Фатум

Первое, что он слышит — это громкий щелчок затвора. Оглушительно громкий по сравнению с мёртвой, вязкой, словно патока, тишиной, которая окружала его последние несколько часов. 

Горло больше не сдавливают стальные тиски слёз. Руки не трясутся; они чисты, они не запятнаны кровью, и его тело ощущается нормально. Ощущается так, будто ничего не случилось, и он всё тот же, и весь его мир не рухнул, и тело больше не пустая оболочка для разорванной в клочья души. Однако разум — спутанная вереница обрывочных мыслей, горечь, отчаяние, покрывающие все извилины мозга, выстилающие все борозды, разъедающие изнутри, кричат об обратном. 

Пальцы крепко сжимают камеру. Лу Гуан открывает глаза. 

В ту же секунду взгляд приковывается к лицу напротив. К живому, не перекошенному, как ещё ранее, гримасой боли и ужаса, не к бледному, как полотно, с неумолимо текущей кровавой струйкой изо рта, которая потом застынет на коже, отпечатается на ней, потемнев. Щёки Чэн Сяоши украшает едва заметный румянец, глаза полны энергии и жизни, а широкая улыбка, с чуть выступающим вперёд клыком, освещает всё его лицо. 

— Ну, как получилось? — спрашивает тот, подходя ближе, намереваясь посмотреть на новый снимок. И теперь уже улыбается по-другому. Улыбается так, как Лу Гуан любит больше всего, но никогда и ни за что в этом не признался бы раньше — когда Чэн Сяоши устремляет мягкий, чуть прищуренный взгляд с бесконечной теплотой в глубине глаз прямо на него, уголки его губ легко тянутся вверх, а брови чуть сводятся к переносице, придавая лицу сентиментальное выражение. 

Лу Гуан стоит, не в состоянии сдвинуться с места или пошевелиться, не в силах оторвать взор от каждой чёрточки его лица, от него самого — жадно пожирает взглядом, боясь, что это иллюзия, и он сейчас проснётся на полу, залитом кровью, и рядом будет лежать уже успевшее остыть неподвижное тело. Но он здесь, и это не обман, а Чэн Сяоши стоит живой, дышащий полной грудью, ровно и легко, а не хрипло и надрывно — звук, который навсегда отпечатался в сознании. 

И тело больше не ощущается нормальным потому что, кажется, Лу Гуана начинает потряхивать.

А улыбка тем временем внезапно тает, как в замедленной съёмке, меркнет буквально за несколько секунд, будто её и вовсе не было, и теперь смесь растерянности и тревоги пересекает лицо Чэн Сяоши, когда тот смотрит в ответ расширившимися, округлившимися глазами. 

— Лу Гуан? — спрашивает тот, явно в замешательстве. — Ч-что с тобой? Ты... ты плачешь? — последнее предложение звучит гораздо тише. 

Вернув наконец контроль над собственным телом, Лу Гуан поспешно и абсолютно небрежно опускает фотоаппарат на столик рядом — тот приземляется на поверхность с тяжёлым звуком — и сокращает между ними и без того небольшую дистанцию, обхватывает Чэн Сяоши руками, комкает пальцами одежду за его спиной, вжимается лбом в плечо. И тот, растерянный, и явно этого не ожидавший, первые несколько секунд не сразу осознаёт, что происходит, просто замирает с опущенными вдоль тела руками, но быстро спохватывается — он всегда был тем человеком, который легко адаптируется под любую ситуацию — и обнимает в ответ крепко, точно так же сцепляя их за спиной Лу Гуана. 

Слёзы снова заставляют отвратительно задыхаться, но вместе с ними приходит и чувство облегчения. 

— Эй, Лу Гуан, — раздаётся сверху над ухом непривычно мягкий голос Чэн Сяоши, который поглаживает его одной рукой между лопатками. — Что с тобой?

Получается только пару раз качнуть головой, всё так же уперевшись лбом тому в плечо. Придётся что-то придумать, как-то объяснить своё поведение, но, откровенно говоря, сейчас ему плевать, как всё происходящее выглядит. Он не знает, что сказать, все оправдания кажутся глупыми — в самом деле, с чего бы тому Лу Гуану разрыдаться на ровном месте? 

Его партнёр тем временем перемещает руку выше и слегка треплет по светлым волосам. 

— Неужели это моё прелестное личико так тебя тронуло, а? — пытается отшутиться, но звенящее беспокойство выдаёт с головой. К сожалению, сейчас Лу Гуан не может дать никаких ответов. Должно быть это первый раз, когда Чэн Сяоши видит его таким. Подавлять и скрывать подобного рода эмоции было привычкой.

Они стоят так некоторое время — пока он немного не успокаивается. Но когда Чэн Сяоши хочет отстраниться, чтобы заглянуть ему в лицо, Лу Гуан впервые дрогнувшим, приглушённым от того, что он всё ещё утыкается тому теперь уже в шею, голосом просит:

— Можешь... просто не отпускать меня?

Поколебавшись секунду, Чэн Сяоши снова обнимает его и тихо произносит:

— Хорошо, — а потом добавляет, — не отпущу. Столько, сколько потребуется. 

В конечном счёте, он так ничего и не придумывает. Позднее Чэн Сяоши делает ещё несколько попыток узнать в чём дело, раз за разом поднимая эту тему, но Лу Гуан отмалчивается, и тот перестаёт на него давить, хотя по лицу видно, что его это не устраивает. Больше они об этом не говорят. 

Постепенно жизнь возвращается в привычное русло. Насколько привычным оно может быть для Лу Гуана. Для Лу Гуана, который теперь практически каждую ночь просыпается от кошмаров; который чувствует панику, когда Чэн Сяоши слишком долго нет в поле зрения; который не может рассказать обо всем никому, даже самому близкому человеку. В особенности ему. 

Но несмотря ни на что Чэн Сяоши живой и находится рядом.

И внутри робко цветёт слабая надежда, что после тринадцатого сентября всё так и останется. 

Не остаётся.

Рука, местами измазанная чужой кровью, берёт новую фотографию. 

***

Погружение в снимок, сделанный лишь за несколько дней до гибели, становится ошибкой.

Чэн Сяоши замечает изменения, конечно, он замечает. Делает он это и в прошлый раз — а вернее та его версия, которой уже не существует и которая уже никогда не вернётся. 

Замечает, как Лу Гуан подолгу смотрит на него, когда думает, что тот не видит. Как ненавязчивой тенью следует по фотостудии, мысленно опасаясь, что что-то случится с минуты на минуту — стоит только отвернуться. Как, в конце концов, позволяет быть ближе и не отталкивает. Это длится всего несколько дней. И может потом бы, в один вечер, Чэн Сяоши задал бы вопрос. Непринужденно, маскируя беспокойство, спросил бы, всё ли в порядке — Лу Гуан уверен, что спросил бы. 

Но он не успевает, потому что тринадцатое сентября для Чэн Сяоши не наступает никогда.

Всего несколько дней — и даже не сразу получается осознать, как это происходит снова. 

И вот этот раз всё хуже, гораздо хуже — его нет рядом, и Чэн Сяоши умирает в одиночестве. 

Ему было страшно. Ему было так страшно. 

Мысль набатом звучит в голове, не собираясь затихать. Это не догадка. Чэн Сяоши ненавидит одиночество и ненавидит темноту. Проснувшись когда-то от кошмара, он бросает Лу Гуану, что главный из его страхов — умереть в одиночестве. 

И Чэн Сяоши был один, когда темнота поглотила его полностью. 

Лу Гуан, вглядываясь в новую фотографию в собственных дрожащих руках, клянётся себе и ему, что больше не допустит такого исхода. 

***

— Лу Гуа-ан, — раздаётся протяжное, едва только он успевает переступить порог комнаты. Его партнёр полулежит на диване, прижавшись щекой к подушке. Судя по мутноватому взгляду, тот проснулся не так давно — вероятно, пока Лу Гуан ещё находился в магазине. Обычно дневной сон не был прерогативой Чэн Сяоши, однако новая игра, скаченная совсем недавно, оказалась важнее отдыха ночью, так что тот то и дело сегодня клевал носом, пока окончательно не вырубился. А ведь получал предупреждение о том, что не стоит сбивать режим, особенно перед рабочей неделей. 

— М?

Чэн Сяоши вытягивает одну руку по направлению к нему в подзывающем жесте и просит:

— Иди сюда?

Лу Гуан негромко вздыхает. 

Третья попытка. Это уже третья попытка спасти Чэн Сяоши. 

Прошло два месяца с того момента, как он использовал новую фотографию. И почти всё это время Лу Гуан держался весьма отстранённо. Он сам не знал почему. Словно бы стремление дистанцироваться хоть как-то могло помочь легче перенести очередное лишение в будущем. Смешно. Всё чаще и чаще в голову закрадывалась мысль, что если бы не его присутствие здесь, то Чэн Сяоши и не умирал бы вовсе. Прожил бы долгую полноценную жизнь, потому что виток судьбы отклонился бы от своего изначального курса. И может пока это остаётся только догадкой, но тяжело отбросить и такой вариант, когда не знаешь, что нужно изменить для того, чтобы скрыться от самой смерти. 

Но что самое ужасное — этот Чэн Сяоши тоже всё замечает, даже если нынешнее поведение немногим отличается от его Лу Гуана. Однако кажется, что на все попытки держаться отстраненно, тот только липнет сильнее, чаще инициирует физический контакт и вообще, не осознавая того, делает всё возможное, чтобы на плечи ещё сильнее давил огромный груз вины помимо уже имеющегося. 

Всё кажется глупым и напоминает такую же глупую игру: если в этот раз Лу Гуан переиграет, обхитрит смерть, которая с издевательской усмешкой наблюдает свысока за его жалкими стараниями изменить предначертанное, словно бы за игрушкой, созданной на потеху, уже изувеченной и сломанной — то сможет получить спокойную жизнь рядом с близким человеком — его выигрыш и единственное желание. А если нет... Он не хочет об этом думать. Потому что знает, что будет пытаться снова и снова. 

Остаётся немного времени до того, как сентябрь позовёт их в свои смертоносные объятия. 

На лице Чэн Сяоши ещё живёт маленькая улыбка, однако та быстро затухает, как и искра надежды во взгляде, при виде того, как Лу Гуан продолжает стоять на месте. Он чуть дует губы обиженно и отворачивается с негромким «пф», силясь скрыть разочарование, и теперь уже обнимает подушку, выглядя при этом довольно подавленно. 

Лу Гуан закусывает нижнюю губу. 

Последнее, что ему хочется — это видеть Чэн Сяоши несчастным. 

В прошлый раз он был совсем один. И Лу Гуан пообещал, что никогда больше не оставит его одного. 

А сейчас выходит, что тревога полностью поглотила разум и влияла не только на собственное состояние, но и на состояние его партнёра тоже. 

Тихими шагами он подходит к дивану и слегка хлопает Чэн Сяоши по колену, чтобы тот подвинулся. Садится на освободившееся место и кожей чувствует пристальный взгляд.

Поколебавшись немного, затем находит своими пальцами тонкое запястье и тянет на себя, заставляя тем самым Чэн Сяоши отпустить подушку, которая покоилась в его ладонях, и сесть рядом. 

Успевает заметить слегка расширившиеся в изумлении глаза, когда притягивает того к себе, укладывая свой подбородок на крепкое плечо.

— Не может быть... неужели даже у тебя бывает настроение пообниматься? Может тебя кто-то подменил, мне стоит браться за расследование? — по тому, как сначала напрягается тело Чэн Сяоши под его руками, прежде чем снова довольно быстро расслабиться, а также по удивлённому вдоху можно понять, что тот явно этого не ожидал. 

— Прости. 

— За что?

— Мхм... — издаёт он неопределенное. 

— Ты ведёшь себя странно в последнее время, — произносит Чэн Сяоши, отстранившись чуть-чуть, а тёмные глаза слегка прищуриваются, смотрят с неожиданной серьёзностью и непривычной проницательностью — Лу Гуан уверен, что последнее он перенял от Цяо Лин. В конце концов, они выросли вместе. — Словно тебя действительно подменили. Что-то не так?

Чэн Сяоши слишком хорошо его знает. 

— Нет. Нет, всё в порядке.

— Ты можешь сказать мне, — для убедительности тот уверенно сжимает плечи Лу Гуана своими широкими ладонями, — для этого и нужны... друзья. И я не просто твой друг, мы ещё и партнёры. И, эм... в общем, что я имею ввиду — твоё состояние важно для меня, окей? 

— Спасибо. 

Но на это Чэн Сяоши лишь слегка сводит брови вместе, хмурясь. 

— Ты никогда не рассказываешь о том, что тебе плохо. Обычно это ты меня успокаиваешь. Я хочу сделать то же самое для тебя, Лу Гуан. 

— Мне... достаточно знать, что ты заботишься обо мне. Спасибо, Чэн Сяоши. 

Позднее пули снова свистят в воздухе, пронизывая насквозь мякоть органов, заставляя кровь алыми брызгами раскрашивать бетон. Чэн Сяоши не один, он больше никогда не будет один — Лу Гуан ведь обещал. Обещал и то, что ему больше никогда не придётся корчиться от мучительной боли. 

Реальность скучающим тоном сообщает о том, что он провалился. 

Чэн Сяоши, хрипло выталкивая слова из собственного горла, говорит что-то про родителей, про фотостудию, про долг, про Цяо Лин, про них двоих. Предложения смазанные, путаные — словно угасающее сознание хочет зацепиться за всё и сразу и боится не успеть. 

Не успевает. Лу Гуан слышит, как обрывается собственное имя на чужих губах, прежде чем они перестают шевелиться. 

В пальцах новая фотография. Всё начнется заново. 

Вселенная скрипит, громко скрежещет, словно поставленная на перемотку пластинка, когда ладони смыкаются вместе. 

***

На четвёртый раз судьба оказывается благосклонной. Или кажется таковой на первый взгляд. 

Наступает сентябрь, ещё сохраняющий тепло минувших летних дней. А вместе с ним усиливается ощущение стремительно приближающегося неизбежного, которое настигнет, схватит, раздавит, сломает. Остаётся меньше двух недель. Время неумолимо продолжает двигаться вперёд, бесстрастное к событиям грядущего будущего, сокрытых в нём; секунды перетекают в минуты, а те в часы и дни.

Неизвестность ощущается как прыжок в бездну. Но скоро всё прояснится. Нужно только подождать. 

Неделя. 

Погода портится. Не прекращают лить сильные дожди. Чэн Сяоши не любит дождь. 

В один из таких пасмурных дней, уже закрыв фотостудию после последнего клиента, они привычно проводят вечер в гостиной, расположившись на диване. 

Никогда Лу Гуан не питал особой неприязни к плохой погоде — ему по большей части всегда было всё равно, ярится ли за окном ветер с ливнем или праздно светит солнце, однако грохот ударяющихся о стекло капель заставляет чувствовать себя неуютно. А может это так лишь потому что обычно находящийся в приподнятом настроении Чэн Сяоши сейчас непривычно тих и задумчив, и вместо того, чтобы продолжать листать ленту соцсетей, время от времени тормоша Лу Гуана, дабы показать какой-то забавный пост, с поникшими видом наблюдает за бушующей грозой снаружи, опустив голову себе на скрещенные руки. 

Как-то тот обмолвился, что дождь на протяжении большей части его жизни ассоциировался с одиночеством. Наверняка думает о родителях, но вслух ничего не говорит. О них не стало ничего известно ни в одной временной линии.

— Ты читаешь одну страницу уже минут десять. 

Лу Гуан моргает. И только сейчас замечает, что уже довольно долго просто сверлит взглядом разбегающиеся перед глазами строчки, будучи не в состоянии уловить их смысл. 

Наверное один из немногих плюсов, который можно извлечь из временной петли, в которую он добровольно возвращается снова и снова — это то, что у него есть возможность перечитать огромное количество книг. Читать он любил всегда. Однако ни одни книги не могли дать ему ответов на вопрос, что делать, и как спасти Чэн Сяоши. Лу Гуан даже углублялся в научные фолианты, пытаясь найти зацепку, связывающую силы, которыми они обладают, и концепцию пространства-времени. Но всё было бесполезно. 

— Следишь за скоростью моего чтения? Она всё равно выше твоей. 

Чэн Сяоши зыркает в его сторону возмущённым взглядом и хмыкает. Затем наконец отворачивается от окна и придвигается ближе, роняя голову Лу Гуану на плечо. Он не пытается отодвинуться. 

— О чём думаешь? 

О том, что ты, возможно, скоро снова оставишь меня. 

— Осень. Не нравится это время года. Слишком дождливо. 

Осень. Не нравится это время года. Слишком много раз мне приходилось видеть твою смерть.

Тот понимающе кивает, а затем произносит:

— Но в ней есть и хорошие моменты. 

— Например?

— Хмм... твой день рождения, конечно же, — он негромко смеётся, а затем комично смахивает с щеки несуществующую слезу. — Сяо-Гуан так быстро растёт. 

— Ты старше меня всего на полгода. 

Заминка в голосе остаётся незамеченной, а неведение и радость, с которыми болтает Чэн Сяоши, заставляют узел в груди болезненно натянуться. Тот даже не догадывается о том, что это давно перестало быть правдой и каждое новое погружение служит напоминаем о том, что тому уже много лет, как двадцать один — возраст, застывший во времени. В отличие от Лу Гуана. 

— Не всего, а целых! И я не только старше, но и к тому же выше. 

Технически он никогда не оказывался в шести футах под землёй, так что да, хотя бы это все ещё остается неоспоримой истиной. Лу Гуан всегда использовал фотографию до церемонии похорон. Вообще-то первый раз он продержался дольше двух часов только из-за суеты врачей и полицейских, которые оказывали равнодушное сочувствие или допрашивали его. 

— Идиот...

— К слову, — не обращая никакого внимания на оскорбление, продолжает Чэн Сяоши, — могли бы в этом году устроить что-то особенное. 

— С чего бы это? 

Тот ведет плечом. 

— А почему бы и нет?

— Посмотрим, — отвечает Лу Гуан без всякого выражения. 

При мыслях о том, что планам, о которых его друг сейчас говорит, вероятно, не суждено сбыться, к горлу подступает тошнота. Чэн Сяоши хочет сделать что-то особенное для него, но самым лучшим подарком для Лу Гуана станет тот, если он просто останется жив. Это единственное желание, о большем и просить ничего. 

Между ними повисает комфортная тишина. Лу Гуан едва заметно чуть наклоняет голову набок. Пряди волос Чэн Сяоши щекочут кожу щеки. 

Дождь не стихает. 

Три дня. 

Лу Гуан просит на время взять перерыв от заказов. И это заставляет брови Чэн Сяоши удивлённо поползти вверх, потому что он всегда был тем, кому требовалась пауза, не Лу Гуан. Не впечатляющая своей убедительностью речь про плохое самочувствие, и Чэн Сяоши живо соглашается с предложением передохнуть — по лицу видно, мысленно прикидывая, как можно позаботиться о нём. Потому что по пальцам одной руки можно пересчитать разы, когда Лу Гуан позволял кому-то заботиться о себе, а не наоборот. 

Липкий страх мерзко стекает по спине. Выпускать Чэн Сяоши из виду страшно. Кажется, что стоит отвернуться и что-то непременно произойдет. 

В ночь на двенадцатое сентября он не смыкает глаз. Вслушивается в ничего не подозревающее сопение на нижнем ярусе. Тревога сковывает всё тело, сжимает рёбра, и Лу Гуану действительно сейчас кажется, будто он не может дышать. Он несколько раз ворочается с боку на бок, однако это лишь бессмысленные действия. Мысли «а что если», разъедают мозг. Воображение услужливо подкидывает картинки различных вариантов смертей, которые могут случиться сегодня. Уже сейчас. 

Что если он умрёт во сне? Что если он задохнётся? Или у него остановится сердце? 

Здравый смысл говорит о том, что это глупость, потому что Чэн Сяоши никогда не страдал никакими сердечно-сосудистыми заболеваниями или хроническими заболеваниями в принципе. Да и негромкое бормотание, доносящееся снизу, довольно ясно говорит о том, что всё в порядке. 

Резко приходит в голову мысль, а закрыта ли входная дверь. Вдруг кто-то вломится внутрь. Кто-то с оружием, кто-то с желанием забрать жизнь, потому что хочет и может, потому что это так просто. И снова будет много, много крови — на полу, на одежде, на руках; её металлический запах будет проникать в ноздри, кровь будет окрашивать всё вокруг...

Ещё одна глупость. Паранойя. Потому что они никогда не забывали запирать её, с чего бы сегодняшняя ночь стала исключением? 

