Изуна икал огнем от смеха и плакал жидким пламенем под ошарашенным взглядом своего спутника. В руке был зажат отвратный на вкус фрукт в завитушках, а нутро распирало таким знакомым, но почти забытым уже ощущением огненной силы.
На плече горела татуировка с новым именем – Эйс, как всполох костра.
За спиной распахнулись сотканные из горящих язычков-перьев вороньи крылья.
Портгас Д. Эйс каркающе смеялся, невольно превращаясь в огромную свечку. Смеялся над собой, над миром – прошлым и нынешним – и над иронией судьбы.
Учиха Изуна – которым он когда-то был, когда-то до чужого клинка в печень – плакал горючими в прямом смысле слезами. Оплакивал свою смерть, своего брата и болезненную любовь, в которой, словно мотылек, сгорел дотла.
Новый мир был странным, но веселым. У него вновь были братья – на этот раз все младшие и неродные, но столь же любимые. Беззаботные и энергичные, полные детской наивности и искренности. Они жили в мирной деревушке и не видели ужасов его детства. Самым страшным для них были приезды «деда», когда приходилось выживать в лесу и бороться с горными львами за еду.
Эйс животных не боялся. Люди были страшнее. Потому что умнее, коварнее и опаснее.
Особенно страшной был его заклятый враг, его цель, его вдохновение и богиня войны.
Сенджу Тобирама была восхитительна в своей неукротимости и ярости.
Он был восхищен ей еще когда считал мужчиной, достойным соперником. Мудреные техники и филигранное использование водной чакры раздражали до красных пятен перед глазами, и столь же сильно потрясали воображение. Текучие движения, словно вместо костей и мышц под кожей одна вода. Тело едино с оружием, чакра пропитывает все вокруг, забивается в нос, уши глаза, затапливает сердце вязким холодом…
Наверное, Изуна был мазохистом, раз ему нравилось это ощущение стоящей напротив смерти с холодным взглядом.
Именно поэтому он раз за разом сталкивался с Тобирамой, пробираясь только к своему личному противнику, игнорируя остальных. Изредка в поле его зрения попадала бесящаяся от игнорирования Тока – третья по силе в клане Сенджу. В клане Учиха ходили слухи, что Тока хочет сломить его, подчинить своей воле и сделать наложником, вот и ярится от того, что на нее и взгляда не бросают. Изуна на это только усмехался тихонько, да заливал в себя сакэ.
После встречи с Тобирамой на реке, он сам готов был бы встать на колени, склонить голову, подставить шею под острый клинок, изгибаться под холодными пальцами, от которых бежали бы мурашки по всему телу… Если бы не гордость Учиха и остатки здравого смысла – хотя Мадара считал, что весь здравый смысл ему вымыло чужой чакрой, а что не смылось, то спилось.
Изуна поначалу и сам посчитал, что та встреча была его пьяным видением. Слишком было невероятно – крупный мужчина с широкими плечами и мощным телом оказался женщиной. Крепко сложенной, с тугими мышцами, соблазнительно перекатывавшимися под мокрой кожей, сияющей при свете луны. С резкими тяжелыми для женщины чертами лица. С бедрами такими, что при взгляде на них в горле вставал комок, который приходилось гулко сглатывать.
Тобирама была прекрасным сенсором – честно, Изуна не знал никого лучше нее. Но не заметила в тот день наблюдавшего за ее купанием Учиху, выпившего слишком много для нормальной циркуляции чакры. От алкоголя чакра рассеивалась, становилась жидкой и прозрачной, непригодной для использования… и почти сливающейся с природной чакрой.
Для Сенджу он тогда был все равно, что камень. Тело у него и правда каменело, и приходилось усилием воли сдерживать шумное дыхание.
Радовало, что рядом не было никого из Инузука – те бы мигом уловили его гулко колотящееся сердце.
Он бы счел это сном, наваждением, но после той ночи стал замечать чуть больше – крупные наплечники, особо плотный на груди щиток, глухой звук от удара в броню в районе талии и плотно сидящие пластины на бедрах, изредка виднеющуюся из-под пушистого воротника шею без кадыка.
И водяная чакра стала затапливать не только сердце холодным омутом, но и разливаться в теле напряжением. Глаза не могли оторваться от этой невероятной женщины с низким хриплым голосом – если вслушаться, он действительно был женским, да таким, что по позвоночнику табуном бегали приятные мурашки, а внизу наливалось тяжестью.
Даже уклоняться от ее ударов стало непросто, потому что хотелось, вопреки всему, подставиться. Почувствовать кожей ее руку, увидеть ее взгляд на его кровь и беззащитность…
По ночам, лежа в своей комнате, он представлял иногда, что было бы, если бы она взяла его в плен. Как истязала бы, сводя с ума от боли и наслаждения, с каким довольством смотрела бы на его умоляющее лицо и затянутые поволокой глаза, как наматывала бы на кулак его длинные волосы, оттягивая голову назад, заставляя смотреть на себя снизу вверх…
Возможно, это действительно было наваждение.
Смертельное.
Честно, он даже рад, что умер именно от ее руки. Получить ее холодный клинок в печень для него было даже честью – тем более, что она специально ради него изобрела технику, и это было так очаровательно. И в сотни, тысячи, десятки тысяч раз лучше, чем умереть от старости, болезни, яда, удушения или чьего-либо еще клинка, разве что кроме брата.
