Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью.
Цунетомо Ямамото, «Хагакурэ, или Сокрытое в листве»
Хенджин всегда знал, чего он хочет. Но никогда не получал желаемого. К его возрасту это вызывало только снисходительную усмешку.
Он умел только желать. И ничего более.
Насмешка судьбы, неблагосклонной к рожденному в благополучной полной семье человеку, природная неудачливость или отсутствие воли — причина была не так важна. Хенджин не любил копать глубоко. Это никогда не доводило до хорошего. Понимания собственной беспомощности хватало для пусть и не счастливой, но предсказуемой жизни.
Он точно знал, что не умрет, если не получит его. В конце концов, Хенджин был труслив. Трусость спасла немало человеческих жизней. Удивительно, почему ее не воспевают в легендах, как воспевают глупость, прикрытую за красивой «самоотверженностью».
Впрочем, и глупости ему недоставало. Хенджин завис где-то в воздухе, между всеми полярными понятиями, что знал, в пустоте, придающей всей жизни безвкусную недостаточность. Он был недостаточно хорош в футболе, чтобы его взяли в сборную, недостаточно умен для того, чтобы отличиться на экзаменах, недостаточно способен, чтобы получить работу мечты. Но достаточен для прилежного выполнения роли пушечного мяса. Или военнослужащего. Старшего сержанта, если быть точнее.
К этой должности он шел мучительных три года, наблюдая из строя, как всех его сослуживцев месяц за месяцем повышают и отличают, навешивают на них ордена и одаривают гордым взглядом. Хенджин всегда был где-то сзади, третий в строе второго ряда.
Ему, чтобы получить повышение, пришлось согласиться на перевод в лагерь, находящийся в смехотворных пятнадцати милях от бывшей демилитаризованной зоны. В подразделение, которое было сформировано НАТО. Звучит неплохо, но все знающие сослуживцы не горели желанием перевестись в Кэмп Хови. Риск-игра их не прельщала.
Летальная текучка кадров в лагере пугала Хенджина. Но получить старшего сержанта, неплохое жалование, и возможность сменить обстановку и окружение — неплохой вариант. За неимением других, конечно же.
Все оказалось лучше, чем он представлял. За девять месяцев он пожалел о переводе всего-то раз пятнадцать. Подумаешь. Зато он избавился от желания всеобщей благосклонности.
Все эти девять месяцев он хотел только его благосклонности.
***
Хенджин раздраженно снимает тактическую перчатку — новая форма, американский стандарт, завезли только неделю назад, мизинец адски натирает. Винтовка клацает, сошка вонзается в землю, когда он рушится на влажную рыхлую почву и пристраивается к прицелу. Вдох.
Мимо. Болван. Он все видит. Стоит у парапета вместе с двумя своими лейтенантами и ничего не упускает. Хенджин буквально затылком чувствует его разочарованный, но понимающий взгляд. Живот сводит, Хенджин матерится сквозь сжатые зубы и только с третьей попытки попадает в дальний гонг.
Тяжелый спертый воздух режет горло, впереди улюлюкает Джисон, и Хенджин подрывается с места к контрольной точке, бормоча под нос непрерывающееся «Блядство, блядство». На финише сдерживается, чтобы не зарычать от досады. Джисон, не подозревающий о проклятиях, которыми его в мыслях осыпает Хенджин, игриво бьет его кулаком в грудь.
— Прости, малыш. — запыхающееся теплое дыхание почти касается уха Хенджина, и он показательно морщится.
— Завали.
Поднимать взгляд и поворачиваться к парапету страшно. Хенджин краем глаза видит, как три фигуры сходятся.
— Сержант Хван! — голос лейтенанта Ли почти насмешливый. Его хлебом не корми, дай ткнуть его носом в его недостатки, как новорожденного щенка. Хенджин не поворачивается. К черту субординацию. Его собственного разочарования хватает сполна. — Ты как сонная муха. Выспался бы, не ныл бы сейчас.
Хенджин позволяет себе, наконец, зарычать.
— Я не ною! — он добавляет за секунду до того, как становится поздно: — сэр.
— Отставить пререкания, сержант. Начал ныть.
Хенджин глотает недовольство и выпрямляется. Сынмин пришел за ними с отрывом в пять секунд, без единой заминки на стрельбище. К черту.
— Хан, так держать. Минута двадцать три секунды. Твой личный рекорд.
