На удивление, Гоуст проснулась раньше. Остатки сырого липкого сновидения вытолкнули её из несуразной и моментально улетучивающейся снимой реальности. Такие сны не самые правдоподобные, и после них не оглядываешься по сторонам в изумлении, в растерянности чужой простыни и подушек, но всё ещё хвосты воспоминаний неких смутных событий неприятно щекочут пятки. Гоуст лениво потянулась, переворачиваясь на другую сторону, как тут же, даже от её едва осязаемого движения, во сне заворочался и Первый. Гоуст замерла, боясь разбудить его, и пару минут лежала абсолютно неподвижно, почти не дыша, вслушиваясь в чужое дыхание. Первый не проснулся, лишь слегка завалился на бок и машинально сквозь сон прихватил девушку за ляжку, просунув ладонь между её ног. Было в этом жесте что-то уязвимо искреннее, и Гоуст слабо улыбнулась. Первый всегда спит очень чутко, просыпается от малейшего шороха, так что желая хотя бы ещё какое-то время не прерывать его сон, Гоуст не стала подниматься с постели.
Безмятежность выходного дня не торопила по делам, позволяя без зазрения совести валяться хоть до заката, и вот уже лиловым покрывалом высоких окон по небу расстилался поздний вечер. Если бы не социум, учёба и часы работы большинства магазинов, она бы спала до вечера каждый день, с удовольствием бодрствуя только по ночам. Запрыгивала бы на перила балкона и, скрипя кожаным корсетом, как Кейт Бекинсейл в Другом мире, оглядывала искрящиеся пороками огни ночного города. Город засыпает, просыпается вампирская аристократия. Гоуст обожала всю эту кроваво-готическую эстетику и всегда тяготела к сумеречному образу жизни. Как будто тёмное небо давало ей больше воздуха и возможность дышать полной грудью, жить настоящей жизнью, в то время как дневной свет лишь загонял в тесные узкие тени и незримые рамки. Ведь каждый поэт знает, лишь светом звёзд во мраке творения озаряется вдохновения истинный лик.
Впрочем, не одна Гоуст в этих урбанистических катакомбах была порождением ночи. Было нечто в глуши холодных тёмных коридоров их квартиры куда более древнее и опасное, чем хрупкая юная дракулина. И в безоружном молчаливом покое этого кровожадного зверя было своё чарующее колдовство. Гоуст казалось, что даже во сне он окутывал её своей пленяющей аурой. Пока одна часть внимательных паучьих глаз сомкнулась в долгожданном отдыхе, несколько боковых продолжали её гипнотизировать, приманивая ближе. И самым дьявольским образом это было губительно приятно.
Она посмотрела на спокойное лицо Первого, которое, пожалуй, только в такие моменты и не выражало абсолютно ничего, когда как обычно, любая мельчайшая деталь жизни нарушала мимическую гладь его настроения. Сколько бы Гоуст ни шутила о том, "как давно ему семнадцать", при внимательном рассмотрении уже можно было разглядеть отпечатки его самых любимых эмоций – гнева и смеха. Тонкие ниточки едва заметных морщинок обрамляли острые уголки губ и пролегали на переносице. Иногда, когда Гоуст смотрела на Первого особенно долго, ей чудилось, будто черты его расплываются и перестраиваются, подёрнутые магической иллюзией. Каждая линия его лица была до боли родной и в той же степени до ужаса незнакомой. Это одновременно пугало и завораживало, как если слишком долго смотреть на себя в зеркало. Насколько ты близко, Ви? Насколько я далеко от тебя? Она тихонько потянула руку к мужчине, лежащему рядом, но не успела коснуться, как он вдруг дёрнулся во сне, и Гоуст вздрогнула от неожиданности. Пара тёмных локонов упала ему на нос и он чуть поморщился. Тонкими пальцами почти невесомо девушка убрала прядь с его лица. Длинные чёрные ресницы слегка подрагивали, словно его дремлющий, но всегда беспокойный разум утопал в тревожном сновидении. Интересно, тебе тоже снится кошмар?
С глухим рёвом пара машин пронеслась под окнами и Первый медленно повернулся. Он прищурился и глубоко вздохнул, пока Гоуст своими огромными бездонными глазами смотрела на него практически в упор. Увидев её, Первый опешил и удивлённо уставился:
– Ты чего?...
