишь время на вздор.

— Вздор? — Холод зелёных глаз стёр насмешку. Аль-Хайтам моргнул, меж бровей залегла морщинка. Наконец, продолжил: — я думал, что некоторые уделяют вздору непростительно много часов своей жизни, поэтому решил попробовать занятие баловня судьбы.

Пришло время хмуриться Кавеху.

— Хочешь сказать, что купил её только ради эксперимента?

— Если рассуждать с рациональной стороны: пустая покупка, — кивок, — с другой стороны, это полезный опыт, чтобы лучше прочувствовать…

— Просто признай, что хочешь её прочитать, — фыркнул Кавех и положил руку на книгу.

— Я думал, что ты уже её прочёл.

«Думал» — привычное слово друга, но вторая часть фразы почему-то взволновала.

— Погоди, — аль-Хайтам покорно поджал губы, — то есть ты хотел прочитать эту книгу только потому, что считал, что я уже с ней знаком?

— Можно и так сказать.

— А я не читал её потому, что считал, что ты считаешь, что…

— Занятно.

Тишину наполнили отдалённые голоса студентов.

Вскоре вниманием завладела книга, где каждый — и Кавех, и аль-Хайтам, — сидели, прижавшись друг к другу, боясь ненароком двинуться и спугнуть близость. Чем дальше сюжет — тем больше сокращалось расстояние. Однако финал столкнул не лбы, а мнения.

Подобрав под себя ноги, Кавех смотрел исподлобья, покручивая кончик косы в руках, аль-Хайтам, скрестив руки на груди, безразлично водил пальцем от одного угла стола к другому, не решаясь заговорить первым. Ведь шутка ли — высказать сразу мнение, что оттолкнёт друга, с которым едва удалось сойтись; не резать же связывающую нить? Напряжение росло после последних слов в романе: один довольно цокнул языком, второй разочарованно выдохнул. Лица повернулись, носы едва не столкнулись, дышали одним воздухом… внизу живота что-то кольнуло, желание, растущее из глубины души, едва удавалось сдерживать. Кавех поджал губы и отстранился, отодвинулся и насупился.

— Со стороны героя глупо обменять сокровище на сердце той дамы, — начал аль-Хайтам. В зелени глаз отражалось лишь задумчивое лицо напротив.

— Но ведь… — пришлось остановиться, чтобы голос не сбили громкие удары сердца, а затем, понизив тон, продолжить: — любовь и есть то сокровище, которое он искал, не так ли?

— С тем сокровищем он мог найти способ освободить ту даму без обмена. Практичнее.

— Смысл не в том, чтобы обладать всеми богатствами, — возразил Кавех, — это более возвышенное чувство, чем ты можешь себе представить!

В ответ лишь неясное: «Угхм».

Беседка.

Каменная скамья, лукаво заманив тем, что была свободна, теперь холодно жалила в спину, не утоляя боль от усталости. Солнце едва скрывали раскидистые ветви Великого Древа, листья покачивались, провожая облака, и тень скрывала место, где удалось устроиться — в дали от чужих глаз. Ладонь с растопыренными пальцами загородила один лучик света, проворно закравшегося именно к щекам с веснушками. Шумный вздох зелени, выдох — золотые завитки легли на шею, Кавех фыркнул и приподнялся на плече. На коленях, совсем рядом с головой, вновь лежала та книга, с которой приходилось встречаться неприлично часто: яблоко раздора, ради которого они раз за разом перечитывали одни и те же строки, пытаясь убедить в своей правде. Заметки велись в одной тетради, но счёт всегда был равным: десять очков за практичность, десять за чувства.

— Хочешь добавить ещё что-нибудь к своим словам? — Аль-Хайтам отвлёкся на шорох и невольно потянулась к светлым прядям, заманчиво касающихся его коленей. Рука остановилась на полпути, оторопелый взгляд прошёлся по каждому пальцу, следом она просто легла на скамейку.

— Я же дочитал уже, — Кавех фыркнул, — и ты меня выслушал. Давай, ещё раз последний абзац и скажи, в чём я не прав.

— В том, что иногда нужно забывать о гордости.

— В этом нет ничего плохого, когда дело касается ближнего.

— Поэтому ты так рьяно отказываешься от моей второй идеи в нашем проекте?

— Эй! — Кавех сел. — Не отходи от темы.

— Принципы есть принципы, — аль-Хайтам нахмурился, но придвинулся, чуть наклонил голову, чтобы заглянуть в алые глаза. — Исключений нет. Нельзя отказываться от своих правил.

— И какие же принципы и гордость у героя?

— Его цель — тот камень. Герой намеревался пройти весь путь один, но его первая ошибка — найти спутника.

— Тогда он бы не справился с первыми же трудностями.

— Не стоит полагаться на других, даже одиночке под силу сдвинуть гору.

— Что-то у меня не получается сдвинуть гору твоих принципов.

Одиночество: кому-то не даёт и шагу ступить, другому же открывает дорогу к новым горизонтам. Как вид из беседки, где с одной стороны бескрайнее небо, в которое ступишь и взлетишь к звёздам, вторая — толстый ствол Древа, растущий с каждым годом, не гнущийся даже под самыми сильными ветрами.

Слова друга путали, ведь тот предпочитал не прибиваться к стайкам студентов, гордо удаляясь в самый неприметный угол, но в то же время не пропускал встречи, не отстранялся и тянулся, точно росток к солнцу. Но… если это игра воображения? Его мысли отличались от того образа, что рисовало воображение, действия, напротив, подпитывали уверенность, что совместные прогулки и неловкие, мимолётные прикосновения рук отзывались в аль-Хайтаме подобным волнением.