Голос капитана глубокий, спокойный, как гладь озера в солнечный летний день. Хенджин бы не спал еще сутки, только бы услышать эти слова, адресованные ему. Джисон ярко улыбается и салютует офицерскому составу.
— Еще немного, сэр, и я побью рекорд лейтенанта Со.
— Ну-ну, не забывайся. — тут же откликается лейтенант.
Капитан сегодня привычно молчаливый. И привычно безупречный. Хенджин все-таки поворачивается. Тактические штаны без единого пятнышка, черная футболка, облегающая массивные плечи, пряжка ремня, идеально наполированная. Даже небрежные кудри до невозможности совершенны. Сам Хенджин, измазанный землей, взмыленный и едва стоящий на ногах кожей чувствует всю свою грязь. Отчаянно желает поймать его взгляд и так же отчаянно этого боится.
К счастью, желания Хенджина имеют тенденцию не исполняться.
Разбор полетов капитан доверяет второму лейтенанту. Сам удаляется с Чанбином в корпус, скупо похвалив отряд за работу. Минхо доброжелательностью, пусть и формальной, никогда не отличался. Хенджин, уже вспомнив об уставе, выпрямляется по струнке и выдерживает шквал колких замечаний — «Глаза протри», «Хочешь отличиться — выполняй свою работу как подобает», «Выше головы не прыгнешь».
Знаем, плавали.
Желание огрызнуться и напомнить, что капитану Бану удавалось прыгать выше головы — и буквально, и фигурально — было проглочено и забыто около полугода назад. Пытаться переспорить Минхо — вот что действительно бесполезно. Хенджин делал робкие попытки в первые месяцы в Кэмп Хови, на него тогда нападало внезапное чувство несправедливости.
Ли класть хотел на своих подчиненных, и иногда даже забывал их имена, какое право он имеет говорить от имени капитана? Капитана, который получил свое звание всего за пару лет, который чуть не погиб на ближнем востоке, который готов пожертвовать собственной репутацией и отстоять каждого в их отряде. Хенджина так и подмывало бросить лейтенанту «вы и мизинца его не стоите», но он молчал. Устав выше правды.
Устав выше всего, что ты знаешь, если на твоей шее петлей болтается жетон, а на плечах клеймом горят шевроны.
Острая боль жалит под правым коленом. Держать лицо перед цепким взглядом разошедшегося лейтенанта Ли становится труднее, но Хенджину не привыкать. Обычно Ли уделяет особо провинившимся около трех минут и редко опускается до прямых оскорблений. Эта гадюка любит методы изощреннее.
Минхо заканчивает свою раздачу яда в установленные сроки — у него все выверено до секунды — и распускает их отрывистым и звонким «вольно».
Хан, когда они устало вваливаются в арсенальную, бормочет тихо Хенджину:
— Вот сукин кот, а?
Будто бы он не бухал с этим сукиным котом на прошлых увольнительных в городе. Хенджин ничего не отвечает, стягивает с себя разгрузку и разминает уставшие плечи, на секунду прижавшись лбом к прохладной шероховатой стене.
К черту Хана. К черту обоих лейтенантов. Да вообще всех офицеров на этой проклятой базе. Он снова не смог выделиться, его показатели снова не на высоте. Он снова разочаровал капитана. Бездарь. Лоб прикладывается к стене с глухим стуком, кто-то за спиной посмеивается и ободряюще хлопает его по плечу.
Им все смешно.
Хенджин старается не обращать внимания на шум в ушах — последствие недосыпа — и разворачивается, чтобы молча выйти из арсенальной. Парни продолжают громко болтать и посмеиваться, он особо не вслушивается. На улице полегче. Дождь накрапывает, со стрельбища доносятся звуки выстрелов в металлические гонги, за углом корпуса американцы раскуривают одну сигарету на двоих.
Хенджин хороший солдат. У него неплохие показатели, по крайней мере стабильные, что бы ни говорил лейтенант Ли. За старательность его пусть и нечасто, но регулярно хвалили на протяжении всей службы. И его это устраивало, честно. Ему никогда не хотелось достигать высот, жертвуя оставшимися крохами спокойствия, ему не хотелось выделяться. Того скупого признания от бывших командиров ему хватало. До перевода в Кэмп Хови.
Наверное, ему должно быть стыдно, что стимул его службы не мифическое чувство долга или патриотизм, существующий только на словах, и даже совершенно не мифическая жажда денег. Стимулом был только капитан.
Это может показаться жалким. Это на самом деле жалко.
