Декабрь принес с собой низкие серые тучи и сплошные дожди. О снеге мечтать даже не приходилось. На улице было по-прежнему тепло. Джослин все чаще сидела дома, коротая дни возле окна, изредка открывая его, чтобы впустить сырую прохладу, в которой слышался запах земли и травы. Все было по-прежнему тихо и спокойно, как будто и не было никакой войны. И каждый день был похож на предыдущий.
Она еще трижды ездила вместе с Шоном в Накогдочес. И каждый раз тянула Джозефину в сторону кварталов, где располагались казармы кавалерийского полка, пока Шон ходил по своим делам, понятливо провожая ее взглядом. Но все было тихо, не слышно было ржания множества лошадей, не сновали солдаты в сером, напропалую улыбаясь всем проходящим дамам. За исключением пары караульных, каких-то совсем зеленых новичков, и нескольких штабных офицеров, никого из одиннадцатого полка не было на месте уже больше двух месяцев. И Джослин не знала, где Джаспер и что с ним. Лишь призрачное ощущение где-то под ребрами, в самой ее глубине, настойчиво твердило ей, что он жив и где-то есть. Или это было просто ее богатое воображение и глупая надежда, как и с пропавшей матерью.
А на губах до сих пор горел поцелуй Джаспера. И пусть прошло уже больше двух месяцев, она все ещё чувствовала его теплые, деликатные и в то же время настойчивые ласки. Это не был ее первый раз, она и до этого несколько раз целовалась с парнями, а одному даже позволила потрогать через одежду грудь. И пару раз это было очень даже приятно, но забылось так же быстро, как мимолетный аромат незнакомых цветов — вкусно, но слишком невнятно и поверхностно. Ничего ее не трогало, как в этот раз. Джослин поджимала губы, чтобы стереть эти фантомные ощущения… или наоборот, сохранить навсегда. Она досадливо теребила шрам на губе языком, когда окончательно запутывалась в себе. И недовольно морщила нос, сжимая в руках книгу, в которой прочла едва ли пару страниц. Шон думал, что она читала что-то неприятное, глядя на нее в тишине гостиной или кабинета и только хмыкал себе под нос. Джослин его не разубеждала. Мыслями она часто была далеко от сюжета Дон Кихота, которого мучила уже который день подряд.
Она то представляла Джаспера где-то далеко в лесах или полях, сидящем у костра или затаившегося в окопе. Иногда ей виделся он же, но сосредоточенно читающий что-то за партой или в тишине библиотеки, но неизменно ждущий ее. Загорелая кожа бледнела, а потом снова приобретала более насыщенный теплый оттенок. В ореховых глазах появлялись золотистые всполохи и снова исчезали. А порой вовсе так и оставались ореховыми на бледном лице, как две яркие теплые искры.
Джослин мучила мысль, а что, если она вернётся домой, как тогда она сможет смотреть на того Джаспера, зная, что когда-то была увлечена другим, так похожим на него, возможно даже его предком. И как она могла вернуться, когда обещала ждать. И как могла не вернуться, когда там была ее жизнь, которая с каждым днём становилась похожей на сон.
Нет, это был какой-то бесконечный порочный круг, от которого у нее взрывался мозг. К черту все! Она не будет думать о том, что было бы и что могло бы быть. Толку от этого чуть — в лучшем случае она сможет вернуться в Харперс Ферри в конце войны, а что делать дальше, она не представляла. Не слоняться же ей призраком по городу, пока не грянет гром, и она снова очутится в своем времени.
Джослин с громким хлопком захлопнула книгу, отчего Шон резко поднял голову, удивлённо глядя на нее.
— Пойду прилягу, голова разболелась. А завтра рано выезжать, — с натянутой улыбкой выдавила она и поспешила прочь.
Да, они завтра уезжали. В Новый Орлеан. Все дела были закончены, расходы и доходы посчитаны — они последние несколько недель только и занимались этим, отчего у Джослин все пальцы были в чернилах, и Джози пыталась их вывести лимонным соком под ее непрекращающееся саркастичное ворчание. И пора было ехать, Шон запланировал эту поездку ещё в прошлом году, его ждали дела, а заодно приглашение на городской рождественский прием. Он и так тянул сколько мог, видя, что она томилась в ожидании. Как и он сам.
Но Джаспер так и не приехал, ни к декабрю, ни даже к Рождеству, которое должно было наступить уже через неделю. Как и Джастин, от которого не было вестей с того дня, как он привез ее сюда. Они оба надеялись, что хотя бы кто-то нагрянет и, возможно, принесет вести о другом. Но ничего, кроме сводок сражений и списков погибших, до них не доходило. Джослин боялась заглядывать в эти списки, это делал Шон, по ее просьбе смотрящий и имя Джаспера. В такие моменты его лицо становилось каменным, и она не понимала, нашел ли он знакомые имена или нет.
На полях сражений все было не так плохо для конфедератов, даже часто складывалось в их пользу. В какой-то момент она даже поймала себя на мысли, что переживала за южан и болела за их победу. Немыслимо, но порыв этот так никуда и не делся. Шон бодрился от этих новостей, а Джослин кусала губы, зная, что это только временно, и колесо фортуны скоро сделает оборот. Пару раз ей даже хотелось рассказать все, Шон бы наверняка понял, но как подобрать нужные слова… Она делала вдох, чтобы начать говорить и тут же выдыхала, так и не произнеся ни слова. Они копились у нее на губах и языке и нестерпимо требовали вырваться наружу.
