— Что такое? — с некоторым беспокойством и долей интереса спросил Вудс, глядя на Хорниголда. — Ты выглядишь задумчивым.
— Даже мне иногда пристало думать, — Бен легко улыбнулся, на секунду оторвавшись от размышлений. Роджерс хмыкнул.
Каюта вновь погрузилась в тишину. Находиться на корабле не было необходимости, в конце концов, тот стоял в порту Кингстона и, наверное, почти любой человек предпочел бы сушу морю. Но не Хорниголд. Его скорее шатало на ровной земле, нежели на судне, кренившимся в разные стороны.
И вот, очередной вечер Бенджамин проводил на собственном корабле, а Роджерс уже который раз составлял компанию — его, в общем-то, не сильно напрягало легкое покачивание из стороны в сторону, звуки накатывающих волн, шаги и голоса немногочисленной команды, просачивающиеся в каюту сквозь дерево; в конце концов, не так давно он сам был капером и по сей день оставался капитаном.
Внезапно тишину прервал тихий звук: Хорниголд, поджав губы, пальцами коснулся столешницы, отбивая одному ему известный ритм. Вудс, сидевший напротив, вздохнул и поставил деревянный стакан, наполненный виски, на стол.
— Тебя что-то тревожит, — уверенно заявил Роджерс, сложив руки на груди. Что бы это ни было, он должен знать.
Бенджамин перевел взгляд на него, в зеленых глазах едва виднелась неуверенность, какое-то смятение, мешавшее привычному существованию. О, Вудс заметил это. И собирался докопаться до правды, какой бы горькой она не оказалась.
— Ничего из того, что могло бы нам помешать, — ответил Бен, продолжая смотреть на обезображенное лицо, за несколько месяцев успевшее стать родным, на сжатые губы, искривленные в мрачной усмешке, на серые глаза, отдававшие холодом и безжизненностью для большинства людей; для Хорниголда же — напротив, теплом и нежностью, на которые сам Бенджамин был вряд ли способен. Когда Роджерс недовольно нахмурился, он все же признался: — Я не был готов к появлению Кенуэя.
Так просто. Вудс кивнул. Конечно, он знал о том, что происходило между Хорниголдом и Кенуэем до блокады Нассау. Бенджамин не скрывал факт их отношений, длившихся на протяжении почти четырех лет. Но все когда-нибудь заканчивается. Эдвард сам избрал такой путь, он не видел высших целей, а его внимание, казалось, привлекал лишь блеск золота и опьяняющая свобода, которые гарантировало пиратство. Хорниголд поклялся, что сейчас все кончено, что с Кенуэем их боле ничего не объединяет и, если представится возможность, Бен покончит с существованием пирата.
— Он в прошлом, — напомнил Роджерс. Признаться, его раздражало одно упоминание Эдварда, принесшего за свою короткую жизнь столько бед. Вудс запомнил его еще с того момента, как тот нагло представился Дунканом Уолполом. Проклятый пират не унимался и постоянно вставал у Ордена на пути.
— В прошлом, — согласился Хорниголд, едва заметно кивнув. — Но иногда, — взгляд переместился с Роджерса чуть дальше, за его спину — Бенджамин в очередной раз обратил внимание на разбитое зеркало, которое все никак не решался выкинуть. Сегодня, когда он смотрел на то больше нескольких секунд, видел вовсе не каюту и не собственное отражение, а его. Кенуэй будто смеялся над ним. Глаза цвета моря обладали почти что гипнотической силой, а губы постоянно изгибались в усмешке. Хорниголд отвел взгляд. — Иногда я скучаю. Скучаю по его беззаботности, несерьезности, глупым выходкам, — он прикрыл глаза, легко улыбаясь. Роджерс был не похож на Эдварда. Но это не делало его менее привлекательным, он просто был другим. И Бен смог полюбить его таким, каким он был.
Вудс промолчал в ответ. Капитанская каюта вновь погрузилась в тишину. В руке Роджерса оказался стакан с алкоголем, в то время как Бенджамин откинулся на спинку кресла, глаза оставались закрытыми, длинные темные ресницы касались щек. В отличие от Вудса, он не был уверен, что простился с Эдвардом. Не сегодня. Но завтра Бен точно оставит Кенуэя и их отношения в прошлом.