Но Хенджин знает, что противиться этому он не в силах, пусть даже и не пытался. Отец говорил, что в слабостях нет ничего постыдного, пока ты с ними борешься. Он был бы разочарован.
Впрочем, когда отец не был им разочарован?
— Эй, Хван!
Хенджин застывает на полпути к казармам и оборачивается к белобрысому американцу. Сержант Дин. Одно из последствий его тесного общения с капитаном — знание каждой морды в лагере поименно, Хенджин даже всех собак здесь знал. Впрочем, последнее — скорее плюс.
— Капитан Бан в административном корпусе. Пока не суйся, он занят. — равнодушно отвечает Хенджин, предвосхищая следующий вопрос.
Дин цокает, качая головой.
— Я от него как раз, вообще-то. Тебя вызывает.
— Что-то срочное? — тут же оживляется Хенджин, сдерживая себя, чтобы тут же не сорваться с места.
— Черт его знает. — сержант пожимает плечами. — Вроде нет. По крайней мере, он не торопил.
— Спасибо.
Хенджин бросает бесцветно, не глядя на Дина и торопится к административному корпусу. Срочное или нет, время — невосполняемый ресурс, как любит говорить капитан. Да и Хенджину совершенно не сложно пожертвовать парой часов долгожданного отдыха после трех дней усиленной (и бесполезной, как оказалось) подготовки и прибежать по первому зову, как послушный пес.
То ли бог сжалился над ним, то ли сам капитан заметил его ненаигранное рвение, но Хенджину, все-таки, повезло кое в чем. С мелкими и не очень поручениями капитан обращается к нему, минуя обоих своих лейтенантов. Хочется, конечно, самодовольно думать, что Бан просто недолюбливает Ли и Со, но даже в мечтах это казалось нереальным. Более вероятно, что капитан просто расчетливо пользуется удобным и покладистым Хенджином, который без шуток готов побежать навстречу пожару по одному его приказу. Но это уже неприятно. Хенджин снова выбирает не думать.
Это лучше, чем видеть его только на построениях и тренировках. Хенджин уж точно не жалуется.
Только надеется, что причина вызова не его сегодняшний грандиозный провал.
Он выверенно стучит в дверь, дожидается две секунды, слышит глухой ответ и входит.
— Вызывали, сэр?
В кабинете он не один. Это сразу же разочаровывает. Паренек перед столом капитана худой, в форме, с капральскими погонами, которые казались ему не по возрасту велики, с невероятными раскосыми глазами, блестящими ярко, как снег в ясный день.
Смотрит на Хенджина с подозрением, выдававшим в нем новенького.
— Ты быстро, Хенджин. — капитан кивает ему, переводя взгляд. Карие глаза мягкие, каждый раз завораживают. Хенджин бы улыбнулся ему, если бы они были одни.
Но позволяет себе только учтиво кивнуть. Если капитан позволяет ему выходить за рамки и иногда выпускать на волю приятельские жесты и даже шутки, то подавать пример другим и позволять им вообще думать, что такое позволено, Хенджин не хочет.
Он исключение.
— Ты прямо со стрельбища ко мне прискакал, что ли? — окинув взглядом все еще взмыленное лицо и грязную помятую форму, тепло усмехается капитан. — Хоть бы в душ сходил. Мне не к спеху.
Хенджин подавляет желание смущенно опустить взгляд в пол.
— Пустяки. — бросает он, краем глаза отмечая улыбку новенького.
— У нас пополнение. Знакомься, — капитан кивает в сторону капрала. — Капрал Ян Чонин. Прямиком из пусанского армейского корпуса.
Хенджин молча окидывает вторым, более цепким взглядом отдающего честь паренька. Этот на замену австралийца, погибшего две недели назад на вылазке. Тот на мине подорвался. Капитан отходил несколько дней, Хенджину даже страшно было лишний раз подходить, он в таком настроении не то что его и лейтанантов, командование видеть не хотел. Винить его в этом никто не смел — разведчики не доложили о минах, они едва выбрались. Но все же Хенджин не осмеливался сказать капитану, что, если бы не он, одним гробом они бы не отделались.
Ян кажется совсем зеленым. Наверное, ему не больше двадцати четырех. А до капрала, все же, дослужился. Хенджин скупо кивает и вновь переводит взгляд на капитана.
— Расскажи, как тут у нас все устроено. — только и говорит он. — Проводи к Феликсу и лейтенанту Со, если понадобится.
