Backstage Queen

Intro

Первое, что удалось понять, — он выспался.

Кажется, впервые за все эти сумасшедшие... словом, с начала лета.

Ещё — что в дверь настойчиво стучат.

— Джин! — Бодрый, не без раздражения голос принадлежал Элайдже. — Я кого предупреждал час назад? Тащи своё бренное тело вниз, нас ждут великие дела! И автобус тоже, между прочим!

Он нашарил свои левайсы — скомканные, на полу у кровати. Протёр глаза, озираясь в поисках футболки.

— Хорош дрыхнуть, Джин! Ты, что ли, там не один, а?

Один как перст.

Стоп. Не может быть...

Отпустить Элаю пару ласковых резко расхотелось. Успеется. Футболка распласталась в углу чёрной лужицей. Что было ночью? А было ли что-то?..

Чистые стены. Ни неизбежной пары бокалов (из которых один даже ради приличия не выглядит ополовиненным). Ни лифчика, кокетливо забытого где-нибудь на ручке двери. Ни ускользающего запаха чужого парфюма. Ни единой души рядом, наконец!

Он мельком, со смутным подозрением глянул на горный массив сбитого одеяла. Отвёл руку на полпути, сжав в кулак.

Полсуток, выпавшие из жизни, ошеломляли отсутствием следов и улик. Нет, он точно вчера не пил. Но не могло же всё это взять и присниться, мы-то знаем, — такие сны обычно по части других...

Уже поплескав ледяной водой в лицо, уже смахнув не глядя пожитки в рюкзак, он набрёл взглядом на что-то лишнее. Белое с чёрными вкраплениями. На краю тумбочки.

Твёрдые углы вмялись в ладонь.

Снаружи вновь подал признаки жизни Элай — теперь на пару с Джорджем, что было куда серьёзнее, — и ему ничего не оставалось, как машинально сунуть находку в карман, выходя.

I

— Зря ты так. Уж обаяние в тебе точно есть.

— Вообще-то чаще это называют припиз... — Фейт нарочито поздно осеклась. Невинно вскинула глаза. — Придурью.

— Родители?

— Они. Похоже, я стала для них некоторым разочарованием.

В «Снарке» было малолюдно. Из динамика прямо над головой, совершенно по-птичьи, — словно ничуть не напрягаясь, — лился голос Эллы. «All Of Me». Классика даже не отцов, а бабушек с дедушками. Но попробуй сказать, что нравится меньше, чем хард, — соврёшь ведь и другим, и себе...

Фейт слушала, расставив колени и сложив руки на стол. Дора легкомысленно болтала полускинутой туфлей. Листала музыкальный журнал. Другой игриво прикрывал голые коленки.

— И вообще мы с ними живём в разное время.

— А кто сейчас нет, — философски отозвалась Дора. В ней, хорошенькой и какой-то очень уютной брюнетке, преобладала безмятежность. Казалось, поколебать такое лёгкое спокойствие невозможно. Фейт знала, что на самом деле это не так.

— Я в прямом смысле. Встаю — они ушли, прихожу — они уже спят. Иногда мне кажется, что, если я вернусь домой вусмерть пьяной или обдолбанной...

— Ты же вроде принципиальна в этом смысле, Фейт.

— Ай, брось, я тебя умоляю. — Она мотнула короткими тёмно-русыми волосами, которые давно отчаялась уложить ровно. — Не в этом дело. Я имею в виду, они бы тупо не заметили, что что-то не так. Даже неинтересно, ха... А, главное, отвратно — настолько же!

— Да ну? — Дора с сомнением изогнула бровь. — Ты правда, что ли, ни разу?..

— Понимаешь, есть вещи, которые не мои. — Фейт внезапно нахмурилась. — И, наверное, их уже многовато. Из чего-то, наконец, попросту вырастаешь...

— О, кстати! Наш старик однажды знаешь что сказал? «Ваша подруга, мисс Кэндл, похожа на росток, пробившийся из ржавой авиабомбы».

— Да он грёбаный Уитмен, как я погляжу.

Фейт подпёрла голову кулаком. Глядела куда-то сквозь стакан лимонада, бродила глазами. Долгий-долгий скэт после этих слов: «Ты забрал часть того, что когда-то было моим сердцем...» Сейчас загнёшь что-нибудь подобное — засмеют, и правильно сделают. Поверить в это, конечно, невозможно. Пусть и хотелось бы. А ещё бормочут о каком-то обаянии...

— Что ж, надеюсь, это был росток чертополоха. Так вот, возвращаясь к теме возлияний...

— Может, не будем? — поёжилась Дора. — Мне того раза у Кеннета до сих пор хватает.

Её щёки покрылись нежной персиковой краской.

— О господь! — Фейт припечатала ладонью лоб. — Ну скажи, почему нам не стыдно, что когда-то мы делали прямиком в штаны? А?

Дора прыснула в соломинку своего милкшейка. Разлетелись брызги.

— Серьёзно, забей уже. Там половина нализалась куда хуже. И сам именинник в том числе. И, главное, все забыли всё на третий день. Я о другом...

Фейт глубоко вздохнула. Сквозь зубы, как от сдерживаемой боли.

— Ты говоришь — обаяние. А я иногда чувствую себя... пустой канистрой. С такими, знаешь, радужными бензиновыми разводами. Для красоты.

— Хм, почему именно канистрой?

Кажется, сравнение покоробило Дору. Да уж, это не цветок — как его? — из авиабомбы, придуманный преподом.

— А чем? Фарфоровой вазой династии Мин? — Фейт, приняв игру в метафоры, созерцала опустевший стакан, где на дне болтались ошмётки манго. — И, главное, заполнить эту канистру никто не может. Даже не старается. Ну, максимум где-нибудь на четверть...

Серые глаза Доры оживились.

— Ты сейчас это... про любовь, что ли? — осторожно спросила она.

«Ага, любовь».

Поразительно, какие же разные вещи люди привыкли называть одним именем. Из лени, что ли? Так маленький ребёнок, стоит показать ему таксу, ньюфаундленда или ретривера, на всех скажет «шабака».

— Любовь была у меня в кампусе, — она неторопливо откинулась на спинку стула. — Большая и принципиальная. Оба раза. Знаешь, больше пока не тянет.

Теперь надолго замолчала Дора.

— Что, там всё было настолько плохо?

— Отчего же? Вполне себе... — Фейт честно пыталась вспомнить. — Нет, правда, это бывало даже мило. Но слишком уж... быстро. Торопливо и тупо. Как какой-то в меру паршивый спорт. А если отвлечься конкретно от слова «любовь»... — Она пожала плечами. — Ничего. Забавная возня.

— Ты это серьёзно сейчас? А как же романтика и все дела?

— И уж точно ничуть не лучше, чем в гордом одиночестве.

— Фе-ейт!!

Фейт сложила три пальца щепотью и потёрла ими воздух.

«Ещё скажи, что ты никогда этого не делала». Она решила сдержаться и не произносить фразу вслух. Пускай и хотелось посмотреть, какой оттенок примет личико подруги. А уж эти вечные журналы и плакаты рок-звёзд, трепетное перелистывание, выстригание статей... Интересно, чья эпоха сейчас царит у неё над кроватью? Фейт опустила глаза.

Фотография на раскрытой странице была выразительной, как полагается. Запрокинутая голова, выставленные локти, сжатый в обеих руках микрофон. Огненный ореол над волосами. Нынешняя Дорина зазноба — а впрочем, возможно, она что-то путает...

— Так о чём я? Кто-то заполняет канистру алкоголем, кто-то веществами. Или там спортом, карьерой... ах да, ладно, свиданиями... Чтобы не ощущать пустоту. А мне чем?

— Неужели нет ничего, что тебя бы, — Дора явно сомневалась в выборе последнего слова, — увлекало?

— Фиг знает. Хотя нет, стоп, — внезапно Фейт почувствовала укол воспоминания, такой острый и явный, что её обдало мартовским холодком. — Думаю... Наверное, музыкой можно было бы. Заполнить. Ну... я надеюсь, что так.

«Та песня. Хоть убей, не помню из неё ни слова, кроме того, что она была и... и как это было».

Несколько мгновений Фейт явственно пребывала не здесь. Упрямо попыталась вернуться в тот поздний вечер. Безуспешно. Даже если однажды благодаря какому-нибудь волшебству можно будет отыскать песню по одной строчке — это ничего не решит.

«Довольно. Скорее всего, я никогда её не найду. И никогда не забуду».

Рукав сдвинулся. На тонком запястье Фейт соседствовали три браслета. Чёрный из кожзама. Плетёный нитяной. И самодельный, кажется, обруч с какими-то пёрышками — как бесчисленные «ловцы снов» в фестивальной лавчонке.

— М-м... — Дора замешкалась, подбирая слова. — Оригинальное сочетание.

«Убиться, какой у тебя бывает королевский такт».

— Надоело выбирать. Мне ведь нравится и то, и другое, так зачем?

— Это я и называю твоим обаянием, — Дора сложила под подбородком пальчики. Изящные, даже на вид мягкие, в тоненьких кольцах. — Мне нравится, как ты совершенно не заморачиваешься со стилем. Взяла и пошла. Я вот так не могу...

— Нет никакого стиля, — бросила Фейт. — Есть то, что твоё, и то, что ну нафиг. Вот в ней, например, — она отогнула твёрдый воротник куртки, — как-то сразу чувствуется, что я — это я... Главное, определиться.

«Боже, иногда так охота выйти на улицу голой».

— Так вот, возвращаясь к музыке, — у Доры заранее загорелись глаза. Удивительно, как быстро она меняет тему. — Угадай, кто сюда едет?!

— Тот твой... рыженький? — прищурилась Фейт. — Стиви?

— Не-е-ет, ну что ты, — подруга заулыбалась, но слегка смущённо.

«О, кажется, с одной эпохой мы промахнулись».

— Может, Ли?

— Снова мимо. То есть нет, это было бы круто... Но не он же!

— Боже милостивый, кто же тогда?!

— Ты что, не понимаешь? — Дора торжествующе потрясла журналом. — Он! Джинни!

«Просто чокнуться», — вздохнула про себя Фейт. Все эти Эдди, Робби, Кенни и прочие Стиви, с завидной регулярностью сменяющие друг друга, сливались для неё в одно пёстрое расплывчатое лицо. Плакат, наклеенный поверх плаката.

А теперь вот «Джинни». Признаться, это звучало совсем уж никуда.

— Дора... — Некоторое время Фейт зачем-то разглядывала фото. Само собой, об этом музыканте она слышала. Правда, постоянно забывала название группы. — Ты сейчас серьёзно?

— Что — серьёзно?

— Это твоё слащавое «Джинни». — Выговорив имя едко и раздельно, едва не по буквам, она преисполнилась вдохновения. — Посмотри на него! Ну какой он тебе, на хер, Джинни? Вообще-то ему за тридцать. И потом... Ты что, успела выпить с ним на брудершафт?

— Ну... — Дора смешалась, но, похоже, ничуть не обиделась. — Все его так называют...

— Все называют, — ехидно кивнула Фейт. — А я слышала, он терпеть не может, когда его зовут Джинни. И, по-моему, он прав. Согласись, это как-то совсем уже... по-девчоночьи.

— Ну что же делать! А он такой классненький...

«Классненький». Любимое словцо Доры в отношении звёзд сцены, отдельных знакомых парней, а однажды — даже портрета какого-то знаменитого физика из учебника. Красивым он не был ничуть, но непонятным образом очаровал Дору на целых две недели.