Они сели на поезд до Батон Ружа, где им предстояло пересесть на один из пароходов, ходивших по Миссисипи. На некоторое время Джослин даже забыла о своих вечных тревогах, вгонявших ее попеременно то в тоску, то в раздражение. Едва они подошли к пристани, вблизи которой жутко воняло тиной и гнилой древесиной, она увидела их. Большие трехэтажные пароходы, выпускающие дым из длинных труб, и пароходики поменьше, сгрудившиеся вдоль пристани и без конца отчаливающие и прибывающие. Она во все глаза смотрела, как зажигались медленно и постепенно огни на суднах, озаряя темно-синий вечер красно-желтыми всполохами и отражаясь в темных водах реки. Держа Джози крепко за руку, она поднялась по деревянному трапу вслед за Шоном, стараясь не пялиться на это чудо с открытым ртом. Раньше она видела такие пароходы только на старых фотографиях или картинах. А сейчас эта довольно большая конструкция пыхтела дымом и паром, тяжело покачивалась на волнах и тихо ударяясь о деревянный причал.
С особым трепетом Джослин смотрела, как отчаливает пароход и отдаляются тусклые огни Батон Ружа. Огромное колесо с шумом крутилось, расплескивая воду, а само судно издавало пыхтящие натужные звуки, словно старик, вышедший на длительную прогулку. Они вышли на середину реки, окончательно потеряв город вдали, и теперь вдоль берегов высились только темные раскидистые силуэты деревьев, поросших длинным мхом. Они казались какими-то мифическими существами, как и все вокруг, на темной широкой реке. Ей представлялось, будто она попала в вымышленный мир, полный неведомых чудовищ. Но никто не обращал внимания на то, что видела она. Все ходили неспешным прогулочным шагом вдоль крытых палуб, разговаривали и смеялись. Но Джослин не могла оторвать взгляда от темных берегов и темно-синей глади воды под ними. Ей снова казалось, что там, в глубине болотистого душного леса кто-то притаился и наблюдал за единственным ярким пятном парохода на реке и неотрывно провожал их жадным, совершенно нечеловеческим, взглядом.
— Джози, как ты думаешь, там есть кто-нибудь? — она взяла стоявшую рядом Джозефину за руку, все еще продолжая смотреть в черные тени корявого болотного леса.
— О чем вы, хозяйка? — Джози подошла вплотную к перилам и всмотрелась туда же, куда и она. — Я ничего не вижу.
— Я тоже, — Джослин даже не обратила внимания на очередную «хозяйку». — Просто странное ощущение… словно кто-то смотрит оттуда. Прямо на нас.
Все ее мысли были сосредоточены на илистых берегах, заросших дикими кипарисами и платанами, камышом и осокой. Она была почти уверена, что различала какие-то неясные силуэты в глубине, но они то появлялись, то пропадали, похожие на игру света от пароходных огней. Даже находясь в отдалении и зная, что в данный момент ей ничего не грозило, под ложечкой неприятно сосало от ощущения чужого присутствия, недоброго и таинственного. Ей снова вспомнилась заброшенная деревня, где она испытывала нечто похожее. Словно кругом бродили призраки, тревожащие покой живых. Но там само место вызывало тревогу, а здесь она находилась на шумном и полном людей пароходе, и ей ничто не грозило. Вот только Джослин все равно продолжала цепко следить за непроглядной тьмой, плавно переходящей в текучую чернильную синеву реки. Ей не нравились собственные ощущения и подобные загадки, которые невозможно разгадать, и уж точно ей не хотелось находиться под прицелом чьих-то таинственных, пусть и только кажущихся, взглядов.
— Если и так, мисс Джослин, вряд ли это кто-то хороший, — Джози поспешно перекрестилась и сжала в кулаке простой медный крестик. — Разве добрый человек будет прятаться во тьме. Здесь на Юге полно всякой нечисти, уж поверьте.
— Какой еще нечисти? — рассеянно спросила она.
— Да кто ж разберет. И хорошо — не к добру называть ее, а то еще явится, — суеверно прошептала негритянка и снова перекрестилась. — Здесь чего только не случается, мисс Джослин, — и на ее вопросительный взгляд нехотя добавила: — Люди пропадают и больше их никто не видит. Или однажды ночью встречает, и это ещё хуже. Встретить мертвеца на пустой дороге — к большой беде. Пойдемте внутрь, пожалуйста.
Джослин повернулась к ней и долго смотрела задумчивым взглядом. Ее кожа была настолько темна, что погасни все огни на пароходе, и она сольется с ночной тьмой, и только белки глаз и яркий красный платок на голове позволят различить ее. Джослин захотелось нарисовать такую необычную красоту, но у нее не было в этом времени приличных красок, чтобы передать все оттенки темной кожи и блики света на выгоревшем платке, который приобретал то томатные, то кирпичные тона, а то и вовсе казалось, что Джозефина намотала на голову отрез кардинальской сутаны. Она смотрела на Джослин обеспокоенными глазами, то и дело кося на поросшие берега реки, взволнованная разговором. И Джослин, до этого не желавшая покидать палубу, кивнула, соглашаясь и направляясь в сторону своих кают. Тем более, что неприятные ощущения стали гораздо слабее, когда пароход плавно обошел изгиб реки. Она облегченно выдохнула — опять ей казалось всякое, неясное и необъяснимое. Порой Джослин раздражало собственное богатое воображение.