Адаптации в армии не существует. Буквально. Обычно офицеры просто швыряют новеньких в службу, как детей в реку, и машут рукой — всплывет, хорошо, не всплывет, и черт с ним. По крайней мере, по опыту Хенджина, все было так до перевода.
И он определенно не польщен перспективой устраивать экскурсии молодняку. Но. По прибытии в Кэмп Хови его встретили вот эти теплые карие глаза, капитан показал ему его койку, отвел в санчасть, саморучно вручил форму, и даже рассказал о себе. Хенджин только потом подумал, что выглядел как зашуганный котенок и поэтому, наверное, он был так мягок с ним.
Но это капитан. Он со всеми такой. Его радушие иногда пугало, но строгие приказы и выверенный спокойный тон, с которым он смел спорить с генералом, переубеждали. Стержень в нем крепче, чем в любом другом в этом лагере.
— Есть, сэр. Потом зайти к вам?
— Нет, можешь отдыхать. Только в душ сходи.
Хенджин не сдерживается от полупрозрачной улыбки.
На улице указывает капралу на жилой корпус, рассказывает лениво о последней операции, стараясь не заострять внимание на том, чье место Ян занял. Капрал кивает, как болванчик, увлеченно. Хенджин усмехается. Забавный. Главное, чтобы спесь не сбили в первые три месяца. У некоторых на этой базе такое получается с успехом.
— С лейтенантом Ли виделся?
— Никак нет, — качает головой Ян.
— Мы тут на английском болтаем, сержант. — Хенджин поправляет. — Приказ командования. Для улучшения коммуникации, учитывая наш состав.
— Понял. Виноват.
Хенджин тянется к нему и приказывает:
— Ладонь покажи.
Ян недоуменно поднимает руку. Хенджин сравнивает размер со своей и вздыхает.
— В арсенальной попроси у Джерри перчатки на размер больше. Иначе сотрешь пальцы в кровь.
Ян улыбается и снова кивает. Хенджин чувствует что-то похожее на умиление. Жаль его будет, если Минхо в него вцепится, конечно. Но, может, тогда он от Хенджина отстанет. Маловероятно, но все же.
— Разрешите вопрос, сержант?
Хенджин угукает, потирая лоб. Надо поспать, все-таки.
— Капитан Бан не из наших? Ну, то есть… у него акцент…
Акцент у капитана не такой заметный, но Хенджин одобрительно прищуривается. Цепкий парнишка.
— Верно. Капитан австралиец, начинал в Ист-Арме. Его с сержантом Ли первыми сюда перевели, в начале натовской инициативы. Как наиболее ценных кадров. — коротко объясняет он.
Ян шагает рядом, впитывая каждое слово.
— Будут еще вопросы, обращайся по ко мне или к лейтенанту Со, капитана не беспокой. К лейтенанту Ли не суйся, пока не вызовет. Он наверняка на тебя поглазеть захочет. И если вытащит на стрельбище, для своего же блага, не облажайся.
Хенджин улыбается, когда глаза капрала немного округляются.
— Нехорошее у меня предчувствие, сэр.
— С ним как с собакой. Лучше не показывай, что боишься. — решает припугнуть немного новенького Хенджин. — Ладно, сейчас тебе в санчасть, потом в арсенальную, вон туда, потом займешь койку. О, Феликс.
Хенджин подает руку для рукопожатия хмурому Феликсу у входа в санчасть.
— Ага, привет. — он оглядывает сержанта за спиной Хенджина с любопытной ухмылкой. — Новенький, да?
— Так точно. Капрал Ян Чонин. — он крепко жмет протянутую Феликсом маленькую крепкую ладонь.
— Ли Феликс. Когда плановое проходил?
— В мае. — Чонин поднимает бумаги.
— Отлично. Заходи, по коридору направо, вторая дверь.
— Понял. Спасибо, сэр. — он кланяется Хенджину, на что тот добродушно отмахивается.
Феликс провожает взглядом капрала и поворачивается к Хенджину. Усталость на лице Енбока читается легко — глаза осунулись, кожа побледнела так, что веснушки еще больше выделяются, и их веселая россыпь — единственный проблеск радости.
— Ну и видок у тебя, — озвучивает Феликс мысль, крутящуюся в голове у самого Хенджина. — Минхо заебал?
Он только криво улыбается. Это для Феликса он Минхо. Для капитана и иногда, во время пьяных вылазок, для Хана. Для Хенджина он всегда «Лейтенант Ли, разрешите обратиться, сэр?». Чтобы потом на это ответили «Не разрешаю, приходи через десять минут». И так по кругу, пока Ли не наскучит.