Тишину вдруг прервал оглушительный звон — звон колокола из капеллы неподалеку. Хорниголд скривился, в то время как Роджерс легко усмехнулся.
— Очаровательно, — прошипел Бенджамин, резко поднимаясь. — Я лично убью того, кто отвечал за планировку города.
— Мой друг против религии? — Вудс слегка вскинул брови.
— Неразумно строить капеллу вблизи пристани — моряки все равно предпочитают задерживаться в месте ином, — объяснил Хорниголд, подойдя к окну. Солнце почти спряталось за горизонт, и на город постепенно опускалась ночь.
— Кажется, в наше время бордели пользуются большей популярностью чем церкви в принципе, — заметил Роджерс. Бен усмехнулся и быстро кивнул, мол, может быть.
Прошло не так уж и много времени, прежде чем Кингстон оказался погружен во тьму. Недавно Бенджамин заметил, что время от времени слышал тихие смешки кого-то из команды, однако в лицо никто никогда бы не высказал ему своего честного мнения насчет Вудса и того, как часто он бывает у него. Нет, это вовсе не их дело, и, если наличие Роджерса на этом корабле способствовало отсутствию у Хорниголда скверного настроения, то весь экипаж несомненно был рад.
Бен осторожно провел ладонью по лицу Вудса, прислушался к его тихому и размеренному дыханию. Спит. Когда Хорниголд поднимался с кровати, одевался и наконец скрипнул дверью каюты, его вовсе не гложила совесть. У него не возникло и мысли о том, что он кого-то предает, поступает нечестно, поступает так, как хочет он. Привычки, приобретенные в годы пиратства, не так уж и просто искоренить. Но, кажется, Бенджамин и не пытался.
Он не расценивал свои действия, как предательство, — всего лишь небольшое отступление. Ничего постыдного. Вудс об этом никогда не узнает, нет.
Да, Хорниголд не врал о том, что появление Кенуэя посеяло в его душе некоторое сомнение, заставило вспомнить о событиях прошлых лет, а потом… воодушевило. Он был настроен решительно: последний раз встретиться с Эдвардом не как враг, но и не друг, не наставник и даже не любовник. С того момента, как Бенджамин перешел на противную Кенуэю сторону, они ведь толком даже не поговорили!
Недосказанность отравляла душу и разум, заставляла думать о прошлом больше, чем следовало, не давала забыть о нем, таком далеком и прекрасном. Но прошлое должно оставаться в прошлом. Если ты будешь оглядываться назад, никогда не узнаешь, что ждет тебя впереди, — это Хорниголд знал наверняка.
Он покинул каюту и собственный корабль никем не замеченный. Ветер с моря трепал его темные волосы, полы камзола развевались. Бен достал трубку. Закурил. Немногочисленные прохожие, в основном бродяги, нищие и шлюхи, — ведь кто еще мог разгуливать ночью по такому приличному городу, как Кингстон, — не обращали на него почти никакого внимания. Лишь единожды какая-то падшая девица осмелилась с ним заговорить, но была прервана ледяным взглядом.
***
Эдвард прикрыл глаза. Недовольно скривился. Пускай уже давно не день, но он все равно непроизвольно продолжал прокручивать уже который раз сцену, произошедшую сегодня. Она не давала ему покоя, мучала и порождала в голове огромное количество мыслей. И Эдвард был не в силах противиться этому. Он, словно мазохист, изводил себя, не предпринимал никаких попыток, чтобы забыть о сегодняшней встрече: может, ему следовало найти утешение в бутылке рома или же женщине.
Но ни одна бутылка и ни одна женщина не смогут заглушить его боль. Что толку, если в голове продолжат звучать слова, разрывающие сердце? Эдвард горько усмехнулся. «Прощай, мой друг,» — слишком знакомый голос отдавался эхом в черепной коробке.