Они сошли в порту Нового Орлеана на следующее утро. И Джослин пялилась на все вокруг, как самая обычная деревенщина. Она раньше была здесь, в своем времени. И все равно не могла не поражаться пестроте красок этого города. Время и бедствия были над ним не властны. Они ступили на берег, где когда-то, как помнила она, будет высокая набережная с парковыми зонами и ухоженным променадом, а сейчас были обычные доски причалов и узких мостков, заканчивающихся на утоптанной земле, где через несколько метров стояли малоэтажные деревянные здания складов, дешевых питейных заведений и борделей не самого лучшего пошиба. Последние Джослин предпочла обойти взглядом, не желая ничем себе напоминать дни, которые она коротала у Пегги.
Шон быстро нашел экипаж, доставивший их в небольшую, но аккуратную гостиницу с опрятными номерами. Он сразу же ушел по делам, прихватив пачку бумаг и банковских выписок, оставив их готовиться к вечеру. Это не должно было быть что-то грандиозное или пышное, всего лишь небольшой рождественский прием, совмещенный с каким-то благотворительным мероприятием в пользу Конфедерации. Поэтому Джослин не стала покупать ни одно из тех нарядных платьев, что видела в витринах. Они были слишком громоздкими. Ей становилось некомфортно просто от одного взгляда в их сторону. Вместо этого Джози перешила одно из платьев своей бывшей хозяйки из нежно-зеленой тафты с красивым бежевым кружевным лифом, закрывавшим полупрозрачной узорчатой сеткой почти всю грудь до самых ключиц. Возможно, оно и не совсем годилось для светских приемов, но Джослин было плевать, она не собиралась спотыкаться об пороги и сталкиваться со всеми стоящими предметами и людьми, едва повернувшись. Единственная уступка, на которую пришлось пойти, был корсет. Скрепя сердце, она позволила натянуть на себя это чудовищное орудие пыток — именно так она искренне и считала — когда Джози отчаялась придать платью приличный вид без него. Чтобы не позориться совсем и не позорить Шона, расхаживая в едва сходящемся на талии платье и с ярко выделявшимися полушариями грудей.
— Просто вдохните поглубже, мисс Джослин, и все получится, — ласково приговаривала Джози, прилаживая корсет и распутывая шнуровку.
Она поджала недовольно губы и так и сделала, почувствовав, как тугой китовый ус обхватывает ее талию все сильнее, сжимая в своих тисках. Она практически ощущала, как внутренние органы опасно сдвинулись со своих мест, и зажмурилась, прогоняя эти навязчивые картины, в которых печень и желудок менялись местами. Когда все было закончено, Джослин внимательно и с легким недоверием рассматривала себя в зеркало, совершая короткие вдохи и выдохи. Все было не так уж и плохо. Выглядела она вполне прилично, особенно когда Джози наворотила ей на голове какую-то мудреную прическу, оставив большую часть волос распущенными. Платье отлично подходило под цвет ее глаз, а несколько слоев юбок создавали некоторый объем и без кринолина, что не могло не радовать.
Шон, довольно оглядевший ее, подал руку и быстро провел ее улочками Нового Орлеана до одного из больших городских зданий в конце Французского квартала, светившегося в вечерних сумерках всеми огнями. Кругом было столько людей, развеселых и спешащих куда-то, улыбающихся и кричащих приветствия незнакомцам. Двух- и трехэтажные здания с резными французскими балконами тесно стояли на улице и радовали глаз рождественскими украшениями, чередовавшимися с патриотическими флагами и лентами. Под ногами не было привычного асфальта, только квадратные широкие плиты мостовой, между которыми пробивалась трава и мелкие кустики. Кое-где разлились большие лужи после последнего дождя, и через них были перекинуты узкие мостки. По одним таким Джослин как раз и прошла, балансируя на не очень-то удобных туфлях. Непривычно зеленые в это время года деревья нависали над ними, и с их листвы капали редкие холодные капли. В лужах отражались огни квартала и даже был виден краешек звездного неба, отчего все вокруг становилось еще ярче и красочнее.
Джослин слегка волновалась, входя по центральной лестнице внутрь, где уже было полно народа. Она была на подобных светских мероприятиях от силы пару раз в детстве, но тогда на нее вряд ли кто-то обращала внимания, и она могла спокойно заниматься своим делом, ожидая отца или мать. Но Шон довольно быстро провел ее по большому залу, предназначенному, судя по всему, для танцев, а пока просто бывшего площадкой для многочисленных бесед и знакомств. Длинные столы с угощениями и многочисленными закрытыми ящиками, куда сбрасывались пожертвования, стояли вдоль стен, а на небольшой временной сцене собирался оркестр. Прямо над сценой висел огромный флаг Конфедерации, украшенный еловыми ветвями и букетами остролиста. Большая высокая ель, увешанная шарами и лентами патриотических красно-синих цветов, стояла по середине зала, и Шон сразу направился туда, завидев кого-то из своих знакомых.
Джослин какое-то время ходила с ним, знакомясь со множеством людей, вполне обычных горожан, представителей мэрии, несколькими военными, плантаторами и крупными фермерами — она потеряла счет и успела забыть добрую половину имен и лиц, но каждый раз старалась приветливо улыбаться. Говорили в основном о войне, победах конфедератов и о том, как все это скоро закончится. Этот светский прием на самом деле был таким же скучным, как и те, на которых ей доводилось бывать в детстве, а слушать, с какой уверенностью и радостью все говорили о том, что никогда не сбудется, было еще тяжелее.