— Немного. Башка болит, но надо проспаться просто, забей.
— Я тебе вынесу обезбол. — качает головой Феликс. — Только подышу немного.
— Я слышал ночью, как он орет, — понимающе произносит Хенджин, опускаясь прямо на ступеньки. — Ты сам хоть немного поспал?
— К пяти капитан прислал Дина, он подежурил. Через полтора часа у него пошла пена изо рта. Дин чуть не прикончил его там же.
Хенджин поджимает губы. Перебежчики — геморрой. Можно подумать, что служба превращает бойцов в черствых бездушных мразей, и, господи, конечно, это так. Но даже если в тебе сохраняются остатки сочувствия и банальной человечности, увидев мутные от усталости глаза Феликса, представив страх и натянутое напряжение Дина, ты отбросишь их куда подальше. Потому что есть дела поважнее здоровья северного солдата.
Альтернатива есть всегда — вполне законно их можно пристрелить на полпути к мнимой свободе, за это даже выговора не последует. Хенджин знал парней, которых награждали орденами за пулю в лоб военного перебежчика. Но большинство, по крайней мере те, кто находился под командованием капитана Бана, держали свои пули при себе, если оставалась такая возможность.
Тот, что сейчас лежал в санчасти, с их последней операции. Со сломанной лодыжкой и, кажется, с потерянным окончательно рассудком. Вот и цена свободы, которой, конечно же, им здесь не видать. Командование видит в перебежчиках только потенциально полезную информацию, и даже после того, как они проходят все процедуры в Сеуле, никто, разумеется, не отправляет их в свободное плавание. Им ничего не остается, кроме как смириться — билет у них в любом случае в один конец.
В последние три месяца случаи побега именно военнослужащих Севера участились. Может быть, они увидели в усугубляющемся с каждым днем конфликте стимул, наконец, решиться, а может, это новый трюк Севера. В любом случае, орущий то ли из-за проблем с башкой, то ли из-за необъяснимой болезни перебежчик, был их насущной неприятностью. Если говорить мягко.
— Я думал, у него ларингоспазм, раз пена изо рта пошла. — продолжает Феликс. — Или, не знаю, может закинулся L-таблеткой, уже думал откачивать придется. Но он действительно уже не в себе. Пришлось транками напичкать и связать по рукам и ногам, он еле уснул.
— Пиздец, — резюмирует Хенджин. — Его уже неделю как должны были увезти отсюда нахрен. Чего они медлят? Будто вам с парнями работы не хватает.
Феликс плюхается рядом, устало разминая плечи.
— Наверху думают, что это их новая тактика, за полмесяца чуть ли не дюжина перебежчиков накопилась. И пока эти сволочи размышляют, ответственность скинули на нас. Капитан сказал, что свяжется сегодня с командованием по этому вопросу. Но что-то мне подсказывает, что это затянется.
Теперь понятно, почему у капитана не нашлось времени на новенького. Хенджин раздраженно качает головой.
— Наверняка. Бюрократы чертовы. — цедит он.
— Да мне не привыкать, я бы его выходил, если бы он буйным не был. Но даже жаль его, я ничего поделать не могу, только заливать в горло успокоительные и связывать покрепче. Ему психиатры нужны.
Может, это действительно новая ублюдская тактика Севера — подкидывать им свихнувшихся солдат. Хенджин спустя столько лет службы уже ничему не удивляется. Люди поразительно жестоки и изощренны, что по ту сторону, что по эту.
Феликс выносит ему обезбол и бутылку воды, хлопает по плечу и находит силы тепло улыбнуться.
— Как запястье Джисона?
— Да нормально вроде. — Хенджин утирает губы тыльной стороной ладони и отдает бутылку обратно. — Сегодня носился, как в жопу ужаленный, на стрельбище.
— Передай ему, если не зайдет сегодня вечером ко мне, я его ебну.
— Обязательно. — Хенджин усмехается и бьет кулаком в маленький крепкий кулак Феликса. — Спасибо, док. Держись тут.
Велико искушение просто завалиться спать до вечерней тренировки и ужина, но Хенджин пересиливает себя и идет в душ. В сырых душевых пусто и прохладно — и взгляд не болтается в барьерах у пола и потолка, смотрит прямо, не боясь наткнуться на нагие тела. Кажется, это единственное, к чему Хенджин не привык за годы службы. Да и не привыкнет никогда, наверное. Приходилось изворачиваться, из раза раз оттачивая мастерство улизывать быстро и незаметно мимо остальных не хуже снайперских навыков. Даже сейчас, когда в радиусе четырех метров нет ни единой души, Хенджин идет к душу у дальней стены и к ней же непроизвольно жмется.