— С теми, с кем общаешься на расстоянии большем, чем вытянутая рука, надо соблюдать приличия, — заявила Фейт. И сама была слегка оглушена сентенцией, которую не ожидала произнести. Иногда ей нравилось выражалась лексикой из времён бабушек, тётушек и нижних юбок, но чаще это выходило ненамеренно.

— Хм, кажется, ты и правда живёшь со своими родителями в разное время, — глубокомысленно отозвалась Дора после паузы. — Кстати, а... а... от кого ты это слышала? Что он не любит, когда...

— От Стеллы. А! Знаешь, я бы скорее назвала его Джиневрой. Но исключительно в узком кругу.

— Фейт!! Боже, почему?

— Потому что с этими кудрями он похож на королеву. Всё-всё, больше не буду!..

На выходе из кафе раздался неожиданный грохот. Это брелок, пристёгнутый длинной цепью к поясу куртки, разболтался и протащил за собой вешалку — точь-в-точь как абордажная кошка. К счастью, обошлось без жертв. Фейт машинально отметила, что надо сменить кольцо, и догадывалась, что дома благополучно об этом забудет.

— И потом, «Юджин» звучит куда красивее.

— О да. Слушай, может, возьмём и сходим на концерт?

— Э-эм... — Она колебалась. Всё-таки игра могла и не стоить свеч. — Окей, я подумаю. Только, ради всего святого, никаких автографов, ладно?

Судя по лицу Доры, та слегка опечалилась. Фейт уколола совесть.

— Ладно, только ради тебя. И да, послушай мой совет: держись подальше от группис. Там хватает поехавших.

— Ну уж глаза мне как-нибудь не выцарапают. Вообще тебе не кажется, что ты к ним... предвзята?

Фейт втянула воздух.

— Мне очень не нравится это стремление пробиться к телу. Затоптать там могут, это полбеды. Но хоть себя-то они уважают? Представляю, у них у каждой на лбу так и светится: «Вставь мне, Джинни, вставь мне!»

Брови Доры приподнялись домиком.

— Что-то ты сегодня больно усердно ратуешь за мораль.

— Да любой волен спать с кем хочет. Хоть каждую ночь с разными. Просто я считаю, что нельзя... красть человека. — Фейт помолчала, переживая ещё одно открытие. И прибавила: — А эти даже не крадут. Они клянчат.

Уличную тумбу через два квартала украшал уже знакомый плакат. Подруги переглянулись.

— М-да, от судьбы не уйдёшь, — изрекла Фейт. С каким-то странным облегчением. — Вижу, она устала намекать.

Поздний вечер и наконец-то, слава всем богам, свежий воздух. Белые бусины фонарей, которым давно потерялся счёт, уплывают назад. Фейт старается засунуть поглубже в карманы озябшие руки. В огненно-красных перчатках без пальцев.

Дора еле поспевает следом. Она чуть полнее, и к тому же ноги у неё заметно заплетаются, — на этих трижды проклятых каблуках. Дора выглядит больной и не слишком счастливой. Нет, надо сбавить скорость.

— Голова как? — мрачно интересуется Фейт. — Не совсем ещё отваливается?

— Не-а, — Дора мотает волосами, но её непритворно передёргивает.

Легко понять. Не самый блестящий опыт — вечеринка, в разгар которой тебя уволокли за твои шикарные локоны в уборную. И терпеливо ждали, пока ты окончательно распрощаешься со всеми выпитыми коктейлями. Бр-р-р. Впрочем, злорадствовать не тянет. Учитывая жеребчиков из команды Кеннета, всё могло быть хуже.

— К-который час?

Похоже, вдобавок Фейт оставила часы на этом празднике жизни. Она находит взглядом электронное табло на углу.

— Полдвенадцатого. Мы ещё вовремя свалили. Там наверняка половина уже... высоко.

(В туалете пахло травой, как пить дать.)

Дора опасно спотыкается. Потеряв терпение, Фейт сбрасывает кроссовки и отдаёт ей.

— У дома снимешь.

Та придавлена и покорна.

— Т-ты ведь меня осуждаешь?

О боже, начинается. По чужим щекам заново ползут разводы туши.

— Пф! — Она приобнимает Дору за плечи. Утешительница из неё так себе, особенно почти босиком, но рядом больше никого нет. — Я только хочу спросить: оно того стоило?

— Стоило, — на бледном заплаканном лице подруги проявляется нечто вроде горьковатой иронии. — Чтобы больше не повторять...

Дом Доры через полтора квартала. Окна не горят — удача. Щёлкает дверь, шнурки завязываются. Теперь можно шагать быстро и размашисто, по-птичьи втягивая голову в шарф и надеясь на ходу согреться.

«Хочу домой». Фейт трезва как стекло, — не столько из осторожности, сколько назло остальным, — и довольно раздосадована. По правде сказать, часами она легко отделалась. Хоть их и жаль — выигрыш. Вот почему нужно обязательно превратить день рождения в какую-то долбаную оргию?

Правила игры, думает она. Их или принимают, или нет. Как-то раз в детстве Фейт пробовала молчать весь день — не потому что обиделась, а просто так, ради опыта. Но окружающие, конечно, правил не приняли. Да и позже — с Бобби и красавчиком Райаном, интервал в год — если разобраться, тоже было в порядке эксперимента. Неоценимое спасибо Стелле, вовремя её подковавшей. Были ли какие-то наставники у этих джентльменов, кроме собственного кулака, история умолчала.

Но больше заходить далеко с кем-либо не хочется. Пока...

В Доме-на-Углу, несмотря на поздний час, опять горят окна. Мягким, золотистым светом. На одном из подоконников цветёт пышная красная герань. Родители, кстати, в принципе не одобряют таких вещей — мол, это не «уют», а «пошлость». А что такого?..

Кажется, дом принадлежит большой семье. И, кто знает, — может быть, в этом доме все живут в одно время?

Фейт останавливается, переминаясь с ноги на ногу. В пятне света ей словно делается немного теплее.

Наверное, так и есть. Наверное, тем, кто собрались сейчас в гостиной, не приходит там эта мысль — «хочу домой».

Из открытой форточки долетает песня, необъяснимым образом удваивая ощущение тепла. Это похоже на яркий сон: когда вроде и не происходит ничего вокруг, а ты всё равно всей кожей и душой сродняешься с нечаянным мигом истины. Фиолетовая ночь, золотой свет, зачаровывающий голос из окна, прохлада и воздух, перебитый внезапным комком в груди: слишком живо, остро, слишком... много.

Вспомнить сны у Фейт потом обычно не выходит. Как и эту песню.

II

— Давай, рассказывай. Как живёшь, существо?

У Стеллы были светлые волосы до талии, что удивительно, при карих глазах. Она походила на дриаду. А вот на свою старшую сестру, в замужестве миссис Кэндл, — не слишком. По крайней мере, мысль о работе бухгалтером внушила бы Стелле тихий ужас; так же, как иным — её собственный драный деним и пёстрые юбки.

— Лучше всех, — небрежно отозвалась Фейт (хоть и слегка преувеличивая). — Вот, даже культурно отдохнуть захотелось...

— С кавалером, как выразилась бы матушка?

— С Дорой. — Предостережения в тон она добавила, пожалуй, слишком.

— Ну и правильно. А то, знаешь ли, тут любой заревнует, — Стелла с удовольствием окинула русалочьими глазами афишу на самом видном месте.

— Хм, — на всякий случай сказала Фейт, проследив её взгляд. Ну разумеется, только последний дурак не увидел бы, что Юджин красив. Возможно, и как бог. Но, в конце концов, он всё-таки занимает воображение Доры, а не её...

— Догадываюсь. Ты выше всего этого?

— Не, я не выше, — уловив тон, Фейт позволила себе нахально-застенчивую улыбку. — Я просто... параллельно. Как прямые в пространстве и кровати в кампусе.

— Любишь ты провоцировать! Бедная Кэрол, передавай ей при случае моё сочувствие. Позор, её дочь даже не пьёт и не носит мини-юбки!

— И тебе тоже привет от мамы. Кстати, юбки удобны, только чтобы их задирать.

— Ха, вот говорю же — ты та ещё провокаторша. Между прочим, с этой помадой ты чем-то похожа на Вивьен в юности... Ты в модельеры не пробовала пойти случайно?

— Так она же вроде блондинка, — Фейт удержалась, чтобы не покоситься в зеркало холла. Впрочем, и так создавалось впечатление, словно она недавно горстями ела чернику.

— Я имею в виду, Виви могла бы быть... кем-то наподобие тебя. Когда всё это, ну ты поняла, начиналось, — Стелла кивком указала на один из плакатов, пестрящий британскими флагами и клёпаными кожанками. Печально покривила губы. — А теперь что? Да ничего. Просто любой сопляк меняет причёску, тычет преподу в нос фак и мнит себя героем... Кстати, что это у тебя в ухе?

— Как что? — Фейт томно опустила ресницы, покачав пальцем серьгу. — Все мои утраченные шансы, конечно.

— Не мешают? Хотя симпатично. Игральные кости, надо же... Так вот, говоря о шансах... На чём мы остановились? Два билета на танцпол?

Она энергично кивнула, прикидывая цену. Чёрт... придётся, как выражался кто-то из дальних родичей, затянуть ремешок. Говорившему было лет под сто, и он едва вспоминался.

Карие глаза Стеллы сделались озабоченными и даже сочувственными. Фейт вздохнула. У неё самой глаза были светлее — какие-то песочные, не разбери-поймёшь.

— Entre nous, — Стелла облокотилась на стойку, — вообще ты имеешь шанс получить назад полцены...

— Так, условия?

— Вот это подход, вот это по-нашему. Одобряю... У Эби грудной ребёнок, и, чует моё сердце, она опять отпросится пораньше. Поможешь ей потом, вспомнишь молодость?

— Да запросто, — Фейт даже пожала плечами. Как-никак, этим она подрабатывала ещё в школе. Подумаешь, вымыть полы...

— Говорю же, с тобой приятно иметь дело, — загорелые руки Стеллы отсчитывали центы сдачи. — И да, всё необходимое возьмёшь в подсобке, ключ Эби оставляет где обычно. Перчатки, всё такое. А то, учти, после иных концертов на полу встречаются крайне разные... артефакты. От серёжек до гонд...

— Кхм, поверь, уж они везде встречаются, не только на полу. Хорошего дня!

Interlude

Не отпускало.

День выдался пасмурным с утра и продолжился неясной тревогой вплоть до вечера. Отчего?.. Установка оборудования, саундчек, свет, прочие приготовления — всё успели наладить. Под личным наблюдением и, ясное дело, при активном участии. Дин и Мак, как всегда, незаменимые парни, жаль, что для большинства остаются героями невидимого фронта. Надо будет обязательно представить их в конце. А уж местный организатор — воистину золотая женщина...

— Фонит — значит, работает! (Раздалось подозрительное шипение, ничуть не напоминающее аппаратуру.) Шучу, всё в порядке.

Ему нравилась чёткая геометрия сцены. И микрофонные стойки, и лучи софитов, и разноцветные провода, — с виду хаотичные, как змеи, они вдруг казались графиками в таинственной системе координат. Всё равно нечто неуловимое оставалось будто бы забытым — и тем самым беспокоило. По крайней мере, над душой звенело очень похожее чувство. Или это волнение перед выходом на сцену, так и не изжившее себя за десять лет?

Помнится, поначалу у него в таких случаях потели ладони, отчётливо дрожали руки и чуть ли не колени. В пору, когда им только-только заменили ушедшего Макса, и мало ещё кто из публики это одобрил. Требовалось выплеснуть напряжение. Он придумал отжиматься; смешно, но помогало. Позже кто-то, окидывая взглядом его плечи, хмыкнул, что мандраж явно пошёл ему на пользу. Кроме того, с годами закрепилась привычка: всякий раз, лишь кулисы оставались позади, волнение как ножом отрезало. Начиналась работа — а вдохновение приходило уже вместе с ней.