В итоге от бессилия он по лестнице со своей верхней койки спускается вниз и сразу же поворачивает голову, вглядываясь в лицо спящего Чэн Сяоши — насколько позволяют возможности приспособившегося к темноте зрения. Оно спокойное, умиротворенное. И это редкость, потому что чаще всего тот спит прерывисто, мучаясь от кошмаров. Снится ли ему то, как родители оставляют его, растворяясь в темноте, или попытки спасти людей, которых он даже не знает лично, потому что такой Чэн Сяоши человек — добрый, стремящийся помочь всем, оказавшимся в нужде, — тревога искажает лицо, на висках скапливаются маленькие капельки пота, а рот болезненно кривится. До чего иронично, что в день своей собственной смерти в другой реальности он не испытывает во сне ничего, кроме безмятежности. 

Лу Гуан опускается на пол рядом с кроватью. Поколебавшись, протягивает руку, чтобы почти невесомо погладить Чэн Сяоши по волосам, отводя в сторону спадающую на глаза челку. Вряд ли тот проснётся от прикосновения. 

Я не хочу тебя потерять. Я правда очень-очень сильно не хочу тебя потерять. Снова. 

Возможно всё-таки стоит спуститься вниз и проверить дверь. 

Нет. 

Она заперта. Никто не ворвётся внутрь. Чэн Сяоши в безопасности. Вдруг что-то случится, пока он будет внизу. Лу Гуан останется тут и проследит за тем, чтобы ничего не произошло. 

Ничего не происходит. 

Он вздрагивает от раздающегося над ухом озадаченного хрипловатого голоса:

— Лу Гуан? Почему ты спишь здесь?...

Чэн Сяоши, приподнявшись на локте, пялится на него расфокусированным сонным взглядом. Выходит, Лу Гуан, сам того не заметив, всё-таки уснул. Хотя, исходя из внутренних ощущений, это можно скорее назвать «просидел с закрытыми глазами», нежели полноценным сном, потому что состояние сейчас крайне разбитое. 

— Тебе плохо? У тебя температура? — не дожидаясь ответа, тот прижимает свою ладонь ко лбу Лу Гуана. — Хм, вроде бы нет. 

— Я в... — приходится прокашляться, потому что в горло будто гравия насыпали. — Я в порядке. Как ты себя чувствуешь?

Лицо напротив становится ещё более недоуменным. 

— Я? Как огурчик, — по довольно потрёпанному с утра виду — одни волосы чего стоят — так и не скажешь. — Почему ты спрашиваешь, если это не я непонятно почему сплю на полу. Что случилось?

— Свалился ночью, — коротко бросает Лу Гуан. 

Чэн Сяоши смотрит на него долгим взглядом, силясь понять, шутит он или говорит правду. А затем наклоняется вперёд и запрокидывает голову, оценивая состояние кровати сверху. 

— Не может быть. 

Пока эти расспросы не зашли далеко, Лу Гуан быстро поднимается с пола и, выхватив первые попавшиеся чистые вещи из шкафчика, проскальзывает к двери. 

— Я в душ. 

— Эй, Лу Гуан!.. — раздаётся позади, но он уже спускается вниз. 

Этот день будет пыткой. Однако впервые за все временные линии они зашли настолько далеко. Чэн Сяоши всегда умирает в сентябре; тринадцатое число не наступает для него никогда. Но сегодня, может быть сегодня всё изменится. Надеяться страшно. Потому что вся надежда всегда оказывалась растолоченной в пыль. Но она — всё, что сейчас есть. 

Нужно просто прожить этот день. 

Пережить. 

Лу Гуан будет рядом с Чэн Сяоши и ничего не случится. Как он был рядом вчера, и в другие дни, и все эти годы, и тот всё равно...

Дверь, как и предполагалось, оказывается запертой. 

Он принимает душ в спешке, пытаясь отгородиться от мыслей, что за время, пока его нет рядом, с Чэн Сяоши что-то произойдет. Тот наверняка всё ещё нежится в постели, клацая по экрану телефона, проверяя с утра свои глупые гача-игры. 

Дверь закрыта и никто сюда не ворвётся. А если ворвётся, то первым найдут Лу Гуана, потому что он на первом этаже, и это даст возможность Чэн Сяоши спрятаться...

— Мог бы уже и постель заправить, — безэмоционально журит он его, когда возвращается в их комнату, скорее чтобы просто почувствовать, что всё нормально, чем испытывая реальное раздражение. — Ванная комната свободна.

Недовольное фырканье, которое затем сменяется широким зевком, служит ответом.

Лу Гуан следует за ним по пятам, делая вид, что занимается повседневными рутинными делами, такими как включить чайник, прибрать оставленную посуду, протереть тонкий слой пыли и прочее. На самом деле ему очень страшно и вести себя естественно довольно трудно, хотя за столько времени уже можно было привыкнуть. Привыкнуть к тому, что нужно вести себя так, словно самый дорогой человек не умирал уже четыре раза, сам он не погряз в паутине из временных линий, а пятый раз угрожающе не нависает над ними. 

Время близится к трём. Уже несколько часов этого дня позади. 

Чэн Сяоши, очевидно, устав от безделья, бросает взгляд за окно и, видя, что погода сегодня на удивление не настолько ужасная, как до этого — на асфальте лишь изредка виднеются лужи, свидетельствующие о прошедшем дожде, произносит:

— Пойду прогуляюсь. Ты со мной?

— Нет! — резко гаркает Лу Гуан, заставляя того приподнять брови. Чэн Сяоши затем пожимает плечами.

— Окей, тогда я один, — и направляется к выходу, только чтобы цепкие пальцы тут же ловко схватили его за запястье. 

— Нет, в смысле, останься тут. 

— Это ещё почему? 

— Чэн Сяоши. Можешь... просто остаться здесь?

Возможно что-то в лице Лу Гуана заставляет его, поколебавшись пару мгновений, согласиться без споров и возмущений — он не может сказать наверняка, потому что не знает, как выглядит со стороны. 

— Ты какой-то напряжённый, — замечает тот, садясь обратно на диван. — В чём дело?

Лу Гуан испытывает чувство дежавю, потому что это не первый раз, когда его партнёр задаёт этот вопрос и неизменно приходится отнекиваться, говоря, что нет, всё в порядке, тебе кажется, с чего ты вообще взял, что что-то не так, глупый? Хотя ничего не в порядке. И Чэн Сяоши замечает это всегда, в каждой временной линии. 

И один раз решает быть немного откровенным. По крайней мере, тот тогда точно никуда не уйдет. 

— У меня плохое предчувствие. 

— Насчёт чего? Прогулки?

Лу Гуан неопределённо ведёт плечом. Берёт в руки со столика уже успевшую остыть кружку чая. 

— Насчёт сегодняшнего дня. 

Вздрагивает, когда чувствует, как Чэн Сяоши придвигается ближе и прижимается своим боком. 

— Что не так с сегодняшним днём? 

— Ничего. 

— Ты бы не говорил о «плохом предчувствии», если бы на то не было веской причины. 

Внезапно хочется сказать, что он будет скучать, если Чэн Сяоши исчезнет. И что фотостудия будет ощущаться пустой. И уже никогда ничего не будет прежним. И Лу Гуан уже не прежний. И вообще-то какая-то часть внутри уже умерла вместе с четырьмя его предыдущими версиями. 

Лицо Чэн Сяоши оказывается в опасной близости от его собственного и, не в силах выдержать внимательный взгляд, Лу Гуан отворачивается в сторону. 

— Может у меня действительно температура. 

И снова тёплая ладонь на лбу. 

— Всё же нет. 

— Мхм. 

— Иногда мне интересно, что творится у тебя в голове. 

— Ничего особенного. 

Они решают посмотреть фильм. Лу Гуан считает это хорошей идеей, потому что совместный просмотр точно гарантирует, что Чэн Сяоши не покинет фотостудию, не попадет в беду, которая лишит его жизни, а также это отличный способ скоротать время. Он даёт другу выбрать, что тот хочет посмотреть, не особо заботясь о том, каким будет кино, зная, что мысли всё равно будут постоянно утекать в сторону. И вообще-то это становится ошибкой, потому что тот останавливает свой выбор на фильме про апокалипсис, и уже спустя пятнадцать минут после начала его начинает мутить, когда окровавленный труп появляется на экране. 

— Поставь на паузу. 

В ванной Лу Гуан сразу же бросается к раковине и несколько раз ополаскивает лицо холодной водой, потому что перед глазами снова маячит неподвижное тело. 

Всего несколько часов и, возможно, этот кошмар закончится, так он говорит себе. 

А может и нет? Может всё решится в последний час? И они снова проиграют. 

Часто, очень часто на руках мерещится кровь Чэн Сяоши, которую Лу Гуан всегда пытается безуспешно остановить, когда та хлещет из сквозных ран. Мерещится, прямо как сейчас. За три провальные попытки он уже привык к этому. К тому, что его сознанию нравится издеваться над собой же. Хоть к чему-то удалось привыкнуть. Он трёт и трёт руки друг о друга под струёй ледяной воды, пока они не начинают неметь от холода, а мысли, что на его руках только собственная кожа, не доходят до разума. 

Раздаётся стук, а затем взволнованное:

— Ты в порядке? 

— Да, — получается выдавить с трудом. 

Когда он выходит, Чэн Сяоши оказывается сразу рядом. 

— Тебя долго не было, и я решил убедиться, что ты не утонул, — глупая шутка, но тот произносит это даже без намёка на улыбку. 

Долго? Казалось прошло от силы минут пять. 

На предложение посмотреть что-то другое Лу Гуан кивает. Видимо, сегодня читать по его лицу всё равно что читать открытую книгу. 

До полуночи два часа. 

— Ты чего-то ждёшь? — спрашивает Чэн Сяоши после того, как проглатывает виток лапши. 

— Нет. С чего ты взял? 

Кивком указывает на запястье Лу Гуана. 

— Оторваться от своих часов не можешь. Всё проверяешь их да проверяешь. 

— Дисплей замарался. Нужно протереть. 

Один час. 

За один час может оборваться чья-то жизнь, а чужой мир может навсегда рухнуть. 

— Я в душ, — сообщает Чэн Сяоши с широким зевком. 

Полчаса. 

За полчаса можно поверить во всех существующих богов, а потом, рыдая и стоя на коленях, начать молиться. 

— Наверное уже сейчас лягу спать. Ты позже?

— Нет, я тоже иду. 

Пятнадцать минут.

За пятнадцать минут может приехать полиция и скорая, они начнут осыпать шквалом вопросов, а затем скажут, что спасти не удалось. 

— Подожди, в ванной свет забыли выключить. Сейчас сбегаю. 

— Я сам. Иди наверх. 

Пять минут. 

За пять минут можно решиться пойти против всех законов Вселенной. 

Наручные часы показывают ровно полночь. Тринадцатое сентября. 

Ничего не происходит. Сидя на верхнем ярусе, он просто смотрит на то, как Чэн Сяоши перед сном вынимает резинку из своих волос, слегка приглаживает их рукой, и убирает ту в ящик стола. 

И не может поверить, что у него получилось. После трёх попыток и четырёх смертей у него действительно получилось. 

— Спокойной ночи, — снизу доносится шуршание, когда Чэн Сяоши залезает под одеяло. 

Лу Гуан всё ещё сидит на кровати, уставившись на дисплей часов. 

00:05

С этого всё началось. И сейчас ему не нужно держать в руках новую фотографию, потому что тот, ради кого он старался всё это время, ради кого пошёл против всего пространственно-временного континуума, сейчас ворочается снизу в попытках найти удобную позу для сна. 

— Эй, Лу Гуан, — окликает его Чэн Сяоши. — Оно прошло? Твоё плохое предчувствие?

00:06

— Да. 

— Рад слышать, — в голосе мелькает маленькая улыбка. 

Они переходят рубеж проклятой даты. 

Всё не так просто, как хотелось бы. Вернее, не так. Лу Гуан и не ожидал, что по щелчку пальцев собственное состояние моментально придёт в норму, а если быть ещё точнее — до этого больше терзали страхи, что ничего не выйдет, и эта временная линия окажется точно такой же, как все предыдущие. Провальной. Пустой. Закончившейся очередной трагедией. До сих пор трудно поверить, что всё обернулось по-другому. 

Однако теперь было сложно просто жить. Жить, не думая беспрестанно о нависающей над Чэн Сяоши тени смерти. Не думая о том, как распланировать свой день так, чтобы избежать всех возможных губительных сценариев. Не думая о том, что каждый день может стать последним. 

Да и ведь никто не говорил, никто не заверил, клятвенно не пообещал, что угрозы смерти больше нет, так? В голову всё равно продолжали закрадываться мысли о том, что это случится, но позже. А сейчас всё происходящее — всего лишь отсрочка. Эдакий жест милосердия, который в конечном итоге обернётся издевательством над ним и над Чэн Сяоши. 

Пугало и то, что теперь он абсолютно не знал, что будет дальше — не было ни малейшего представления о будущем. Отсутствовал даже приблизительный план, по которому он столько времени жил, до зубного скрежета выучив наизусть все ключевые моменты, которые всегда повторяли себя в каждой временной линии. Абсолютно неизвестное новое будущее. Но это то, как живут обычные люди. Лу Гуан теперь один из них. И даже если у него есть способности, он больше не находится во временной петле, лишённый тем самым возможности знать, что произойдёт. Однако это неведение страшит ещё больше. Теперь Чэн Сяоши может умереть от факторов извне. Ведь такова жизнь — никто и никогда не сможет гарантировать кому-либо спокойную смерть в старости.

Стоит перестать об этом думать, он знает, что нужно прекратить. Накручивание себя — путь в никуда, бессмысленная трата энергии. 

Забавно выходит. Столько времени он жил ради того, чтобы переписать узел смерти. А когда всё получилось, никак не может вернуться к нормальной жизни. 

Но Лу Гуан пытается. 

Месяц спустя, в октябре, они празднуют его день рождения. Чэн Сяоши действительно готовит нечто особенное — вместе с Цяо Лин они выезжают загород и заселяются в один из забронированных им заранее домиков. Вообще-то они не так часто выбираются на природу, и впервые празднуют день рождения в новом месте, но, со слов Чэн Сяоши, «нужно иногда менять обстановку». 

Лу Гуан позволяет даже натянуть себе на голову дурацкий праздничный колпак, правда всё равно скорчив недовольное лицо и смиренно поджав губы. Но на самом деле это только для вида — его меньше всего волнует, как он выглядит со стороны, когда в ушах звенит заливистый смех Чэн Сяоши. Это того определенно стоит. И дурацкий колпак, и нарушенный таймлайн — они все, без сомнения, стоят того, чтобы слушать знакомое до боли мелодичное звучание. Тот делает несколько фотографий, пока Лу Гуан смотрит на него с притворным раздражением, а потом привычным жестом закидывает руку ему на плечо и уже делает селфи. 

А когда вечером он сам снимает сидящих на ступеньках Цяо Лин и Чэн Сяоши — последний упорно пытается доказать ей что-то по поводу нового персонажа из их общей игры — те одаривают Лу Гуана одинаковым удивлённым взглядом, который заставляет его в очередной раз задуматься, как так вышло, что они не родственники. 

По возвращении домой он печатает все снимки и крепит те в альбом. 

Постепенно приходит осознание, до какой степени его жизнь была поставлена на паузу. Повторяющиеся события, одинаковые дни, в которых могли меняться лишь незначительные мелочи, что, тем не менее, всегда заставляло Лу Гуана внутренне сжиматься — никогда не знаешь, каким образом то или иное действие повлияет на будущее. Он был словно птицой в тесной клетке, чьё недолгое бытие было обречено на однообразное существование в прозрачных стенах, сквозь решётки которых был виден остальной мир, но никогда не дающих возможности вырваться наружу. 

Монотонный путь от пункта А в пункт Б, где последним всегда оказывалась пропасть, утягивающая Чэн Сяоши в свою разинутую пасть. 

Когда его друг кладёт ему на колени листок с рисунком, Лу Гуан в ступоре смотрит на изображение несколько секунд. Он видит себя, запечатлённого на диване с книгой. Прямо как сейчас. 

— Зачем?..

На вопрос тот жмёт плечами. 

— Захотелось. Давно не практиковался. 

Пока они учились в школе, а потом и на первых курсах университета, тот частенько рисовал что-то в тетради. Обычно это были какие-то на удивление аккуратные миниатюрные наброски или же, в противоположность первому, размашистые потешные карикатуры, уже более под стать его характеру. Лу Гуана он рисовал тоже, но это случалось скорее чтобы изобразить того в забавном виде, а затем повеселиться над тем, как тот с раздражённым вздохом вернёт листок с нелепицей обратно создателю. Сейчас же это полноценная работа. И нельзя не отметить — выполненная действительно искусно. 

Смотреть на себя со стороны непривычно. Будь то случайная фотография, сделанная в самый неожиданный момент, или эскиз, выполненный рукой его партнёра. Ощущения такие, будто приходится рассматривать собственный облик сквозь чужие глаза. Это то, как видит его Чэн Сяоши? Внутри что-то робко шевелится. 

— Мне нравится. Спасибо. 

Теперь время от времени тот приносит ему портреты, для которых Лу Гуан выделяет целую папку. 

Минуют несколько месяцев. До сих пор иногда кажется, что вся нынешняя реальность — долгий блаженный сон. Но дни бегут, а просыпается он только чтобы увидеть Чэн Сяоши, который мирно дремлет на своём ярусе; или Чэн Сяоши уже с кружкой кофе в руках, которую тут же впихивает спускающемуся вниз Лу Гуану; или Чэн Сяоши, который будит его без лишних церемоний с утра. 

Они продолжают использовать свои способности. Правила всё те же. Однако Лу Гуан пристально смотрит за тем, чтобы выбирать те дела, которые не принесут большой стресс Чэн Сяоши. Кроме того, внутри живёт страх, что если тот захочет вмешаться в судьбу их клиентов и, несмотря на многочисленные предупреждения, помочь, изменив тем самым события, — это отразится на нём самом. Повлечёт за собой катастрофу. Так что за этим приходится следить. 

Он не знает, чем эта временная линия отличается от всех других и почему получилось. Но Лу Гуан так, так сильно устал; устал бояться, устал постоянно быть на грани, устал забивать всем голову, поэтому просто благодарен богам, Вселенной или кому-либо ещё за то, что Чэн Сяоши жив. 

Пятнадцатого апреля тому наконец исполняется двадцать два. И Лу Гуана будто впервые осеняет, что всё, они действительно выбрались из этого замкнутого круга, из этой неразрывной петли. И на душе словно становится легче. 

Этот день проходит замечательно, однако лишь до тех пор, пока он краем уха не улавливает брошенную Чэн Сяоши в разговоре с Цяо Лин фразу про то, что теперь он «на один год ближе к смерти». Это далеко не новость, что тот имеет склонность шутить про собственную смерть. И каждый чёртов раз Лу Гуана словно ледяной водой окатывает. В такие моменты он как никогда желает, чтобы тот прекратил. Замолчал, перевёл тему — что угодно, только не это. Но ни при каких обстоятельствах нельзя озвучить причину, по которой его это так расстраивает. 

— Идиот, — раздражённо шипит он. — Что ты такое несёшь?

— Пф, да брось, Лу Гуан, — беззаботно поёт Чэн Сяоши, а затем, закинув руки на плечи ему и Цяо Лин, притягивает их ближе к себе. — Это всё равно случится не скоро. Я не собираюсь умирать, пока вы двое рядом. Так что не надейтесь так просто от меня избавиться! 

Дурак. Какой же ты дурак, Чэн Сяоши. Совсем не понимаешь, о чём говоришь. 

Даже если это безобидная шутка, Лу Гуан не думает, что сможет когда-нибудь избавиться от триггеров, которые напоминают о том, о чём знает только он один. Он будет вздрагивать, когда слышит звук выстрела в фильмах, его будет мутить от вида крови и он будет болезненно относиться к таким вот неосторожно брошенным фразам Чэн Сяоши, для которого они лишь мимолётная забава, а для Лу Гуана перехваченное дыхание и подкашивающиеся колени. 

Но с каждым месяцем становится легче и сейчас жизнь ощущается настоящей. Он не знает будущего, но ценит все новые моменты, затаённые в нем. 

И есть ещё кое-что новое, что-то, что Лу Гуану не довелось испытать ни в одной временной линии до этой. 