Но вот со сцены послышались первые звуки струнных, и гости шумно замельтешили. Джослин поспешила поскорее уйти к столам, чтобы не мешать танцующим и самой не попасть в их ряды. Она и танцевать-то не умела, по крайней мере то, что предлагалось танцевать тут. Вальс, мазурка, кадриль. Она не знала движений ни для одного из них, но с любопытством смотрела, как быстро и задорно двигались пары, то сходясь, то расходясь. Мелькали разноцветные шелка и атлас, раздавался цокот каблуков и звонкий смех, пробивавшийся сквозь громкую музыку. Пару раз к ней подходили молодые и не очень джентльмены, пытаясь пригласить на очередной круг вальса или кадрили, но Джослин постаралась вежливо отказать, не совсем представляя, как это нужно было делать в нынешнем столетии. Ей больше нравилось просто наблюдать за игрой света и красок вокруг, чем участвовать во всем этом.
На мгновение промелькнула мысль, а согласилась бы она пойти, если бы пригласил Джаспер. Наверное, нет. Не хотелось бы опозориться перед ним. Он-то наверняка умел танцевать все эти мудреные па. Ее мысли приобрели одновременно мечтательный и печальный настрой, и лицо наверняка приняло дурацкое выражение.
Джослин прогнала тревожные образы Джаспера, которые неизменно заводили ее в какие-то дебри своего разума и не давали покоя. Она запихнула в рот последнее пирожное, надеясь, что корсет не треснет от лишнего кусочка внутри нее (хотя, возможно, это будет только к лучшему) и решительно направилась на поиски Шона. С ним хотя бы было спокойнее. Она обходила пышные кринолины дам и группы дымящих сигарами мужчин, ища в толпе знакомую черноволосую макушку и красно-коричневый костюм. Повсюду слышались одни и те же разговоры и поздравления.
— …проклятье, и когда уже чертов Эдисон изобретет нормальное электричество, — раздалось приглушенное ворчание у открытого балкона, сквозь который проходил свежий и сырой воздух в душное, наполненное людьми, помещение. — Ничего не разглядеть в этом полумраке.
Джослин уже хотела пройти мимо, усмехнувшись под нос, но резко замерла на месте, отчего в нее едва не врезалась какая-то пожилая дама. Даже не извинившись перед леди, она метнулась в сторону раздраженного голоса, боясь поверить, что только что услышала и правильно ли поняла. Мужчина уже стоял на широком французском балконе, складывая в карман письмо и закуривая сигарету. Она подходила, внимательно рассматривая его: на вид лет сорок, загорелый и черноволосый, с явными средиземноморскими чертами лица. Она еще секунду постояла, а затем решительно шагнула на балкон, в прохладу ночи с оттенком сигаретного дыма.
— Простите, вы сказали электричество?
— Ну, да, электричество, а что в этом такого, юная сеньорита? — кашлянув, ответил мужчина с легким то ли испанским, то ли итальянским акцентом, смерив ее настороженным взглядом. — Разве вы не знаете, что еще ваш американский Бенджамин Франклин о нем говорил?
— Я знаю, что такое электричество, — отмахнулась Джослин, позабыв про правила хорошего тона. — Но вы еще сказали Эдисон, и что он его изобретет.
— Глупости! Что еще за Эдисон… Вам, наверное, послышалось.
— Вряд ли, ведь я точно знаю, что Томас Эдисон изобретет лампу накаливания в 1879, только через восемнадцать лет, — повышая голос от волнения, пошла в ва-банк она и в конце все же с опозданием добавила вежливое: — сэр.
— Простите… — мужчина слегка опешил, таращась на нее во все глаза, и, спохватившись, оттащил ее подальше от входа, к балконным перилам. — О чем вы думаете, говоря такое вслух, да еще и так громко, — прошипел он.
— Вы тоже не особо скрывались, — она недовольно вздернула бровь. — Кто вы? Откуда?
— Меня зовут Марко Орсо, юная сеньорита, — подумав, с достоинством представился он. — И я приехал из Мехико, в гости к своему давнему другу.
— Я не это имела ввиду. Вы не из этого времени. Из будущего.
— Я уже двадцать лет живу в Мексике, сеньорита, — сминая сигарету, недовольно проговорил он. — Так что я вполне себе из этого времени, как вы изволили выразиться.
— Двадцать лет? — с ужасом уставилась на него Джослин. — А до этого? Как вы здесь оказались? — он продолжал молча смотреть куда-то на казавшиеся тусклыми, по сравнению с современностью, огни города. Она подошла ближе и добавила: — Пожалуйста. Я такая же, как и вы.
— Да это я уже понял, — вздохнул он и повернулся к ней. — Двадцать лет назад я жил в Риме. В 1911. Как и еще сотня человек со мной.
— Что? Вас много? И никто не вернулся? Как вы здесь оказались? — вопросы сыпались из нее с огромной скоростью. Она, наконец, обнаружила, что не одна такая, не жертва какой-то нелепой случайности или ошибки.
— Никто из нас не смог, — кивнул Марко. — С тех пор, как мы сели в тот злосчастный поезд, который в итоге привез нас в Мехико. На другой конец мира и времени.
— Как это произошло?
— Никто толком и не знает. Мы спокойно ехали в своем вагоне. Пахло сигарами и женскими духами. Ничего необычного. А потом стали слышаться странные звуки. Как будто громыхание повозок и ржание лошадей, церковный колокол, отбивавший полуденную мессу. Хотя откуда взяться колоколу посреди гор и леса. Появились незнакомые запахи: пыли, костров, каких-то необычных цветов и жареного мяса. Свет в вагоне моргнул, когда мы въехали в тоннель. Звуки стали громче, а запахи сильнее. Выехали мы уже в жару и духоту мексиканского вокзала.
— А дальше? — свистящим шепотом спросила она. — Разве вы не пытались вернуться?
— Пытались, конечно, как только смогли выйти из больницы и уверить всех, что мы не психи, — усмехнулся он. — Кто-то забирался обратно в тот проклятый вагон — его к тому времени поставили в депо и наполовину разобрали. Кто-то заработал денег и отправился обратно в Италию.