Что же, ведь ему давно не двадцать один... На несколько секунд он даже прижал руку к сердцу. Как же мелодраматично, наверное, это выглядит...

— Джин, — окликнул его Элайджа. — Эй, отомри, всё готово. Считаю, пора немного и расслабиться. Особенно тебе.

— Рановато, — он перевёл дыхание, подавив зевок, и улыбнулся. — Часа через три.

Элай прав. Похоже, он просто опять не выспался накануне. Разумеется, всё пройдёт в лучшем виде.

— Рановато? Знаешь, Джин, если бы кто-то хоть однажды сказал, что ты выложился не на сто процентов, а на девяносто девять... — Деймон почесал затылок барабанной палочкой. — Словом, не завидую я тому типу.

— Поддерживаю, — откликнулся Элай. — Не надо недооценивать мощь наших пяти футов.

— С семью дюймами.

— Льстец!

— Я про рост, эй!

— Пошляк.

— Джин, нам нужна консультация!

Друзья веселились. Может быть, их тоже коснулась эта непонятная тревога. Он связал волосы в хвост, снова распустил, щёлкнул мягкой резинкой по пальцам. Полчаса «до начала», но по правилам принятого тона, конечно же, наберётся и весь час...

— ...достать заранее. Как говорится, полторы унции перед концертом — это не только полезно, но...

— Но ещё и мало, — умудрённо заключил Джордж, роясь в своём необъятном рюкзаке.

В гримёрке время пошло заметно бодрее. Хватит киснуть, пора было хотя бы переодеться. И доказать в очередной раз — себе и всем — что Джордж не ошибся в нём тогда, десять лет назад. Он глубоко вздохнул и выпрямился перед зеркалом.

Повернулся он уже тем, кого ожидали увидеть.

III

— Нравится?

Зал, конечно, взревел, как и угадала Фейт. А ведь сыграли ещё только три песни.

— Продолжать?

В этом прозвучало уже нечто непривычное. Не то заигрывающее кокетство, не то какое-то... дразнение. К тому же тон, которым Юджин кинул вопрос в зал, неизвестно отчего заставил Фейт подобраться. Словно он обращался к ней лично — и, главное, будто бы все зрители это знали и смотрели на неё, и это было какой-то особой насмешкой для тех, кто пришёл впервые. В этих «нравится» и «продолжать» определённо улавливался ещё один оттенок. Но Фейт уже слишком погрузилась в музыку, чтобы его истолковать.

Музыка была прекрасна, огромна и всеобъемлюща, как часто бывает на рок-концертах. Она звала откликнуться. Толпа искрилась от неё, как сухая солома.

На новом припеве Юджин протянул в зал микрофон. «Как грёбаный факел, — мелькнула мысль у Фейт. — Надо будет сказать потом Доре, она оценит».

Сотни глоток слаженно и счастливо проорали строку. Фейт нашла глазами подругу. Та, раскрасневшись, усердно распевала вместе со всеми (голос, естественно, было не различить) и отчаянно вскидывала над головой обе руки. Поклясться можно, она тоже была счастлива.

Не так уж часто Фейт удавалось увидеть, чтобы Дора пела.

Что Дора — здоровенные парни, этакие перекачанные гризли вроде Кеннета и компании, а то и почище, вели себя как сущие щенята. Скакали, грозя проломить пол и смести ограждение. Подталкивали друг друга, переглядывались. И каждый неудержимо сиял во всю далеко не детскую физиономию.

Сам Юджин, встань он рядом с этими громилами, оказался бы им в лучшем случае по ухо. Даже с танцпола было заметно, что он невысокий и некрупный. По сравнению с музыкантами уж точно — к тому же двое из них выглядели заметно его старше. Правда, хрупким его назвать как-то не тянуло.

Особенно когда на очередной песне он скинул куртку, широким жестом забросив её куда-то за сцену.

«Ох и разорвали бы её сейчас в зале». Пережив волну рёва, краем зрения Фейт увидела, как Дора, вытянув шею, глазела на Юджина в чёрной майке. Будто испытывала экстаз от одного этого зрелища. Хотя, справедливости ради, тут и правда было на что... посмотреть.

И, похоже, Юджин хорошо знал, что делает. Если человек не считает себя красивым — он не станет так закусывать нижнюю губу, картинно отклоняться назад на долгих высоких нотах или ставить ногу на усилитель. Впрочем, пусть его. Другие вон вообще расстёгивают штаны на сцене, или занимаются разными вещами с гитарой, а уж что творится среди зрителей...

Нет, что и говорить, Фейт не жалела, что пришла. Даже удалось достичь какого-то рода единения с этой сумасшедшей и безоглядно влюблённой массой, — пусть не сразу, но всё же. Надо будет потом уважить Стеллу, как договаривались... Интересно, когда это она, Фейт, успела оказаться в трёх шагах от сцены? Или её принесло толпой, как щепку прибоем?

Кажется, действо близилось к концу. Фейт зачем-то машинально нащупывала цепочку брелока на поясе. Ах да, — туда она успела надеть ключ от подсобки со швабрами и прочим. Чёрт, забыла сменить дома колечко, а то успело ослабнуть, за восемь-то лет... Так и знала. Рука схватила пустоту.

На третий день фестиваля они обе уже слегка пресыщены. Глаза более не разбегаются, а разум начинает потихоньку подсчитывать центы.

Например, Дора тянется за первым попавшимся раскрашенным веером, даже не особенно всматриваясь в рисунок. Просто чтобы обмахиваться от жары. А Фейт и рада бы уже ничего не покупать. Но дешёвый брелок с зубастым котом приходится взять, потому что надо же чем-то прихватить сломанную «молнию» на юбке. Тем более в таком обществе. Их и так довольно пристально рассматривают почти взрослые парни.

Впрочем, на Фейт, возможно, они пялятся из-за её непарных кроссовок: левый лиловый, правый оранжевый. Убойное сочетание с красной драной блузкой на одном плече. И длинная цепь от брелока бьёт по заднице. Одно слово — фестиваль.

Рядом с Дорой она выглядит нелепо. И гораздо младше — дай бог на свои тринадцать.

— О нет! У тебя опять шерсть на джинсах сзади!

— А... точно, — Дора поспешно отряхивается, и лучше бы она не делала этого на виду. — Это всё Мисси, ты же знаешь, она не даётся вычесать...

На руках у Доры относительно свежие царапины.

— Я пробовала, пробовала... А потом решила — да ну её, лучше уберу всё в шкаф подальше. Правда?

Фейт кивает. Как не знать, Дора легко бросает цели.

— Знаешь, мне кажется, этот вчерашний тест был какой-то неправильный. Кружочки, треугольники, фигня всякая...

— Сколько у тебя?

Поколебавшись, Фейт называет баллы.

— Ох... это... Фейт! Ты ж понимаешь, что это, наверное, больше всех в школе?!

— Ага. Главное, чтобы там не узнали.

— Нет, правда! Вот у меня всего... — Дора мнётся. — Ну, короче, так себе. Не Эйнштейн, в общем.

— Да ты не переживай. Должен же кто-то из нас быть нормальным.

— Слушай, зайдём ещё вон туда? Кажется, вчера там ничего не было...

Палатка у выхода набита всё теми же ловцами снов, амулетами, пацификами, индейскими флейтами, колокольчиками и прочей хипповской дребеденью. Всех этих мелочей Фейт и Дора уже успели накупить вдоволь. К тому же парень, скучающий за подобием прилавка, длинный, носатый и с выбеленными патлами, сильно смахивает на торчка.

— Смотри, смотри! Тут есть таро! Я же говорила!..

Ещё с весны Дора бредит всевозможными гаданиями. У неё уже есть хрустальный шар (вряд ли очень хрустальный) и карманный самоучитель по хиромантии. Но над здешним расслабленным раем из цветов, гитар и бус уже собираются угрожающие тучи — и вот-вот разразятся ливнем. А от поля до города придётся нестись сломя голову.

Беловолосый торчок загадочно улыбается.

— Купите, мисс, не пожалеете! Это принесёт вам счастье, — он почему-то подмигивает Фейт, которая стоит поодаль и совсем не в восторге.

Фейт долго роется в крошечной бисерной сумочке, быстро косится на Дору... Поиздержались они прилично. Вдвоём удаётся сторговать колоду за то, что наскреблось у обеих.

Первая капля разбивается вдребезги прямо о картонную коробку.

Карманов на дурацкой юбке, конечно, нет. Фейт, не раздумывая, запихивает покупку прямо в вырез и уже на бегу кивает Доре.

Все трое, включая колоду, как назло, промокают до нитки.

Уже под крышей, пережив всплеск заботливого возмущения Дориных предков и получив по чашке шоколада, они раскладывают таро. Сначала — просто чтобы высушить. Некоторые карты покоробились, и лица на них кривятся в странных ухмылках.

Доре не терпится испытать колоду «в деле», она трещит о способах раскладов и значениях арканов. Фейт в этом абсолютно не разбирается и постепенно перестаёт что-либо понимать.

— А может, попробуем самое простое, а? — почти жалобно предлагает она, устав от эзотерического красноречия. — Для начала? Просто вытянуть три карты или типа того...

— Три карты, — Дора морщит аккуратный носик. — Хм, вообще так делают, только я не помню, как правильно... А, давай!

Она смешивает подсохшие карты, тщательно их тасует, возведя глаза. Специально не глядя, вытаскивает три штуки — рубашкой кверху.

— Переверни.

— Я?

— Ну... да. Мне кажется, так будет правильно. И потом, они ведь наполовину твои... в каком-то смысле.

Картон на ощупь вроде бы даже не глянцевый. Фейт раскладывает карты в линию.

Дождь не только не прекращается — он усиливается до какого-то тропического. Видимо, придётся здесь и заночевать. Надо будет позвонить домой... А пока Дора и Фейт, сидя по-турецки, разглядывают три пёстрых листка на ковре.

Туз жезлов. Рыцарь кубков. Солнце.

IV

Концерт и правда завершался. Оставалось только надеяться, что брелок вместе с ключом не затопчут безвозвратно. Разумеется, и то и другое — невеликая ценность, но всё же...

Аплодисменты, прыжки, скандирования, даже, с ума сойти, цветы, — весь этот поток обожания никак не иссякал. Это уже, признаться, начало чуть-чуть раздражать Фейт. Ну не может ведь он, согласитесь, остаться тут навечно!

Наконец, Юджин внял мольбам публики. А может, просто грамотно сделал вид, что уступил этим одержимым, совершенно неуправляемым и припадочным воплям: «Е-щё! Е-щё!!» Скорее всего, он рассчитывал и на такой вариант. Хотя и выглядел, если присмотреться, порядком вымотанным. Может быть, слез грим, но теперь стало заметно, что над переносицей у него небольшой шрам, а на подбородке — поджившая царапина.

Кто-то из-за кулис передал ему гитару. Над её грифом смешно качались свободные концы струн, будто тонкие антенны. Должно быть, их меняли второпях.

Подбирая шнур свободной рукой, Юджин улыбнулся.

Нет, само собой, эта улыбка была тысячной или двухтысячной за сегодняшний вечер. Но именно сейчас глухое раздражение Фейт, неясно к кому обращённое, как-то угасло, сникло. Такую же звёздную улыбку она видела лишь однажды. На обложке какого-то страшно древнего журнала — времён, пожалуй, юности родителей. Причём её обладатель, кажется, даже не был рок-музыкантом...