Ведь предатель даже не сожалел об этом! И ради чего, ради кого он оставил Нассау и Эдварда? Ради губернатора Роджерса? Ради тамплиеров? Ради каких-то высших целей?
Нет, нет, нет. Кенуэю никогда не понять. Но ему и не надо. Ему не стоило оправдывать выродка, пускай только и в собственных мыслях. Что уж говорить о том, чтоб оправдать Хорниголда прилюдно, вслух. Должно быть, если это и случится, то к тому моменту Эдвард окончательно потеряет рассудок.
Кенуэй нервно сжал пальцами одеяло, прикрыл глаза, и вот оно. Снова. Тот момент, когда проклятый предатель увидел пришвартованную «Галку», как сказал о нем, о Мудреце, и в голосе его не слышно было ни намека на сожаление о случившемся ранее. Очевидно, Хорниголд слишком доволен сделанным выбором, чтобы сожалеть. И, называя Эдварда другом, он скорее издевался, чем говорил искренне, напоминал ему о том, кем они когда-то были. А потом просто развернулся и ушел. Оставил Эдварда с десятком солдат. Ушел, будто ему плевать, выживет ли, выстоит ли его бывший друг.
В этом бою, увы, Кенуэй не отделался парой царапин. Его здорово потрепало, и он еле доковылял до Аде.
Эдвард прекрасно ощущал грубую ткань, которой перевязан торс, и так же прекрасно он чувствовал пересекающий бок порез, что останется с ним до конца жизни. Признаться, тот англичан, оказавшийся в неподходящий момент рядом, был близок к тому, чтобы намотать кишки Кенуэя на саблю и явить те миру.
И по этой причине Эдвард остался здесь, в Кингстоне, в одной из многочисленных таверн, а не вернулся на «Галку». Как минимум не хотел, чтобы команда увидела, что он тоже смертен, как и все люди. Экипаж начнет беспокоиться, если узрит едва передвигающегося капитана.
Кенуэй понимал, что медлить не стоило, однако что он мог сделать? Да, конечно, следовало уплыть в Африку, найти Робертса, но он слишком слаб. Неделька здесь, и Эдвард почувствовал бы себя определенно лучше.
И все-таки усталость взяла свое. Он прикрыл глаза, чувствуя себя несколько умиротворенно. Конечно, среди волн ему бы было спокойнее, но и здесь вполне ничего: таверна находилась не так далеко от пристани, и соленый ветер бывало добирался и досюда, принося с собой вонь матросов с кораблей и рыбы. Эдвард вдыхал глубоко, хоть это и не родной полюбившийся Нассау.
Когда Кенуэй перевернулся на бок, сильнее кутаясь в одеяло, светлые волосы упали на лицо, загораживая обзор, но он даже не обратил на это внимания: что толку, что ему искать, что пытаться разглядеть? Стену, освещаемую луной сквозь хлипкое окно?
Эдвард почти заснул тревожным и беспокойным сном. Тишину нарушил тихий скрип двери. Кенуэй поморщился. Сквозняк, не иначе, — чего еще ожидать от дешевой таверны, в которой даже двери на замки не закрываются? Но вместе с дверным скрипом пришел и запах. Родной, знакомый запах. Запах моря, запах рома и даже запах пары кожаных сапог. И еще запах табака. Эдвард мог бы поспорить, что обычные моряки в порту курят табак здешний, ямайский. А этот…
Кенуэй резко распахнул глаза. Кубинский табак, пользовавшийся огромным спросом в Европе, оттого такой дорогой. Таким пахло от губернаторов и их помощников, а еще… от Хорниголда. Эта мысль настигла Эдварда как раз тогда, когда послышалось несколько осторожных шагов.
Пират еще никогда так быстро не вскакивал с постели. Сон как рукой сняло. Внезапное осознание заставило сердце забиться чаще, а внутренности болезненно сжаться, и он едва сдержался, чтобы не закричать, ощутив боль в боку.
— Проклятый иуда! — Эдварду было достаточно лунного света, чтобы разглядеть негодяя.
— И тебе доброй ночи, Кенуэй, — Хорниголд не скрывал насмешки, но тут же поднял руки в примирительном жесте, мол, я полностью безоружен. — Нам незачем сражаться. Пока.