— А вы пытались?
— И я тоже. Устроился матросом на корабль до Генуи, а оттуда к тому самому месту. Да только тоннеля там и в помине еще не было. Сплошные горы да леса. Но я все равно ходил там кругами, ночевал прямо на земле. Больше года пытался, перепробовал все: ночь и день, фазы луны, равноденствия и солнцестояния, грозы и полный штиль, молитвы и ругательства. Даже разок на затмение попал. Все без толку.
— И что потом? — Джослин уже и так знала ответ, но почему-то ей надо было это услышать, чтобы окончательно увериться в невозможности выхода.
— Потом… Ничего потом, — он с грустью взглянул на нее. — Несколько месяцев слонялся по Европе без цели и дела, а после вернулся сюда, к своим. Всяко легче. И начал строить жизнь заново.
— А как же ваша семья? Они же ждали вас. Может, до сих пор ждут, — Джослин скорее говорила это самой себе.
— Моей семьи ещё даже на свете нет, а родители едва выросли из пелёнок, — горько усмехнулся Марко. — А ждать непонятно чего я больше не хотел. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бесплодные попытки вернуться. Я научился быть счастливым и здесь. Женился на прекрасной женщине, — он оглянулся и посмотрел с теплотой куда-то вглубь зала. Джослин проследила за его взглядом и заметила смуглую черноволосую даму в элегантном красном платье, — у нас двое чудесных детей. Я почти не вспоминаю о прошлой жизни.
— А в той жизни вы не были женаты?
— Была невеста, но это все в прошлом. Точнее в будущем, — он грустно улыбнулся. — Я все равно ничего не могу поделать. Только надеяться, что она тоже, как и я, сможет пойти дальше.
— Но почему это случилось? Должны же быть какие-то объяснения? — она так хотела услышать что-то понятное и отвечающее на все ее вопросы, что-то, что помогло бы ей осознать, что все так и должно быть. А вместо ответов, которые она ожидала получить от человека, пережившего то же, что и она, у нее накопилось только еще больше вопросов.
— У меня нет никаких объяснений тому, что произошло со мной или с тобой. Я всего лишь простой финансист. Может, Эйнштейн смог бы объяснить. У него как раз вышли весьма интересные статьи о пространстве-времени. Ты ведь застала Эйнштейна?
— Да, мы проходили его в школе, — Джослин вдруг вспомнила, что говорила даже не со своим современником. До чего же было удивительно встретить человека из совершенно другой эпохи, когда сама застряла в далеком прошлом.
— Серьезно? — удивился Марко. — Из какого ты времени, сеньорита…
— Джослин, — спохватилась и представилась она. — Начало двадцать первого века.
— Поразительно, — присвистнул он и взял в рот еще одну сигарету, но так и не закурил, продолжая жевать ее. — И что там в будущем?
— Ну… человечество сумело развязать две мировые войны, но зато мы побывали на Луне.
— Поразительно, — снова прошептал он, облокотившись о перила.
— Значит, шансов нет? — после некоторого молчания снова спросила она. Джослин даже не понимала, чего чувствует больше. Ее терзала безнадега, что она застряла тут до конца своих дней, навсегда потерянная для своего мира. И в то же время где-то в глубине накрывало облегчение, что ей не придется выбирать, оставаться или уходить. Все решено уже за нее, оставалось только следовать по открывшемуся пути. — Что же тогда делать?
— Просто жить, человек приспосабливается ко всему. К тому же, я вижу, тебе на пути попались добрые люди, которые помогли в беде, — она кивнула в ответ. — Это не каждому дано. Тебе повезло. Я бы на твоем месте подумал, как использовать свои знания, чтобы отблагодарить их. Возможно, тогда тебе станет легче.
— Но что я могу сделать? Вряд ли смогу остановить войну.
— Конечно, не сможешь. Я и не говорю об этом. Если позволишь дать тебе совет, сеньорита Джоселина, — она даже слегка вздрогнула, услышав знакомую форму своего имени, которую так любила использовать мать. — Избавьтесь от всех денежных купюр Конфедерации, и вообще не храните деньги в банках Юга. Ты ведь знаешь, чем закончится эта война. Полным крахом для южан.
— И как мне это провернуть, не выдав себя?
— Это уже задачка для тебя, — улыбнулся он и добавил. — К тому же, кто сказал, что обязательно нужно сохранить свою тайну? Раздели ее с близкими.
— А вы рассказали правду о себе? — пытливо спросила она. Конечно, ей хотелось рассказать. Невыносимо было держать в себе этот груз и делать вид, что она ничего не знала. Она так хотела прокричать Джасперу, чтобы он не уезжал на войну, которая уже проиграна. И сказать об этом Шону и Джастину, чтобы они смогли выжить. И с ужасом представляла, как ей никто не поверит. Разве такому можно было поверить? Она бы не смогла.
— Рассказал. И мне поверили, — он словно увидел ее сомнения и тревоги. — Это не так уж и сложно — поверить. Гораздо труднее рассказать.