Первые аккорды прозвучали.

Сначала Фейт не поняла, почему под рёбрами у неё скрутился горячий ком золотого света — и разлетелся лучами, прошив всё на своём пути. Потерянный брелок забылся мгновенно.

Ощущение оказалось знакомым. Только куда острее от узнавания.

Слишком живо, слишком много, до боли похоже на яркий сон... точно как в ту ночь. Фейт даже померещился призрак недолгого тепла под чужим окном. У Дома-на-Углу. Музыка всё вернула с собой — на кто мог знать, что это произойдёт здесь и сейчас?..

Теперь она могла расслышать эту песню, как мечтала. До мельчайшей интонации, до каждого короткого вздоха перед новой строкой. К тому же именно теперь удалось выразить словами то, что весь концерт ускользало из мыслей. Голоса очень многих нынешних рок-звёзд — сильные, влекущие, с полуноты заводящие толпу — часто напоминали ржавое лезвие. Почти во всех так или иначе слышалась какая-то трещина, или явная хрипотца, или просто нарочитое усилие ради драйва...

Голос Юджина был чистой, сияющей сталью клинка. И эта чистота даже пугала: казалось, для неё не существует преград.

Фейт вдохнула, внезапно поняв, что последние две минуты ей было как-то не до кислорода. Воздух — под конец, как обычно, пропитанный пылью, потом, дымом, чьим-то пивом и жвачкой, раскалёнными стенами и чужим дыханием — был незнакомым.

Какое-то время она ещё оглядывалась в поисках Доры: хотела поделиться, что та песня так нежданно нашлась... Если Дора вообще помнила эту историю. Но подруга исчезла. Наверное, решила прорваться к служебному входу пораньше. А может, они разминулись, когда Фейт несло к сцене по воле людского потока — или её собственной? Или чего-то, что оказалось сильнее?

Фейт раскачивалась в такт, не замечая. Как сотни поднятых рук вокруг — с зажигалками и просто так.

«Сияй, — должно быть, этим единственным словом она мыслила бы сейчас. — Сияй ещё».

Дальнейшее обращение к публике, окончательный финал — это уже прошло мимо неё. Всё это, в конце концов, укладывалось в обычное русло, то есть было предназначено для всех.

Когда стало возможным опустить глаза, а народ потихоньку начал движение к дверям — Фейт с какой-то досадой спохватилась, вспомнив о ключе. Стала обшаривать взглядом пол, порой натыкаясь на чужие ноги и даже не огрызаясь на замечания.

Поиски, однако, грозили стать бесплодными. Она порывалась заглядывать под кресла первого ряда, — может, успели запинать, — но нагибаться каждые несколько секунд надоело. Возможно, снизу был лучший обзор.

Скорчиться между креслами оказалось не самым удобным положением. Сверху доносились голоса и иногда грохот — видимо, убирали оборудование. Ноги, спешащие в сторону выхода, мелькали всё реже. Пыль и песок под руками, скомканный билет, чья-то выпавшая заколка... да будь оно всё проклято. Бесполезно.

Конечно, такой вечер обязательно должен заканчиваться на невыразимо дурацкой ноте...

Плюнув, Фейт стала распрямляться. В процессе от души приложилась локтем, зашипела и отчего-то стала непростительно близка к слезам — хотя вряд ли от ушиба. «Ну спасибо, не головой». Надо было взять себя в руки и обшарить пространство у сцены, пока не поздно.

Она сначала не поняла, откуда раздались смешки.

— Ого! Джин, эй, Джин!

— Это точно по твою душу.

Окаменевшая Фейт чувствовала, как жжёт уши. Когда ты вылезаешь на свет божий, пытаясь отряхнуться и растирая онемевший локоть, это явно не лучший момент, чтобы тебя видели. А особенно — чтобы тебя в таком виде лицезрела добрая половина прославленной группы. Барабанщик (вроде бы Деймон?), затем незнакомый очкарик и...

Разум как-то отказывался принимать, что худощавый парень в тёмно-красной клетчатой рубашке с поддёрнутыми рукавами, который стоит перед ней, скрестив руки на груди, — это и есть Юджин. Тот же, кого она видела на сцене. Причём рубашка его выглядела заправленной наспех. «Ворот не на ту пуговицу», — помимо воли отметила Фейт. Волосы, буйно вьющиеся и подрастерявшие укладку, были влажными у шеи. Почему обращаешь внимания на каждую мелочь?

Серо-голубые глаза казались удивительно пристальными — вероятно, из-за бровей, приподнятых к кончикам.

Фейт ощутила, что идти некуда. Незачем. Что она не слишком уверенно помнит, как это делается.

— Автограф? — Негромкий голос вывел её из оцепенения. — Или что-нибудь ещё?

Голос не был раздражённым. Пожалуй, даже участливым.

Она медленно покачала головой, зачем-то развернув руки ладонями вперёд. Действительно, какие автографы, у неё ведь с собой и паршивого листка нет. Да и просто ни к чему. Тем более теперь, когда...

— А, понимаю, — Юджин легко шагнул к ней. — Вам на руке расписаться?

— Нет-нет, — Фейт обрела дар речи. Отшатнулась, спрятала руки за спину. Несчастное великовозрастное нечто в пыльной косухе и со съеденной помадой, в жизни не считавшее себя тупым или трусливым.

Поднять взгляд было невозможно, и она рассматривала чужой браслет. Простой, в два ряда чёрных бусин. Ещё Фейт увидела, что при заметно сильных предплечьях у Юджина узкие запястья — но широкие ладони.

— Ладно, — многозначительно сказал барабанщик Деймон (боже, он всё ещё тут). Подмигнул, хлопнул по плечу, скрылся за сценой. В его жесте Фейт померещилось ехидное «вот сам и разбирайся».

Юджин продолжал смотреть на неё со странным подобием любопытства. Так наблюдают за редкой бабочкой.

— Вы, наверное, в первый раз на концерте?

— Нет, — Фейт собрала силы для ответной улыбки. Теперь, когда музыканты вышли, это получилось легче. — Вы не единственный, — добавила она, испытав мгновенное вдохновение и испугавшись его.

«Грёбаный позор, что я вообще несу?!»

Тёмно-золотая грива шевельнулась: Юджин едва заметно покачал головой и упёрся рукой в бедро.

— Может быть, я могу вам помочь? — тем же дружелюбным тоном предложил он. Похоже, абсурд ситуации вообще обходил его стороной.

— Простите... Я ключ потеряла, — выговорила Фейт сухим горлом. К очевидному ужасу и неловкости добавилось чувство, что её за кого-то принимают. Когда-то, в школе, все они потешались над той детской сказочкой: ну какой дурак бы стал доказывать, что он не принц?..

Что ж, вот ты здесь. Держи свою золочёную печать для колки орехов. Играй нелепую роль до конца.

Взгляд Юджина, как показалось, упал за её плечо. Должно быть, снаружи кто-то зашёл, волею судьбы спасая это невозможное положение. Фейт отступила на шаг, чтобы тут же наткнуться на маленькое и зазвеневшее по полу. Брелок с ключом.

Слава богу, она удержалась на ногах. И распрямилась, выставив перед собой злосчастную находку — как щит или оправдание.

Фейт понимала, что глядит снизу вверх, хотя Юджин всего, может, на полголовы был её выше. Это смущение уже не связывалось с дурацким несвоевременным поиском ключа. Скорее, оно происходило оттого, что и вне сцены Юджин умудрился остаться тем, кем был, что никакого «образа» с него не слетело. И она в трёх шагах смотрела на него, как и тогда, во время песни, — потому что нельзя было не смотреть.

А потом на запястье сомкнулись его пальцы.

Те, которые полчаса назад бесстрашно протягивались в толпу у самой сцены, и десятки чужих рук стремились до них дотронуться. Фейт стояла посреди жгучей тишины. В полном зале ты можешь довольно спокойно чувствовать себя заворожённым — право всякого зрителя. Что делать, когда этот гипноз направлен на тебя одного?

Ключ, зажатый в руке, не давал ни расслабить её, ни сжать крепче. То и другое — глупо. Деревянная кукла.

— Мне ещё... убраться здесь надо, — сообщила она, отводя взгляд на пустую сцену. Как будто ища там выход, которого здесь, на твёрдой земле, почему-то не находилось.

— Это успеется.

Голос был почти тот же. Тихий, но какой-то певучий, грудной. Так, что у Фейт он отозвался не столько в ушах, сколько в диафрагме.

— Хочешь? Пойдём.

Она не сразу заметила, что Юджин повёл глазами в сторону сцены, повторив её недавнее движение. Вокруг всё более воцарялось ощущение сна, игры или призрачной нереальности. Наверное, поэтому Фейт безмолвно взошла следом по узкой боковой лестнице. Сцена и сон похожи — как измерения, в которых позволено чуть больше, чем в жизни. Рука мимо разума убрала ключ в карман. Она всё ещё не принадлежала Фейт.

Под ногами оказалось матовое чёрное покрытие. Фейт переступила вполоборота, растерянно огляделась. На любой сцене она всегда чувствовала себя инородным телом; выступать где-либо случалось и вовсе крайне нечасто... Нет, отсюда не открывался другой мир. Может быть, потому, что магия не распространяется на непосвящённых. Или просто есть вещи, которые принять гораздо страшнее, чем отвергнуть?

Серый, ровный свет был одинаков по ту и эту сторону. Хотелось сбежать, не потеряв остатки достоинства.

— Я пойду, — не оборачиваясь, тихо сказала Фейт. Вопрос упрямо повис в конце фразы. Она почти решилась, когда Юджин её окликнул.

— Это твоё?

Он держал что-то в полураскрытой горсти и, кажется, с интересом рассматривал. Фейт развернулась, краснея от своей оплошности: неужели две пропажи за один вечер?!

Через три шага Юджин театральным жестом показал ей пустую ладонь. Он неудержимо улыбался, надув её, как младенца. И по-прежнему стоял у самой лестницы.

Фейт вспыхнула мгновенным гневом.

— Что за дурацкие розыгрыши! — Это вырвалось у неё само собой.

Больше, чем шуточка, на которую она так глупо попалась, её взбесило нечто другое. Должно быть, то, с какой лёгкостью он позволил себе эту мальчишечью выходку. Позволил себе... не быть божеством.

Раздосадованная и красная, Фейт зашагала вперёд. Можно подумать, даже божество посмеет не уступить дорогу, когда идут прямиком на него.

В этот миг свет над сценой дрогнул, и она оказалась в золотом пятне. Так внезапно и полностью, словно не то нырнула, не то взмыла в это тёплое, приглушённое, почти предзакатное сияние.

Но тогда, в чужих окнах Дома-на-Углу, его было немного. Ровно столько, чтобы ненадолго согреться. Сейчас — оно заливало.

Может, дело было и не в освещении, а снова в этом тонком чувстве грани, когда всё окружающее кажется декорацией долгого сна, и ты позволяешь событиям идти так, как задумано не тобой. Теперь грань обрывалась у края сцены, и кто-то стоял на пути, раскрывая и протягивая руки.

На излёте последнего шага Фейт подняла глаза, и он стал солнцем.

Она поняла только это. И ещё, незначительной деталью, — что ноги оторвались от пола, и она сделала по меньшей мере два круга в воздухе.

Это длилось всего ничего, но ком золотого света под рёбрами наконец нашёл выход и жёг уголки глаз. Юджин поставил её на землю. Ткнуться лбом ему в плечо было естественнее, чем открыть дверь своего дома.

Потом она отстранилась. Свет был виден как будто сквозь пелену тёплого дождя.