Они снова решают побывать на природе — очередная идея Чэн Сяоши, которую охотно поддержала Цяо Лин и не особо поддержал Лу Гуан. Правда на этот раз в менее комфортных условиях (из-за чего Лу Гуан и не горел желанием ехать куда-то, но чёрта с два он оставит Чэн Сяоши) и теперь их компания состояла из пяти человек — к ним присоединяются Сюй Шаньшань с Дун И. Прямо как в старые добрые университетские годы. В общем-то, это можно назвать походом с палатками, костром и всем сопутствующим. 

Добрую половину дня они тратят на то, чтобы собраться, доехать, выбрать подходящее место и разбить лагерь. Особого энтузиазма с Цяо Лин, Чэн Сяоши и Сюй Шаньшань Лу Гуан не разделяет, судя по всему, как и Дун И, но делать нечего. 

После того, как вся суета постепенно сходит на нет, Лу Гуан садится чуть в стороне от всех и краем уха слушает увлечённый спор двух подруг с Чэн Сяоши. У всех троих энергии хоть отбавляй. Дун И, как и он, тоже не особо участвует в бурном обсуждении и, кажется, больше занят тем, чтобы украдкой бросать взгляды на Сюй Шаньшань, с которой, к слову, Чэн Сяоши сейчас спорит активнее всего, что, в целом, не удивляет никого.

Позднее Чэн Сяоши, поймав его взгляд и, видимо, заметив индифферентный настрой, подходит к нему и тянет за рукав, заставляя подняться с уже полюбившегося за недолгий срок бревна. 

— До ужина ещё есть время, так что пойдем прогуляемся. Мы не для того сюда ехали, чтобы сидеть в лагере, в конце концов! 

Ничего не остаётся, кроме как последовать за ним. 

Пока они исследуют окрестности, складывается впечатление, что это и правда неплохое место. Безлюдное, спокойное. Воздух настолько свежий, что пробирает через всё тело — так и хочется сделать всё новый глубокий вдох. 

Единственный недостаток — это то, что здесь очень, очень много корней деревьев, выпирающих из-под земли. И когда Чэн Сяоши уже два раза спотыкается, а на третий чуть не летит вниз, Лу Гуан хватает его за руку для подстраховки. Разбить лицо, споткнувшись о корень — да над ним Сюй Шаньшань будет все оставшиеся выходные смеяться. 

Весь дальнейший путь Лу Гуан старается не обращать внимание на то, как покалывают собственные пальцы, сжимающие ладонь Чэн Сяоши. 

Начинает темнеть. Гуляют они уже дольше, чем планировали, и пора бы возвращаться к остальным. Они решают пройти ещё немного дальше — туда, где дорога петляет вниз по склону, — а затем уже повернуть обратно. 

Перед глазами вскоре открывается вид на большое озеро с широким травянистым берегом. На горизонте можно разглядеть как стремительно тонет в нём солнечный диск, унося за собой тускнеющие лучи. 

— Давай побудем здесь немного, — раздаётся сбоку. 

— Хорошо.

Лу Гуан всё ещё сжимает его руку в своей ладони. 

Он поворачивает голову, смотрит на его профиль и жалеет, что с собой нет камеры, чтобы ею запечатлеть то, как Чэн Сяоши сейчас выглядит. Нет даже ни карандаша, ни блокнота, чтобы сделать наброски, которые всё равно не сравнятся с реальностью: развивающиеся на лёгком ветру вечно непослушные волосы, задумчивый спокойный взгляд, устремлённый на водную гладь; при солнечном свете карие глаза Чэн Сяоши всегда горят, словно янтарь. 

Хотя...

— А?

Он просто делает снимок на телефон. Лучше, чем ничего. 

— На память, — произносит Лу Гуан, внутренне слегка смутившись, и чтобы скрыть это, фотографирует ещё и озеро. Нужно будет потом распечатать эти фотографии. Позже он обязательно рассмотрит их повнимательнее. 

Они проходят ещё немного вдоль берега. 

Чэн Сяоши, приметив новое место, неожиданно тянет Лу Гуана с собой на траву.

— Здесь плохая связь. Они будут нас искать. 

— Пф, пусть Сюй Шаньшань решит, что я уже успел превратиться в лесного демона, и теперь думает как бы я не начал преследовать её душеньку. 

— Уже поздно, — делает Лу Гуан ещё попытку. 

— Знаю, знаю, — тот продолжает тянуть его за рукав, пока он наконец не сдаётся и не садится рядом. — Но здесь красиво. И там тоже, — Чэн Сяоши указывает кивком головы на небо. И действительно, в выси уже разгораются многочисленные звёзды, которые с каждой минутой будут сиять всё ярче на фоне темнеющего небосвода. 

Лу Гуан откидывается, как и тот, спиной на землю. 

— Если мы в темноте не сможем найти дорогу и останемся ночевать в лесу без крыши над головой — это будет твоя вина. 

— Ой, да брось, Лу Гуан, у меня нет топографического кретинизма, я нас точно отсюда выведу. 

Скептический взгляд, брошенный в его сторону, Чэн Сяоши беззаботно игнорирует. 

Какое-то время они разговаривают ни о чем — преимущество он слушает болтовню того об абсолютно дурацких теориях, связанных с космосом, иногда вставляя что-то своё. А затем Лу Гуан понимает, что Чэн Сяоши уже несколько минут как замолк. 

Он поворачивает голову, чтобы проверить, не уснул ли тот, но сразу же натыкается на знакомый взгляд. Его партнёр чуть улыбается ему, немного приподняв уголки рта и сощурив глаза, а затем переворачивается на бок.

Лу Гуан моргает.

Солнце уже не светит, а тонкий полумесяц только-только вступает в свои владения. Радужка Чэн Сяоши теперь тёмная, напоминающая два уголька. 

Ещё чуть более полугода назад и подумать нельзя было, что можно вот так расслабленно лежать ночью, вдали от остального мира. Потому что каждый выход из дома вызывал мучительное напряжение и панику, которые приходилось усердно скрывать. Безопасности не было нигде, даже в фотостудии. А сейчас он не чувствует ничего, кроме безмятежности и покоя.

Щемящая нежность в изломе губ и неподдельная теплота в глазах напротив подтверждают, что это всё было не зря.

Лу Гуан не знает, кто первым приближается, знает только то, что по всему телу словно пробегает ток, когда губы Чэн Сяоши накрывают его своими, а тёплая ладонь ложится на щеку. Сначала они просто касаются друг друга, робко, изучающе, лелея мгновения нового ощущения, но вскоре он чувствует, как что-то мокрое проходится по нижней губе, а потом Лу Гуан чуть приоткрывает рот, позволяя языку партнёра скользнуть внутрь. Странно, но приятно. Очень-очень приятно. 

Неизвестно, сколько времени проходит, пока они целуются. Чэн Сяоши уже давно ложится на него сверху, а Лу Гуан кладёт руки ему на спину, водит по ней пальцами, лениво поглаживая. 

Когда они отстраняются, с громким влажным звуком, Чэн Сяоши снова смотрит на него с улыбкой. И он не может противиться тому, как собственные уголки рта тянутся вверх. 

— О.

Лу Гуан выгибает бровь, кидая вопросительный взгляд. 

— Что?

— Ты улыбаешься. Если бы я знал, что простой поцелуй способен вызвать твою улыбку, я бы сделал это гора-аздо раньше. Но теперь, — голос чуть понижается, и тот опускает голову обратно, едва касаясь дразняще, — время навёрстывать упущенные возможности. 

И только Лу Гуан снова льнёт к мягким губам, как вдалеке раздаются громкие голоса, зовущие их по именам. 

— О, чёрт, — со стоном произносит Чэн Сяоши. — Если честно, я уже даже забыл, что мы не одни. Гуан-Гуан, ты заставляешь меня забыть вообще обо всем. 

Лу Гуан не может сдержать тихий смех, рвущийся из груди, и Чэн Сяоши пару секунд удивлённо смотрит на него, а потом тоже начинает негромко смеяться, утыкаясь лицом ему в ключицы. 

— Всё нормально, — затем подбадривающе говорит Лу Гуан, запуская пальцы в смоляные волосы. — У нас будет ещё много времени дома. 

— Ага. 

Чэн Сяоши быстро целует его в последний раз и слезает, вскакивает на ноги, подавая руку.

В лагере Сюй Шаньшань предупреждает, что такими темпами в следующий раз они оба останутся без ужина, на что Чэн Сяоши, слишком занятый тем, что согревает ладонь Лу Гуана в своей, даже не реагирует. 

Меняется всё и одновременно ничего. Чэн Сяоши был его лучшим другом на протяжении многих лет и единственным человеком, которому Лу Гуан доверял всецело и безоговорочно. Они всегда чувствовали себя комфортно рядом друг с другом. Поэтому кажется таким естественным, что ко всему прочему прибавляются объятия и поцелуи. 

Кошмары отныне снятся не часто. Теперь, изредка просыпаясь по ночам, нет удушающей паники, сдавливающей все внутренности, есть только руки Чэн Сяоши, которые обнимают крепко, и его тёплое дыхание, щекочущее макушку. Удивительно, но это действительно помогает. Просыпаться так гораздо легче и приятнее, чем на своей одинокой койке. 

Спустя несколько недель они заменяют двухъярусную кровать в их комнате на двуспальную. В первой уже просто-напросто нет нужды, ведь наверху больше никто не ночует. 

— Теперь здесь меньше места, но оно того стоит, — комментирует Чэн Сяоши, оглядывая обновившуюся обстановку комнаты. 

Лу Гуан издаёт негромкое «м», соглашаясь. 

А в следующий миг его тянут за руку, и он падает прямо на своего партнёра, который, в свою очередь, приземляется на новое мягкое покрывало. Звонкий смех разносится по их спальне, прежде чем Лу Гуан ощущает пылкие поцелуи на своем лице. 

К таким открытым проявлением чувств он привык довольно быстро. Возможно, потому что Чэн Сяоши всегда был довольно тактильным человеком. Во всяком случае, с теми, кого считал близкими. Сам Лу Гуан к такому типу людей себя никогда не относил — ему за всю жизнь особо и не с кем было это проявлять. Он не был тем, кого часто обнимали или с кем инициировали любой физический контакт, им никто особо не интересовался и его тоже никто не интересовал. Всё поменялось после перевода в новую школу. 

А результат этого перевода уже переворачивает его на спину, опускается губами ниже по беззащитно открытой шее. 

На некоторое время Лу Гуан поддаётся приятным ощущениям, но когда чужие руки пробираются под домашнюю футболку, внезапно опомнившись, он произносит:

— Чэн Ся.... Чэн Сяоши, стой, — дыхание чуть сбивается. — Мы не будем заниматься этим сейчас. 

Тот прыскает со смеху, а когда отстраняется, в глазах пляшут озорные искры. Конечно, весело ему. 

— Что такое, Гуан-Гуан? Смущаешься?

Лу Гуан одаривает его невпечатлённым взглядом. Затем приподнимает уголки губ. И вот, спустя мгновение, Чэн Сяоши снова оказывается внизу, а обе его кисти прижатыми к кровати над головой. 

— Смущаюсь? О ком ты говоришь?

Повисает секундная пауза, и Лу Гуан готов поклясться, что щёки того приобретают едва заметный алый оттенок. Однако после Чэн Сяоши лишь хитро прищуривается. 

— О. Окей. Раз ты хочешь так, Гуан-Гуан, как я могу тебе отказа...

Лу Гуан затыкает его, прижимаясь к болтливому рту своим — целовать Чэн Сяоши кажется таким же естественным, как и дышать. А затем осторожно переплетает вместе их пальцы. 

Воспоминания о смертях в других временных линиях ещё живы в памяти и будут там жить всегда, однако месяцы идут, и он действительно всё больше верит в то, что всё будет хорошо. Он привыкает к тому, чтобы быть любимым и позволять себе любить. Без страха потерять. 

Лу Гуан действительно, по-настоящему, наконец ощущает себя счастливым. 

А затем судьба бьёт его наотмашь по лицу.

— Я в магазин, — сообщает Чэн Сяоши, накидывая сверху тонкую ветровку. — Тебе взять что-нибудь?

Поразмыслив, он отвечает: 

— Нет. Только не набирай слишком много вредного. А то потом опять будешь ныть, что живот болит. 

Тот закатывает глаза:

— Кто бы говорил. Сам не так давно выхлебал полбутыли молочного чая. 

— Поэтому я и говорю тебе не повторять моих ошибок, — парирует Лу Гуан, чувствуя, как против воли слегка краснеют уши, на что незамедлительно получает насмешливое хмыкание. Чэн Сяоши подходит ближе, наклоняется к нему и привычно чмокает в губы, одаривая мягкой улыбкой после. 

— Скоро буду, — бросает на прощание, направляясь к выходу. 

— Хорошо, — произносит Лу Гуан, после чего дверь захлопывается. 

Взгляд падает на часы. Восемь минут до магазина, восемь обратно. И около десяти минут внутри. Примерно через полчаса должен вернуться. 

С этой ненавязчивой мыслью, маячащей на переферии сознания маленькой заметкой, он возвращается к чтению. 

Книга в его руках небольшая, чуть больше длины его ладони, и довольно тонкая, выполненная в мягком переплёте. Прочитать её можно за пару вечеров. Лу Гуан всегда был приверженцем порядка и аккуратности. Потрёпанный вид книг его никогда не вдохновлял, поэтому и относился он к ним с бережностью и большим уважением. Но вот небольшие пометки — собственные мысли в них он оставлять любил. Потому что какой толк от прочитанного, если не хочется о нём порассуждать или что-то оттуда почерпнуть? 

Эту книгу он заприметил уже давно, даже не в этой временной линии. Поистине смешно, что приступить к ней получилось только спустя несколько прожитых таймлайнов. Повествует она о другой планете, чьей сущностью, основой, является живой океан. Роман захватывает, увлекает. Фокус сюжетной линии затем плавно смещается с планеты на взаимоотношения главного героя и его девушки, хотя та и остаётся приоритетной. Здесь описывается, как девушка накладывает на себя руки. А потом возвращается к возлюбленному, но уже совсем другой. И становится всё несчастнее. 

Всё-таки триггеры срабатывают. Тема смерти остаётся болезненной, поэтому Лу Гуан ненадолго делает перерыв, прежде чем обратить своё внимание снова на страницы. 

Полчаса за чтением пролетают незаметно. И теперь взгляд то и дело снова возвращается к часам. Чэн Сяоши должен вот-вот вернуться. Причин волноваться нет. Лу Гуан спокойно ждёт. 

Когда позади остаются сорок минут, он спокойно говорит себе, чеканя чётко и ясно в голове каждое предложение, каждую мысль — помогающие убедить самого себя — что тот может просто задерживаться. Встретить на улице кого-нибудь из общих знакомых, возможно даже бывших клиентов. Встретить Цяо Лин, у которой перерыв от работы, и, в конце концов, заболтаться. Это абсолютно нормально. 

Скоро Чэн Сяоши вернётся обратно, улыбнётся своей широкой улыбкой и бросит ему на колени купленные сладости, а затем спросит: соскучился? Лу Гуан ворчливо скажет, что ведь не просил ничего ему брать, а затем притянет к себе и ответит, что да, соскучился — ведь произносить такое вслух важно, потому что потом может не стать момента, когда это будет возможным — подтверждая свои слова мягким поцелуем. И не пошутит даже про то, что дурак, тебя не было всего полчаса. 

Потому что за полчаса может...

Это обычный рутинный поход в магазин. И Лу Гуан долгие месяцы старался избавиться от паранойи не для того, чтобы сейчас разводить панику из-за того, что Чэн Сяоши немного задерживается. 

Когда проходят пятьдесят минут, под ложечкой начинает сосать от какого-то внутреннего предчувствия и сердце начинает колотиться сильнее. 

Лу Гуан достаёт телефон и печатает ты где? 

Ждёт ровно минуту, прежде чем принимает решение позвонить. И уже даже не удивляется, только чувствует, как сердце падает, когда ответом становятся лишь долгие глухие гудки. 

Восемь минут до магазина, но если бежать — в два раза меньше.

Может быть он пошёл в дальний и поэтому его нет так долго? 

Нет. Зачем?

Может его телефон просто разрядился?

Глупость. Он не мог разрядиться так быстро. 

Может Лу Гуан просто всё придумывает и это паранойя овладела разумом? 

Да, должно быть так и есть, и сейчас он наткнётся на Чэн Сяоши, который беззаботно шагает обратно по направлению к фотостудии...

Стоит только повернуть за угол, как все предположения испаряются. 

По глазам режет яркий свет мигающих фонарей на крышах автомобилей скорой помощи и полицейских машин. В ушах стоит гул, вызванный нестройным хором громких голосов людей. Витрина магазина разбита, на земле валяются многочисленные осколки стекла. Внутри виднеется помятый кузов массивного пикапа, который, очевидно, и посеял весь этот хаос. 

Всё тело слабеет, а воздуха в лёгких больше не хватает. Сделать глубокий вдох не получается, дышать приходится часто и поверхностно, иначе, кажется, он сейчас просто потеряет сознание от волны ужаса, накрывающей с головой. 

На негнущихся ногах он подходит ближе. На земле сквозь битые осколки можно разглядеть пятна крови. Чуть поодаль лежит пара человек, возле которых суетятся врачи. Ими оказываются две женщины. Лу Гуан отворачивается и направляется прямиком к недалеко стоящей машине скорой помощи. 

— Отойдите! — рявкает на него один из фельдшеров. 

Лу Гуан растерянно отходит в сторону. А потом охрипшим голосом спрашивает:

— Парень с тёмными волосами и в синей ветровке, он... он есть среди пострадавших?

Он хочет, чтобы ему сказали, что не было тут никакого такого парня в синей ветровке. Чтобы дали надежду на то, что Чэн Сяоши жив и невредим, где бы сейчас не находился. Только не здесь. 

Кивком головы фельдшер указывает на дальнюю машину, и надежда рушится. 

Лу Гуан проходит несколько шагов прямо, кажущиеся вечностью, и после чувствует, как нижняя губа начинает дрожать. 

Это Чэн Сяоши. Это точно Чэн Сяоши. Лежит неподвижно на носилках, накрытый одеялом. На лице кровь, много крови. Он без сознания.

Чувство дежавю такое сильное, что начинает подташнивать. 

Нам не удалось спасти. Он потерял слишком много крови. Мне очень жаль. 

Лу Гуан с трудом выталкивает слова из пересохшего горла: 

— Что с ним? Он выживет?

Двери машины громко захлопываются, скрывая Чэн Сяоши от его взгляда. 

— Вы кто? Его родственник?

— Я его... — он запинается, — я его партнёр. Мы работаем вместе. 

Мужчина перед ним тяжело вздыхает, а затем торопливым шагом подходит к водительской двери. 

— Сейчас сложно сказать. Мы доставим пострадавшего во вторую больницу. Там врачи доложат о его состоянии и дальнейших прогнозах. 

Они уезжают. 

А осознание происходящего по крупицам начинает приходить к нему. 

Лу Гуан спешно набирает номер Цяо Лин. 

Снова долгие гудки, но, наконец, на другом конце трубки отвечают. Голос девушки звучит жизнерадостно, чего нельзя сказать о его собственном. 

— Цяо Лин-цзе, Чэн Сяоши, он... его...

— Лу Гуан? Что случилось? Что с Чэн Сяоши? — весёлость в один миг сменяется тревогой. 

— ...

Губы шевелятся, но слова отказываются с них слетать. Он начинает дышать часто-часто, а голову простреливает резкая боль. 

— Лу Гуан? Ты здесь? Лу Гуан, ответь!

Цяо Лин продолжает звать его по имени. Он зажимает телефон между плечом и головой и обхватывает себя руками в жалкой попытке успокоиться. 

Наконец кое-как получается с собой совладать. 

— Он ранен. Его везут во второй госпиталь. 

После этого слышится прерывистый сдавленный вдох. 

— Скоро буду. Ты... держись, ладно? Я приеду так быстро, как только смогу. 

Лу Гуан кивает, не сразу вспоминая, что Цяо Лин не может этого видеть. 

Нужно вызвать такси. В дороге, возможно, получится немного собраться с мыслями. 

Он отходит чуть дальше от места происшествия, потому что при виде смятого пикапа становится дурно, и старается не думать о том, с какими тяжёлыми травмами сейчас везут Чэн Сяоши в госпиталь. 

Если тот вообще всё ещё жив, напоминает голос в голове. 

Такси приезжает через пять минут. Водителю Лу Гуан говорит, чтобы ехал быстрее, насколько это возможно. 