Они говорили еще совсем немного, когда его позвала жена. Марко откланялся, пожелав ей удачи, словно она участвовала в каком-то конкурсе, а не решалась, возможно, на самый серьезный шаг в ее жизни. Джослин осталась на балконе, наблюдая за рябью оранжевых и желтых огней в городе. Они отражались от луж и тускло подергивались в темноте, мелькали бликами на остром шпиле церкви и кончике креста, растворялись в деревьях, создавая причудливую игру света и тени, делая неподвижные силуэты живыми. Джослин понравился Новый Орлеан, и она отложила в памяти эту картину, чтобы позже нарисовать. Может, ей стоит спросить у Шона, как тут достать краски, хотя бы самый простые. Она давно хотела нарисовать все, что видела на ферме: красные наливные пятна яблок в конце лета, тихих рабов с кожей чернее самой черной ночи, Шона, сидящего в библиотеке и сонно склонившегося над книгой. И Джаспера. Ей даже не надо было прилагать усилий, чтобы вспомнить его лицо. Она представляла, какие взяла бы краски, чтобы передать его теплый загар и необычный оттенок глаз, холодную серую форму, оттенявшую его собственные цвета еще больше.
Джослин тряхнула головой, прогоняя его образ, который вызывал только лишнее волнение. Ей оно сейчас ни к чему. Ей надо было решиться на важный шаг. И Джаспер в данный момент помочь никак не мог. Была только она сама и ее тревоги. Глубоко вздохнула и почувствовала, как натянулась прочная ткань корсета, не давая ощутить облегчения. До чего же ужасная конструкция, наверняка переделанная из какого-то средневекового орудия пыток. Жаль, она не доживет до революции в женской моде. Джослин усмехнулась своим мыслям — она в который раз говорила про себя так, словно уже давно знала, что ее место здесь. Она интуитивно поняла и приняла это уже давно, но по инерции все еще пыталась вернуться, пусть только мысленно, в будущее, которое стало от нее еще дальше. Но пора было что-то решать.
— Джози, что бы ты подумала, если бы я сказала, что знаю, что нас ждет в будущем? — прикрыв глаза, медленно спросила Джослин, пока Джозефина распутывала ей волосы, растрепавшиеся на ветру, пока она шла до гостиницы. Пребывая в полусонном состоянии, чувствуя мягкие пальцы, аккуратно копошащиеся в волосах, она почти не волновалась, озвучивая свой вопрос. Это был ее пробный заход, посмотреть, как отреагируют на ее слова.
— О чем вы, хозяйка?
Снова эта хозяйка. Джослин недовольно вздохнула, но не стала ничего говорить. Сначала дело. Немного подумав и собравшись с мыслями, она снова попыталась сформулировать мысль так, чтобы она не звучала полнейшим бредом.
— Если, например, я знаю, что будет. Чем закончится война. И что будет после. Что бы ты тогда сказала? — она нарочно старалась говорить небрежно и легко, словно от скуки рассуждала на кукую-то отстраненную тему.
— Я бы сказала, что это, наверное, очень тяжело. Я бы не хотела знать, что меня ждет, — она вынула из волос последнюю шпильку, и они наконец, полностью свободные, упали до самой талии, согревая спину своим теплом.
— Но ты бы поверила мне? Или сочла сумасшедшей?
Джози взяла щетку для волос и, начиная от кончиков, проводила ей вверх-вниз, пока не дошла до самой головы, аккуратно собирая пряди, проходясь грубыми щетинками по коже, вызывая приятное покалывание. Джослин полностью закрыла глаза, пока ее волосы быстро заплетали в слабую косу. Молчание затянулось, и она заволновалась.
— Вы не похожи на сумасшедшую, мисс Джослин, — наконец проговорила она, заправляя пальцами выбившиеся короткие пряди. — Моя мать говорила, что ее бабка могла видеть вещие сны. Они часто сбывались. Вас тоже беспокоят сны? Нужно положить под подушку полынь, она прогонит их прочь. Так делала моя бабка.
Джослин вздохнула. Она и забыла, какими суеверными могли быть некоторые. Но разговор с Джози немного приободрил. По крайней мере, ее сходу никто не счел психом. Возможно, получится и с Шоном. Она уже решила, что расскажет ему. Надо было только удачно выбрать момент. Но он все никак не наступал. Они провели в Новом Орлеане еще два дня, и она успела посмотреть центральные кварталы, переполненные людьми, которые до сих пор продолжали праздновать то ли Рождество, то ли грядущую победу. Ей порой казалось, что для них вообще повод не имел большого значения. Повсюду пахло вкусной выпечкой, жареным мясом и одновременно застоявшейся водой, сырой рыбой и отходами. Джослин терялась от такого сочетания. А когда они проходили мимо большого французского рынка, то запахи стали еще насыщеннее, а крики людей громче. Она хотела было туда сунуться и посмотреть поближе на видневшиеся груженые прилавки, чтобы, как и все остальное, отложить в памяти и зарисовать, но Шон повел ее дальше, заведя в церковь, где шла полуденная месса. И ей пришлось целый час клевать носом под заунывное пение священника и хора мальчиков. К концу дня ее ноги промокли от непересыхающих луж, а кончики волос скручивались в тугие завитушки от влажности. Болотистый запах, смешанный с ароматами различной еды, казалось, въелся в ее одежду и преследовал ее везде. Джослин не могла дождаться, когда сможет смыть его с себя.
К новому году они снова были дома, на ферме, а Джослин так и не сказала ничего Шону, каждый раз замирая, так и не открыв рот. Она удивилась тому, как обрадовалась вернуться сюда. И с каким-то радостным настроением, не свойственным ей… никогда вообще-то, она упала на мягкую кровать, широко раскинув руки и вдыхая знакомые приятные запахи лаванды и сырого дерева. Даже дождь за окном ее не смущал. Возможно, тому причиной был небольшой набор акварельных красок, которые подарил ей Шон, увидев, как она штриховала карандашом очередную зарисовку Нового Орлеана, которых у нее накопилась уже целая пачка. Цветов было немного, всего восемь, но теперь она могла смело смешивать их и рисовать то, что так давно хотела. А кисти она вполне могла сделать и сама, из конского волоса. Это было не сложно — она видела несколько раз, как их изготавливал для себя отец, предпочитавший работать только со своими самодельными кистями.