— Что я творю, — пробормотала Фейт, осознав, почему приходится часто моргать. — Боже, что это я...

Она поправила жёсткий ворот куртки. Осмелилась поймать взгляд Юджина. В нём оставалась тень улыбки, но вместе с тем казалось: он разом растерян и взволнован, как на пороге открытия. Она явно сделала что-то непозволительное. Те же пресловутые группис, сколько бы их ни было, наверняка поступают куда... проще и прозрачнее.

На плечах лежали его ладони.

Ещё можно было сбежать, но Фейт смотрела в лицо Юджина с ясным отчаянием. И главным было удержаться и не облизнуть пересохшие губы, потому что этот жест отвращал своим внятным намёком.

Кажется, Юджин чуть заметно кивнул. Погладил большим пальцем её скулу, вздохнул — как будто коротко засмеялся, — и первым начал опускать ресницы.

Interlude

Когда ты думал, что знаешь о своей жизни всё.

Городские огни привычно сливались в размытую мерцающую линию. К правому плечу, вздрагивая на поворотах, приникла растрёпанная тёмно-русая голова. Короткие волосы сзади на шее чуть кололись — он уже знал это. Должно быть, недавно она подстриглась.

Чужая рука лежала на рукаве куртки, чуть выше сгиба локтя. Застенчиво, как бы стараясь не слишком обременять его. Пальцы, тем не менее, тихонько перемещались. Не то поглаживали, не то проверяли, на месте ли он, не снится ли.

Улыбка тронула уголки губ. По правде сказать, его и самого клонило в сон. Как обычно, когда сцена отпускала.

...Тогда, в двадцать один год, он выкрикивал сам себе: «А я всё равно стану рок-звездой!», и заранее становилось страшно, как от предначертанности. Может быть, он уже догадывался, что за этим будет стоять. Конечно, далеко не одни овации, слава и купание в общем любовном экстазе. Разочарований, да и просто неудовлетворённости, оказалось не меньше; нуднейшие технические работы не переводились никогда; утомляли долгие месяцы, проведённые между городами, на колёсах. И этот вечный недосып во время туров...

Любое солнце однажды начинает остывать. Совсем понемногу, с сердцевины. Нет, ты всё ещё горишь, и даже ярче многих, — но теряется что-то неуловимое, некая искра. Прячется, меркнет, гуляет где-то в стороне, как блуждающий огонёк, отдаляется, чтобы не вернуться. А потом приходят сомнения: может, её никогда и не было, и ты обманулся, и, главное, все поверили?..

Но двенадцатый час — неизменное время, когда слишком лень врать. Даже себе.

Петь следует для всего зала. Это значит — находить глазами каждого в отдельности. Создавать впечатление, что ловишь взглядом именно то самое лицо. Улыбка танцполу, подмигивание стайке группис, кивок благообразной публике в первом ряду, наклон и протянутая рука — самым преданным... И некая чужеродность, ненароком, мельком, за которую каждый раз невольно цепляются глаза. Кто это?

Узкая ладонь соскользнула, испуганно замерла. Он вернул её на место — так, чтобы не упала снова. Накрыл своей, опустил веки.

Колено, обтянутое протёртой до белых ниток джинсой... Забавная серьга в правом ухе... Мысли возвращались к пустой сцене и тому, что на ней нежданно разыгралось.

Сколько раз в прессе их называли «рок-героями», особо не вдумываясь в слово... Но герой означает — полубог; а те уязвимы. В мифах всегда найдётся то, с чем они не могут совладать, и чаще всего это не могучие соперники, не чудовища, а собственный рок. Узнать его легко. В твоём царстве ему чужеродно всё, кроме тебя.

Поэтому он находит тебя безошибочно. Мимо не пройдёшь.

— Ой, — что-то вздрогнуло, неловко переместилось. — Юджин...

Он очнулся, поняв, что задремал и уронил голову на плечо рядом.

Блуждающий огонёк плыл бок о бок. Не исчезал.

— А, прости, — он виновато дотронулся до её пальцев. — Сегодня, понимаешь, спал каких-то два часа...

Она повела глазами, кивнула. Искра, окружённая темнотой. Зажигалка в руке.

Десять лет назад... В те времена он, скорее всего, не узнал бы здесь чего-то знакомого. Каждый раз, когда хлопал дверьми студий, получая отказ; когда чувствовал после выступления жгучую пощёчину от услышанных в сотый раз слов «это не Макс»; когда погибал в бессильном бешенстве, желая бросить всё; когда напивался с каким-нибудь из старых приятелей — и знал, что плакать всё равно придётся в одиночку.

И не было тех, на кого можно было бы посмотреть вот такими же глазами.

Эта странная раздвоенность, казавшаяся продолжением дрёмы, наконец перестала его озадачивать и легко сошлась в одной точке. Той самой, где сегодня так тянуще чего-то не хватало.

«Догулялась», — вдруг подумал он не без нежности. Так и не произнеся, даже про себя, другое слово. 

V

Гостиница оказалась на удивление небольшой и тихой. Окно же, наоборот, было огромным, почти в пол.

«Получается, я теперь такая же, как они?» Это хмыканье, однако, вышло неубедительным, улетучилось, и мысль хода не обрела.

Фейт сидела на краю кровати. Смотрела то в просвет между шторами, туда, где виднелись огни, то себе под ноги. Но чаще — в никуда.

Воск, убранный из-под солнечных лучей, стремительно застывает и холодеет. Что-то подобное происходило с ней сейчас, с той секунды, как она осталась одна в номере. Вернее, в этих четырёх стенах.

За дверью, обрисованной тонкой линией света, шумела вода.

В голове царил полный сумбур воспоминаний пополам с не менее тревожными ожиданиями. Хлопнувшая жёлтая дверь такси, портье за стойкой, тускло освещённый недлинный коридор. И, что удивительно, как бы нарочно оставленный на виду ключ. «Я скоро. Не скучай, ага?» Беглое полуобъятие, красивый треугольник спины — развёрнутые плечи, узкая талия, — щелчок двери ванной...

«А ведь могла бы преспокойно драить полы в Уиндмилл-холле. Ох... Стелла же... воображаю, что будет потом».

Сердце принялось выделывать кульбиты. И, разумеется, не только из-за Стеллы. Конечно, Фейт сознавала, к чему всё идёт, с самого начала. И прекрасно понимала, что это не будет похоже на всяких там Райанов и Бобби, робких и наглых. Хвастливых на публике и умилительно неловких наедине, пахнущих баскетбольной площадкой и не бог весть каким парфюмом, весьма смутно угадывающих твоё удовольствие. Предстояло новое, и это виделось сродни испытанию. Рискни показать, кто ты есть на самом деле...

Отчего-то Фейт хотелось верить, что по ту сторону двери сейчас мелькают схожие мысли.

Подумав, она разулась. Медленно вылезла из тяжёлой, как доспех, куртки, повесила на стул. Руки тотчас защипал воздух.

«Мне, что ли, совсем раздеваться?»

Она растерянно покосилась на дверь, пытаясь прикинуть, успеет ли. Да и что там успевать — раз, два, три, и готово...

Вспомнился поцелуй на сцене. Против ожидания, никакой бури страстей в нём не было, он вышел осторожным и неспешным, почти тягучим. Фейт отчего-то возмутилась этой деликатностью, даже попробовала куснуть Юджина за нижнюю губу, — однако тот мягко, но настойчиво вернул поцелуй в прежнее русло. Приоткрыв глаза, она заметила: из-за кулис выглянул некто из команды и так же бесшумно скрылся.

Ах да: было что-то ещё. Недолгий, но всё-таки уловимый миг ожидания, перед тем как Юджин, закрыв глаза, наклонился к ней.

«Он оставил мне выбор».

Фейт безотчётно потёрла локти, отгоняя мурашки.

«И дальше, здесь... Он мог сразу меня просто смять, и всё. — При этой мысли она вжала голову в плечи, вспомнив, насколько Юджин её сильнее. — Сама ведь пошла. Могла отказаться, или прямо сейчас свалить в туман, вон даже ключ в замке... А я, получится, не дам ему выбора?»

Белая майка осталась на ней. Захотелось откинуться на кровать, лечь во весь рост, может быть, даже принять какую-нибудь игривую позу — хотя бы для себя. Но Фейт не стала. Только протянула руку зажечь ночник.

«Эх, вот бы ещё эти чёртовы свечи сюда». Она приободрилась. Или, по крайней мере, постаралась сделать такой вид. Тёплый, неяркий свет рассеялся по комнате. Ещё один, новый двойник чужого окна.

«И два бокала вина, как в кино. Хотя... Нет, это портило бы картину».

Огромное окно с занавесями, задёрнутыми не до конца, почему-то не давало Фейт покоя. Свет уличных фонарей, фар и прочего, что может гореть в городской темноте, казался помехой. Тем, с чем не хочется делить сегодняшний вечер.

Если бы кто-то сказал ей ещё день назад...

Ну да. «Ты сидишь на постели и ждёшь, что к тебе вот-вот придёт рок-звезда». Построив в уме это изречение, Фейт сморщилась. Даже не остроумно, о таком треплются где-нибудь на школьном дворе лет в тринадцать. А уж какими словечками сама она оттенила бы приторность этой фразы!..

Фейт решилась, встала и слегка поддёрнула шторы, — так, что между ними остался лишь узкий, в две ладони, просвет. Теперь огни не так беспокоили.

Вчера... Может, вчера она бы, наоборот, распахнула окна до предела. Иногда берёт искушение прогуляться по улице голой. Особенно если есть такой... такой великолепный повод. Столь восхитительное преступление. Уронить себя так, чтобы твёрдо увериться в этот момент — воспаряешь. Да и бывает ли иначе — при посредстве божества...

Тем более что богам и функциям не обязательно высыпаться по ночам. А в такси Юджин откровенно дремал, и длинные спутанные кудри задевали щеку Фейт.

«Как хорошо, что здесь тихо». Эта мысль пришла неожиданно — и заставила заметить, что и вода за дверью смолкла, и внизу мало-помалу прекратились шаги и голоса поздних гостей. В наступившей тишине сердце опять начало отплясывать.

Щёлкнула дверь перегородки. Вышел Юджин — в чёрной футболке и джинсах, босиком. Наверное, Фейт слишком резко обернулась к нему, и упрямая прядь из тех, что никогда не лежат ровно, упала ей на глаза. Поправлять показалось глупым — примерно так же, как облизывать губы. Неловко. Заговорить? А о чём?...

Тем временем Юджин вовсе не спешил, оглядывая небольшое, полуосвещённое место действия. Фейт почудилось некоторое удивление в том, как он посмотрел на неё — и сразу же на ключ с круглым деревянным номерком, по-прежнему тускло блестящий в замочной скважине. А потом обратно.

Неторопливо подойдя, он опустился на край кровати рядом с Фейт. Склонил голову чуть набок. Теперь его глаза казались тёмно-серыми. Лукавство из них не исчезло, но тепла прибавилось. Может, оттого, что кончики ресниц золотились в свете ночника, и взгляд как будто окружало лёгкое сияние. Не отводя глаз, Фейт попыталась придвинуться — так, чтобы не столкнуться коленями, и последнее, конечно, ей не удалось.

Юджин протянул руку и длинным, плавным жестом заправил упавшие волосы ей за ухо. При этом задел серьгу, и два игральных кубика, звякнув друг о друга, заметались, как маятник.

Улыбаясь, он уже нарочно тронул их большим пальцем. Раз, другой. Затем свободной рукой приобнял Фейт, разворачивая к себе. Та вздрогнула, когда ухо кольнуло неожиданное, но знакомое ощущение.