— Боишься? — гневно выпалил пират, прекрасно осознавая, что до собственного оружия ему не добраться: дорогу перекрывал удачно вставший на пути Бенджамин.
— Я не боюсь псин, сбегающих с поля боя, — он усмехнулся, понимая, что такое низкое сравнение несомненно оскорбит Эдварда. Хорниголд действительно не желал драться, но осадить собеседника, особенно такого как этот, никогда не мешало. — Я пришел поговорить.
— Говори что хотел и выметайся, — зло выплюнул Кенуэй, пытаясь просверлить взглядом в тамплиере дыру.
Эдвард одного не мог понять: как его нашли? Кингстон — город большой, и за половину дня прочесать тот не представлялось возможным. Значит следили. Вполне возможно. Но тогда почему пришел один Хорниголд? Где остальные тамплиеры?
— Как ты выследил меня?
Не задать этот вопрос просто было невозможно. Было бы ложью сказать, что Кенуэй вовсе не рад видеть Бена. Без сомнений в нем теплилось желание покарать предателя, поставившего себя выше друзей, но в то же время существовало и совсем иное желание. Желание обнять. Услышать раскаяние Хорниголда. Раскаяние, которого никогда не произойдет, потому что, по мнению Бенджамина, ему не за что раскаиваться.
— У солдат весьма скудное жалованье, — как бы невзначай заявил тамплиер, не видя причин скрывать правду. — Многие из них не против дополнительного заработка: мне не составило труда уговорить такого проследить за тобой. Он хотел получить чуть больше, обрадовать жену и четверых детей, — Бенджамин оскалился, — жаль, что сразу после исполнения моего небольшого поручения он имел неосторожность наткнуться на саблю.
— Ты убил его, — Эдвард сжал губы.
— Не хотел рисковать, — Хорниголд пожал плечами и сделал один шаг в сторону пирата. — Не стоит строить из себя святую невинность, будто тебе не все равно. И, Кенуэй, у тебя разве есть реальные причины ненавидеть меня? Я ведь не сделал тебе ничего.
— «Есть причины»?! — Эдвард едва сдержался. — Ты предал нас всех! Бросил Нассау, меня, Тэтча, Вэйна, в конце концов! Перешел на сторону врага, на сторону того, против кого мы так упорно боролись, — последние слова он почти прошептал, явно пораженный вопросом тамплиера, тем, что он еще сомневался в искренности его чувств.
— Мы боролись против несправедливости и монархии, а не тамплиеров, — возразил Бен. — Участь Нассау ясно показала, к чему приводит свобода, — он не сводил взора с лица Эдварда, пытался уловить малейшее изменение, найти понимание, согласие. — К смерти. Все ваши попытки были напрасны, и, кажется, только я понимал, что труп нельзя оживить, — только похоронить, — в тот момент их взгляды пересеклись. — И дать на месте могилы возникнуть чему-то новому, чему-то более правильному. Понимаешь?
— Глупости, — Кенуэй покачал головой и крепко сжал кулаки, надеясь, что ему хватит самообладания не пустить их в дело. — Тамплиеры хотят власти, не справедливости, а ты просто пытаешься найти оправдание своему предательству.
Хорниголд горько усмехнулся.
— А ты все так же уперт, — он сократил расстояние, остановившись буквально в шаге от пирата. — И привлекателен, как в тот день, когда я оставил тебя, — Бенджамин будто только сейчас вспомнил о том, что у Эдварда существовало тело, в тот момент не завернутое в бесчисленные слои одежды; оглядел с ног до головы, немного задержав взгляд на том месте, где была рана.
Кенуэй почти смутился. Так или иначе, слова Бена — это последнее, что он надеялся услышать.
— Это все, что ты хотел сказать? — раздраженно вопросил пират, сложив руки на груди. Он демонстрировал явное безразличие, хотя глубоко внутри, в самом сердце, не мог себя обманывать: он не желал, чтобы Хорниголд уходил так скоро.