Джослин переполняла легкость и облегчение. А завтра уже наступит новый год, и возможно, в ее жизни что-то изменится, кто знает. И может быть, завтра все-таки вернется Джаспер. Она чувствовала: что-то приближается к ним, или кто-то. Странные ощущения охватывали ее целый день, не давая сидеть на месте. Она то хваталась за готовку вместе с Изабо и Джози, то сидела рисовала все подряд, а ощущения только крепли в ней, превращая внутренности в натянутую тугую пружину, грозившую сорваться в любой момент. Возможно, так на нее действовал последний день года, стремительно заканчивающийся буквально на глазах. Завтра наступит уже 1862.
К вечеру Джослин так себя извела, что больше ничего не могла делать. Она, едва попробовав ужин, убежала в кабинет, бывший и библиотекой, и засела с очередным рисунком, просто чтобы занять себя хоть чем-то и не думать о плохом, или хорошем. Вообще ни о чем. В последнее время она только и делала, что рисовала.
— Джо, с тобой все в порядке? — Шон опустился в свое любимое кресло, с перекинутым через подлокотник клетчатым пледом. — Ты сегодня сама не своя.
— Просто немного волнуюсь, — она не отрывала головы от карандаша, выводящего линию за линией, и Джослин даже сама не знала, что выходило из-под него.
— Немного? — он открыл книгу и погрузился в чтение, изредка поглядывая на нее и не настаивая.
— Я хочу… нет, я должна тебе кое-что сказать, — выпалила она на одном дыхании, без какой-либо подготовки. Просто не дала себе остановиться и снова испугаться. Сейчас или никогда.
— Да? — она почувствовала его взгляд, а сама продолжала штриховать и кое-где размазывать пальцем для придания плавной тени.
— Ты, наверное, не поверишь, — еще один тонкий штрих. — Я очень долго подбирала правильные слова, но потом поняла, что таких слов не существует. Поэтому я просто буду говорить, а ты сам решишь, правда это или нет.
— Подозреваю, что мне не понравится услышанное, — задумчиво протянул он, и Джо осмелилась бросить короткий взгляд на него. Шон все еще держал книгу в руках, внимательно смотря на нее. Его спокойное лицо с умными черными глазами не выражало пока недоверия, только легкое удивление и готовность слушать.
Джослин глубоко вздохнула и снова заработала карандашом. Тихий шуршащий звук грифеля по бумаге практически вводил в какой-то транс.
— Я сначала не хотела рассказывать никому, но один человек сказал, что я могу помочь тем, кто так же помог мне, практически спас меня. Ты и Джастин спасли меня, и кроме вас, у меня больше никого нет здесь, — она остановилась на секунду, пытаясь сформулировать следующую мысль.
— Совсем никого? Неужели все родственники мертвы?
— Нет, они не мертвы, — Джослин посмотрела прямо на Шона. — Они еще не родились, — он ничего не говорил, уставившись на нее непроницаемыми глазами, словно не понимал, что она только что сказала. Она не стала ждать его слов, боясь услышать насмешку или недоверие, и тогда она точно не смогла бы продолжить. Лучше она сразу вывалит все, а дальше будь, что будет. — Мой отец, Энтони Винтер, родится только через столетие. И я вряд ли смогу увидеть его еще раз, — она сделала несколько яростных штрихов. — Но это не главное. Я уже почти свыклась, и все не кажется таким уж страшным, как было в начале. А главное то, что я знаю, что будет дальше. Не все, конечно, в школе я не то чтобы увлекалась историей, — она размазала темное пятно, сделав его более светлым и коротко глянула исподлобья на Шона. Тот все еще сидел молча и смотрел то на нее, то на серо-черное полотно ее рисунка. — Но самые главные события Гражданской войны я все же помню. В школе почти каждый год проходится эта тема. Еще бы — такое событие в истории страны. И каждый американец знает, чем закончилась эта война и что она за собой принесла.
— И ты хочешь мне сейчас сказать, чем все закончится? Зачем?
Джослин удивилась такому вопросу. Она ожидала чего угодно. Скорее даже что-то из разряда: а не свихнулась ли ты часом, девочка? Или: что, черт возьми, ты такое несешь? Но Шон смотрел на нее со смесью удивления и глубокой задумчивости, будто перебирал все услышанное по полочкам в своей голове.
— Потому что я надеюсь, что это поможет тебе и Джастину пережить тяжелые времена, — она, не глядя, набросала еще несколько последних линий, завершая рисунок. Пальцы почернели от грифеля, а на платье виднелось несколько мелких крошек, оставленных карандашом, когда она особо сильно надавливала на бумагу.
— Тяжелые времена?
— Реконструкция Юга — так это назовут в истории. Она наступит сразу после того, как Конфедерация проиграет в этой войне.
Джослин протянула ему готовый рисунок, где черными широкими штрихами вырисовывались силуэты солдат, держащих ружья с острыми штыками. Их было так много, что казалось, бумажный лист ощетинился иглами. Размазанные ее пальцем серые клубы дыма от пушек заполонили собой почти четверть композиции. Более темные, почти черные, солдаты Союза шли на толпу таких же, но светло-серых конфедератов. Внизу, под их ногами лежали бесформенные груды погибших, их было не меньше, чем идущих, а может, и больше. Живые и мертвые смешались на рисунке, а в самом верху гордо развевались величественные флаги враждующих сторон.