Он знает, что если плохому суждено случиться, то он никак не сможет на это повлиять, однако неизвестность сейчас давит сильнее всего. Она заставляет разум сжирать сам себя, теряться в догадках, предположениях и многочисленных «а если бы». 

Если бы Лу Гуан остановил его. 

Если бы пошел с ним. 

Если бы, если бы, если бы...

Это уже произошло. Нужно думать о том, что делать в настоящем. 

Почему это случилось? Уже почти год как им удалось укрыться от смерти. Неужели это и правда была просто отсрочка? И сейчас этот ад начнётся по новой.. 

Лу Гуан стискивает зубы. Как он мог это допустить? Он должен был быть рядом, должен был предвидеть такой исход. Он просто полный идиот, который позволил себе расслабиться, жить мирной жизнью, забыв обо всём. 

Прости, Чэн Сяоши. Прости меня. 

Внезапно в голове мелькает мысль: что если происходящее никак не связано с тем, что было? И это новый ключевой узел. Он ведь думал об этом — с тех пор, как будущее снова стало скрытым за плотной завесой, предполагал, что может случиться новая смерть. 

Лбом он прислоняется к холодному окну. Перед глазами быстро мелькают размытые силуэты домов и людей, пока они едут, но он их не видит. Видит только бессознательное тело с кровью на лице, накрытое одеялом. 

Нет. Лу Гуан не может сдаться сейчас. В конце концов, если происходящее никак не связано с прошлым узлом, это означает, что шансы ещё есть. И ему нужно быть сильным ради Чэн Сяоши. 

До госпиталя они добираются и правда быстро. Или, возможно, так кажется только потому что большую часть пути он проводит в мрачных мыслях.

Когда Лу Гуан оказывается внутри здания, на него сразу же обрушивается волна страха. 

Он не любит больницы. В них никогда не бывает спокойно, никогда не бывает умиротворённо. Светлые, болезненно белые стены и такие же болезненно белые потолки вызывают тревогу. Ощущения такие, словно все гладкие поверхности огромного строения пропитаны гнетущей энергией. Больница может стать оплотом надежды или же последним пристанищем для человека. 

Для Лу Гуана она всегда была вестником смерти. 

Нам не удалось спасти. Он потерял слишком много крови. Мне очень жаль. 

И даже если это новый узел, он совсем не означает, что в этот раз всё станет иначе.

Если продолжать мыслить в таком ключе, это не принесёт никакой пользы ни ему самому, ни Чэн Сяоши. 

Его отправляют на медсестринский пост узнать всю интересующую информацию. Там уходит некоторое время на то, чтобы объяснить, какой именно пациент ему нужен. 

Наконец сообщают, что Чэн Сяоши находится в операционной. 

А после этого наступают долгие часы ожидания, тянущиеся медленно, словно смакующие напряжение и неизвестность, хранимые в себе. То и дело мимо мелькают медсёстры и врачи, и каждый раз внутри всё падает в ожидании, что кто-то из них направится сейчас прямо к нему и с сочувствием на лице произнесёт те самые слова, которые он уже слышал и которые сейчас сломают его полностью и окончательно. 

Он не может не испытывать слабого облегчения, когда медработники проходят мимо. И в то же время бессилия от неизвестности. 

Голова тяжёлая, будто сдавленная мощными зажимами, не пропускающими ни единую мысль, которая могла бы хоть ненадолго отвлечь. Лу Гуан ощущает себя пустой оболочкой. Притупившееся чувство, заглушённое столь долгим присутствием Чэн Сяоши в его жизни. Его безграничной любовью, теплом и заботой. 

За время, что он ждёт, мозг лихорадочно соображает, что делать в случае, если те самые слова из уст врачей всё-таки прозвучат. Если Чэн Сяоши всё-таки погибнет. Снова. 

Вариантов не так много на самом деле. Всего лишь три. 

Первый из них Лу Гуан отбрасывает практически сразу же. Это тот, в котором нужно продолжить жить дальше как ни в в чём не бывало. Смириться с тем, что судьбу не изменить. И если Чэн Сяоши суждено умирать раз за разом, в каждой временной линии, здесь ничего не поделаешь. Может это болезнь, зависимость — то, как он не может отпустить. Люди без способностей переживают утрату близких, смиряются с этим и двигаются дальше. Но после стольких попыток он знает, что не сможет быть как они. Он слабее.

Второй вариант закончит всё не только для Чэн Сяоши. Он самый простой в исполнении, самый быстрый и лёгкий. Тяжелее только принять само решение его исполнить. Способов много. Крыша, верёвка, оружие. Можно выбрать любой. Но кровь в жилах стынет, стоит только представить, что это произойдет на самом деле. Однако секундная боль и последующее за ней вечное забытие гораздо легче долгих лет душевных метаний, так? 

Третий вариант ничем не отличается от того, что он делал раньше. Новая фотография. Хлопок в ладоши. И эта реальность стирается. Лу Гуан уже проходил через это. И пройдет ещё раз, пойдёт на крайнюю меру, потому что жизнь без Чэн Сяоши не ощущается ею совсем.

Цяо Лин приезжает примерно через сорок минут после него. Спрашивает, что произошло. Он объясняет ей вкратце, не давая волю воображению, норовящему во всей красе воспроизводить снова и снова в памяти смятый пикап, множество осколков, кровь и бессознательного Чэн Сяоши. Впрочем, это не сильно помогает. 

Ей тоже тяжело. На лице написаны все переживания, из-за них девушка сейчас кажется на несколько лет старше. Но она держится, в отличие от Лу Гуана, который сохраняет видимое спокойствие с большим трудом и готов сломаться, как тонкая спичка. 

Цяо Лин всегда относилась к Чэн Сяоши как к младшему брату. Несмотря на то, что очень часто их общение состояло из взаимных подколов и несерьёзной ругани, было очевидно, что они души друг в друге не чаяли. Девушка была его первым другом — долгие годы единственным, как она когда-то поделилась с Лу Гуаном. В случае чего Цяо Лин всегда готова была защищать Чэн Сяоши до последнего, даже несмотря на то, что тот уже давно вымахал намного выше нее ростом. 

Во время редких ссор между ним и Чэн Сяоши Лу Гуан всегда мог написать ей, чтобы узнать, где Чэн Сяоши и что с ним, если тот уходил на время из фотостудии, чтобы побыть в одиночестве, а Лу Гуан начинал слишком сильно переживать, однако не мог спросить у него сам. Чэн Сяоши доверял ей настолько, чтобы делиться внутренними переживаниями. 

Во всех случаях мир рушится не только для Лу Гуана, но и для неё тоже. 

— Это моя вина, — через время глухо произносит он куда-то в свои ладони, не ожидая, что она услышит. 

Но Цяо Лин улавливает его бормотание и устремляет на него озадаченный взгляд — проблеск новой эмоции помимо печали и волнения, застывших на её лице. 

— О чём ты? Ты не мог этого предвидеть. 

Мог. Если бы не был таким наивным кретином, решившим, что пронесло. 

Но сказать ей об этом нельзя. Поэтому остаётся лишь бессмысленно качнуть головой. Только после этого Цяо Лин придвигается ближе и кладет одну руку ему на щёку, вынуждая чуть развернуться и встретить её на этот раз твёрдый и уверенный взгляд. 

— Ну же, Лу Гуан. Он будет в порядке. Не нужно винить себя ни за что, Чэн Сяоши бы того не хотел. Мы не должны опускать руки вот так просто. 

Говорила бы она с такой же непоколебимостью, знай, как всё было раньше? Знай, что никакое самовнушение, никакие торги с собой не помогли? Однако она пытается подбодрить его, и Лу Гуан ей за это благодарен. Сейчас он не один. 

— Спасибо, Цяо Лин-цзе. 

Наконец спустя ещё несколько часов они оба видят медсестру, спокойным шагом рассекающую длинный коридор, и затем, без сомнения, понимают, что она направляется к ним. Цяо Лин сбоку от него значительно напрягается. Сердце в груди начинает бешено биться о рёбра, готовое вырваться. Лу Гуан делает глубокий вдох, мысленно готовясь услышать худшее. 

Нам не удалось спасти. Он потерял слишком много крови. Мне очень жаль. 

— Жизни пациента ничего не угрожает, но он всё ещё находится в бессознательном состоянии. 

Дальше она говорит, что рядом с Чэн Сяоши ещё присутствуют врачи, проводят все необходимые манипуляции, поэтому навестить они его пока что не смогут. Говорит что-то ещё, о том, что пока неизвестно, когда Чэн Сяоши придёт в себя, что их будут держать в курсе, но всё, что Лу Гуан может слышать — это его жизни ничего не угрожает. Лу Гуан чувствует такой силы облегчение, что стой он в этот момент на ногах, те бы подкосились, и он бы рухнул прямо на пол. 

В порядке, он в порядке, он жив, ему ничто не угрожает...

В уголках глаз начинает немного щипать, поэтому Лу Гуан просто откидывается назад на стуле, устремляя взгляд на потолок, который теперь не кажется таким болезненно белым, внушающим страх и вызывающим скорбь.

— Я говорила, что с ним всё будет хорошо, — подозрительно дрогнувшим голосом произносит Цяо Лин, когда они снова остаются одни.  

Он кивает, боясь, что если произнесёт что-то в слух, его голос будет точно так же дрожать. 

Они победили. 

Проблемы со сном — это то, к чему уже давно пришлось привыкнуть. И если в последние месяцы они постепенно всё больше сходили на нет, то раньше, с тех пор, как случилась та трагедия в самой первой временной линии, чаще всего он спал беспокойно. Во многих случаях урывками, часто просыпаясь по ночам. Стресс, конечно же, во многом играл роль и сказывался на состоянии. 

Уже около суток ни он, ни Цяо Лин не могут сомкнуть глаз. В конце концов, после того, как медсестра приносит хорошие новости, Лу Гуан всё-таки отрубается ненадолго на неудобном стуле. Не лучшая идея, шея потом будет адски ныть, однако усталость от нервного напряжения берёт верх. 

И вот сейчас, словно предчувствуя, он выныривает из довольно поверхностного сна, буквально за несколько секунд до того, как над ним склоняется мужчина средних лет в белом халате и осторожно дотрагивается до плеча. Цяо Лин рядом нет, видимо, она куда-то отошла. 

— Пациент в сознании. Вы сможете его навестить. Но для начала мне бы хотелось поговорить о дальнейших прогнозах. 

Остатки сна слетают мгновенно. 

Тяжело вздохнув, врач продолжает:

— Наблюдается контузия глазного яблока второй степени, вполне вероятно, что в дальнейшем будут проблемы со зрением на правый глаз. Перелом лучевой кости в дистальной части — на эту область сейчас наложена гипсовая повязка, предположительно потребуется около двух месяцев для полного заживления. Далее — перелом позвоночника с последующим за ним повреждением спинного мозга в поясничном отделе. И здесь сценарий не самый благоприятный. Травма такого рода вызывает потерю контролируемых движений и чувствительности в нижних конечностях. Шансы на реабилитацию малы. 

И Лу Гуана будто ледяной водой окатывают.

Будто на голову опускают тяжёлую кувалду. 

Будто дают сделать несколько глотков свежего воздуха, только чтобы сразу после этого перекрыть доступ к кислороду. 

— Он... не сможет ходить?

— Большая вероятность, что да. 

Лу Гуан тупо смотрит на врача, прокручивая в голове его слова, но словно бы не до конца понимая их смысл. 

Чэн Сяоши останется инвалидом. Он не умер. Он просто будет прикован к кровати на всю оставшуюся жизнь.

— Я могу сейчас увидеть его, так? 

— Можете. Как я уже и говорил ранее, пациент сейчас находится в сознании, однако достаточно слаб, так что ему требуется покой. Прошу, пройдёмте за мной. 

Лу Гуан молча следует за ним по долго тянущемуся коридору, абсолютно оглушённый новой информацией. 

На краю сознания мелькает мысль, что, возможно, следовало бы подождать Цяо Лин. Мысленно он извиняется перед ней, но сейчас ему необходимо увидеть Чэн Сяоши как можно скорее. А ещё он думает, что когда девушка вернётся, ей тоже предстоит столкнуться с этими не вселяющими надежду новостями. 

Прежней их жизнь уже не будет. И он ничего не может с этим сделать. 

Сейчас хочется просто увидеть Чэн Сяоши. 

Они доходят до нужной палаты — всё это время слова врача набатом звучат в голове. Комната довольно просторная, а внутри оказываются несколько других пациентов. Их кровати отделены друг от друга широкими ширмами, и сначала Лу Гуан даже не может отыскать взглядом того, кто ему нужен. А затем, наконец, находит. 

Чэн Сяоши лежит на дальней койке с закрытыми глазами, а вернее, одним закрытым глазом, потому что второй скрыт под окклюзионной повязкой. Но когда слышит звук приближающихся шагов, то приоткрывает его и чуть поворачивает голову. При виде Лу Гуана улыбается совсем слабо, но счастливо. 

— Я оставлю вас, — произносит врач. — Если понадобится помощь — кнопка вызова сбоку. 

Несколько секунд Лу Гуан стоит как вкопанный и просто смотрит. Смотрит прямо как тогда, в самый первый раз, когда хлопнул в ладоши и очутился в прошлом, держа в руках камеру и отказываясь верить в реальность. 

А затем срывается с места и кидается в койке. Случайно причинить боль страшно, поэтому он сначала осторожно присаживается на край со стороны здоровой руки, стараясь не запутаться в трубках из-под капельницы, и только потом утыкается Чэн Сяоши куда-то в ключицы, обнимает, судорожно хватаясь пальцами за больничную одежду. Глаза наконец наполняются влагой, которая горячими каплями начинает стекать тому на кожу. Громкий всхлип, затем ещё один, и ещё, и Лу Гуан уже не может остановиться, так же как и не может остановить крупную дрожь, сотрясающую всё его тело. Свободной от гипса рукой Чэн Сяоши обнимает его в ответ, потом проводит ладонью ласково по спине вверх, зарывается ею в светлые волосы. Сейчас плевать даже на людей, которые всё ещё находятся в палате — Лу Гуан позволяет себе выпустить все накопившиеся эмоции. По пальцам можно пересчитать разы, когда он позволял себе так открыто заходиться в рыданиях. Вся его выдержка и собранность сейчас крошатся как стекло. У него нет сил держаться. 

Чэн Сяоши мог умереть. Опять. А теперь даже неизвестно, получится ли когда-либо оправиться от таких травм. 

— Лу Гуан... Лу Гуан, ну ты чего?.. Посмотри на меня, — Чэн Сяоши мягко заставляет поднять голову и затем вытирает слёзы с его щёк — вся ладонь теперь становится мокрой. — Я ведь живой. Живее всех живых. А-Гуан, не плачь, всё хорошо. 

Возможно Чэн Сяоши думал, что это немного успокоит, но при взгляде на его лицо, большая часть из которого перебинтована, на измученную улыбку, которую тот выдавливает в попытке его приободрить, Лу Гуан чувствует, как дыхание снова прерывается, и из горла вырывается новое всхлипывание, которое он глушит теперь уже у Чэн Сяоши в шее. 

— Я так боялся, что ты... Чэн Сяоши, я... — ему не удается окончить предложение, но тот понимает всё без слов. 

— Я знаю, — поцелуй в щеку, — я знаю, А-Гуан. 

Так их и находит Цяо Лин. Она неловко замирает на месте, по-видимому, колеблясь между желанием ринуться к Чэн Сяоши и сомнением, стоит ли прерывать момент. 

— Цяо Лин... — сам зовёт тот, слабо протягивая руку в её сторону. 

Она сжимает губы в очевидной попытке сдержать слёзы, но это бесполезно, так как те всё равно начинают струиться по её щекам. Девушка садится на койку по другую сторону от Чэн Сяоши и осторожно обхватывает своими ладонями его загипсованную руку, потому что здоровая снова продолжает гладить Лу Гуана по волосам. 

— Чэн Сяоши, ты... — она низко опускает голову, так что тёмные пряди теперь закрывают её лицо.

—  Эй, вы двое, я в порядке, — притворно непринуждённо произносит он. — Нет нужды так сильно за меня переживать, иначе затопите сейчас всю палату и остальных пациентов вместе с ней. 

— Ты дурак, — выдавливает Цяо Лин, — ты мог бы... мог бы умереть. 

— Автомобиль нёсся на меня, а дурак я? Как грубо. Но в следующий раз обязательно остановлю его силой мысли.

— Следующего раза не будет, — мгновенно возражает Лу Гуан. Он немного успокаивается, по крайней мере, его больше не трясёт. — Как ты себя чувствуешь? Что болит?

— Честно говоря, почти всё тело ощущается ужасно. Болит голова и особенно сильная боль в глазу. О руке ничего сказать не могу, видимо, из-за гипса. И, эмм... я будто бы не чувствую ничего в ногах, но полагаю, должно пройти время, чтобы всё вернулось в норму. 

По спине пробегает холодок. Он не знает? 

— Врач тебе уже сказал что-нибудь о твоём диагнозе? — спрашивает Лу Гуан с осторожностью. 

Чэн Сяоши издаёт отрицательный двусложный звук.

— Он собирался, но, честно говоря, мне слишком хотелось увидеть вас обоих, поэтому я попросил отложить этот вопрос. 

По немного нервной улыбке становится ясно, что вторая причина, почему Чэн Сяоши отказался сразу выслушать диагноз, — это страх. Страх узнать всё, что теперь не так с его телом. 

Лу Гуан встречается своим взглядом со взглядом Цяо Лин. И понимает, что она уже в курсе. 

— А вам уже всё известно?

Чэн Сяоши не глуп и видит то, как они переглядываются между собой, видит чуть изменившиеся выражения их лиц. Лгать не имеет смысла.

Лу Гуан, пересилив себя, пересказывает ему всё то, что услышал от врача, но в конце поспешно добавляет, словно бы пытаясь убедить в этом и себя тоже:

— Шансы малы, но...

— ...но они всё же есть, — говорит за него Цяо Лин. 

И может будь обстоятельства менее удручающими, Чэн Сяоши бы посмеялся над тем, как слаженно они закончили друг за другом предложение. 

Сейчас же тот нервно кусает бледные губы и скашивает взгляд в сторону, видимо, пытаясь осознать полученную информацию. Лу Гуан и сам не может поверить во всё это. Наконец до них доносится слабое бормотание:

— Вот как... 

— Не нужно опускать руки, ни в коем случае. Если врачи сказали, что всё ещё может обойтись, значит так и будет, — с жаром произносит Цяо Лин. 

— Цяо Лин-цзе права, — соглашается Лу Гуан, однако совсем не чувствуя уверенности. — Пока тебе нужно набираться сил, а дальше уже будем смотреть. 

— Да... да. Я... я рад, что вы со мной. 

— Куда бы мы делись, — Цяо Лин немного улыбается и совсем не сильно, почти что невесомо — вовсе не в её стиле — пихает Чэн Сяоши кулаком в плечо. 

Лу Гуан сжимает в своей ладони чуть подрагивающие чужие пальцы. 

А дальше начинаются долгие месяцы восстановления. Долгие месяцы, в течение которых Чэн Сяоши вынужден оставаться в госпитале. Вынужден каждый день проходить множество различных процедур, большинство из которых нельзя отнести к категории приятных; вынужден слушать врачей и медсестер, говорящих, что делать и какие медикаменты принимать. 

Но лечение требует определённых затрат. И, честно говоря, сначала Лу Гуан был в полной растерянности, потому что им неоткуда было взять сразу столько денег. Их бизнес не был настолько прибыльным, большие суммы удавалось получить только за те задания, которые были связаны с погружениями в фотографии, но никак не за обычную работу. Без Чэн Сяоши это не представлялось возможным, а его собственные способности в одиночку были практически бесполезны. 

Рассчитывать на компенсацию от находившегося в нетрезвом виде водителя, по вине которого всё и случилось, тоже не приходилось. Потому что тот оказался сыном влиятельного человека, для которого подкупить суд вышло делом весьма простым. Однако Лу Гуан слышал, что состояние того было куда хуже. Можно было считать, что по заслугам он получил — принцип талиона в действии. Жаль только, что это никак не могло помочь им. 

Единственным вариантом оставалось взять кредит, но здесь ситуацию спасли родители Цяо Лин, которые, как и когда-то много лет назад, помогли Чэн Сяоши с фотостудией. 

— Мы так никогда долги не погасим, — жалобно скулит последний, когда узнаёт об этом. — До конца жизни будем в них тонуть. 