Вновь библиотека. Гнетущее и тянущее чувство мешало сосредоточиться на строчках, спутывающихся комком и ведущих в пропасть воспоминаний. Дрожащие пальцы проводили по последним словам, бесчисленное количество раз переписанных в тетради, к тому времени уже покоящейся на дне шкатулки. Полумрак между полок, нависающих коричневым деревом и скалящихся неровными рядами книжных корешков, давил. Хотелось скорее уйти, но ноги не слушались, как и неспокойное сердце, вновь и вновь возвращающееся к тем временам, когда улыбки освещали этот угол.

Кто-то приближался: знакомая манера шага, тяжёлые сапоги с заострёнными носками, шуршание накидки, обязательно скрывающей левое плечо. Остановился, повернулся, и, к удивлению, уверенно направился к соседнему стеллажу. Глаза невольно зацепились за подвески, поднялись по перчатке к шее, а по шнуру от наушников к серебристой макушке. Искал старый словарь по древнему языку. Тщетно.

— Его забрали ещё вчера, — не сдержавшись, сказал Кавех.

Аль-Хайтам обернулся, ясный взгляд затуманился. Кивок — весь ответ. Лишнее движение выдернет из размышлений, и знакомый силуэт в который раз растворится в лабиринте — библиотеки или чувств? Пальцы стиснули книгу — тот единственный узелок, что их ещё мог связывать. Отпустит — потеряется.

— Дама важнее сокровищ и гордости? — Вопрос заставил вздрогнуть.

Губы напротив стали ровной нитью, уголки напряглись, зрачки сузились, ресницы подрагивали. Вот бы однажды в самой холодной изумрудной сути вспыхнул прежний огонь, опаляющий щёки румянцем!

— Что, прости? — Кавех нахмурился.

— До сих пор считаешь, что дама важнее принципов и богатств?

Роман. Точно.

— Сокровище поможет найти дом, — книга захлопнулась. Долги, пропасть, тьма в душе, — волшебный камень решил бы в мгновение ока любую проблему. Именно этих слов ждал бывший друг: — Считаю, что герой ошибся в своём выборе.

— Надо же. — Совершенно безразличное замечание, будто бы обсуждали погоду, а не тему, которая на протяжении долгих лет вызывала споры. Значит, ни нити, ни узла… Всё стало… ничем? Внутри вскипела ярость.

— Можешь ликовать, — рука взметнулась, чуть ли не задевая аль-Хайтама, — злорадствовать! Давай!

«Хоть что-нибудь. Одну эмоцию. Покажи, что тебя этот спор по-прежнему не оставляет. Только не молчи».

Но молчание и выросшая между ними стена затушила пыл. Руки задрожали, напряжение сковало тело. Что-то в груди ухнуло в пропасть, утягивая за собой. Резкий разворот и удаляющиеся шаги лишь подпитывали распускающийся внутри чёрный цветок. Но перед углом стеллажа аль-Хайтам замер и, не оглянувшись, коротко бросил:

— Мне кажется, дом можно обрести и в другом человеке.

Кружки наполовину опустели, кофейный дух забрался под одеяло, помогая держать голову ровно или не скатываться с плеча соседа. Ласковые поглаживания по макушке, иногда пальцы машинально перебирали пряди, — привычки, которые вызывали волну обожания. Кавех жмурился, покорно подставляясь под прикосновения, и млел от осознания, что Хайтам делал это, сам того не замечая.

Последняя страница подарила не тревогу, как бывало раньше, а предвкушение: сбудется ли сокровенное желание, которое, несмотря на осколки прошлого, лелеялось под сердцем.

— Богатства, практичность, гордость или чувства? — Кавех прищурился, пытаясь отыскать в лице Хайтама ответ.

— Серьёзно? — Он вскинул бровь, а его рука подло ущипнула за бок. Тихий смех и недовольный возглас следом. После заминки продолжил: — Как считаешь, можно ли прожить без чувств?

— Если бы я тебя не знал всю жизнь, то без раздумий согласился бы.

— Без раздумий ты любишь соглашаться.

— Эй! Не отходи от темы!

— Умерь свой пыл, подумай, отбрось гордость и принципы…

Кавех закатил глаза и тяжело вздохнул. Пусть из раза в раз ответы менялись, но каждый оставался честным.

— А без богатств прожить можно?

— Ты с этим справляешься, — хмыкнул Хайтам и, предупреждая раздражение, кратко поцеловал в щёку.

Хотелось продолжить спор, вспомнить былые времена, достать те тетрадки и вписать новые мысли. Которые точно перечеркнут прошлые, ведь всё поменялось: и убеждения, и слегка характеры, — спорно! — и отношения.

Лицо Кавеха прояснилось:

— Разве нельзя всё это совместить с любовью?

Казалось, вот-вот Хайтам добавит колкость, но спустя пару минут, он кивнул:

— Понятия не взаимоисключающие.

— Тогда зачем мы спорили? — Совершенно глупая мысль: лишь бы не отрываться друг от друга, лишь бы было о чём поговорить в неловкое молчание. — Чтобы потом просто согласиться?

— Нет, — Хайтам покачал головой, — чтобы понять друг друга.

Он пропустил сквозь пальцы светлые локоны, утёр кофейный след у кончика губ и бережно поцеловал Кавеха в щёку.