Стеснение исчезло еще в старших классах, когда вратарь его команды в до смешного похожей душевой назвал его «пидором». Даже гнева не осталось. Только стыд.
Он потом еще много раз слышал это слово во всех вариациях. Добродушные сослуживцы даже изощрялись невиданным ранее красноречием, пытаясь задеть его глубже. Хенджин ничего не отвечал. Не то чтобы ему не хотелось вмазать им, нет. Просто он понимал, во что это выльется. Понимал, что, если сорвется, они учуют жертву и одними словами после этого не отделаешься. Быть избитым не на поле боя он не хотел. Неприятных последствий неуставных тоже.
Хенджин никогда не был глупым. Хенджин всегда молчал.
В Хови к нему особо не цеплялись. Были многозначительные едкие комментарии, конечно, но, сравнивая их со всем, что пришлось перетерпеть, это детский лепет.
Его тут некоторые даже уважают и пытаются подлизаться, потому что он с капитаном «на короткой ноге». Слышать такое было почти приятно.
Хенджин выходит из душевых, взлохмачивая мокрые волосы, на улице душный тяжелый воздух напирает со всех сторон, как в сауне. Приходится согнать с верхней койки наглого Джисона, напомнив ему о перевязке и угрозе Феликса, но даже в относительной тишине сон не приходит. Иногда Хенджину кажется, что организм ненавидит его. Он слишком устал, чтобы спать, и это смешно.
Как итог — пара часов бесполезного лежания пластом на койке, ужин, вечерняя ленивая тренировка с лейтенантом Со. Хенджину он нравится, с ним не так напряженно, как с капитаном, и не так невыносимо, как с Минхо. Они болтают, обсуждают всякую ерунду, смеются. Лейтенант особо не напрягает, только подсказывает, над чем Хенджину еще нужно поработать в ближнем бою, и позволяет ему поэкономить силы, пусть и не знает, для чего. Прощаются они за руки, приятельски хлопают друг друга по плечам, Чанбин банально шутит что-то про то, что они встретятся во снах, но в его словах нет подтекста, а тон такой ненавязчивый, что Хенджин даже смеется в ответ.
Отбоя он не дожидается. Выскальзывает, как кошка, в душную ночь из казармы. Идет по знакомой тропинке под холодным светом фонарей. На душе почти спокойно, если не вспоминать сегодняшние дневные показатели.
— Ты куда собрался?
Ну вот. Все-таки, бог ненавидит Хенджина. Минхо щурится, под искусственным уличным светом его черты лица резкие, аристократично точеные, кожа белая, как бумага. И вот красивый же, скотина. Хенджин, может быть, даже загляделся бы на него, не будь он таким язвительным гадом.
— Потренироваться, сэр.
— Ты только из зала. Скажи честно, ты сдохнуть хочешь?
Из всех способов самоубийства, имеющий слабость к трагизму Хенджин точно не выберет этот. Но настроение у него неплохое, и хочется кольнуть в ответ.
— Может быть. Окажу вам такую любезную услугу.
— Хрен там. Зная тебя, ты и померев только проблем доставишь. Кругом и шагом марш в корпус. — лейтенант повелительно вздергивает подбородок.
Хенджин твердо стоит на пятках, вздыхает. Этот может и за шкирку может его к койке потащить. Но не сегодня. Отсюда видно, что в тренировочном зале горит свет.
— Капитан позволяет мне тренироваться в это время. Если вы не знали, сэр.
Минхо его последние слова, сказанные с расстановкой и нажимом, кажется, выбешивают окончательно.
— Не умничай. Капитан не знает, что ты третьи сутки спишь по два часа.
— Так скажите ему. — спокойно предлагает Хенджин.
Лейтенант медленно выдыхает через нос, его губы складываются в жесткую прямую. Колебания можно прочитать по красивому лицу, но Хенджин уже знает, что ему не хватит наглости соваться сейчас к командиру по такому незначительному поводу. Поэтому он размеренно делает шаг, проходя мимо лейтенанта.
— Завтра на стрельбище полдня будешь ползать.
— Как скажете, сэр. Спокойной ночи.
Минхо ожидаемо не отвечает и не оборачивается.
В этот раз отделался легко. Может, у него вырабатывается иммунитет к лейтенанту.