— Они выделили деньги не в долг, — возражает Лу Гуан, раскладывающий на прикроватной тумбочке недавно купленные фрукты. Приходилось со всей ответственностью следить за тем, чтобы Чэн Сяоши получал все нужные витамины, а ещё не поддаваться жалобному взгляду, сопровождаемому просьбами принести что-то запрещённое — чипсы, газировку и всё в этом роде. 

— О... серьезно? Хвала богам и спасибо им, мы бы это не потянули, — тот выдыхает с заметным облегчением.

— Вокруг больше людей, заботящихся о тебе, чем ты думаешь. 

— Да. Я... понимаю. И я благодарен им. И в особенности тебе, — отвечает Чэн Сяоши с маленькой улыбкой на последнем предложении. — Однако всё же родители Цяо Лин и так сильно помогли мне, после того, как мои собственные... ну, ты знаешь. И сейчас тоже. Слишком много проблем из-за меня для них выходит. А я все ещё должен им за аренду. 

— Мы со всем разберёмся. И с долгом тоже. Тебе сейчас стоит думать только о выздоровлении. А они помогли, потому что захотели. 

— Мхм, полагаю, ты прав. 

Лу Гуан, уже присевший на край больничной кровати, чуть наклоняется вперёд, чтобы взять Чэн Сяоши за руку, чем тот незамедлительно пользуется, несильно потянув на себя — пока он всё ещё достаточно слаб. 

— Иди сюда, ты сидишь слишком далеко. Я соскучился. 

Эти слова становятся не редкостью. Лу Гуан не может находиться в больнице рядом с ним круглыми сутками. Семья Цяо Лин выделила им деньги на лечение, однако жить в целом всё ещё на что-то нужно и покрывать эти расходы у них уже не вышло бы. Поэтому приходится работать днём в фотостудии, а ближе к вечеру ехать к Чэн Сяоши в больницу. И ночью возвращаться обратно, потому что с утра всё начинается по новой. 

Без Чэн Сяоши в спальне отвратительно пусто, как и во всем доме. Слишком много свободного места везде: на диване, на кровати, в комнатах. А тревожные сны снова возвращаются. 

Обычно, пока Лу Гуан считает часы до конца рабочего дня за стойкой, Чэн Сяоши присылает ему время от времени различные сообщения. Чаще всего это какие-то смешные картинки или видео. На самом деле их не так много, потому что, как и прогнозировалось, со зрением на правый глаз есть большие проблемы. И, как тот жалуется, пялиться в экран слишком долго при всем желании не выходит, иначе левый слишком перенапрягается и отдаёт неприятной резью. Также часто Лу Гуан, улавливая вибрацию, вытаскивает телефон, чтобы увидеть различного рода болтовню на дисплее:

у нас новая медсестра, с ней страшно в одной палате находиться, смотрит вечно так угрюмо

в палату принесли новый цветок, какое имя ему выбрать? надеюсь ты не забываешь поливать наши

хотя о чём это я, ты всегда всё помнишь

а также: 

гуан-гуан :( я скучаю

Это заставляет его ощущать в груди тепло. Потому что он чувствует то же самое, и Чэн Сяоши в доме не хватает невероятно сильно.

.я тоже 

лу гуан!! так сухо :(

.я тоже по тебе скучаю

и, поколебавшись:

3>

вот так-то лучше, гуан-гуан

Тем не менее, все выходные он может спокойно проводить в больнице рядом с ним. Навещающим позволяется и даже приветствуется ухаживать за пациентами, если это никак не мешает работе медперсонала, и это большой плюс. 

Часто тогда он приезжает вместе с Цяо Лин. Девушка тоже старается навещать Чэн Сяоши как можно чаще. От их присутствия тот всегда заметно веселеет, и после того, как у него уже появляется чуть больше сил, принимается болтать с ними обо всем на свете. Видно, что ему скучно в одиночестве. Конечно, в палате есть и другие пациенты, но те либо слишком слабы, либо погружены в себя. Лу Гуан предлагает принести ему несколько книг, потому что «это займёт тебя делом и не так сильно будет напрягать зрение, как если ты будешь смотреть в экран телефона», но тот отказывается со словами, что он «ещё не в таком отчаянии». 

Однако через время всё-таки нехотя соглашается, что, возможно, аудиокниги будут звучать не так плохо. 

По правде говоря, такой ритм всё-таки сказывается и на самом Лу Гуане. К постоянной усталости удаётся привыкнуть, однако всё-таки дискомфорт от неё есть. Один раз он не замечает, как засыпает прямо на больничной койке Чэн Сяоши, уперевшись тому лбом в плечо, успокоенный тем, как тот мягко перебирает пальцами его волосы, а просыпается уже от лёгкого тормошения. Приходится промямлить что-то неразборчивое медсестре, стоящей над ними и смотрящей взглядом, в котором читается и что это такое?

Чэн Сяоши говорит, что не нужно навещать его каждый день, что Лу Гуан такими темпами сам сляжет вместе с ним и лучше выделять для визитов определённые дни недели. Однако дома и так едва ли выходит отдохнуть из-за постоянно растущего беспокойства, которое замолкает только в присутствии Чэн Сяоши. Так что между чувством тревоги и поездкой в больницу выбор всегда падает на последнее. 

Таким образом и протекают все их дни. С рутиной — хранящей в себе надежду на скорейшее восстановление — ставшей уже обыденностью. 

Два сезона успевают сменить друг друга.

С рукой Чэн Сяоши уже давно всё в порядке. Однако это почти единственное заметное улучшение за весь период. 

Правый глаз едва ли что-то видит, поэтому постоянно остаётся скрытым под белой повязкой. По правде говоря, это желание исключительно Чэн Сяоши, так как тот говорит, что чувствует себя некомфортно от того, как его глаз теперь выглядит.

Позвоночник постепенно восстанавливается. Сейчас Чэн Сяоши может хотя бы сидеть. Но никаких дальнейших изменений нет. Какой бы сильной ни была надежда в самом начале, полностью вернуть чувствительность в ногах так и не получилось. За такой срок результаты кажутся ничтожно маленькими.

Они действительно считали, что со временем всё наладится. Это была не худшая клиника, не худшие врачи, кроме того, прямо о том, что реабилитация не поможет, те ничего не говорили, повторяя, что вероятность, хоть и не большая, но есть. Так что они верили. Особенно Чэн Сяоши. Он всегда видел лучшее во всем. В жизненных обстоятельствах. В людях. Возможно, шанс и был. Однако в этот раз чаша весов склоняется не в их сторону. 

Лу Гуан тоже верил. 

Рядом с Чэн Сяоши нельзя было не верить. Его улыбка, его голос — они успокаивали. Успокаивали всегда, во всех временных линиях, на протяжении многих лет. Когда было тяжело справиться с хаосом из мыслей в голове, с тревогой, с опасениями, Лу Гуану стоило посмотреть на знакомое лицо, услышать звонкий смех в ушах и становилось легче. И даже после такой травмы он часто улыбался, шутил, уверенно заявлял, что мы обязательно снова сыграем в баскетбол вместе, дай мне только время восстановиться, Гуан-Гуан так, словно это восстановление не зависело ни от каких шансов и ни от какой вероятности. Поэтому всё в совокупности и не давало опускать руки. 

Но так было раньше.

Потому что теперь Чэн Сяоши становится тенью прошлого себя. Это происходит постепенно, почти незаметно — просто в один момент Лу Гуан замечает, что улыбается тот всё реже, а смеётся всё менее естественно. Что кажется всё более задумчивым и всё менее громким и шумным. Иногда складывается впечатление, что Чэн Сяоши смотрит словно сквозь него, разумом находясь далеко отсюда, вне этой палаты, вне стен больницы. Тогда сразу хочется взять его за плечи, заставить посмотреть на себя, а не сквозь. И избавиться от этой абсолютной неправильности происходящего — Чэн Сяоши не должен смотреть так, он никогда не смотрел так. Он всегда смотрел сияющим взглядом, в котором искрилась жизнь и плескалось множество эмоций. 

А потухший взгляд означает, что вскоре из его рта будет вытекать тонкая струйка крови, а чуть позже лицо станет словно вылепленным из воска, как будто кто-то неумело попытается воссоздать то, каким оно должно быть, — это признаки смерти и это неправильно, и Чэн Сяоши не такой. 

Лу Гуан иногда думает, выглядел ли он сам так же со стороны в те моменты, когда боязнь потерять снова сковывала всё тело, а навязчивое узел смерти нельзя изменить, все новые попытки бесполезны билось в сознании. Помнит только, как Чэн Сяоши иногда тормошил и окликал его, потому что сам Лу Гуан не замечал, как уходил в себя. 

Формулировать мысль не хочется, не хочется слышать её в своей голове, не хочется признаваться самому себе, что Чэн Сяоши медленно умирает. Это не физическая смерть — та, которую ему приходилось переживать снова и снова. Это смерть душевная, когда ты видишь, как близкий человек мучается и с каждым новым днём ему становится только хуже, а ты ничего не можешь сделать, кроме того, чтобы просто беспомощно смотреть. 

Нет нужды сравнивать, что хуже — мгновенная гибель тела или смерть медленная, тянущаяся, изнуряющая, ломающая душу — потому что итог всё равно всегда один. 

Когда Лу Гуан в один из вечеров заходит в палату и, уже разложив всё необходимое, кладет ему на колени пачку чипсов — всё-таки изредка Чэн Сяоши нельзя было не баловать — тот просто смотрит на неё пару секунд, говорит «спасибо» и даже не притрагивается. 

И снова этот равнодушный взгляд, направленный в одну точку. 

— Возможно, нам следует найти новый реабилитационный центр. 

— Какой в этом смысл? 

— Может быть в другом месте тебе смогут помочь. 

Чэн Сяоши никак на это не реагирует. Лу Гуан и сам не уверен, имеют ли собственные слова хоть какое-то значение или же это просто способ успокоить себя ложным наличием запасных вариантов.

Некоторое время они сидят в тишине, нарушаемой лишь фоновым шумом больницы, пока ту не прерывает негромкое: 

— Лу Гуан, забери меня. 

— Забрать?

Наконец тот устало смотрит на него. 

— Это бессмысленно. Мы оба знаем, что никаких результатов нет. Меня тошнит от этого места. Я просто хочу домой. Мы можем поискать новый центр или что-то ещё, что будет таким же бесполезным, позже. Но сейчас, пожалуйста, забери меня обратно. 

И может это действительно будет лучшим решением. По крайней мере, им обоим будет полегче, когда они смогут находиться рядом в спокойной обстановке. Чэн Сяоши слишком долго не был дома. Это, а ещё отсутствие каких-то значимых результатов сильно влияли на ментальное состояние. 

Но всё-таки идею с поиском нового центра откидывать нельзя. 

Его выписывают через день. За это время Лу Гуан успевает подготовить самое необходимое к возвращению.

Их кровать теперь приходится расположить на первом этаже, а диван, как и столик, наоборот, перенести наверх — подняться туда Чэн Сяоши отныне (только сейчас, только временно, — упрямо убеждает он себя), никак не сможет. На самом деле это не самый удобный выбор, потому что в солнечной комнате обычно проходят фотосессии для клиентов. Из мягкой мебели для общего пользования там остаётся только одинокое кресло. Однако больше ничего придумать не выходит. В конце концов, довольно обширная рабочая зона всё равно остаётся свободной, и покой Чэн Сяоши сильно не будет потревожен. 

Забирает Лу Гуан его из больницы в инвалидном кресле, купленном ещё давно, когда только всё случилось. В какой-то момент оно было отправлено на чердак, потому что смотреть на то без тошных мыслей, начинающих тут же роиться в голове, было просто физически невозможно. Убрав вещь с глаз, он тогда решил настраивать себя на то, что понадобится кресло лишь временно, только для того, чтобы сильно не перенапрягать нижние конечности. 

Однако теперь эта коляска служит единственным средством передвижения. 

Неизвестно, на что Лу Гуан надеется, когда Чэн Сяоши, наконец, оказывается дома. Возможно, в глубине души действительно всё это время теплилось ожидание, что уже сам факт того, что тот вернулся обратно, сотрёт уныние, тяжёлой тучей нависающее над ними обоими. Этого, разумеется, не происходит, потому что рассчитывать на подобный исход весьма глупо.

Наоборот, глядя на то, как Чэн Сяоши осматривает знакомые уголки фотостудии, закусив нижнюю губу, кажется, что печаль только сгущается. 

Но всё-таки Лу Гуан ждал хоть чего-то. Какую-то фразу или шутку, произнесённую притворно обиженным тоном. 

Кровать на первом этаже? Я думал ты будешь носить меня наверх на руках каждый день, — и щенячий взгляд. 

Который затем сменился бы новой живой эмоцией, когда Лу Гуан ответил бы:

Идиот... и не мечтай, пока твой позвоночник полностью не восстановится. Тогда я подумаю. 

Но ничего нет. 

За исключением негромкого:

— Здесь всё по-другому, знаешь. Словно это всё ещё наш дом, но не такой, каким он был. Ха-ха, я до сих пор помню тот день, перед тем, как всё случилось, будто это было вчера. 

Лу Гуан как никогда согласен. Даже несмотря на то, что ему не пришлось быть вдали от фотостудии, та ощущалась другой. Чужеродной. Неуютной. 

Когда он хочет помочь Чэн Сяоши переместиться из инвалидного кресла в кровать, тот его останавливает:

— Я не собираюсь валяться там весь день, мне уже тошно от этого. Належался.

Однако лечь всё равно приходится, и весьма скоро, ведь судя по тому, как болезненно кривится его лицо, боль в спине всё же усиливается. Сидеть подолгу ещё нельзя. 

Этим же вечером к ним заглядывает Цяо Лин — она не могла не прийти, слишком сильно беспокойство за того, кого она считает младшим братом. 

Лу Гуан уверен, что подруга тоже чувствует всю неправильность обстановки.

Она предлагает посоревноваться в их любимой игре. Чэн Сяоши уже давно в неё не заходил. 

— Давай, Чэн Сяоши, — с наигранным энтузиазмом подначивает девушка, — тебе нужно будет сильно постараться, чтобы сравнять со мной счёт. Я даже дам тебе фору, можешь не благодарить. 

На щедрое заявление тот всё-таки фыркает и бормочет язвительное можешь себя не утруждать. 

И всё-таки его лицо почти не меняется, даже когда он, ожидаемо, проигрывает. Жмёт лишь плечами и откладывает телефон в сторону. Лу Гуан и Цяо Лин переглядываются, и каждый из них видит в глазах другого немой вопрос: станет ли всё когда-нибудь как прежде? 

Ночью, когда он ложится в кровать, Чэн Сяоши тут же придвигается ближе. Лу Гуан переворачивается на бок и сразу же его обнимает. Впервые за долгое время им не нужно беспокоиться о том, что над ними нависнет медсестра, вопросительно приподнимающая брови и прожигающая их острым взглядом. И впервые за долгое время они целуются лениво, не торопясь — не прерываемые посторонним шумом или присутствием других людей — наслаждаясь тем, как их губы скользят друг о друга. Наедине в палате получалось оставаться довольно редко. Случалось это только когда совпадало так, что других пациентов выписывали, и некоторое время комната пустовала — так обычно оставалось ненадолго. Поэтому чаще всего они ограничивались быстрыми короткими поцелуями. 

Чуть отстранившись, Чэн Сяоши негромко произносит:

— Это приятно. Целовать тебя, когда никого нет рядом. Я скучал по этому. 

— Я тоже, — тихо признаётся Лу Гуан. 

Тот пару раз ещё мажет губами по его скуле, прежде чем отворачивает голову, вперяя взгляд в видимое сквозь прозрачный потолок тёмное небо, на котором можно заметить вкрапления слабо светящихся звёзд. 

— Довольно романтично спать здесь, под всем этим ночным небом, хотя и непривычно, — Чэн Сяоши издаёт слабый смешок. — Правда утром чёртово солнце в глаза будет бить. 

— Да, с этим позже нужно будет что-то сделать. 

Комната погружается в тишину. 

Одеяло слегка сползает с плеча, когда Лу Гуан приподнимается на локте и вглядывается в лицо Чэн Сяоши, который переводит на него уже немного сонный взгляд. 

— Что? 

Когда он осторожно протягивает руку, чтобы убрать повязку с глаза, тот морщится:

— Не надо. 

— Почему?

— Выглядит ужасно. 

— Это не так. 

Чэн Сяоши поджимает губы, явно с этим не согласный, но не препятствует тому, как Лу Гуан всё-таки ту снимает. На самом деле время от времени приходится убирать её в те моменты, когда необходимо помочь Чэн Сяоши принять ванную — с его травмами сам он это делать не в состоянии — однако довольно быстро тот всегда возвращает ткань на место. 

Пальцы сначала оглаживают кожу вокруг повреждённой зоны, подушечки мягко скользят в области скулы и чуть ниже, прежде чем тёплые губы касаются изуродованного века. 

— Ничего в тебе не выглядит ужасно. 

Чэн Сяоши медленно моргает. 

— Звучит сентиментально. Прямо как в некоторых твоих книжках. 

— Помолчи, глупый. 

— Но... спасибо. 

Напоследок Лу Гуан бережно целует его в лоб, а затем опускается обратно, на бок. 

Повязка остаётся в стороне, и он засыпает, чувствуя, как Чэн Сяоши рядом ещё немного ворочается, прежде чем вжаться лицом ему в плечо. 

— Твои волосы отросли. 

Равнодушный взгляд останавливается на нём и на секунду становится оценивающим. 

— Твои тоже. 

Это правда. За всё время Лу Гуан ни разу не посетил парикмахерскую, так что те достаточно сильно удлинились. На самом деле он не посещал её уже долгие годы — волосы они всегда ровняли друг другу сами. 

— Тебя подстричь?

Пожав плечами, Чэн Сяоши отвечает:

— Думаю, можно. Могу и тебя, если хочешь. 

И вот, уже позже, они располагаются перед небольшим зеркалом в ванной комнате. 

Чэн Сяоши больше не носит свой хвостик. Волосы отныне свободно спадают вниз, доходя до плеч, обрамляя овал лица. Может он захотел что-то изменить в себе. А может ему теперь просто всё равно, как он выглядит. Перемена небольшая, совсем незначительная на первый взгляд, однако катастрофы всегда начинаются с чего-то малого. 

Мягкие пряди легко скользят между пальцами. Их обладатель прикрывает глаз, наслаждаясь приятными ощущениями, особенно когда Лу Гуан слегка массирует кожу головы. Закончив с лаской, последний затем всё-таки приступает к стрижке, заставляя тёмные волосы слетать на кафельный пол. 

— Заплести хвост? — решает спросить в конце, когда приходит к выводу, что это самая подходящая длина, ведь с ней чаще всего Чэн Сяоши ходил раньше. 

Поколебавшись, тот отвечает:

— Нет. Не думаю. 

И может это не значит ничего. А может абсолютно всё. 

Лу Гуан не настаивает. 

Новая рабочая неделя начинается с неплохого количества новых заказов. В этот день одни люди приносят фотоплёнку на проявку, а другие просят сделать снимки на документы; кому-то нужна помощь с печатью, кому-то с редактированием фотографий. 

Всё это время Чэн Сяоши кочует из кровати в своё инвалидное кресло, силясь оставаться в последнем как можно дольше. Есть лишь совсем малое количество работы, которую можно выполнять в его физическом состоянии. Он помогает с редактированием и печатью, перед этим несколько раз заверив Лу Гуана, что чувствует себя нормально. Однако проявка снимков и процесс их создания с помощью камеры всегда являлись его любимой частью, ведь это фундамент, суть — говоря откровенно, Чэн Сяоши всегда был в этом лучше него, хотя Лу Гуан и улучшил свои навыки за эти месяцы. Вслух ничего не было сказано, но по разочарованному лицу было понятно, что та работа, которую Чэн Сяоши был в состоянии выполнить, его не сильно радовала. Кроме того, ввиду невозможности бинокулярного зрения приходилось брать перерывы, чтобы здоровый глаз отдыхал от монитора. 

Под вечер приходит семейная пара с ребёнком, чьи съёмки были заранее согласованы. Отец, мать и сын. Всё проходит гладко — в конце концов, Лу Гуан никогда не был совсем уж плох в этом. Когда-то давно Чэн Сяоши стал тем, кто обучил его основам фотографии. 

Останется только подкорректировать получившиеся изображения и можно будет отдавать заказ клиентам. 

— Я ненавижу то, как они на меня смотрят, — первое, что говорит Чэн Сяоши, когда Лу Гуан возвращается обратно в солнечную комнату уже после того, как провожает семью и закрывает фотостудию на ночь. 

— Смотрят как?

— С жалостью. Словно я ничего не могу. 

Лу Гуан тяжело вздыхает.