— Зачем?.. — Она недоумённо потёрла освобождённую и, должно быть, покрасневшую мочку.

— Звенит, — Юджин покачивал серьгу в пальцах, и взгляд его с неуловимым выражением, с некой искрой блуждал по лицу Фейт. — Мешает... чуть-чуть.

«Незадёрнутые шторы», — эхом вспомнила она. Молча, согласно кивнула. Подняла глаза. Хотелось не изображать поединок воли, выдерживая чужой, недосягаемый, прекрасный серо-голубой взгляд, — если только текучий воск способен что-то выдерживать, — а сразу осесть на пол и просто наблюдать, как он ходит вокруг. Фейт подалась вперёд, нерешительно положила ладонь ему на колено, желая не то прикоснуться, не то найти опору. Сидеть, вот так вытянувшись — того и гляди упадёшь...

Юджин не стал этого дожидаться. Сам привлёк её к себе, почти уронив на грудь. Запустил пальцы в волосы, отводя с лица. Нашёл её губы.

Не то чтобы Фейт окончательно потеряла голову именно в этот миг. Но внятно построить длинную мысль, — «Так целоваться могли бы те, кто давно вместе», — почти не удалось.

Через минуту-другую глаза сумели открыться. Она с ногами сидела на кровати. Юджин — в похожей позе, вполоборота к ней, ближе не бывает. В первую секунду Фейт захотелось отползти чуть назад, к подушкам. Во вторую явился план получше, и тотчас показался невыполнимым до ужаса, но её уже вновь захватило это слегка безрассудное чувство сна, в котором возможно всё.

Она утвердила руки на плечах Юджина, как бы желая обнять. Чего скрывать, очень хотелось задержаться в таком положении. Фейт и так, пожалуй, чересчур долго, однообразно гладила сильные мышцы, затягивая это удовольствие, — да и кто бы не стал, о господь, — а про себя горячо надеялась, чтобы замысел не вышел нелепым.

Нет, завалить героя дня на кровать в полном смысле слова не хватило духа. Может, оттого, что это выглядело бы грубо, а может, попросту не удалось бы. Всё-таки Фейт заставила его лечь на спину, наполовину толкнув, наполовину утянув за собой, — и уселась верхом.

Правила игры Юджин принял удивительно легко, словно того и дожидался. Положил ладони ей на бёдра, так, что большие пальцы оказались на косточках; устроил её поудобнее, отнюдь на этом не останавливаясь. Фейт невольно снова уставилась на его руки. Красивые — и при этом ни капли изнеженности, как у многих музыкантов, как у того же Герцога... Но всё это, в конце концов, уже не имело значения. Потому что эти руки, загорелые, с резкими жилами, скользили сейчас вверх по её телу, поднимая тонкую белую ткань.

Фейт вспыхнула, спохватилась, послушно воздела руки. И, медленно затем их опуская, глядела, как Юджин — это показалось вызывающе непривычным — складывает майку пополам и, дотянувшись, кладёт её на стул. «Хм, нет бы сразу закинуть куда подальше. Или...» Кроме того, теперь Фейт не знала, как уравнять их положение. Нестерпимо хотелось делать что-нибудь ещё, кроме как неуклюже ёрзать. Наклониться?..

Юджин приподнял навстречу голову — как нарочно, не приближаясь дальше. Подставил лодочки ладоней под её грудь. Поиграл пальцами, и на лице его возникла самая довольная улыбка из всех, что Фейт успела сегодня увидеть.

Её немедленно затопила волна из смущения, жара и какой-то лютой, малознакомой гордости. Вероятно, той, что ранее приказала бы отдёрнуть шторы. Но теперь она была направлена внутрь, и Фейт не очень-то на неё откликалась: другое занимало сильнее.

Например, то, как Юджин, взяв на этот раз её ладонь, не спеша переплетал с ней пальцы. Разводил их своими, соединял в замок. Он всего лишь продолжал играть, как хотел, — вкрадчиво, почти невинно, — правда, ощущалось это едва ли не непристойным.

Руку, пленённую второй раз за вечер, Фейт даже не пыталась отнять. Её глаза путешествовали вверх: выступающая косточка, браслет из чёрных бусин, золотистый налёт волосков вдоль предплечья, плавная линия мускула, влившаяся в локтевой сгиб. Это зрелище, кажется, взвинтило Фейт сильнее, чем все касания. Сидя верхом, в порыве чего-то, похожего на изнанку нежности, она изогнулась и прихватила руку Юджина зубами. Конечно, слегка, это почти напоминало крепкий поцелуй, но всё же...

«Точно останется след на пару дней. — В своей дерзости она сумела, о чудо, не отвести взгляд. — Хорошо, что его легко будет прикрыть рукавом».

Оценив отпечаток, Юджин приподнял брови, снова сделав заметным шрамик у переносицы. Погрозил пальцем. В следующую секунду...

— Ай! — Фейт с возмущённым возгласом неловко завалилась на бок. Это Юджин аккуратно сбросил её с себя, не иначе как в отместку. Тут же уронил на спину, оказался сверху.

Всё, что ещё рождало сомнения в Фейт, переплавилось в горячую, тяжёлую лаву. Где-то над этим морем трепыхался острый комок сердца.

Теперь Юджин стоял над ней на коленях, держа уже за обе руки, и во взгляде его переливался смех.

Фейт, полуобнажённая и с горящими щеками, даже испытала лёгкую досаду. От новой выходки — а ещё от того, что чудом не зашипела «ну сколько можно-то». Она тут же взмыла, как отпущенная пружина, ловя ушедшую близость и тесноту, и — самую чуть — надеясь, что он не даст ей этого проделать. Сомнёт, закроет пропасть по-своему.

Следующий поцелуй случился уже по её инициативе. Вернее, к нему привело то, что Фейт, удивившись самой себе, мысленно назвала «восходящей гаммой»: быстрые прикосновения губами, плечо сквозь чёрную футболку, шея, угол подбородка, жестковато очерченный рот... Одновременно она втихомолку сражалась одной рукой с болтом на своих джинсах. Тот высвободился из тугой петли, наверное, с четвёртой или пятой попытки. Пальцы не слушались, соскальзывали.

Тем более что рука Юджина внимательно изучала её бедро, особенно — о господь, о да! — стараясь над внутренней стороной. Потом неожиданно сделалось слегка прохладно, и ощущение ползло вниз. Ах да: это он, подцепив большими пальцами, стягивал с неё джинсы. Фейт стала помогать. Правда, пока она поворачивалась в нужные стороны, не отпускала дурацкая мыслишка о собственном белье, стаскиваемом вместе со штанами. Не рвань, конечно, но ведь и не для съёмок в «Плейбой»...

Ей казалось — всё внимание привлечёт именно это. И Фейт не без досады оправдывалась про себя, что она шла на концерт, обычный, мать его, рок-концерт, что она не группи и, говоря прямо, трахаться со знаменитостями в её планы не входило. «Ага, а если бы пришла в кружевах — можно подумать, будто нарочно готовилась», — поддела себя Фейт.

Во всяком случае, если кто-то сейчас и был немилосерден, то она. Слово «невинность», разумеется, не шло ей в голову. Может, потому, что оно всегда возмущало ловко упрятанной в него виной. Или просто казалось слишком красивым, тем, что нельзя применить к себе, — даже в то время, когда было ещё можно.

«Боже, какой у него всё-таки талант делать всё так... естественно».

«О да, — внутренне Фейт сдавленно хихикнула. — Словно каждый день нет ничего естественнее, чем сидеть без трусов в постели со звездой».

«За это иные отдали бы последнее».

«И трусы тоже».

В глубине души она понимала, что храбрится. Безмятежный, отрезанный от мира островок полутьмы, взятый взаймы и ненадолго, при свете гостиничного ночника то и дело представал ирреальным, как сон или кино. Тени колебались на стене. Это Юджин, сняв футболку, небрежно, не глядя отбросил её в угол.

Фейт вдруг поняла, что сидит в середине золотого полумрака совершенно голая. Осознание заставило её невольно подтянуть колени к животу. И скрестить руки, загородив грудь.

«О чёрт! Это точно я здесь? Зачем?..»

Вопросы эти не имели никакого смысла, но всё огромное эхо безрассудства почему-то отозвалось в Фейт прямо сейчас. Так падающая с небоскрёба мифическая монетка превращается в пулю, — и похоже, сегодня это даже не было враньём. Сегодня всё повернулось с ног на голову.

Юджин поднялся с кровати. Оказался перед ней, сидящей на краю. Взял обе её руки, заставив полностью открыться. Положил их себе на бёдра — так, что ладони Фейт частью соприкоснулись с кожей.

Он действовал мягко, ничуть не принуждал. Но разница в их позах — голова примерно на уровне его пояса, пряжка ремня перед глазами, — давала куда более недвусмысленный намёк.

Фейт с трудом сглотнула. Опять потянуло сжаться, заслониться. Не то чтобы она такого не желала, просто...

«Блин, я же не умею. Вообще».

Она возвела глаза, безуспешно решая, как вывернуться из этого положения. Вконец растерявшись, отняла и опустила руки.

Пальцы, ласково перебиравшие короткие волосы на её затылке, остановились. Фейт замерла. На секунду в лице Юджина промелькнуло нечто незнакомое, что заставило её оробеть, — какое-то нетерпеливое раздражение хищника. Обострившиеся скулы, сведённые брови.

Это длилось всего миг. Фейт совладала с собой, провела языком по губам. «Ну это ведь не так сложно, говорят. Я же знаю. Зубы и всё такое...» Припомнить бы ещё тот дурацкий видеофильм, подчёркнуто бессюжетную порнушку, который как-то раз культурно смотрели у дылды Мишель и который тогда не вызвал ничего, кроме нервных ухмылок. Ожидали — будет круче. Слишком часто оглядывались.

Поколебавшись, она вернула руки на ремень — просто оттого, что их было некуда деть. Попыталась представить дальнейшее. Впрочем, с ещё большей ясностью Фейт вообразила себя потом. Со вздыбленными волосами и наверняка припухшим, будто осыпанным ртом. «Любой поймёт, чем я тут занималась. Даже коридорные. А так бы не поняли?..»

Она качнулась вперёд. Опять облизала губы — надолго не хватало. Потёрлась щекой о не такую уж холодную, как можно было ожидать, пряжку.

Внезапно ладонь Юджина легла ей на щеку. Вернее, накрыла большой тёплой раковиной всю левую половину, висок и ухо — и отстранила.

— Нет, нет, — голос прозвучал мягко, успокаивающе, пусть и словно из какой-то тени. — Не нужно.

«Как?» От такого Фейт, признаться, опешила повторно.

«Но ведь он же хотел... ведь не может быть, чтобы из-за... так вообще бывает?» Ещё у неё проскочила и другая, гораздо худшая мысль: что с ней просто-напросто неинтересно. С её дутой решимостью, со всем прочим...

Приподняв её подбородок, Юджин знакомо, с полуулыбкой, наклонил голову набок. Заглянул в глаза. Так же, не отводя взгляда, стал расстёгивать ремень.

Тут Фейт, пожалуй, испытала бы сложную смесь из облегчения, любопытства, страха и нетерпения, но всё это мгновенно отступило куда-то на второй план. Юджин смотрел с пробирающей откровенностью, и если глазами, как говорят, можно раздевать, то это была однозначно следующая ступень.

Юджин... Вот кому в себе, похоже, не приходилось сомневаться никогда. А каким ещё может быть человек, столь непринуждённо стоящий перед тобой в расстёгнутых джинсах со спущенной «молнией», из-под которых видно бельё. Какие-то простые серые брифы, наверняка удобные. Кажется, с надписью на резинке, как отметила Фейт. Смешно сказать: она всё ещё несколько смущалась взглянуть прямо, тем более что тонкая ткань мало скрывала.