— Что это? — Шон разглядывал ее быстрый, но получившийся таким живым, набросок со смесью потрясения и любопытства.
— Битва при Геттисберге. Самое кровопролитное сражение Гражданской войны. Погибнет почти треть. В школе мы однажды ездили на экскурсию на место битвы. Это в Пенсильвании. В моем времени там стоит памятная стела с высеченными именами. До него еще полтора года, но оно случится. Обязательно.
— Черт возьми, — он протер лицо рукой, словно хотел избавиться от пелены.
— Ты веришь мне? — и не дожидаясь его ответа, снова заговорила, спеша высказать последнее, самое важное. — Шон, если веришь, то тебе нужно как-то обезопасить себя и свою ферму, иначе ты ее можешь потерять. Я не знаю точно, какая будет обстановка в Техасе, но тебе нельзя хранить свои сбережения в местных банках. Надо все перевести на Север или лучше в Европу, Мексику. Куда угодно.
— Стоп-стоп, Джо, погоди, — он замахал рукой и снова замолчал. Джослин напряженно смотрела на его ошарашенное лицо, и не понимала, удивлялся он ее словам или осознал, что жил все это время под одной крышей с сумасшедшей. — Расскажи-ка все по порядку. Мне так будет легче понять.
— Значит, ты мне веришь? — она даже вскочила, не в силах скрыть свое волнение.
— Не знаю. Все это звучит более, чем странно. И удивительно. Я не знаю, что думать, — он снова изучал ее рисунок. — Прошу, просто расскажи все с начала.
Джослин говорила почти целый час, стараясь не упустить ни одной важной детали. Все с момента ее приезда в Харперс Ферри и до знакомства с Джастином. А потом перешла на то, что помнила о грядущих событиях. Она пыталась излагать все четко и быстро, иногда подражая тону Джаспера, который рассказывал ей о войне, сидя в школьной библиотеке. Ей казалось, что такая манера должна внушать доверие. Закончив, она в тревожном ожидании смотрела на Шона, напряженная, как струна, сжимая тонкий карандаш и пачкая платье в грифельной крошке.
Вот сейчас он скажет, что она спятила. И будет прав. Потому что какой нормальный человек поверит в то, что она сейчас наговорила. И вызовет врача, который накачает ее каким-нибудь опием или вообще заберет в психушку, чтобы она не представляла опасности для окружающих. Именно такие мысли крутились у нее в голове, пока в библиотеке царило молчание.
— Ну и история. Не знаю, как до такого можно додуматься, — наконец, нарушил молчание Шон, потирая подбородок и периодически поглядывая на рисунок. — Подумать только, будущее. Если ты это и придумала, то у тебя точно талант к историям, Джо.
— Вообще-то сначала я хотела сказать, что мне просто приснился вещий сон, — смущенно ответила она, вспоминая все бредовые варианты, что она перебирала не так давно.
Шон рассмеялся, будто она не рассказала только что, какое страшное будущее их всех ждет. На мгновение Джослин даже разозлилась. Да что не так с этими южанами! Вечно веселятся и смеются, когда кругом бушует стихийное бедствие. А им хоть бы хны! Но злость схлынула так же быстро, как и наступила. Пришло долгожданное облегчение. Она смогла рассказать. И пусть ей сразу не верят, первый шаг она сделала.
— Я знаю, в такое сложно поверить. Я бы не поверила. Но ведь можно проверить мои слова, — она быстро перебрала в памяти ближайшие события. Запас у нее был скудный, но кое-что все же нашлось. — Пи Ридж, Арканзас, — Шон с интересом посмотрел на нее и даже наклонился вперед. — Там будет сражение. В марте, не помню в каких числах. Но мы, в смысле Конфедерация, проиграет. До нас наверняка дойдут новости.
Шон уже собирался что-то сказать, как во дворе послышалось ржание лошади и возгласы рабов. Они оба вскинулись, не зная, какие вести их ждут, дурные или хорошие. Джослин вскочила и, едва не путаясь в платье, кинулась к выходу. Сердце забилось так часто, что должно было точно выпрыгнуть из груди. Она распахнула дверь, обогнав Джозефину, и в несколько секунд оказалась на улице, практически кубарем скатившись с лестницы. У конюшни стоял большой конь, почти такой же, как и его всадник, сейчас снимавший седельную сумку и переговаривающийся с Луи. Вот он кивнул негру и тот повел лошадь распрягать, а к ней повернулся весь заросший и грязный Джастин.
Джослин едва не расплакалась от разочарования и отчаянья. Она ждала совершенного другого. Часто моргая, только чтобы не выдать себя, она стояла столбом, слыша, как на крыльцо выбежал Шон и расхохотался.
— Иисусе, в каких канавах ты валялся, Джас? Никак все овраги по пути сюда пересчитал своей упрямой задницей!
И тут Джослин тоже рассмеялась, наконец, сумев обрадоваться его возвращению. Ее щеки защекотало от бегущих слез, которых она все-таки не сдержала, и она не знала, плакала ли от облегчения, что приехал Джастин, или от горестной печали, что Джаспер так и не вернулся. В самом деле, и что это с ней. Неужели она ждала Джастина меньше, чем Джаспера. Ну, может чуточку меньше — пискнуло где-то на задворках ее мыслей. Но она не стала слушать его, задвинув подальше. Она погорюет о Джаспере завтра, и скорее всего, послезавтра, а сегодня, через пару часов, наступал новый год, и Джастин успел как раз вовремя. Она не могла не улыбаться в ответ на его белозубую улыбку на черном от грязи и загара лице, которой он сверкнул, и широкими шагами направился к ним.