— Ты ведь понимаешь, что это неправда? Кроме того, они не знают какие именно у тебя травмы. 

— Это глупо. Я и правда абсолютно бесполезен. 

— Ты не бесполезен. 

Чэн Сяоши издаёт невесёлый болезненный смешок. 

— Взгляни на меня. Я даже воспользоваться ванной комнатой без посторонней помощи не в состоянии, не говоря уже о чём-то большем. 

— Ты всё так же хорошо справляешься с редактированием. 

— Давай начистоту — это не самая сложная работа. И даже так она занимает намного больше времени, чем раньше. 

— Не всё сразу. Вернёшься к проявке плёнки и съёмке, когда восстановишься. 

Тот открывает рот, собираясь что-то сказать, но почти сразу же его закрывает. Непроизнесённое «ты в это веришь?» повисает между ними. 

— Лу Гуан...

— М?

— Давай попросим Цяо Лин поискать нам задания. 

— Ты хочешь...

— С силами я смогу быть на ногах внутри снимка. 

— Я не думаю, что это хорошая идея. 

— Почему нет? 

Лу Гуан и сам не может дать ответ на этот вопрос. Может быть боязнь того, что возможность снова ходить и видеть как обычный человек сильно пошатнёт его и без того неустойчивое ментальное состояние. Тело другого человека всё ещё не его собственное, как и физические возможности. Это будет как хороший сон, который придётся покинуть, чтобы затем вернуться в отрезвляющую реальность.

— Тебе следует обдумать ещё раз, нужно ли оно тебе. 

— Я думал об этом уже некоторое время. Я уверен, — Чэн Сяоши смотрит на него непреклонно. Возможно, действительно уже всё взвесив. 

— ...Хорошо. Но только если ты правда готов. 

— Отлично. Тогда я напишу Цяо Лин. 

И новое дело не заставляет себя ждать. Даже несмотря на решительность Чэн Сяоши, Лу Гуан просит Цяо Лин принять заказ, который будет, предположительно, не слишком давить на того. Конечно, решать ему — после того, как удастся заглянуть в фотографию, но желательно по возможности избегать дел, связанных с семейными отношениями, чьей-то смертью или другими тяжёлыми судьбами. Последнее, что хочется — это чтобы Чэн Сяоши пропускал через себя все негативные эмоции других людей и подвергался таким истязаниям. 

Лу Гуан привычно находится за стойкой, когда Цяо Лин приводит клиента, а вернее, клиентку. Ею оказывается девушка лет тридцати, одетая в строгий костюм, с тёмными волосами, собранными в довольно замысловатую причёску. Прямая осанка, чуть приподнятый подбородок — весь её внешний вид излучает уверенность и непоколебимость. Во взгляде виднеется твёрдость, когда она передаёт фотографию Лу Гуану; Цяо Лин в это время поспешно объясняет суть заказа. Клиентка напоминает тот тип людей, которые ожидают от других исполнения работы на высшем уровне. Впрочем, это всё лишь догадки, возникшие на основе первого впечатления. 

Чэн Сяоши совсем скоро появляется в прихожей, руками помогая себе катить кресло. Он заинтересованно смотрит на фотографию в руках Лу Гуана и затем скользит взором по девушке. В глубине глаза мелькает надежда, что даже неудивительно. Ведь это первый за долгое время посетитель, которому требуется помощь, связанная с их способностями. Та награждает его прохладным взглядом, довольно быстро снова приковывая внимание к Лу Гуану. 

— Я думаю мы справимся.

В фотографии нет абсолютно ничего, что могло бы как-то негативно повлиять на психику Чэн Сяоши. Так что причин отказываться нет. 

Задание, в общем-то, совершенно простое. Найти нужный документ в папке и пересказать его содержимое заказчице. Это займет не так много времени — ведь фотография всего одна, и поможет получить неплохую сумму за выполненную работу. 

— Готов? — спрашивает Лу Гуан позже, когда они уже остаются одни. 

Ответом служит быстрый кивок. 

— Отпусти прошлое...

— ...и прими будущее.

И после того, как последние слова, срывающиеся с его уст и звучащие невероятно лицемерно, — если вспомнить всё то, что было им совершено, — уже произнесены, в комнате Лу Гуан остаётся один. 

— Чэн Сяоши? Ты как?

На несколько секунд наступает молчание. А затем слышится прерывистый вдох и последующее за ним:

— Лу Гуан, я... я могу ходить.

Теперь уже наступает очередь Лу Гуана затаить дыхание. Он не знает, что на это отвечать. По-хорошему, стоит напомнить Чэн Сяоши, чтобы он... что? Не забывал о том, что в реальности этого не случится? Что это тело — не его собственное, а значит ходить он всё равно не может? Это слишком жестоко, причём по отношению к ним обоим, поэтому Лу Гуан ограничивается невнятным «м», прежде чем мягким тоном сообщает о дальнейших действиях. 

До того момента, как удастся заполучить нужную папку, должно пройти несколько часов. И в течение них необходимо перебрать приличный ворох разнообразных бумаг, хранящихся в небольшом кабинете. 

В голове раздаётся ворчание Чэн Сяоши о том, что тот думает о подобного рода работе, и Лу Гуан чуть улыбается уголками рта. Очень давно и подумать нельзя было, что по этому можно будет скучать. 

Время тянется медленно. Голос Чэн Сяоши в голове постепенно начинает звучать всё реже, и Лу Гуан слышит только себя, иногда подсказывающего, что нужно сделать с той или иной новой стопкой. 

Наконец тот, закончив подписывать очередной лист, зовёт его по имени. 

— Что такое?

— Несмотря на то, что я могу сейчас ходить, как раньше... хочется выйти из фотографии. 

— Выйти?

— Да. Не знаю, как объяснить, но... она испытывает слишком много эмоций и большая часть из них негативная. Злость, раздражение. Это причиняет дискомфорт мне и в первую очередь ей самой же. 

— Потерпи, осталось немного. 

— Насколько немного? Даже в чужом теле я чувствую боль в спине. 

Лу Гуан хмурится. Так не должно быть.

— Около полутора часов. Боль? Ты уверен, что она твоя?

— Я не знаю. Может и не моя. Но раньше при погружениях никогда такого не было. 

— Скоро вернёшься обратно. 

После короткой паузы тот невесело отвечает:

— Да. Чтобы чувствовать собственную уже наверняка.

Проходит ещё около сорока минут. Лу Гуан наводит порядок в фотостудии. Не то чтобы уборка являлась его любимым занятием, однако такой вид деятельности значительно успокаивал. Чэн Сяоши, часто наблюдая за тем, как он по несколько раз протирает одно и то же место на полке или раскладывает вещи в определенном порядке после того, как кое-кто опять положил всё не так как надо, однажды в шутку интересуется, нет ли у него обсессивно-компульсивного расстройства. Может и есть. Может и не только оно. В рамках четырёх временных линий это уже не имеет значения. 

Закончив с пылью, Лу Гуан думает, что неплохо бы набрать воды, чтобы полить растения. Справляется он с этим довольно быстро. На свои руки, нависшие над раковиной, при этом предпочитая не смотреть. 

После мелькает мысль, что можно что-то приготовить. Чуньцзюань или баоцзы. Чаще всего готовкой занимается Чэн Сяоши, но после погружений Лу Гуан иногда делает для него что-то. Невольно на лице появляется скромная улыбка в ожидании, когда Чэн Сяоши восторженно будет есть его стряпню. 

(Или нет. Еда давно перестала вызывать у него обилие эмоций. Не стоит об этом забывать). 

Но вот чего Лу Гуан точно не ожидает — так это что по возвращении в комнату раздастся хлопок, и Чэн Сяоши, снова уже пять минут как умолкнувший, материализуются из ниоткуда прямо у него перед глазами. 

— Ты...

Падение приходится хоть и на кровать, но выходит довольно грубым. По сдавленному шипению сквозь стиснутые зубы становится понятно, что такое приземление вызывает моментальную боль в области позвоночника. 

Лу Гуан тут же подлетает к нему. 

— Ч-чёрт! Что случилось?! Почему я... почему я оказался здесь?

— Ты в порядке? — вместо этого спрашивает он. 

— Вроде бы да. Однако, кажется, эта боль всё-таки принадлежала мне. Только теперь она ещё и усилилась, — заканчивает, поморщившись. 

После того, как Лу Гуан помогает Чэн Сяоши лечь поудобнее и убеждается, что весь дискомфорт сейчас сведён к минимуму, он вопросительным тоном произносит:

— Ты ведь не хлопнул в ладоши?

— Нет. Я прилежно сидел разбирал бумаги, но за несколько секунд до того, как меня выбросило из фотографии, резко закружилась голова и вот... я здесь. Что могло произойти? 

Растерянно моргнув, Лу Гуан говорит единственное, что крутится у них обоих на уме:

— Я не знаю. 

Однако после нескольких секунд колебания добавляет:

— Есть предположение, что тебя выбросило из снимка из-за собственного состояния. 

Нахмурившись, Чэн Сяоши спрашивает:

— Что ты имеешь ввиду?

— Способности зависят от общего физического состояния их владельца. Ты говорил, что чувствовал боль. Погружение могло прерваться из-за этого. 

— Не может быть! Но... не то чтобы она была адской, скорее просто ноющая. Лишь немного слабее, чем сейчас. Время от времени случается, ты знаешь. Мы можем попробовать снова?

Устало покачав головой, Лу Гуан отвечает:

— Фотография была всего одна. Сейчас тебе следует оставаться в постели. 

Повисает пауза, после которой Чэн Сяоши убитым голосом выдавливает:

— Мы провалили задание. 

Лу Гуан находит его руку своей и крепко сжимает, тут же получая ответное пожатие, затем второй поправляя одеяло, которое немного сползло. 

— Лучше позаботься о себе. 

— Из-за меня мы нисколько не заработаем, и клиентка останется недовольна, что может позже сказаться на репутации нашей студии. 

— Это не твоя вина. И ничего страшного тут нет, найдутся другие люди. 

— Но...

— Чэн Сяоши. Так бывает. Не нужно винить себя, хорошо? Ты всё ещё восстанавливаешься, так что в какой-то степени это было ожидаемо. 

На самом деле никто из них не ожидал, что всё так выйдет. Однако это задача Лу Гуана сделать всё возможное, чтобы тот не чувствовал себя ужасно из-за того, как сложились обстоятельства. 

Наклонившись, он целует Чэн Сяоши в лоб, затем пробегаясь большим пальцем по его щеке. 

— Я сообщу Цяо Лин, пусть пока повременит с поиском новых заказов. Возможно, будет лучше, если мы пока постепенно будем пробовать погружение в любые фотографии на всё большее количество времени. 

— Полагаю, ты прав. Скажи ей, чтобы передала клиентке мои извинения. Чёрт... совсем не думал, что так выйдет, — виновато бормочет Чэн Сяоши, хватаясь свободной рукой — вторая всё ещё сжимает левую ладонь Лу Гуана — за его. 

Позднее, когда они оба уже готовы ко сну, приходит ответное сообщение от Цяо Лин. Чэн Сяоши лежит рядом, прикрыв глаз и опустив голову Лу Гуану на плечо, изредка оставляя на нём ленивые поцелуи. 

Уголки губ тянутся вниз, стоит только бегло пробежаться взглядом по полученному тексту. 

«Я сообщила заказчице о том, что выполнить работу не удалось, и ты знаешь что? Назвала нас лжецами, разводящими людей! Ну ты только представь себе. Лжецами! Мы ведь даже гонорар наперёд никогда не требуем. Наверняка ещё и гневный отзыв оставит на сайте, знаю я такой тип. Мне она сразу не понравилась. Передай Чэн Сяоши, чтобы не переживал. Продолжим, как только он придёт в норму.»

— От Цяо Лин? — раздается сонный голос сбоку. 

Невнятно промычав, Лу Гуан хочет выключить телефон, дабы не показывать сообщение, но тот оказывается быстрее, уже стискивая его кисть в своих пальцах, чтобы развернуть экран к себе. 

— Лжецами?! — кажется, сонливость того слетает мгновенно, стоит только зацепиться взором за неприятные слова. 

— Не обращай внимания. Она так сказала только потому что была раздосадована тем, что мы не выполнили работу, на которую она полагалась. 

— Это всё из-за меня, — Чэн Сяоши отворачивает голову, принимаясь сверлить взглядом потолок и нервно кусать губы. 

— Если кто и виноват, так это я. Следовало предвидеть такой исход и совершить хотя бы пробное погружение перед тем, как брать задания. 

— Нет. Нет, это не так, Лу Гуан, — сразу же отрицает тот, яростно тряхнув головой. — Чьей вины здесь нет, так это твоей. 

Лу Гуан негромко вздыхает. 

— Думаю, это уже и не имеет значения. Прошлое всё равно случилось. Мы просто попробуем ещё раз, только сначала с выбранной нами фотографией, хорошо?

Переведя немного потухший взгляд на стену в противоположном конце комнаты, тот соглашается:

— Да. Как скажешь. 

Никто из них не может заснуть. Чэн Сяоши не может уснуть из-за своих мыслей, Лу Гуан не может уснуть из-за беспокойства за него. Тишину прерывает негромкое:

— Сейчас я действительно чувствую себя бесполезным. Снова. Ты столько всего делаешь. Не только по работе. Теперь же я не могу даже тебе помочь. 

Вздох. 

— Глупый. 

Положив руку тому на затылок, Лу Гуан притягивает Чэн Сяоши чуть ближе к себе, утыкаясь лицом в его волосы. В нос ударяет запах цитрусового шампуня. Перед этим они провели достаточно много времени в ванной. Водные процедуры, казалось, даже помогли Чэн Сяоши немного успокоиться после неудачного задания. 

Пальцы пропускают между собой непослушные пряди. 

— Говорил бы ты так же, если бы на твоём месте был я? 

Издав болезненный звук, тот бросает:

— Не нужно быть на моём месте. Только не тебе. 

— И всё же, ответь на вопрос. 

— Нет. 

— В таком случае перестань считать, будто с тобой это не работает.

— Это не то же самое. 

— Никакой разницы нет. 

Ответа не следует. Возможно, слова Лу Гуана действительно заставляют Чэн Сяоши задуматься, а может отсутствие новых весомых аргументов не оставляет шанса на дальнейшее развитие диалога.

— Как думаешь, если... когда мои родители вернутся, будут ли они расстроены? Тем, в каком я состоянии? — неожиданный вопрос застаёт врасплох.

Очевидно, мысли о родителях не могут покинуть чужую голову. Как и не могут помочь смириться с фактом, что те, вероятнее всего, больше не вернутся. 

— Ты остаёшься их любимым сыном, в случае их возвращения это никак не повлияет на отношение к тебе. 

Кажется, такой ответ вполне удовлетворяет Чэн Сяоши, потому что больше никакие вопросы он не озвучивает. Лишь немного отодвигается, затем чуть запрокидывая голову и явно намекая на поцелуй. 

И Лу Гуан даёт ему то, что он хочет. 

Неудачная работа действительно оставляет свой уродливый отпечаток на и без того израненной душе Чэн Сяоши. Понурое настроение витает в воздухе. И может в какой-то степени это стало уже нормой — вынужденной, нежеланной. Но привыкнуть к тому, что больше нет звучного задорного смеха и той лёгкости, что шлейфом следовала за его партнёром, по всей видимости, не выйдет никогда. 

Однако больше всего волнует не это. Лу Гуан начинает всё чаще замечать на себе долгий неотрывный взгляд, который Чэн Сяоши всегда отводит в сторону, стоит только посмотреть в ответ. Иногда кажется, что в глубине его единственного зрячего глаза скрывается сильная печаль, граничащая с тоской. Иногда же взгляд выглядит просто затравленным, будто тот хочет о чём-то поговорить, но не решается. 

— Тебя что-то беспокоит, — наконец прямо говорит Лу Гуан в один из дней. 

Чэн Сяоши, до этого меланхолично листавший ленту в телефоне, сжимает губы, избегая того, чтобы смотреть на него. 

Однако Лу Гуан знает, что тот быстро расколется, стоит лишь немного надавить. Ему нужно знать, что не так, чтобы можно было это исправить. 

— Чэн Сяоши. 

Нервно скомкав в пальцах край собственной футболки, тот наконец негромко произносит, глаз при этом выглядит потухшим:

— Может тебе следует найти другого. 

— Другого?

— ...Партнёра. 

И до Лу Гуана только спустя несколько секунд доходит, что тот имеет ввиду. Пару мгновений он просто смотрит на Чэн Сяоши взглядом, лишённым всех эмоций, а после даёт ему звонкий и довольно сильный щелбан. 

— Ай! За что?! — восклицает пострадавший, и впервые за долгое время он звучит как прежний Чэн Сяоши. — Я больной, между прочим, больных не бьют!

— Ты дурак, — заявляет Лу Гуан уверенно. 

А затем наклоняется, кладёт свою ладонь на одну его щёку и прижимается губами к другой. 

— Ты дурак, Чэн Сяоши, — повторяет он, снова оставляя на щеке новый поцелуй, — если думаешь, что мне нужен кто-то, кроме тебя.

— Ты ведь понимаешь, что это скорее всего на всю жизнь? — упрямо спрашивает тот.

— Даже если и так — я тебя не оставлю, ты слышишь меня?

Лу Гуан чуть поворачивает его голову, заставляя посмотреть себе в глаза. 

— Я не оставлю тебя, — говорит ещё раз, желая донести эту мысль до чужой головы. 

Наконец Чэн Сяоши устало вздыхает, накрывает затем своей ладонью ладонь Лу Гуана, всё ещё покоющуюся на щеке, и бегло целует её в центр. 

— Я верю тебе. Просто... я не хочу, чтобы ты впустую тратил свою жизнь. На кого-то как я, кто скорее всего уже никогда не сможет восстановиться.

У Лу Гуана щемит сердце, потому что даже сейчас тот продолжает думать о ком угодно, только не о себе. Очевидно, что он всё равно боится. Боится, что Лу Гуан действительно его бросит. И если бы только Чэн Сяоши знал, если бы можно было ему рассказать, что не он — тот, кто раз за разом оставляет, а ещё — сколько своих жизней Лу Гуан уже прожил, только чтобы быть рядом. Поэтому слышать заявления о том, что ему будет лучше с кем-то другим, кажется просто смешным. 

— Я не трачу свою жизнь впустую. Это моё решение и мой осознанный выбор — быть с тобой рядом. Это то, что делает меня счастливым, так что не смей говорить мне, что я нуждаюсь в ком-то ещё. 

Чэн Сяоши смотрит на него чуть расширившимся глазом, а затем со значительной долей неуверенности в голосе произносит:

— Если ты так говоришь. Но я пойму, если ты когда-нибудь поменяешь свое реше...

Лу Гуан уже давно осознал, что затыкать Чэн Сяоши поцелуями, когда он мелит какую-то чушь или слишком много говорит — это самый действенный и приятный способ, и сейчас это именно то решение, которое он принимает. 

Смять мягкие губы своими собственными, переплести их пальцы — и, кажется, до Чэн Сяоши действительно доходит, что Лу Гуан имеет ввиду, потому что больше они об этом не говорят. 

Лу Гуан правда пытается делать всё возможное, чтобы подобные мысли исчезли из его головы. 

Однако в мире нет ничего постоянного. И как не выйдет вечность поддерживать горящий костёр — ведь рано или поздно прольёт обильный дождь — так и не выходит сохранять оптимистичный настрой.

Боль в спине по непонятным причинам временами возникает снова, резко и неожиданно, успокаиваясь затем точно так же. Улучшений нет. Погружения в фотографию раз за разом проходят неудачно. В самый случайный момент Чэн Сяоши выбрасывает из снимка, не позволяя остаться внутри до условленного времени. Сказать, что это влияет на его состояние — ничего не сказать. 

Работа всегда была значимой частью его жизни. Их жизней. Да, бывало, что Цяо Лин, время от времени заглядывая к ним, могла закатить глаза, увидев, как Чэн Сяоши сидит на диване, расслабленно откинувшись назад на мягкую спинку, и рубится в очередную игру или неотрывно листает доуин. После этого обычно следовало раздражённое «опять бездельничаешь? посмотри на Лу Гуана — младше тебя, но гораздо ответственнее относится к работе». Но это было не совсем правдой, потому что Чэн Сяоши всегда щепетильно относился к заказам и старался изо всех сил, чтобы клиенты оставались довольны — будь то исполнение обычных дел или их совместное использование способностей. Так что эти упрёки никогда не воспринимались всерьёз. 