– Ничего. Просто смотрела, как ты спишь, – с хитрецой ответила Гоуст. Обычно это он застаёт её врасплох после длительного сна, поэтому сейчас она наслаждалась эффектом своего неожиданного манёвра. Не только ему же нависать над ней сонным параличом.
– И давно ты так лежишь смотришь?
– Давно.
– Крипота, – скорее буднично, чем боязливо подметил Первый и с лёгким скрипом вытянулся на кровати.
– Да, вот любуюсь на домашнюю ручную крипоту.
– Кто это тут ручной, а? – заигрывающе парировал Первый и перекатившись навалился на Гоуст.
Мужчина вяло попытался укусить её за локоть, но девушка ловко увернулась, выскользнув из-под одеяла, и сама смачно, ни разу не щадяще, впилась ему в плечо зубами.
– Ауч! – В голосе Первого было больше неприкрытого удовольствия, чем наигранного возмущения.
Гоуст схватила его запястье, прижав к постели, и всё ещё сонный Первый не слишком сопротивлялся. Она подарила ему ещё несколько сильных укусов в районе шеи, на что тот не без наслаждения прошипел:
– Кто-то голодный, я смотрю?
– Да-а-а. – Гоуст прорычала сквозь зубы.
– Который час? Уже ночь или... утро?
– Бессмертные часов не наблюдают, – протянула Гоуст, прихватив и другое его запястье.
– Режим сна в трубу, конечно. – Первый зевнул, всё ещё не до конца осознавая, что теперь Гоуст придавила обе его руки к кровати, обездвижила и нависла, как хищница. Она продолжала кусать его шею и плечи, глодая выпирающие ключицы, как алчущая адская гончая, но куда эффективнее его будоражило то, что Гоуст прижималась мягкой грудью и тёрлась об него ягодицами. В какой-то момент все эти телодвижения разбудили Первого достаточно, чтобы перестать мириться с её контролем и одним лёгким рывком перевернуть на спину:
– Я тоже так умею. – Они поменялись позициями и теперь Первый зафиксировал её руки, навалившись сверху. – Ты, вот, зря зверя-то будишь.
– Будешь. Почему зря...
Не успела Гоуст договорить, как Первый оскалился и вероломно проехался пальцами ей по рёбрам. Гоуст взвизгнула от неожиданной щекотки и начала биться в его объятиях, как одержимая, терзаемая нечестивым духом. Звонкий смех перемежался с истошными воплями, пока пальцы мужчины всё сильнее сжимали её бока, доводя до исступления. К её великому сожалению, сам Первый щекотки совсем не боялся, так что затискать его в ответ было нельзя. Оставалось только ёрзать и юлить в надежде, что получится выскользнуть из щекотливой хватки, что, в конце концов, как правило, удавалось. Гоуст вынырнула из его рук и сползла с кровати на пол, всё ещё истерично вопя и задыхаясь, когда Первый, ехидно посмеиваясь, ухватил её за лодыжку, но, не удержавшись на краю кровати, и сам неожиданно свалился вниз. Не упуская шанса на свободу, девушка шустро уползла на четвереньках в коридор, и Первому оставалось лишь наблюдать, как кусачая жертва его маленькой пытки скрывается за тёмным углом.
Он поднялся на ноги и, накинув на плечи халат, с гулким зёвом раскинул руки в стороны, взмахнув атласной тонкой тканью, словно крыльями. Кровь бодро растекалась по застоявшимся после слишком долгого сна мышцам. Руки и ноги всё ещё саднило после вчерашнего, но это была сладкая боль, разливающаяся по всему телу приятными тактильными воспоминаниями. Он редко спит так долго и часто не может заснуть, если случайно просыпается, но сегодня, выбившись из сил до самого остатка, спал мёртвым сном. Чувствовал себя, правда, как упырь пробудившийся от трёхсотлетней дрёмы. Сколько вообще времени? Какой сейчас год?... За окном уже горели ночные фонари, а на электронных часах зловещими глазницами выкатились алеющие нули. Первый, как и Гоуст, был, скорее, вынужденным по долгу рабочего графика "жаворонком", но сам тоже предпочитал жить по ночам. И хотя столь позднее пробуждение предвещало чуть более длинные предстоящие сутки, он ощущал внутренний подъём. Мужчина причмокнул губами и щёлкнул языком, чувствуя пробуждающийся неистовый голод.