— Хисока-сан не сомневалась, когда перерезала себе горло, — голос Рин, кажется, ещё никогда не был настолько холодным. Все воспоминания об этой женщине пропитаны холодом; как, впрочем, и жизнь Хисоки.
Вместо ответа Аноцу кивает. Его глаза блестят, когда он смотрит на протянутый клинок. Это не блеск предвкушения, а что-то похожее на слёзы.
— Ты всегда был слишком самовлюбленным ублюдком для подобного жеста, — продолжает Рин и сильнее выпрямляет спину. — Даже раскаявшись, ты бы не смог совершить харакири. А теперь ты потерял всё.
— А теперь я потерял всё, — Кагехиса вновь кивает, смотрит куда-то вниз, мимо Рин, мимо лезвия перед его лицом. Его покладистость, взявшаясь из ниоткуда, почти бесит, но Рин позволяет себе насытиться ей в награду за все страдания.
— Макиэ-сан мертва, Итто-рю распалась, ты потерял руку. У тебя ничего не осталось. Твой топор остался в снегах.
Рин хочет, чтобы он поднял взгляд на неё, но Аноцу продолжает трусливо рассматривать пустоту.
— Это всё, что у тебя есть. Я даю его тебе.
Девушка чуть дергает рукой, вперед, как бы показывая “на, бери, это твоё”. Аноцу берет клинок неглядя. Его лицо выглядит растерянным; когда он садится на колени, когда чуть откидывает волосы назад, когда мешкается, решая, куда поднести лезвие. Лишь замерев с острием подле своего живота он поднимает взгляд на Рин. Чуть впалые от усталости щеки, остатки румянца на коже после холода улицы, круги под глазами — он похож на провинившуюся собаку и почти вызывает жалость.
— Это то, чего ты хочешь?
— Это то, что ты мне должен.
Какое-то время Рин стоит всё также, высокая, гордая, жестокая; но в конце концов её ломает, и она опускается на корточки рядом с Кагехисой. Жестокость, как и власть, ей не к лицу и ощущаются чужеродным объектом под кожей. Сейчас её поза напоминает ей Кагу; они сидят с Аноцу почти также, и она почти также принесла ему в ладони смерть. Разница в том, что тогда у него было право отказаться.
Кагехиса с шипением втягивает воздух через пересохшие губы; Рин может видеть мелкие ранки-трещины, и это инстинктивно заставляет её облизать свои. Ей остается только ждать. Где кончается гордость этого человека и начинается знание чести?
“Наши предки оставили нам в наследство это глупое слово “честь”. Им мы и живём“.
Какой шанс, что тогда он лгал? Какой шанс, что на самом деле Аноцу не знает ничего про слово, которое использовал не раз и не два?
Кагехиса медлит. Дышит нервно и глубоко, рука подрагивает. Ему вряд ли хватит силы вспороть себе живот при таком раскладе, но Рин не постесняется ему помочь. Это будет последняя помощь, что она окажет этому человеку. Наверняка, как и все прочие, весьма незаслуженная. Но это уже её, Асано Рин, демоны, и ей с ними жить. Аноцу к ним не имеет отношения, она давно это поняла.
— Я… не могу, — так тихо, что Рин даже принимает его голос за шум ветра.
— Что? — она почти смеется. — Что ты сказал?!
— Я не могу сделать это.
Аноцу выплевывает признание и опускает клинок. В сдвинутых бровях залегло разочарование: то ли самим собой, то ли тем, что ему приходится в этом сознаться.
— Ты права, я слишком эгоистичен и слишком самовлюблен. Если уж ты поймала меня, закончи это.
Видимо, для Аноцу Кагехисы верх чести — это признать свою слабость; искупить её он не способен. Рин заливается смехом, смеется так громко и долго, что теряет равновесие и падает, опрокидывается назад. Она бы посмеялась ещё, но Аноцу сбивает её спесь одним словом — в принципе, как и всегда:
— Пожалуйста.
— Что? — девушка вытирает слезинки в уголках глаз и удивленно хлопает ресницами.
— Пожалуйста, убей меня.
В комнате воцаряется молчание. Слышно морозный ветер и тихие переговоры Мандзи с Магацу за стеной. Они не пытаются прислушаться; Кагехиса Аноцу полностью отдан в руки Рин. Он это заслужил, она это заслужила.
— Ещё раз, что ты сказал?
— Ты прекрасно слышала, — мужской голос на секунду оборачивается рычанием, но Кагехиса быстро берет себя в руки. — Пожалуйста, помоги мне, убей меня. Закончи это. Закончи эту безумную историю длиною в несколько поколений.
“Как ты можешь просить меня о таком?” — думает Рин, но вместо слов забирает клинок из чужих рук. Это всё неважно. Слабость души Аноцу не изменит черноту её души и не изменит её поступков. В конце концов, это то, за чем она так гналась и чего так долго желала.
— Не дергайся. Я надеюсь, я сделаю это быстро.
Рин видела, как Хисока вскрыла себе горло: элегантно, словно все двадцать четыре года жила только ради этого. Но видеть не равно делать. Её руки дрожат, когда Рин подносит клинок к горлу Аноцу; он, напротив, теперь абсолютно спокоен. Под его бледной кожей видно, как слабо бьется вена. Рин выбирает её, обхватывает второй рукой затылок мужчины и резко проводит клинком.
Кровь заливает её кимоно, её руки, пол лачуги, в которой они укрылись от снегопада. Рин кажется, что она выливается оглушительно громко, так, что не слышно, как тело Кагехисы падает. Чтобы решиться и посмотреть на него, Рин требуется несколько долгих мгновений: восстановить дыхание, сглотнуть тошноту, выбросить прочь клинок.
Аноцу Кагехиса лежит, его кожа ещё бледнее на фоне темной крови, но на лице спокойное выражение. В нем смешивается смирение и благодарность, и Рин никогда не видела его таким расслабленным. Словно вместе с кровью из него вытекают все тревоги и страхи, все слабости, на которые до последнего момента он не давал себе права.
В этот раз Рин поступила правильно.