Фотостудия была наследством его родителей. Занятие фотографией, со слов Чэн Сяоши, заставляло чувствовать так, словно те были рядом, незримо поддерживая. Будучи ещё совсем ребенком, он часто наблюдал за ними в процессе работы. А когда немного подрос, отец и мать начали учить маленького сына, как обращаться с камерой, прививая тому любовь к этому искусству. Было что-то завораживающее в том, чтобы запечатлеть момент, который никогда больше не повторится. И делиться этим с другими людьми. 

Последней ниточкой, связывающей его с пропавшей семьёй, была возможность делать людей счастливее при помощи снимков, а в дальнейшем, уже с Лу Гуаном, помогать с помощью способностей, опять же, используя многочисленные фотографии, которые являлись не просто изображениями — а за которыми скрывались целые истории, прожитые кем-то. 

И это всё складывалось в такую картину: работа была такой же важной частью его души, его личности, такой же важной составляющей, как и любая часть тела. Она была его продолжением. 

А теперь этого нет и терять то, что было важно, довольно тяжело. 

В самореализации нуждается каждый человек, и Чэн Сяоши далеко не исключение. Лу Гуан предлагает делать снимки для себя, не связывая занятие с работой, ведь раньше они часто любили фотографировать что-то на прогулках или выезжали куда-то, чтобы поймать редкие кадры. Но индифферентное кому они нужны заставляет его сердце болезненно сжаться. 

Неудача преследует их и тогда, когда Чэн Сяоши, внезапно оживлённый новой идеей, предлагает погрузиться в самого себя, изображённого на недавно сделанном снимке. Расчёт делался на то, что в фотографии получилось бы проигнорировать неспособность к хождению. И сначала Лу Гуан даже не верит, но Чэн Сяоши действительно встаёт, ходит по комнате, делает затем прыжок. И он думает, что вот — они нашли выход. Пока спустя несколько секунд Чэн Сяоши не выбрасывает обратно, как и во всех предыдущих случаях. Тот после этого приземляется прямо на пол, сильно ударяясь всем корпусом о твёрдую поверхность. 

Это добивает окончательно.

Несмотря на сгустившиеся уныние, внутри всё-таки горит слабый огонёк хрупкого спокойствия, хотя и омрачённый напряжением, — но лишь потому что просить Вселенную, богов, кого бы то ни было о большем страшно. На плаву помогает держаться мысль о том, что Чэн Сяоши жив и рядом — лишь руку протяни. Они привыкнут к этому, думает Лу Гуан. Привыкнут к такой жизни, потому что нет ничего ценнее неё. А может случится чудо и даже привыкать не придётся. Ведь однажды оно уже случилось — когда время не пришлось перематывать обратно. 

Он думает так, пока в один из дней Чэн Сяоши не произносит фразу, которая едва не заставляет выронить из дрогнувших пальцев стакан с водой. 

— Может было бы лучше, если бы в тот день дело было доведено до конца. 

— Никогда больше так не говори, — выходит гораздо резче, чем планировалось. 

И Чэн Сяоши не говорит.

Вместо этого Лу Гуану несколько раз за последний месяц приходится его успокаивать, когда опущенные плечи сотрясаются в сдавленных рыданиях, словно не собирающихся прекращаться. Что-то внутри трескается, с звенящим шумом ломается, когда собственные руки обнимают вздрагивающее тело, а в глубине пересохшего горла в это время образуется ком, который проглотить получается с большим трудом. И Лу Гуан тоже хочет разрыдаться здесь и сейчас, потому что теперь ему снова страшно — невероятно страшно видеть Чэн Сяоши таким, слышать фразы про смерть, слетающие с искусанных губ, и понимать, что ни присутствие рядом, ни бесконечная забота не облегчают до конца его боль и не дают гарантии, что что-то ужасное, что-то, что уже случалось раньше не произойдет.

Но ради Чэн Сяоши ему нужно оставаться сильным. Так что в эти моменты Лу Гуан утыкается лицом в чужие волосы и жмурит глаза, шепчет успокаивающим тоном слова, в коих сам не находит уверенности. 

И если реальность поддаётся контролю — в конце концов, за столько времени сохранять спокойный и непроницаемый вид стало привычкой — то во сне собственное сознание издевается над ним по полной. 

— Мне больно, — как-то произносит Чэн Сяоши, лёжа рядом. А когда Лу Гуан поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, тот стискивает его кисть раньше, чем удается издать хоть какой-то звук, останавливая ту на уровне живота, пока пальцы Лу Гуана не касаются омытых тёплой вязкой жидкостью внутренностей. И затем начинает говорить быстрее, пока слова не сливаются в единое звучание, больше похожее на стенания. — Мне очень больно, Лу Гуан, мне так больно, мне больнобольнобольнобольнобольно...

Прямо как тогда, в самой первой временной линии, когда кровь не хотела прекращать вытекать из раны в животе. 

Просыпаясь в ужасе, Лу Гуан всегда обнаруживает, что нет ни крови, ни первого таймлайна. 

А срывы случаются всё чаще.

Чэн Сяоши не был слабым, да. Сказалось трудное детство, когда обстоятельства вынудили рано повзрослеть, столкнуться с неприязнью со стороны ровесников и даже взрослых людей. Но он никогда не был лишён эмоций, всегда демонстрировал их в самом ярком проявлении. И если в детстве, уже после того, как пришлось остаться одному, преимущественно им двигали бессильная злость и горькая обида, непонимание и страх, которые отталкивали людей, то теперь в его жизни всегда неизменно присутствовали два близких человека, которые принимали его любым — и в радости, и в печали, перед которыми не нужно было скрываться. И перед которыми можно проявлять то, что принято считать «слабостью». 

Сейчас же он цепляется за Лу Гуана как за спасительную соломинку. А уже после того, как крупная дрожь перестаёт сотрясать всё его тело, Лу Гуан, отстранившись, укладывает обессилевшего Чэн Сяоши обратно в кровать, поправляет одеяло, натягивая то повыше. Мягко отводит в сторону пряди спутанных волос, спадающих на лоб. Видит, как по лицу стекает слеза и катится куда-то вниз, за ухо. А за ней ещё несколько. Чэн Сяоши лежит на спине с открытым глазом — будто остекленевшим, не обращая внимания на влагу, и пустым взглядом смотрит в потолок. Лу Гуан стирает слёзы пальцами.

— Сяоши? — зовёт негромко, не прекращая водить ими по щеке. Тот наконец медленно переводит взгляд на него, а затем осторожно, бережно, берёт его руку и прижимает ту к своей груди. Лу Гуан позволяет, не делает никаких попыток отстранить. 

Чэн Сяоши сначала просто греет его ладонь в своей, слегка поглаживает, а потом подносит к губам и целует его пальцы. Первый. Второй. Третий. И так каждый. Целует костяшки, целует в центр ладони и заканчивает на внутренней стороне запястья. 

— Я не знаю, что бы делал без тебя. Правда не знаю, Лу Гуан. Я так благодарен за то, что ты рядом, — а затем, чуть тише: — Ты для меня действительно много значишь. 

Сцепив в замок их пальцы, Лу Гуан уже сам касается своими губами тыльной стороны ладони Чэн Сяоши.

— Разве кто-то не говорил о сентиментальности? Книги однозначно оказали своё влияние. 

— О, замолчи.

На слегка покрасневшем от слёз лице виднеется слабая улыбка, ставшая уже такой редкостью. 

Лу Гуан хочет видеть её чаще. 

Но желание остаётся желанием. 

Инвалидная коляска, рассекая узкими колёсами твёрдую землю, неспешно катится по небольшой тропе, вдоль которой тянется весьма внушительное количество деревьев, усеянных густой листвой. То и дело в высокой траве, налитой насыщенным зелёным оттенком, раздаётся громкий пронзительный стрекот, очевидно, не собирающийся умолкать в ближайшие часы. Над ухом, чуть в отдалении, слышится мелодичное пение птиц; звонкое беспечное щебетание, чья суть, увы, не постижима для человеческого разума, эхом разносится по всей округе. 

Время тянется медленно, спешка ни к чему. На улице тепло. Уже несколько дней как беспрестанное солнце милостиво осыпает землю своими яркими лучами. Кажется, ещё вот-вот и со дня на день термометр будет показывать числа, сигналящие о скором приближении знойной жары. Жар костей не ломит — так говорят. В этом есть доля истины, но насколько проще было бы, не будь в мире крайностей. 

Если выйти на открытое пространство, можно уловить порывы лёгкого, невесомого ветра, мягко касающегося лица и играющего с волосами, но слишком слабого, чтобы пробиться сквозь толстые стволы деревьев. 

Близится лето. 

Проблемы со спиной так и не закончились. Так что они оба приняли решение на время поместить Чэн Сяоши в новый центр, дабы не ухудшать ситуацию. И это помогло, боль и правда приутихла. Кроме того, здесь была специально разработанная программа, с максимальной эффективностью направленная на помощь в реабилитации больных с параличом. Правда, со слов Чэн Сяоши, все упражнения были уже давно знакомы, изучены вдоль и поперёк, не принося никаких результатов. Он звал это всё бесполезным, ненужным, пустой тратой денег и времени. Лу Гуан же не соглашался, говорил не опускать руки и что они никуда не торопятся, а на здоровье нужно жалеть средства в последнюю очередь. 

Опираясь на бугристые ручки, он мерно толкает коляску вперёд по ровной дороге. День и правда выдаётся весьма подходящим для неспешной прогулки. Мимо мелькают редкие прохожие, но большую часть пути они находятся одни. 

Хорошее место, думает Лу Гуан. Здесь тихо и спокойно, сюда почти не долетают шумные звуки машин, мчащихся на полной скорости по автотрассе, или гудение суетливого мегаполиса. Центр, в котором они остановились, находится на окраине города, поэтому неудивительно, что тут царит умиротворение. 

Развилок встречается не так много. Но, миновав одну, он слышит, как спереди раздаётся негромкое бормотание:

— Ты, наверное, устал. Можем передохнуть где-нибудь. 

— Всё нормально, она не такая тяжёлая, как ты думаешь. 

Тем более, что Чэн Сяоши значительно убавил в весе из-за всего стресса, происходившего в жизни за этот долгий промежуток. 

— Проголодался? — спрашивает вместо этого. Лу Гуан взял с собой немного еды, упаковав ту в сейчас перекинутую через плечо довольно вместительную сумку, на случай, если они захотят погулять подольше. Чэн Сяоши обычно никогда не бывает против долгих блужданий, наоборот, только рад покинуть тесные стены приевшегося окружения. 

Тот издаёт двусложных звук, одновременно отрицательно качнув головой. 

Глядя на сгорбленную фигуру в сидении, кажущуюся совсем маленькой, Лу Гуан думает о том, как славно было бы, будь у него возможность забрать боль Чэн Сяоши себе. Одной пыткой больше, одной меньше — он и так прошёл через многое, выдержал бы и это. Как жаль, что такой вариант никем не был предусмотрен. 

Тропа снова петляет. Нарушая безмолвную тишину, до ушей начинают доноситься громкие весёлые крики и нестройный хор возбужденных голосов. Чэн Сяоши, кажется, тоже заинтересовавшись, поднимает голову, вглядываясь в сторону пока ещё неизвестного источника шумихи. Наконец, проехав ещё чуть вперёд, перед ними открывается вид на обширную баскетбольную площадку. По периметру разложилась довольно обильная полоса густой растительности, а краска на высоком заборе кусками облупливается, свидетельствуя о том, что должного ухода это место не видало уже давно. Тем не менее, поле всё равно пользуется большой популярностью у здешней молодёжи, судя по тому, сколько подростков сейчас снуют туда-сюда, толкаясь и смеясь, в попытках перехватить заветный мяч. 

Скрытая среди крон многочисленных деревьев, вдали от остального мира, эта поляна кажется почти нереальной. 

— Погоди, — произносит Чэн Сяоши. — Давай остановимся здесь ненадолго. 

— Хорошо, — кивает Лу Гуан. Он немного прокатывает кресло дальше, замедляясь затем у массивного ствола, чьи раскидистые ветви, стремясь к небу, уходят далеко ввысь, отбрасывая на них двоих размашистую тень. 

Завороженный, он смотрит на поле, не в силах оторвать глаз от, казалось бы, такого обыденного, ничем не примечательного места, как это. Забавно. В голову сразу нахлынывает поток воспоминаний. И Чэн Сяоши есть в каждом из них. Вот он предлагает поиграть вместе, а потом совершенно внезапно, как гром среди ясного неба, заявляет, насколько здорово и насколько это большая редкость — иметь в жизни партнёра, которому можно всецело доверять. Вот он, тепло улыбаясь Лу Гуану после успешной игры, закидывает руку ему на плечо, вслух восторженно размышляя о том, какая из них них двоих выходит хорошая команда. Вот он, когда Лу Гуан хочет забрать мяч, шутливо не отдаёт его, поднимая свои руки вверх и пользуясь их разницей в росте. Эти пять сантиметров не дают ему особых преимуществ, поэтому в следующий миг легко получается вырвать тот из чужих ладоней. 

И... стоит признать, он всё-таки скучает по тому времени.

— Прости. Прости, Лу Гуан. 

Три слова будто слышатся. Настолько сдавленно и упавше они звучат. 

— За что ты извиняешься?

— Я больше не могу играть с тобой в баскетбол. Я совсем ничего не чувствую в ногах. 

— Ты...

— Мне жаль, мне правда жаль, что так вышло, — Чэн Сяоши поднимает руку закрывая ею своё лицо, и даже если Лу Гуан не может видеть его с этого ракурса, по дрожащему голосу всё становится очевидно. 

— Всё в порядке. Мы будем пробовать дальше, и я уверен, что получится...

— Это ложь. И ты это знаешь. 

— Не говори так. 

— Брось. Ты всегда был самым рациональным из нас двоих. Не отрицай очевидное.

Кратко оглядевшись вокруг и убедившись, что они находятся одни, а в их сторону с поля никто не смотрит, Лу Гуан наклоняется вперёд и сцепляет свои руки у Чэн Сяоши на груди, затем целуя его в щёку, губами чувствуя солёную влагу. 

Тот не реагирует, добавляя лишь:

— Тяжелее, когда ты — тот, кто тешит себя ложными надеждами.

Замерев так, Лу Гуан вслушивается в трепещущее дыхание Чэн Сяоши над ухом, прежде чем отпустить. 

Обойдя коляску, он приседает на корточки и берёт его руки, покоящиеся на коленях, в свои. 

— Если ты не видишь надежды, это не значит, что её нет. 

Это не слова Лу Гуана. Это слова Чэн Сяоши, которые тот бросил ему во время одного дела, когда фотографий было так много, а информации так мало, что казалось, они не смогут то выполнить. И сейчас Лу Гуан его же фразой молит Чэн Сяоши не сдаваться. 

— Пожалуйста, прекрати. 

А затем:

— Просто позволь мне уже умереть наконец. Можно сделать запрос на эвтаназию и покончить со всем. 

На череп будто снова кто-то с силой опускает тяжёлый молот. 

Видимо, заметив его реакцию, а возможно, испугавшись собственных слов, Чэн Сяоши тут же виновато бормочет, сжимая его ладони:

— Прости... Лу Гуан. Я... думаю нам лучше вернуться. 

— Да.

Он поднимается, снова хватаясь за ручки, стискивая их пальцами судорожно, и катит кресло вперёд. Чэн Сяоши не может со своего сидения видеть, как он с силой закусывает нижнюю губу и часто-часто моргает, когда глаза начинает щипать. Место перестаёт быть чарующим. Площадка вызывает отторжение, отвращение. Смотреть на неё в тягость, слушать весёлые крики тошно, поэтому они ретируются как можно скорее.

— Цветы почти завяли. 

Несколько бледных лепестков, опавших с уже захворавших бутонов, уныло стелятся по гладкой поверхности прикроватной тумбы. 

— Мхм, — подтверждает Лу Гуан. — Как раз собирался принести новые. 

В фотостудии всегда было много растений. Очень больших — в половину высоты стен; средних, а также маленьких, ютившихся вместе в керамических горшках. Они украшали углы комнат, подоконники. Чэн Сяоши говорил, что это была не его идея и так было всегда — его семья любила декорировать комнаты подобным образом. 

А с тех пор, как они оказались тут, у Лу Гуана появилась привычка собирать или изредка покупать новые цветы. Может это было совсем малым, что он мог сделать, но те привносили живности в скудный антураж палаты. Хотя, глядя на бедное растение, доживающее свои последние часы, так и не скажешь. Именно по этой причине Лу Гуан менял их почти всегда до того, как те начнут подавать признаки увядания. 

Последние дни протекали довольно ровно и спокойно. Чэн Сяоши был достаточно тих, и больше они не говорили о том случае. Лу Гуану может быть и правда стоит смириться с тем, что вернуть двигательную активность в ногах уже не получится. Однако дело ведь не в этом. В какой-то степени он осознаёт, что будь малейшая надежда — за такой срок уже появились бы хоть какие-то результаты. Но их не было. Совсем. 

Дело в том, что сам Чэн Сяоши не может с этим смириться. Не может проживать полноценную жизнь, не может радоваться, как раньше. Станет ли ему легче, если он услышит от самого Лу Гуана, что да, это бесполезно, стоит уже сдаться и не мучать себя? Он не уверен. 

На всё требуется время, просто сейчас, чтобы свыкнуться с нынешним порядком вещей, требуется намного больше, чем обычно. Лу Гуан в любом случае будет всегда рядом, что бы ни случилось. Единственный человек, бок о бок с которым он готов прожить до конца своих дней, о котором готов заботиться долгие годы. Они придумают что-то с работой, опять же, нужно лишь время. Чэн Сяоши станет счастливее — Лу Гуан в лепёшку расшибётся, но вернёт былой огонёк в потухший глаз.

Некстати вспоминается давнишний диалог, когда Чэн Сяоши нервно, страшась услышать ответ, предположил, что он лишь отягощающий груз. Тема больше не поднималась, но на днях всё равно следует ему напомнить, что это не так. И Лу Гуану плевать, будь тот хоть полностью парализован — он никогда не покинет Чэн Сяоши, только не по собственной воле. 

В палате они находятся одни, хотя она и двухместная. Пока что нового пациента подселять не планируют. Никто из них на это не жалуется. 

— Оставишь окно открытым? Здесь немного душно, — просит Чэн Сяоши. 

— Хорошо. 

Прохладный, но совсем не холодный ветер сразу же касается лица. Впервые за несколько дней на небе не видно солнца. Бескрайнее пространство в выси укрыто бледно-серыми облаками, которые через несколько часов вполне могут превратиться в грозовые тучи; сквозь них едва ли пробиваются солнечные лучи. Лу Гуан хотел быстро сбегать в магазин. Так что на всякий случай стоит поспешить, пока раньше предполагаемого момента не ливанул дождь. 

— А-Гуан? — накинув сверху лёгкий плащ, он уже готов направиться к двери и выйти в узкий коридор, залегающий меж многочисленными палатами, как его останавливает голос позади. 

— Сяоши? 

— Я люблю тебя.

— Даже не проси купить тебе чипсы, ты ел их недавно. 

Три слова и каждый раз сердце Лу Гуана пропускает удар. Чэн Сяоши часто говорил о том, что любит его. Сначала было непривычно, но к приятному всегда привыкаешь быстро. И может следовало чаще говорить эти слова первым, потому что это чувство — любовь — то безграничное, что он испытывал к Чэн Сяоши очень и очень долгое время. Отвечал он, тем не менее, всегда. Сейчас же Лу Гуан просто хочет подразнить его перед тем, как вернуть ответ. Может быть надеясь, что тот самый огонёк внутри карего глаза разгорится прямо сейчас. 

Чэн Сяоши никак не реагирует на то, что должно быть шуткой, лишь неотрывно фокусируя неожиданно серьёзный взгляд на его лице.

Что-то не так?

Избавившись от внезапно неприятного холодка, пробежавшего по спине, Лу Гуан мягко отвечает:

— Я тоже люблю тебя. 

Как назло, лифт в коридоре уже пару дней как сломан, поэтому вниз с шестого этажа приходится спускаться пешком. Грузовыми лифтами, специально предназначенными для перевозок маломобильных больных, пользоваться обычным визитёрам запрещено. Это не проблема — много ходить полезно. 

Оказавшись на улице, Лу Гуан глубоко втягивает носом свежий, чуть влажный из-за предстоящей грозы воздух. 