А затем все мысли просто исчезли. Потому что Юджин взял Фейт за руку — и с той же лёгкостью, с какой делал всё, положил её поверх натянувшейся ткани.

Пальцы всё-таки оказались храбрее разума. Почувствовав под рукой это твёрдое, тёплое, до крайности наполненное жизнью, Фейт осмелилась немного сжать ладонь. «Надеюсь, ему понравится?..»

Ответом стал прерывистый вздох. Почти без голоса, такой, словно Юджин силился сдержаться, но не вышло. Это было так неожиданно, — ощущать какую-то его беспомощность, уязвимость перед её не слишком умелыми любовными стараниями, — что Фейт ослабила пальцы.

Юджин коротко застонал. Требовательно, почти жалобно, будто она что-то у него отбирала. Звук его голоса, непривычно низкий, снова отозвался под грудью.

— Ещё, — вдруг попросил он. — Так хорошо, да... Ещё чуть-чуть...

Рука легла поверх её руки, помогая направить. Теперь Фейт впитывала каждую дрожь, каждый новый вздох — боже, ему нравится со мной, он желает меня! — пока ласкала его, уже увереннее и сильнее. Голова её прижималась к чужому бедру; на щеке, должно быть, отпечатался рубец от шва джинсов. Остатки одежды становились помехой. Внезапно Фейт остро захотелось увидеть его лицо в этот миг.

Заметил Юджин этот порыв или нет, было неясно: он запрокинул голову и сомкнул ресницы, жмурясь, как кот. Что он делал? Он наслаждался. Вернее, можно сказать, бесстыдно ловил кайф. Да, всего лишь от её маленькой горячей ладони на его члене. Конечно, с одной стороны, Фейт хотелось вот так и довести Юджина до предела — и тем восхитительнее было понимать, что она способна на это. Но её собственное тело давно просило того же.

Нехотя замедлив движения, Фейт разжала пальцы. Джинсы, не поддерживаемые ремнём, уже успели немного съехать на бёдра Юджина, и поэтому она довольно легко стянула их вместе с бельём.

Взгляд её, однако, невольно следовал вниз за руками. Забавно: после всего, что успело — и не успело — случиться, это выглядело каким-то запоздалым всплеском стеснения.

Юджин перешагнул одежду. Он, в отличие от Фейт, не смущался наготы — ни чужой, ни тем более своей. Боги не стыдятся.

Отползая назад, чтобы лечь, Фейт смутно почувствовала, как с неё сходит нечто очень привычное. Будто вторая кожа. Юджин снова стоял над ней на коленях. Она подняла руки и завела их за голову — как бы предоставляя ему полную свободу действий, карт-бланш на любые прикосновения.

Юджин помедлил, прежде чем как-то отозваться на эту покорность. Затем он гибко склонился к Фейт, задев лицо упавшими кудрями, и поцеловал её в запястье — едва дотронувшись.

Это выглядело столь неожиданно, что опять проснулись внутренние голоса. Как стерео в наушниках.

«Наш хороший мальчик», — изрёк один, с каким-то неуместным в постели умилением.

«Сволочь всё-таки», — согласился другой. Этот был умудрён и ехиден. Фейт нетерпеливо прогнала обоих.

За сегодняшний вечер она успела узнать, что Юджин может быть очень разным. Галантным, свойским, беззастенчивым, лукавым, насмешливым — и даже, с ума сойти, не лишённым благородства. Но именно сейчас, похоже, ему особенно понравилось быть медлительным. Он словно нарочно оттягивал момент. Нависая над Фейт, как бы невзначай касался её то тут, то там, то едва ощутимо, то сильнее. И это было, по правде сказать, уже почти невыносимо.

— Юджин!.. — Выдохнув одно имя, Фейт закинула руки ему за шею, заскользила по спине. Внутренне она была готова требовать куда более прямого. И боялась выдать вслух слова, потому что они непременно окажутся не теми. Или — хуже того — чужими, слышанными много раз. Это низвело бы всю картину на уровень дешёвой копии.

«О-о, да сделай уже что-нибудь, господи, Юджин, просто ляг на меня и... вот именно, да. Нет, я это не повторю. Для этого вообще не существует нужных слов».

Когда Юджин снова приник к ней, Фейт обвила его талию ногами. На этот раз точно оставалось только одно. Ведь так?..

— Сейчас... подожди немножко, — он чуть отстранился, тяжело дыша. Изогнувшись, свесил руку с кровати. Стал шарить на ощупь в куче сброшенной одежды, пока в кармане джинсов не зашуршало и на свет не выпала пара небольших серебристых упаковок.

Точно же. Забыть о презервативах, неплохо для такого случая... Кроме того, до Фейт дошло кое-что другое.

— Постой... Они что, были там весь концерт?

Юджин, успевший надорвать обёртку, отвлёкся от своего занятия. Посмотрел на неё абсолютно невинными глазами — и кивнул.

Рассмеялись они одновременно. Фейт уткнулась ему в плечо и ещё с полминуты всхлипывала. «Нет, серьёзно? А если вылетели бы — как раз во время какого-нибудь прыжка?..» Мимолётно вообразились лица зрительниц при этом — особенно тех, что всегда держатся вплотную к сцене. Ах, Юджин, Юджин...

Наклонившись, Юджин поцеловал её в грудь.

Тёмно-золотые волосы, пронизанные неярким светом, упали на лицо Фейт. И был долгий, тягучий миг, когда она почти захлебнулась собственным голосом, — потому что с ней давно не было такого. А может, и никогда прежде.

Так перевоплощается музыка, рождаясь на уровне тел, а не слуха. В ней вскоре прорезался ритм, такой же упругий и даже жёсткий, как на рок-концерте. За исключением тех нескольких секунд в самом начале, напряжённого интро, когда Юджин заполнял её собой, а Фейт с непривычки старалась не отпрянуть — и вскрикивала почти шёпотом. Внутри же билось одно: это свершилось, её наконец-то выбрали, выбрали!! Выгорало без следа горькое сжатие в груди, все считанные разы остававшееся после так называемой любви. Взамен повисла лёгкая, жаркая эйфория на грани страха. Как полёт на большой высоте.

Только теперь Фейт оказалась действительно нагой. Больше не от кого было защищаться.

Что-то в ней терпеливо скручивалось в тугую струну, звеня всё сильнее, до острых всплесков, сравнимых с болью. Звуку, ставшему осязаемым, переставало хватать тесного пространства тела. На какое-то время исчезло имя, память, сознание, всё вообще, — Фейт полностью превратилась в колебание оголённой струны, а дрожала она и так, наяву. Она хваталась за это звучание, удерживая и взращивая его. Так же, как её пальцы и губы тем временем сами собой впивались в шею и плечи Юджина.

И когда подошёл миг — в ней не полыхнула краткая вспышка, а взорвалось целое новое солнце. Это длилось долгой, как бы замедленной и оттого сокрушительно сладкой волной. Может быть, Фейт и выкрикивала осмысленные слова, но из рассудка они точно разлетелись. Слишком невыносимо хорошо, чтобы оставаться просто человеком. Не солнцем. Не музыкой. Не божеством.

Волна только начала переходить в собственное эхо. Юджин, сдавленно выдохнув куда-то в ключицу Фейт, уронил голову ей на плечо...

Некоторое время в комнате стояла глубочайшая, совершенно неземная тишина. Такой не бывает в городе. Пусть даже за окном ночь, а гостиница довольно маленькая... Что такое «гостиница»? Что такое «ночь»? Вещи с их названиями постепенно возвращались на свои места. Круговорот успокаивался. Тело вспоминало о дыхании — в основном благодаря чужому, глубокому, что незаметно делалось ровнее.

Юджин повернулся на бок. Опёрся локтем; будто вспомнив о чём-то, поднялся с постели.

Фейт молча следила — больше за звуками, потому что лень было даже повернуть голову. Пять шагов до двери. Короткое шуршание, плеск воды. Пять шагов обратно.

Вернувшись, он подтянул сбившееся тонкое одеяло. Накинул на них обоих.

«А, вот как...» — со смутным облегчением подумала Фейт. Мысли длиннее пока ей не удавались. Как и не хотелось внушать себе горделивое понимание: вот, посмотрите, с кем она сегодня спит, вернее, уже вот-вот заснёт...

Расслабленно накрыв рукой её лопатки, Юджин лишь обозначил объятие. Опять приподнялся на локте.

— Да... Хорошо, а? Но надо же... я совсем забыл... — Его улыбка выглядела виноватой и чуть растерянной. — Как тебя зовут?

«Меня?..» Вопрос, самый простой и естественный, отчего-то застал врасплох.

— Фейт.

— Фейт, — повторил Юджин. Опустил веки на несколько секунд, кажется, осознавая что-то важное. — Хорошее имя.

Некоторое время она размышляла, устроившись под его тяжёлой рукой, что бы это могло значить. Думалось лениво и как-то прозрачно: одна мысль легко наслаивалась на другую. Когда Фейт повернула голову, Юджин уже спал, ровно дыша.

«Интересно, сколько дней он не высыпался? — Она заметила, что движение ничуть его не потревожило. — Тогда понятно, почему он может иногда и не замечать... всего этого. Не считать себя...»

Против ожидания, глаза самой Фейт начали слипаться далеко не сразу. И она, полусомкнув ресницы, ещё долго глядела в просвет между шторами, где изредка проносились размытые искры запоздалых огней.

VI

Наверное, ночью успел пройти дождь.

Небо было до того чистым, что как будто вовсе не имело цвета — только розоватый край, уходящий за крыши домов. На стёклах редких машин блестели капли. Ни один торговый центр в такую рань ещё не работал, ворота парка были заперты, и это только усиливало смутно осознаваемую нереальность происходящего. На всё был накинут призрачный, акварельный флёр.

Фейт даже не пыталась проморгаться или потрясти головой, хотя сна ей явно не хватило. Просто шла и шла вперёд.

Мимо проехал мальчишка на велосипеде с корзиной, в какой-то жёлтой форме, — единственный прохожий, встретившийся за два квартала. Она вздрогнула от звонка.

«Всё правильно, — Фейт не прибавляла шага, хотя до дома было далеко. — Всё так и должно быть. Это только моё».

Она вспомнила сравнение себя с порожней канистрой. Если и наполненной, то вечно на какую-то жалкую четверть, не больше. Цинично, кто спорит... Вчера её — пустую, гулкую, в разводах бензина, — так внезапно швырнули в океан. И она вместила столько, сколько могла.

Может, поэтому и была теперь здесь.

...Когда Фейт проснулась, за окном только начало светлеть. Кто-то стучался в номер.

— Утреца, Джин! — энергично объявил из-за двери отдалённо знакомый голос. — Через час на выход! Я зайду!..

Шаги кого-то из музыкантов — не вспомнить сейчас, как зовут — растворились в глубине коридора.

Фейт тихонько оглянулась. Откинула наполовину одеяло, села, потёрла себя за голые плечи. Полоска бледно-серого света падала на пол от задёрнутого окна.

Нет, Юджин не просыпался. Во сне он выпустил её из объятий, и теперь лежал, откинувшись головой на руку. Точёный профиль небожителя, приоткрытые губы, размётанные по всей подушке кудри цвета тёмного золота.

Хотелось напоследок запустить в них руку, погладить. Да, Фейт так и подумала — напоследок. Делать этого она не стала.

«Он дал мне всё. А я за это, получается, чем отвечу? Только разбужу его зря?..»