В зале тихо играет музыка. На перекладине висит тело, лента ремня привязана к талии, удерживает вес. Он сегодня себя не жалеет, блин двадцатикилограммовый. Тело плавно поднимается вверх и вниз, мышцы спины перекатываются под белой кожей, сильные голени перекрещены. Хенджин никогда не понимал, как ему относиться к нездоровой страсти капитана оголяться — проклинать или благословлять.
Ничего не изменит того, что у него поджимаются мышцы живота и на мгновение отливает кровь от конечностей. В такие моменты Хенджин четко осознавал каждой клеткой свою слабость. Это неприятно. Во влечении вообще нет ничего приятного.
Пятка отрывается от пола у двери. Капитан наверняка услышал, что он вошел.
— Разрешите присоединиться, сэр?
Голос у Хенджина сейчас как у подростка, чуть ли не дрожит, и фраза выходит ломаной. Хочется похлопать себя по щекам, чтобы собраться.
— Хензалес. Я ждал тебя. — капитан хрипит, не останавливаясь и не оборачиваясь. В груди разливается тепло.
Он подходит уже смелее, так, чтобы видеть его лицо. Но лучше бы не видеть — розовые щеки, вздувшиеся вены на крепкой шее, оскал, то и дело появлявшийся из-за усердий.
— Двадцатка. — Хенджин кидает мимолетный взгляд на привязанный ремнем диск. — Не много ли, сэр?
Капитан рвано усмехается.
— Ты в меня не веришь?
— Вы сами это сказали. — удается почти лукаво выдавить.
Тихий смех — музыка для ушей. Бан крепче сжимает перекладину, корпус мягко поднимается, точеный подбородок оказывается над перекладиной. Больное сознание подкидывает мысль, что капитан сейчас перед ним красуется. Хенджин прочищает горло и позволяет себе опереться о стену плечом, молча наблюдая. И может быть, немного любуясь.
Когда капитан спустя несколько подходов повисает на руках, тяжело дыша, Хенджину удается выйти из транса и осторожно подойти к нему. Он мысленно заклинает руки не дрожать, когда тянется к ремню. Это банальная вежливость. Не больше. И его точно не смущает крепкий пресс в паре сантиметров от собственных пальцев.
— И ты собираешься тренироваться?
Хенджин поднимает хмурый взгляд вверх, к блестящим глазам с очаровательными мешочками.
— Так точно, сэр.
— И думаешь, я тебе позволю?
По позвоночнику стреляет напряжение от этого хрипловатого вкрадчивого тона. Хенджин вновь опускает взгляд, пытаясь скрыть за увлеченностью смущение. Узел крепкий, пальцы не слушаются.
— Что-то не так? — с голосом ничего не поделаешь, звучит он все также жалко.
Хенджин все пытается развязать чертов узел и чувствует своей кожей жар кожи напротив.
— Да нет. Все хорошо. Если не брать во внимание, что ты выглядишь сейчас хуже того перебежчика.
— Это почти оскорбление, сэр. — Хенджин, наконец, справляется с ремнем и аккуратно освобождает его от веса, тут же делая шаг назад. Капитан отпускает руки и мягко спрыгивает вниз.
— Тогда почти прости. — делая тяжелый вздох, хмыкает он. — Я ценю твое рвение, Хенджин, но нужно знать свою меру. Ты еще днем выглядел паршиво, если хочешь знать правду.
Хенджин не хотел правды. Тем более, если она звучала как подтверждение слов Минхо.
— После такой гонки тебе лучше отдохнуть. Иди поспи.
Сердце в наивности ждет чего-нибудь вроде «Ты молодец» или «Хорошо поработал», но капитан до скрипа зубов конструктивен, и Хенджину, все же, это нравится, пусть и иногда огорчает.
— Не жалейте меня, сэр. Я не хочу спать.
Бан опускается на маты в паре шагов от них и тянется к бутылке воды и телефону, почти ложится, и это выглядит так нереально, что дыхание перехватывает. Он убавляет музыку, пусть она и не мешала разговаривать и жадно делает глоток. Кадык на белой шее соблазнительно подпрыгивает. У Хенджина во рту тоже становится сухо.
— Я тебя не жалею, Хензалес. Но иногда меня бесит твой трудоголизм.
— Это взаимно. — вырывается у Хенджина. Капитан тепло улыбается, глядя на него исподлобья.
— В любом случае, я уже заканчиваю.