Каждый раз, когда приходится временно оставлять Чэн Сяоши наедине с собой, внутри разрастается слабая тревога, сорняком вплетающая свои цепкие корни в грудную клетку. Это чувство так сильно прижилось, так сильно въелось под кожу, что Лу Гуан попросту уже не обращает на него особого внимания. Старая привычка. Часть разума, отвечающая за логику, говорит, что тот не один. В центре уйма людей, которые в случае чего всегда смогут оказать необходимую помощь до того, как он вернётся. 

Путь кажется недолгим. Лу Гуан здесь уже бывал, и не раз. Местный магазинчик не изобилует разнообразием, однако всё самое необходимое там имеется, а это — самое главное. 

Как и планировалось, он затем заглядывает в цветочный магазин, чтобы заменить уже увядшие цветы на новые, пышущие жизнью. Выбор падает на маргаритки. Те нравятся Чэн Сяоши больше всего. Сам Лу Гуан всегда предпочитал незабудки. В прошлом году они стали выезжать загород гораздо чаще. И, оказываясь на бескрайних лугах, иногда встречали выглядывающие из травы бледно-синие лепестки. Один раз Чэн Сяоши со скрупулёзной точностью даже сплёл из них маленькое кольцо, затем шутливо натянув то Лу Гуану на безымянный палец. 

С небольшим пакетом в одной руке и с охапкой цветов в другой, плотно прижимаемой к груди, он направляется обратно. 

Лу Гуан много думал о том, что будет дальше. О будущем. Не только о нём — о том, как тянется их жизнь, тоже. Ожидал ли он, снова и снова погружаясь в новую фотографию, что всё обернется так? Нет. Не было даже уверенности, что когда-либо получится спасти Чэн Сяоши от смерти. Скорее... было так больно продолжать существовать без него, что приходилось с отчаянием утопающего хвататься за последнюю ниточку, даже если разум кричал, что ты знаешь правила — изменить ничего нельзя, остаётся только пройти все пять этапов принятия и смириться. 

Узел смерти — ключевое событие, которое случится несмотря ни на что, и вот они здесь. И может то, что Чэн Сяоши больше не сможет ходить и есть кара — плата за то, что Лу Гуан сделал. Своего рода аномалия, которой никогда не должно было быть. 

Самого Чэн Сяоши не должно было быть. В живых, больше нет. Его изначальная судьба — быть похороненным глубоко под землёй в двадцать один год, так и не узнав, как поменяется этот мир, как изменится фотостудия, как изменятся Лу Гуан с Цяо Лин, как они будут становиться старше, пока седина не появится в их в волосах. 

Теперь тот сможет это всё увидеть. Но будет ли счастлив в дальнейшем? Может после смирения и принятия станет легче? Лу Гуан не знает, потому что сам никогда не смог примириться с самым большим потрясением в своей жизни. Но он поможет Чэн Сяоши, обязательно поможет. 

Возможно, получится установить какие-то устройства, которые позволят передвигаться более свободно, наконец практически не используя ненавистную коляску. Получится вернуться к фотографии; а выполнять скучную рутинную работу за ноутбуком будет уже Лу Гуан — ему не в тягость. И если психическое состояние так сильно влияет на физическое, то и способности придут в норму. 

Они смогут снова играть в баскетбол. И может движения Чэн Сяоши уже не будут такими же точными как раньше, тот всё равно с победоносным видом будет забрасывать мяч в корзину, а Лу Гуан будет наблюдать за ним, незаметно приподняв уголки собственных губ. 

Они заведут кота или кошку — как Чэн Сяоши того и хотел, долго упрашивая, ещё задолго до всего произошедшего. И Лу Гуан, слишком расстроенный тогда случаем с Элизабет, больше не будет отказывать, ссылаясь на трудности заботы о питомце. 

Это случится. Лу Гуан обо всем позаботится. Он смог отвратить смерть, что стоит ему сделать Чэн Сяоши счастливее, так?

Облака сгущаются, но по возвращении в центр дождя всё ещё нет. Атмосфера, тем не менее, будто меняется. Когда он оказывается рядом со входом, мимо в спешке пробегают два взволнованных сотрудника, один из них случайно задевает Лу Гуана плечом. Их фигуры почти сразу же скрываются за углом, ведущим на задний двор. Это ему хорошо известно, потому что именно туда выходят окна из палаты Чэн Сяоши. Сразу же за двориком находится обширный лесопарк — как раз-таки тот, в котором они обычно гуляют. 

Нехорошее предчувствие на секунду всколыхивается внутри, словно беспокойный зверь, и его приходится тут же давить. 

Пройдя через знакомые двери, Лу Гуан направляется в уборную, к раковине, чтобы уже сразу наполнить стеклянную вазу, оставленную внизу, водой, и погрузить туда цветы, а затем привычно идёт к лифту — чуть более скорым шагом, чем несколько минут назад — только чтобы затем вспомнить, что тот до сих пор неисправен. 

Шестой этаж и несколько десятков ступеней. 

Первая, вторая, третья. 

После третьей смысла считать нет, потому что ноги всё равно ступают на каждую следующую через одну. Вода звучно бултыхается в сосуде. Обычно через ступеньки любил перескакивать Чэн Сяоши.

Последняя. Пальцы ложатся на ручку, и дверь с кратким тихим скрипом отворяется. 

— Я вернулся. 

Внезапный порыв ветра в лицо заставляет поморщиться. Окна открыты настежь, как их и оставлял Лу Гуан перед тем, как уйти. Шторы, гонимые потоком воздуха, развеваются, то взмывая вверх, то опадая, с громким неприятным звуком ударяясь о стену. Палата пуста. 

— Сяоши? — зовёт он, подозревая, что ответа не будет. Лу Гуан опускает пакет с продуктами на пол, всё ещё прижимая вазу с маргаритками к груди. 

Что-то не так. Никаких обследований не планировалось, а внеплановые случались очень редко, так что его никуда не могли увезти. Цепляет взгляд неаккуратно свисающее вниз у изголовья кровати белое одеяло. 

Сердце вдруг заходится в бешеном ритме, отбивая жёсткие удары о рёбра. 

Лу Гуан бездумно подходит ближе к окну, чтобы его закрыть. Ветер приносит громкие голоса снаружи. 

Точно. 

Звуки доносятся прямиком со двора. Слишком шумно. 

Он наклоняется вперёд, чтобы посмотреть, что происходит внизу. 

Толпа людей. 

Они теснятся небольшим кругом. Двое работников, что были замечены ранее, тоже здесь. 

Кто-то сокрушается, хватаясь за голову, кто-то держит телефон, эмоционально объясняя что-то в трубку. 

Лу Гуан смотрит на них всех. 

Яркая цветная одежда мелькает перед глазами. 

Лу Гуан не видит никого. 

Потому что всё его внимание приковано к тому, возле чего они собрались. Возле кого они собрались. Огромное кровавое пятно расползается по тратуару, окрашивая собой приникшую рядом к земле траву. А внутри этого пятна лежит неподвижное тело. Даже с шестого этажа можно заметить то, в какой неестественной позе оно находится. 

Где-то вблизи раздаётся звон.

Ваза выскальзывает из рук и бьётся о пол, резлетаясь на осколки. 

Холодная вода попадает на штаны и на обувь. Это имеет какое-то значение?

Мокрые цветы теперь жалко стелятся под ногами. 

Лу Гуан делает от окна несколько шагов назад, кажется, случайно наступив на несколько из них. 

Он смотрит вниз, видит переломанные стебли и вырванные лепестки. 

Он смотрит вниз, видит переломанные конечности и неестественно вывернутую шею с пробитым черепом. 

Нет, это всё не по-настоящему. Чэн Сяоши никогда бы этого не сделал, он никогда бы так не поступил. Это всё просто очередной кошмар, из которого нужно выбраться, заставить себя проснуться. 

Лу Гуан растерянно поднимает с пола один из крупных осколков и с силой сжимает его в ладони, пока ту не простреливает боль. 

Может было бы лучше, если бы в тот день дело было доведено до конца. 

Ты решил довести до конца его сам, Чэн Сяоши? Решил уже всё утром, решил уже всё потом, когда остановил в дверях, чтобы сказать последние слова?

Просто позволь мне уже умереть наконец. 

Или решил задолго до того, как мы сюда приехали? Как жаль, что больше нельзя получить ответы. 

Он сгибается, чувствуя нарастающее давление в груди — такой силы, что приходится ртом хватать недостающий воздух. 

Оптимистичные рассуждения о дальнейшей жизни внезапно кажутся невероятно смешными. Рассуждения о том, как он смог обыграть саму смерть кажутся ещё смешнее. А при воспоминаниях о мыслях, как он обыграет дальше кого угодно, лишь бы сделать Чэн Сяоши снова счастливее, хочется смеяться в голос, несмотря на боль в грудной клетке. 

Сделать Чэн Сяоши... счастливее? Когда он не смог даже удержать от того, чтобы тот не наложил на себя руки?

Чэн Сяоши м̡̧̲͓̟̻̥̱̫͈̣͗̓̒͑ͭ͂̽ͬ̀ ̛̱͎̪̼̘̟̣̰̗͕͚̘̲̺̻̤͕̱̮͉̻̺̹̦̫͙͉̘̩̠̯̘͎̣̓̀ͦ̇ͥ̔̋͒ͧ̓́͆̈́ͨ̀ͩ̉ͯ̓̋͂̓ͯ̌ͬ̓ͮ̆ͤ͐̉̓͊͌̉́͌̄̽̅̌ͯ͘ͅё̢̨̬̥̙̮̤͓̫̥̖̖̻͖̤̯̹͎̱̝̰́̐ͪ̓̋͐ͦ̅̏̋̅͒ͦͬͯ̏͂̈́ͣ̓͘͘ ̨̛̛͈̞̟̼̫͕̼̬̺͙̟̺̗̬͌ͦͬͦ̋ͩ̔̅ͨͬͫ͑ͥ̏͋͋̈́͆̏̋̏ͩ͛ͅ ̴̛̘̩͑͋ͬ̃ ̢ͨ̂̅̚р̧̛̣͖̟͎͈̜̫̫͕̱̻͓̮͍̲̬͖̥͓̫͖̺̙̋̒̆̐ͮͥͯ̅́ͪ́ͧͪ͐ͫ̄͊̾̅̋ͤͤͬ̑͐̽ͨ̄͋̓ͯ̕ͅ ̛͙͓̦ͭ̈͂̍̀͊͌͐́̓͗ ̢̨̟ ̴̨̛̪̟̟͔̤͔͉̭͚̖̙̫̠͐͆͋̋̓т̯̰̩̾̍͊͒ ̨͔̭̥͎ͪ͌ͤ̈̓ͮ̎ͣ̅̾͊̀͊͛̉̕ ̴̧̧̢̢̭̫͚̹̰̯͔͍̠̤͔͖̠͙̺͇̬̼̰͚̝̝͉̬̺̋̌͆̀ͦͮ͆̀̄̽̓ͤ͋ͮͥͨͤ̌̒ͨ̈́́͒̍́͐̐͆ͣͦ̓ͨͩ̒̑̃͋̚ ̆в̴̧̡̢̥̩̬̞̹̪͈͇̰̺̻̞̠͐ͭ̈́ͣ̇͑̾̍̀͂ͮ̃̃̆̋̽̕͘ ̻͇̮̪̣̭͉͔͂͛ͥ̎̈ͬ̉͘ ͔̩̓̀͗ ̨̢̧̛̜̘͔̣͎̫̹͙̹͍͆ͪ̏ͯͥ̂̽ͨ̒ͫ̓̑͋̌̑͒́͆͛͋ͨ́̄̓̚̕?

Чэн Сяоши м̶̶̸͖̙͖̝̦͍̭͙̘̖̜̤̩͛ͮ̎̽̒͛ͥͤ̂ͧ̌ͧ̌̅̔ͭ̑͋̅͡͞ё̡̧̛̭͔̪̣ͤͭ͊̎͜͞͝ ̵̩̦͗́̾͜͡͡͝ͅ ̧͕͕̜̤̫̼́̉͊ͧ̾͘ͅр̵̧̢̮̪̣̬̺̬̙͕͔̼͔̬̂ͧ̄̑ͥ̀ͩ̅̾͒̌͐͛ͩ̃̃͆̈́͆ͪ͟͢т̵̡͔̙̱̈́ ̨̡̛̬͈̣͇͖̹̭͈͖̜̞̈̉͛͒̈́̓̍̀̄̐͝в̢͉ͧ̎̅ͤͨ̇?

Чэн Сяоши м̵̴̡̧̻̣͈̮͕̜̤͉̺̓̈͋̑̅͊̅ͮ̎̀̾̚ёͯ͜ ̵̧̈́̇ͩ͋ͨ͊͗̋͟р̧͔̙̮̭͚̖̣̑̎ͣͯ̋̉̌͜т̶̦̟͎̠͕͖͇͙̣̫̘̀ͭ̔̐̓̾̾͌ͫ̎ͩ͗ͧͫ̓̂̀̎̚͟͠͝ͅв̴̨̡̰̣͍̬͓̼̫͖͓͕̰̻̭̬̻͓͍̝͌̋͆̅̀̆ͪ͊ͨ͌ͨͣ̓́̂͗̅̅̕̕͟ͅ?

Чэн Сяоши м̡̯̬͗̐͌ͬ̒͜ё̽͌͐͠ ̡͓ͨ͗ͥ̅͢ ̫ͣ ̛̖̺̞̭̐̎ͭ͌̄͠ͅр͉̟̮͓̆ͥͅ ̵̥̺̣̥̹̐͛̀͜ ͛ͮ̌ ͬ̂_̴͙̥ͪ̃͛ͥ͒̀ͫͯ̕_̏т̸̸̧̨͉̟̯̬̭͈̄͛̄ͤ̓̀̓̋в̷̲̺̣͔̪̫̜̺́̎͗̀̄͛̂͑ͦͧ͋̋͝͠ͅ?

Чэн Сяоши м̴̶̸̛̛͓̭͕̜̞̫͓ͬ͒̃̈ͪ̅͆̏̕ё̷̬̫̻̗͔͇̘͚̹͚̂ͬ̋͐ͬ̈́͐̎ͩ͋́̀̅̍̕͘͠р̗̝ ̷̜̻̈́ͨ́̆̌т̛ͥ̈ ͢в̧̹̺̪̼͓̣̓͐̾̃ͩ͢?

Чэн Сяоши м̖͚ͪ̿̈̐̓ё͙̰̩ͬ͐̎̊р̙̩̃̃͊ͮ̐т̥̦̮̖ͮ̊̌в̦͙̝̙̳̀ͣ?

ЭТО ВСЁ ПО-НАСТОЯЩЕМУ. ЧЭН СЯОШИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МЁРТВ. 

И реальный идиот здесь Лу Гуан, который посчитал, будто Вселенная с-ж-а-л-и-л-а-с-ь, сделав такое о-с-о-б-е-н-н-о-е исключение. Для таких о-с-о-б-е-н-н-ы-х людей. 

До ушей долетает череда мерзких хлюпающих звуков. С каждой секундой они становятся всё громче и интенсивнее, нарастая и нарастая, не собираясь прерываться. Какой-то отдалённой частью мозга он понимает, что те вырываются из собственного рта, откуда-то из глубин глотки, превращаясь не то в скулящий вой, не то в надрывный плачь. 

Дальше происходящее будто заволакивает плотная пелена. Кажется, кто-то касается его плеча и помогает подняться. Кажется, кто-то ведёт прочь из палаты и предлагает стакан воды. Кажется, кто-то пытается что-то ему сказать, но Лу Гуан лишь тупо смотрит на то, как двигаются губы нескольких людей одновременно, не понимая, что от него хотят.

Он помнит, как телефон начинает разрываться от вибрации, и когда поднимает трубку, на него обрушивается шквал громких сдавленных рыданий. Слова различаются с трудом, потому что голос Цяо Лин постоянно прерывается, когда она пытается сделать вдох. Из бессвязной речи становится понятно, что с ней уже связались, а ещё, что Чэн Сяоши тоже попрощался, отправив последнее сообщение. 

Лу Гуан бы хотел как-то её поддержать. Хотел бы сказать что-то успокаивающее. Но он не может выдавить из себя ничего.

Появляются полицейские машины. Зону оцепляют. У сотрудников полиции есть подозрения на убийство, потому что в самом деле — как мог парализованный человек спрыгнуть сам с шестого этажа?он-то, он-то знает как, и что это было не оно. Не в этот раз. И это всё его вина, только его, за то, что не уберёг. 

Лу Гуан порывается было один раз броситься туда, где всё ещё лежит остывающее тело Чэн Сяоши, потому что внутри на секунду вспыхивает глупая, неуместная, абсолютно иррациональная надежда на то, что тот жив, и это просто они не смогли этого распознать. Просто всё так же, как в прошлый раз, когда Чэн Сяоши сбила машина и тот выжил. А Лу Гуан сейчас убедится в этом, скажет, что нужно срочно спасать, ещё есть шанс...

Его не пускают. Щека саднит, когда он закусывает её изнутри в попытке остановить этот безумный ход мыслей и обрубить на корню все жалкие попытки уцепиться хоть за какую-то ниточку надежды. Потому что всё, хватит, Лу Гуан, он действительно м-ё-р-т-в, ты облажался. 

Тело затем уносят, а тротуар уже совсем скоро начнут очищать от расползшейся по обширной площади крови. 

При допросе дежавю душит со всех сторон. Хочется сбежать от пристальных недоверчивых взглядов, которые ясно дают понять, что он попадает под подозрение в убийстве его самого дорогого человека. Сбежать от навязчивых вопросов, которые нескончаемым потоком льются сверху, когда полицейские пытаются реконструировать случившуюся трагедию.

Это бессмысленно — Лу Гуан и без них знает, что произошло. А ещё — что это его вина. 

Больше не будет никаких снимков. 

Они никогда не поиграют вместе в баскетбол. 

И никогда не заведут кошку. 

Ведь Чэн Сяоши оставил его. 

Чэн Сяоши оставил его, потому что Лу Гуан не справился. 

Кап. 

Кап.

Кап.

Капли равномерно ударяются о стекло. Они скользят вниз по гладкой поверхности, затем разбиваясь о землю, рассыпаясь на десятки себе подобных. 

Чэн Сяоши не любит дождь. 

Чэн Сяоши здесь больше нет, так что это не имеет значения.

Сжавшись, он сидит на полу, прислонившись корпусом к краю кровати. За окном то и дело гремят раскаты грома. Внутри фотостудии темно и тихо. Холодно и безжизненно. И это не сон, не кошмар, который можно сбросить с себя, проснувшись. Это самая настоящая жестокая реальность, которая поджидала его очень долгое время, ждала, когда за жертвой наконец захлопнется ловушка. 

Три варианта. 

У него только три варианта. 

Два из них можно вычеркнуть сразу. 

Лу Гуан не сможет жить без Чэн Сяоши. 

Лу Гуан слишком слаб, чтобы убить себя. 

Лу Гуану остаётся только принести со второго этажа старый альбом с фотографиями.

У него нет никакого плана. Нет сил. Нет какого-то смысла в том, чтобы продолжать двигаться дальше. И тело снова лишь тусклая, блекнущая плёнка, существующая без какой-либо цели, только потому что никто не оставил другого выбора, а душа — обрубленные ошмётки, стираемые в порошок. 

На снимке, который он берёт, им по шестнадцать. Они только недавно начали близко общаться, и это первая совместная фотография. Чэн Сяоши стоит сбоку, широко улыбаясь — он всегда улыбается; Лу Гуан держит телефон с включенной фронтальной камерой, сдержанно поджимая губы. Собственное лицо кажется чужим. Тот Лу Гуан ещё не догадывается ни о чём из того, что придётся пережить, и кем ему станет одноклассник, стоящий рядом. 

Палец скользит по месту, где неподвижно застыло изображение Чэн Сяоши. Гладит, словно пытаясь заставить фотографию ожить. И после недолгих раздумий он подносит снимок ближе, оставляя на нём трепетный поцелуй. 

Он знает, он не может не думать о том, что после того, как вернётся в прошлое, между ними ничего не будет. Всё будет стёрто, словно той связи никогда и не существовало. 

Сейчас Лу Гуан соединит вместе свои ладони, и этой реальности больше не станет. Не станет ничего. Не станет мёртвого Чэн Сяоши, не станет тех мучений, через которые ему пришлось пройти. Не станет долгих объятий и ласковых поцелуев. 

Но теперь это неважно.

Может это судьба. Его судьба. Пытаться раз за разом, теряться в пространстве и времени, всегда находиться на грани. Может это он — самая настоящая ошибка во Вселенной, аномалия, которую следует устранить. 

В тишине раздаётся хлопок. Комната пустеет. Но