Двигаясь предельно осторожно, Фейт спустила ноги с кровати. К счастью, не заскрипело. Бесшумно взяла майку со стула, влезла в джинсы, так и лежавшие вместе с бельём. Не попрощаться. Нельзя. Ему надо выспаться — хотя бы сегодня.

«Я бы хотела поздороваться с ним утром. — Фейт старалась не смотреть на спящего Юджина слишком пристально. Словно это могло его потревожить. — Но для этого надо быть дома. То есть ещё ближе. А я...»

Она надела куртку — тяжёлую, вечно гремящую металлом. Взглянула в последний раз. Отвернулась, прикусила щеку изнутри.

Выскользнула. Закрыла за собой дверь.

В дальнем конце коридора, у лестницы, кто-то нарушал тишину. В несколько голосов. Кучка из четырёх-пяти девиц-группис окружала огромного гитариста Джорджа, который, похоже, не ожидал такой атаки ранним утром — и силился что-то им доказать.

Фейт подняла ворот косухи до носа, чтобы прошмыгнуть мимо. На ступенях визжала каждая песчинка.

И вот теперь она шла в новый день пешком. Следовало бы сесть на автобус — а впрочем, какие автобусы в этом часу?..

Ещё позавчера Фейт бы гордилась. Несла бы все отметины и засосы, как ордена. С вызовом: смотрите, кто до меня снизошёл! Завидуйте! Сегодня это было... ни к чему. Да и отметин, кажется, почти не осталось. Только губы шелушились под лёгким ветром.

Как Юджин тогда прикасался к ней, стоя на коленях? Словно пробовал — как отзовётся в этот раз? а в этот?.. Так, наверное, трогают и поворачивают, прислушиваясь, колки на любимой гитаре.

Фейт уже знала, что не расскажет ничего — и никому.

«Это только моё. Поэтому я не стану нарочно искать: с кем ты был раньше, с кем будешь потом... Хорошо, что ночь была всего одна. Мне и так хватит на всю жизнь. Если бы я сейчас поехала с тобой... не знаю. Боюсь, я просто не выдержала бы. Сгорела. Будто Икар, слишком близко подобравшийся к солнцу.

А так — ты дал мне столько огня, сколько я смогу унести».

Из машины на перекрёстке негромко доносилась песня. Даже не удивило — та самая, конечно.

Весь дом ещё спал. Только поднявшись к себе, Фейт почувствовала, насколько устала за эти полсуток. Она сбросила с себя всё, — прямо на пол, не трудясь аккуратно сложить вещи, — нырнула в постель и мгновенно выключилась.

Разбудила её телефонная трель, приглушённая дверью. Традиционный хаос, царящий в комнате, заливали яркие лучи.

— Хей, спящая-мать-твою-красавица! Третий раз звоню, между прочим! — Тон Стеллы был преехидным, с оттенком немалого раздражения. — Я спрашиваю, куда ты замылила ключ, Эби уже обыскалась?! И да, — где ты, кстати, была вчера весь вечер?..

Фейт переминалась босыми ногами в коридоре, складывая в голове мозаику.

— В раю, — флегматично ответила она.

Пора было просыпаться.

Code

— Смотри, что я нашла недавно. Красота, ага?

Фейт откинула волосы, демонстрируя новую серьгу. Серебристое металлическое крыло с фиолетовым отблеском сидело на мочке уха так, что казался взмах в полёте.

— О, классная вещь! — оживилась Дора. — Помнишь, ты однажды говорила? Абсолютно... ну, твоя.

Она раскладывала на столиках книжки комиксов для продажи. Всё решала, как расположить их лучше — красивым веером или так, чтобы видно было каждую обложку. Вечер был ещё тёплым. Кленовые листья тихо, как бабочки, садились на столы и на дорожки сквера.

— А, так и не привыкла ходить без серьги. — Стоя на стремянке, Фейт прилаживала над воротами колледжа гирлянду из лампочек. — Мамины мне не подходили. Стелла предлагала, но у неё всё чересчур... хм-м... — Она покрутила в воздухе ладонью. — Короче, хипповое. А старые что-то все разонравились.

— Знаешь, ты... — начала Дора. И замолчала.

— Что?

— Да нет, ничего. Раньше ты могла рыться в чём-то часами. Хоть в украшениях, хоть в дисках... А эту гирлянду мы с тобой выбрали за каких-то десять минут. Ты как будто сразу её... увидела.

Фейт пожала плечами.

— Так она ведь там одна такая была, разве нет?

Дора открыла рот, чтобы возразить. Переменилась в лице, отчего-то раздумала.

«Она имеет в виду... Да нет, у неё просто разбежались глаза в той лавке. И всё равно — как можно не знать, что выбрать?» Фейт спрыгнула наземь, отряхивая ладони от чешуек старой краски.

— Слушай, где Кеннет? Он уже принёс кружки и так далее?

— И даже не один. Его приятели, — Дора довольно нервно улыбнулась, — они же в своём репертуаре...

— Что ж, надеюсь, эти парни хотя бы не превратят весь фестиваль в... рядовую оргию.

— В рядовую точно нет. Думаю, они и в этот раз выкинут что-нибудь новенькое.

«Фестиваль» решили посвятить дню рождения колледжа — по крайней мере, это стало наилучшим предлогом для празднества, против которого трудно было что-либо возразить. Предстояло подготовить ещё многое. На одном из столов громоздился какой-то пёстрый бумажный ворох, фонарики, разбросанные значки.

Мимо проплыли пара девчонок в пышных юбках и низких корсажах — в каждой руке по кружке. Они явно успели проникнуться.

— Ну полный Октоберфест, — вздохнула Дора. — Дожили. Будет что рассказать потомкам.

— Будет... Стоп! А как же музыка?

— Да куда она денется! Всё под контролем. Кстати, Фейт, о музыке... У меня тут внезапно кое-что есть. Можно сказать, лично для тебя.

Дора зарылась в сумку, отбрасывая всё, что попадалось под руку — блокнот, помаду, пачку салфеток. Вскоре выудила излюбленный журнал, лихорадочно его залистала, к тому же не без некоторой жеманной театральности. Что опять нашла?..

— Это тебе! — провозгласила она.

Фейт на секунду остолбенела. Со страницы глядел Юджин. Сероглазый, беспечно-лукавый, как греческий бог, сильные руки сложены на коленях. В левом ухе, из-под откинутых волос, белела серьга.

Две игральные кости.

Здесь был воздух. Осталось жжение — в сухом горле, в кончиках пальцев протянутой руки.

— ...деталь, не находишь?

Голос принадлежал Доре.

— Совсем как твоя! Нет, правда... И это её ты, говоришь, тогда на концерте посеяла? Да? Фейт?..

Фейт поняла, что надо срочно переложить комиксы в ином порядке. Супергерои послушно перестроились. Потом снова и снова. Ей не хотелось при Доре ещё раз — пусть и случайно, и на плакате — поймать глаза Юджина. Здесь этот взгляд был слишком ясным и открытым. Для всех.

Она поправила новую серьгу-крыло привычным движением. Рассеянно погладила пальцами мочку уха. Теперь в этом жесте появилась задумчивая нежность — как будто ухо было чужим, ещё слегка припухшим от свежего прокола.

Дора смотрела выжидающе, глаза её горели.

— Да таких штук в любой лавчонке навалом, — наконец бросила Фейт с некоторой досадой. — Но...

— Что — «но»?

— Ничего. Но совпадение красивое. Очень.

— Ой-ой, — Дора принялась отряхивать платье от неизменной кошачьей шерсти. — Я бы сказала, лориэнские листья просто так не падают.

Листья, однако, падали. Фейт молчала. Она слишком давно знала подругу. Разумеется, той хватило ума и догадливости, чтобы сложить два и два.

«И кто тут презирал несчастных группис?» — спросила бы, может быть, Дора.

«О, знаешь ли, их можно понять». Наверное, так ответила бы вчерашняя Фейт.

Чем-то отдалённо похожим они обменялись во взглядах. С минуту Фейт казалось: сейчас Дора засыплет её горой вопросов. В лучшем случае. Напрасно — та не заговорила прямо. Всматриваясь в фотографию, Фейт невольно припоминала мелочи. Тогда, на следующий день, она отправилась в Уиндмилл-холл, вернуть ключи Стелле. Хорошо, что не пришлось проходить через зал, — казалось, её могли выдать сами стены... Голова кружилась. У выхода какой-то сутулый парень с бегающими глазами поинтересовался, почём и где она «брала пакетик». Фейт сначала шарахнулась. Потом, на улице, расхохоталась до слёз.

— Да-а... — Дора внимательно пронаблюдала за её отстранённым, блуждающим выражением. Внезапно подмигнула. — Выходит, ещё одно бедное сердце...

— Нет, — покачала головой Фейт. Удивительно, насколько легко удалось это произнести. Солнце прочно заняло своё место. Она убрала журнал в рюкзак. У столов с супергероями уже собирались покупатели.

Дора, собиравшаяся что-то спросить, тотчас расплылась в любезнейшей улыбке.

— О, сюда, прошу, сюда! Вот эти комиксы по пять девяносто девять, а вот эти... Вырученные средства пойдут на...

Фейт присоединилась к Доре. Парни помладше глазели не столько на книжки, сколько на них обеих. «Наверное, будут долго выбирать, — подумала она, окидывая взглядом застенчивую, глуповато хмыкающую компанию. — Это редкий дар — сразу видеть, что твоё».

...Домой они возвращались уже в темноте. Всё было пронизано осенью: воздух, ставший к ночи прохладным, шорох под ногами, тающая цепочка фонарей.

— Как считаешь, который час?

Фейт натягивала свои красные перчатки, слегка сожалея, что они без пальцев. Шапку пришлось надеть ещё раньше.

— Хм, примерно одиннадцать тридцать, — Дора оглянулась в поисках табло. Она оделась предусмотрительно теплее. — Однако мы размахнулись...

— Ого! Мои наверняка уже смотрят десятый сон.

— Получается, ты... всё ещё живёшь с ними в разное время?

— Почти. Но знаешь, я сейчас думаю — это ничего, — Фейт замедлила шаг, чтобы не обгонять подругу. Всё равно до дома недалеко, замёрзнуть вряд ли выйдет. — Может, так и должно быть... Они неплохие вообще-то предки. А иногда так просто мировые.

— Ага, согласна, — задумчиво кивнула Дора. — Смотри-ка! Тут что-то новое.

Оказывается, они успели дойти до Дома-на-Углу.

— Точно... Табличку о продаже убрали, — Фейт с лёгким недоумением разглядывала свежевыкрашенный почтовый ящик, словно впервые видела такой предмет. — И свет горит...

Окно на первом этаже теплилось, приоткрытое наполовину. За шторами не было видно силуэтов, но долетали два голоса — женский и мужской. Фейт застыла. Она пытаясь вслушаться не в слова, а как будто в саму картину. Ощущение ускользало, но не оставляло за собой горечи.

Всё это было похоже на какую-то репризу прошлого. Повторённый заново виток, в котором нечто бесповоротно изменилось.

— Скажи мне только одно, Фейт... — умоляюще начала Дора. Её, вероятно, тоже коснулась эта иллюзия под чужими окнами. — Дай угадаю? Ты нашла её, ту песню?..

— Это она нашла меня, — Фейт взяла Дору под руку. — Пойдём.

Ей казалось, она вот-вот услышит и мелодию, и знакомый голос. Ниоткуда, просто из воздуха, как в титрах кинофильма. Фейт знала, что этот миг всё равно догонит или дождётся её, и к тому времени ей бы хотелось быть одной.

2023