Приходится приложить силы, чтобы лицо не выдало горечи. Хенджин прожил этот чертовски длинный день только ради часа здесь наедине с капитаном. Что-то в груди падает, он сразу же чувствует накатившую ноющую боль в мышцах и покалывание в ребрах.
Капитан приглашающе хлопает по месту рядом. В его взгляде нет осуждения или недовольства, он совсем не Минхо. Он не похож ни на одного человека, встретившегося Хенджину в армии и на гражданке. Слишком понимающий. Бан всегда читал людей, задумывался о мелочах, задавал нужные вопросы в нужные моменты, тактично молчал, когда это было нужно и жестко осаждал, когда нет.
Хенджин иногда задумывался — вероятность того, что капитан все понял о нем была так высока, что это должно было его пугать. Но, все же, он был спокоен. Если капитан знает, он никогда не поставит его в неловкое положение. Он сделает все, чтобы Хенджин и дальше мог служить в относительном спокойствии.
Здравый смысл кричал, что это смешно. Все равно что склонить голову и довериться палачу.
Правда в том, что принять смерть от этого палача — не грех.
Он опускается рядом, несмело ложится и смотрит в потолок, тяжело моргая. Глаза покалывает. Он и вправду устал как собака.
— Как тебе новенький? — капитан опирается на руки, и его голый торс в полуметре от лежащего Хенджина выглядит сюрреалистично. Он снова возводит взгляд к потолку.
— Шустрый. — пожимает плечами Хенджин. — Думаю, он быстро освоится. Парни приняли его неплохо.
— Я рад. — Бан утирает потный лоб, в его жестах проскальзывает утомленное беспокойство.
Хенджин приходил сюда, жертвую отдыхом, именно за этим. За этой привилегией видеть его вот таким, не спрятанным за железным скафандром всесильного надежного командира.
— Феликс сказал мне, что вы сегодня связывались с командованием насчет перебежчика, сэр. — осторожно говорит Хенджин, возвращая тону каплю формальности. — Есть новости?
— Хороших нет. — бесцветно фыркает капитан. — Их теперь запрещено располагать в центре защиты беженцев. О причинах мне, конечно же, не доложили, но поговаривают об угрозе национальной безопасности.
Хенджин сдерживается, чтобы не усмехнуться. В нынешнем положении любой чих со стороны Севера — угроза нацбезопасности. Странно, что они раньше не прикрыли лавочку.
— Черт знает, сколько он у нас пробудет. Я приказал заколотить окна и не допускать к нему никого, кроме Феликса и Дина.
Хенджин сглотнул. Учитывая состояние беженца, он либо свихнется окончательно, либо дождется приказа сверху и больше никогда не увидит солнечного света. В том, что командование в конце концов решится избавиться от угрозы, Хенджин не сомневался. Они слишком о многом пожалели, пытаясь смягчить углы.
Голова пухнет.
— Надеюсь, они не будут тянуть. — отвечает Хенджин, прикрывая глаза.
Поясница побаливает, ноги кажутся ватными, сердце размеренно и громко бьется где-то в горле, убаюкивая. Музыка на фоне стихает — наверное, капитан выключил. Хенджину, наконец, хорошо. Несмотря на боль, в голове словно щелкает выключатель, мысли не мечутся, а плавают, не останавливаясь ни на чем дольше нескольких мгновений.
Его руки касаются. Он сонно моргает и поднимает голову. Музыка снова включается.
Сквозь мутную пелену видна только слабая улыбка на белом лице. Морщинки-лучики у глаз. Капитан смотрит на него до ужаса ласково.
— Вставай, сержант. Нужно добраться до кровати.
— Я уснул? — хрипит Хенджин.
Рука на предплечье теплая, кажется такой родной, что это немного пугает. Он боится сделать лишнее движение, только бы не потерять это прикосновение. Наперед знает, что будет упиваться им еще месяц, лелея воспоминание бережнее всех остальных.
— Да. А пятнадцать минут назад говорил, что спать не хочешь. — наигранно строго отвечает Бан. — Давай, поднимайся.
Прикосновение исчезает. Хенджин чувствует себя пустым. Сомневается, не придумал ли он его сам.
Рядом с тобой мне спокойнее — вертится в голове. Хенджин поднимается, разминает плечи.
— Спасибо, сэр.
— За что? — Бан натягивает футболку, поднимает бровь.
— За то, что запретили тренироваться.
Капитан хлопает его по плечу с понимающей улыбкой.
Хенджин правда ему благодарен. За то, что прожил этот длинный день не зря.