Жаль было только, что он так и не коснулся ее – не как враг, а как мужчина. Не увидел, какая она мокрая не от водной чакры и не от холодных капель речной воды. Не увидел ее рассредоточенный от блаженства взгляд. Не провел руками по плечам и тугим мышцам. Не узнал ее вкус. Не проверил мягкость губ. Не…
Кажется, Мадара был в истерике, когда уже умирающий Изуна, плохо осознающий себя, тихо бормотал свои сожаления. Брат смеялся и плакал, бил кулаками по полу, язвил и огрызался в сторону Тобирамы, но ни разу не сказал замолкнуть и перестать – потому что ценил каждое его слово, которое могло оказаться последним.
Изуне лишь самую капельку стыдно, что он умер у брата на руках с женским именем на губах, но он не сожалеет. Мадару он любил, но брат – это другое.
В новой жизни ему хватало всего, даже брата, похожего на Мадару, он в итоге нашел. А вот ее не было. И похожих не было.
В юности он спасался от этого чувства тоски, прыгая в холодный океан – представлял, что не вода его обнимает, а ее чакра и руки; не океан шумит и морские короли, а ее голос ворчит ему на ухо и шепчет что-то. И холод океана-ее разжигал такой пожар в его теле…
А потом он съел фрукт, вернув свой огонь и потеряв возможность плавать.
Смотря по ночам на открытую воду с тоской, он размышлял, съел бы он ту штуку, если бы знал последствия, или нет. Ответа не находил. Пламя было чем-то родным и привычным, частью его самого. Но потерять последнюю ниточку, связывающую с Тобирамой…
Сердце облетало пеплом.
Чтобы забыться, он с головой нырнул в привычную жизнь – бои, приключения, вызовы. Это довело его до команды Белоуса и звания одного из командиров его дивизии, это подарило ему огромную шумную семью и Отца – такого заботливого и внимательного, какого у него никогда не было. Это подарило ему искрящуюся фейерверком жизнь.
Но этого все еще не хватало.
А потом в одной из газет, которую принесли почтовые чайки, он увидел знакомое имя, и сердце восстало из пепла солнечным вороном, ожило и забилось птицей в клетке, желая вырваться и утонуть в океане.
Братья пытались удержать, но Отец посмотрел с пониманием и отпустил. Усмехался в густые седые усы на все вопросы и молчал, прикрывая глаза.
А Эйс на всей доступной ему скорости мчался куда-то вперед. Он не знал точно, куда ему надо, но верил, что сердце приведет.
Оно и привело.
Она была столь же прекрасна, как он помнил. С бледной кожей, с покатыми плечами, с этими своими красными полосами-татуировками на лице. С пушистыми, как волчий мех, белыми волосами и острым взглядом красных, как тлеющие в очаге угольки, глаз. С хриплым низким голосом, пробирающим до мурашек. С движениями плавными и быстрыми, как цунами. С клинком на бедре – о, эти бедра – и силой холодной, как глубины океана.
В их первую встречу в этом мире Тобирама снесла его огромной волной ледяной воды, а он и не сопротивлялся. И когда она прижала его к палубе, придавив грудь изящной, но крепкой стопой – он чуть не растаял.
Словно его мечты и ночные сны сбывались.
Это определенно точно была Тобирама. Его Тобирама.
И она его узнала.
- Только один придурок может так смотреть, когда мой клинок уткнулся ему в печень.
Эйс чуть не застонал от этого прекрасного голоса. А уж ощущение ее тяжести сверху на себе… Дыхание стало глубже, зрачки наверняка расширились. В горле встал уже привычный комок, и слова выходили натужно, осипше, с возбужденной хрипотцой.
- От тебя и второй раз получить мечом в печень будет небесной благодатью.
Тобирама чертыхнулась и невольно навалилась на него сильнее, почти садясь верхом. Эйс откинул голову назад, звучно стукаясь затылком и широко распахнутым ртом хватая воздух. Он слишком остро реагировал на ее действия… на нее в целом. Это было ошеломляюще.
Женщина заметила изменения в его мимике и как-то ехидно – очень знакомо, прямо как перед использованием новой, специально для него придуманной, техники – ухмыльнулась. Оперлась руками о его грудь – никогда еще он не был так счастлив, что ходит без рубашки, ее холодные руки ощущались на голой коже еще потряснее, чем он представлял, буквально обжигали холодом и кипятили кровь.
Тобирама все с той же ехидной усмешкой сдвинулась, поерзав, и на этот раз стона он не сдержал.
- Что же ты раньше молчал? Такой красивый голосок, - в голосе ее была насмешка, но от темного взгляда Эйса не укрылись участившееся дыхание и высоко поднимающаяся грудь.
Пальцы его цепко сжались на мягкий бедрах, и вздрогнули оба.
- Ты сводишь меня с ума.
- Ты первый начал, иначе бы я не стала искать тебя сквозь миры, идиотина.
Кажется, Эйс от такого признания все-таки на мгновение отключился. Потому что когда очнулся – они уже жарко целовались, забив на окружение и прочие незначительные вещи.
Его гениальная женщина, придумавшая печать-портал в другие миры, была просто невероятной. Самой лучшей. Его наваждением.
И губы у нее оказались мягкие и влажные.