Немного подумав, Бен кивнул, однако с места не сдвинулся. Несколько долгих секунд он молчал, ощущая на себе пронзительно колючий взгляд голубых глаз, так напоминавших ему бескрайнее море, хотя в тот момент они больше были похожи на огромную глыбу льда в Северной Атлантике, и, наконец, решился:
— Я все еще люблю тебя, Эдвард, — едва слышно прошептал Хорниголд, глядя в глаза. Признание слетело с губ удивительно легко.
Кенуэй замер. Подумал, не ослышался ли и собирался переспросить на всякий случай, но этого не требовалось: Бен раскинул руки, красноречиво приглашая к себе в объятия. Эдвард был бы глупцом, если бы отказался. Сделал шаг и тут же впился губами в губы Хорниголда.
— Проклятый предатель, — прорычал пират, сжимая пальцами чужой подбородок и с вызовом взирая на тамплиера. Он вновь накрыл своими губами его, целуя так по-собственнически, так отчаянно. Сколько не виделись они с блокады Нассау? Больше года, почти два, наверное. — Если ты думаешь, что несколько слов заставят передумать меня, заставят забыть о предательстве, то ты глубоко заблуждаешься, — Эдвард выдохнул, отходя от Бенджамина на несколько шагов, чуть ли не упираясь спиной в стену небольшой комнаты.
На самом деле, Хорниголд об этом и не думал. Никогда не представлял в мыслях, что Эдвард Джеймс Кенуэй, молодой дерзкий валлийский пират, сколотивший за свою короткую жизнь себе неплохое имя здесь, на Карибах, будет стоять с ним бок о бок, крепко держать за руку и носить кольцо с красным крестом на пальце — нет, этому никогда не бывать. Бен знал, что Эдвард слишком молод и глуп, чтобы правильно понять цели и мотивы тамплиеров. Слишком невежественен.
Тамплиер молчал. Внимательно изучал лицо Кенуэя, будто видел впервые, или же наоборот, — словно в последний раз, — пытался запомнить каждую черту, то, что отличало его от остальных людей.
— Не думаю, — Хорниголд усмехнулся, сделав пару шагов в направлении к Эдварду, протянул руку. — Может быть, у тебя действительно есть повод для ненависти. Но я пришел сюда не для того, чтобы просить твоего прощения.
— Знаю, — Кенуэй прикрыл глаза и вложил свою ладонь в чужую, в тот же миг Бенджамин сжал, потянул на себя и губами коснулся тыльной стороны ладони, будто Эдвард не пират, — прекрасная леди, сами они находились на светском приеме губернатора, а не в богом забытой прогнившей таверне. — Мне не нужны лживые извинения.
— Славно, — Хорниголд вновь поцеловал ладонь Кенуэя, провел той по собственному подбородку и линии челюсти. Эдвард не сопротивлялся. Можно сказать, его несколько завораживали эти незамысловатые движения, в них чувствовалась некая интимность.
Несколько секунд Кенуэй бездействовал, наблюдал за тем, как рука служит безвольным инструментом в крепкой хватке Хорниголда, до тех пор, пока та не оказалась свободна. Он сократил расстояние, почти чувствуя обнаженной грудью пуговицы на камзоле Бенджамина и портупею, которая на тот момент была явно лишней — оружие все равно было оставлено на корабле; и легко, даже нерешительно прикоснулся обветренными губами к щеке.
Тамплиер едва не отшатнулся — точно ли тот самый Эдвард? Пожалуй, слишком невинно для него, будто это и не он вовсе, будто бесы захватили тело и разум его, однако Хорниголд был не слишком религиозен, чтобы действительно поверить в этот забавный домысел.
Кенуэй приоткрыл рот, чтобы, очевидно, сказать что-то, но отказался от этой затеи, в голубых глазах, похожих на бушующее море во время шторма, зародилось сомнение, однако взгляд оставался прикован к лицу Бенджамина, которое за все эти минуты оставалось каменным, лишенным любых эмоций. Наконец, уголки губ Хорниголда дрогнули, когда Эдвард прижался к нему, резко, отчаянно, будто они и не враги вовсе, ища простого человеческого тепла. Тамплиер обнял его в ответ.
