Разговор прерывается на полуслове и Гоуст неожиданно замолкает. Первый украдкой косится на неё, не повернув головы, и замечает блестящие слезинки в уголках её глаз. Не сбавляя шаг, он набирает в грудь морозного воздуха и тяжело выдыхает:
– Чего ревёшь? – Вопрос вырывается из его рта с облаком пара и дыма сигареты, словно бы он очерченный сажей локомотив на полном ходу. Гоуст семенит за ним следом и что-то невнятно бурчит в высокий воротник куртки, быстро перебирая мысли и ноги, которые едва не путаются. Наконец, собравшись с духом, она отвечает громче:
– П-потому что ты ругаешься. – Голос предательски дрожит не то от холода улицы, не то от нахлынувших новой волной чувств, а на переносице появляется слабая морщинка. Первый резко останавливается, удерживая Гоуст за плечо, и от неожиданности та вздрагивает.
– Я не ругаюсь. – Первый отвечает резче и громче, чем планировал и это звучит, скорее, как нападение. Он ловит себя на том, что его глаза широко распахнулись, будто бы выплёскивая всё его внутреннее возмущение на собеседницу. И поэтому сознательно медленно и мягко он прищуривается, почти так же, как это делают кошки. Это оказывает свой эффект и напряжённые плечи девушки расслабленно опускаются. Вглядываясь в грязь на носках своих ботинок, она сбивчиво бормочет:
– Просто ты так говорил, как будто ругаешься. – Произносить это вслух страшно. Ей кажется, что таким откровением она только навлечёт его гнев. – У тебя голос такой был...
– Какой? Громкий? – Мужчина отвечает диаметрально тихо своей предыдущей реплике, воплощая вопросом антитезу. Первый уже понял, что Гоуст некорректно считала его поведение. Снова. Это происходит не в первый раз.
– Громкий и напряжённый, – продолжает она, и почувствовав, что Первый сдерживает своё давление, даёт волю обидчивым ноткам в голосе.
– Я не ругался. – В этот раз получается сказать, как надо. Спокойно, даже несколько устало. Затянувшись напоследок, Первый запускает сигарету в сугроб не затушив. Он слегка запрокидывает голову, выдыхая особенно густые клубы дыма из-за мороза. Подняв тёмные глаза к ясному вечернему небу, он вдруг вспоминает, что волосы Гоуст когда-то были окрашены в точно такой же бледно лиловый оттенок. Боковым зрением он отмечает, как она, задрав голову точно так же, смотрит уже на него. Она вот-вот хотела было что-то добавить, но едва успела издать звук, как Первый перебивает её:
– Просто я так разговариваю, эмоционирую. На что ругаться-то?
Несмотря на то, что вопрос полуриторический, Первый выжидающе молчит. Он ненавидит, когда его вопросы остаются без ответа, но почти предугадывает, что скажет Гоуст. Наверняка пролепечет "Не знаю", как обычно. Первый успевает заранее проиграть этот сценарий у себя в голове и заранее на это позлиться. Гоуст нервно закусывает обветренную губу и придерживает то, что хотела сказать перед этим, выдав лишь глухое:
– Не знаю.
Словно заготовленный надоедливый сценарий, словно колея в лабиринте, что заведомо ведёт в тупик. Она и сама прекрасно знает, как Первый не любит слышать это выражение. Он не терпит эту неопределённость взглядов, желаний и ощущений, но сейчас она не может ответить ничего конкретного. Будто столкнувшись с его вопросом все мысли опали, как снег с ветки дерева. "А кто должен знать? Я?!" – обычно огрызается Первый в ответ, раздражённо стряхивая с себя чужую ответственность. И Гоуст слегка зажмуривается, ожидая услышать это вновь, но он молча опускает взгляд, почти смирившись с её неуверенностью. Он ненавидит нерешительных людей, ненавидит когда мямлят, мнутся и тупят глазки, но Гоуст обладает поразительным свойством именно этим и очаровывать. "Удивительно, сколько поблажек я даю ей за то, за что других бы уже давно втоптал в грязь. Интересно, она это понимает?" – Но на эти мысли Первый лишь хмыкает и, потрепав её шапку, снисходительно улыбается:
– Дурёха.