Бен запутался пальцами в светлых волосах, спадавших на обнаженные загорелые плечи, втянул носом запах, присущий только Эдварду, прикрыл глаза, чувствуя теплое дыхание, чуть щекотавшее шею.
— Я тоже люблю тебя, Бен, — это почти что неразборчивое бормотание, но Хорниголд все же услышал и не мог не усмехнуться. — Проклятый иуда, тебе что, отказали во всех борделях, раз ты пришел сюда? — Кенуэй чуть отстранился, а в светлых глазах появился намек на веселье, едва заметное желание подразнить, вывести из себя.
— Какая догадливость, мой друг.
Когда Бенджамин втянул его в поцелуй, Эдвард закрыл глаза, именно в тот момент ощутив некоторую безмятежность, как бы забавно это ни звучало. В объятьях врага, так почему же умиротворенно? За последние два года слишком много потрясений настигло Кенуэя. Блокада Нассау, смерть Тэтча, предательство Калико, Вэйн, так невовремя сошедший с ума. И некому утешить. Некому помочь. Аде хоть и сочувствовал, но Эдвард не собирался плакать у него на плече. Так же дела обстояли и с Мэри.
Временами пират и сам не понимал, как ему удавалось жить дальше. Так много возможностей упасть в темную пропасть, но ему всегда везло. Кенуэй редко задавал себе вопрос, зачем он жил, поскольку ответ в последние года не изменялся: Обсерватория. Желание найти ее, разбогатеть, а после вернуться в Англию к Кэролайн, не покидало Эдварда. Или, по крайней мере, ему так казалось.
Но здесь не было Кэролайн, ее доброй мягкой улыбки, светлых глаз, удивительно привлекательных изгибов фигуры. Только Хорниголд. И он вряд ли хоть чем-то был похож на жену Кенуэя. Тем не менее, Эдвард почти умолял его взглядом остаться, когда Бен слегка отстранился.
Движения были неловкими. Будто Кенуэй сомневался в принятом им чуть ранее решении. Бенджамин позволил снять с себя портупею и темно-синий потрепанный камзол. Позволил Хорниголд и уложить себя на постель. Эдвард навис над ним, с неподдельным интересом рассматривая грубое лицо, и легкая улыбка появилась на его губах.
Он не мог избавиться от чувства, что все это донельзя неправильно. Замер на несколько долгих секунд. Не было ли тут какого-либо подвоха? Предатель посреди ночи вероломно вломился сюда, зная, что чувствовал к нему Кенуэй, и при этом предпочел заявиться полностью безоружным. Или всего лишь хотел показаться безоружным. Эдвард подавил в себе внезапный приступ недоверия и осторожности. Хотел бы убить — не стал бы медлить и вести разговоры о любви.
Эд прильнул к Бенджамину. Зеленые чуть прищуренные глаза блестели в лунном свете. Хорниголд позволил Кенуэю усыпать собственную шею легкими поцелуями, поскольку чего-то большего, будь то засосы или же укусы, не терпел. Не тогда, когда у него был Вудс, к которому скоро возвращаться. Зато Бен легко одарил пирата всем вышеперечисленным. Сполна, когда Эдвард оказался прижат спиной к мягкой постели, больше особливо не желая тревожить рану.
Руки жадно исследовали обнаженный загорелый торс, покрытый татуировками, поглаживая и сжимая кожу. Хорниголд оставил засос на плече, там, где начиналась корона. Еще один на бедре, в тот момент стягивая мешающие штаны и почти сразу же обхватывая ладонью возбужденный член. Эдвард едва сдержал стон. Да, это определенно то, чего ему так не хватало все время. Бен действовал так, будто и не было никакой двухлетней разлуки, провел языком по всей длине, пробуя на вкус. Кенуэй чуть ли не дрожал, в отчаянии сжимая и комкая простыню, с нетерпением и вожделением наблюдал за тем, как Хорниголд быстро скинул рубашку, развязал чуть выцветшую на солнце тряпку оранжевого цвета, служившую поясом, расстегнул ремень.
Эдвард закончил за тамплиера. Чуть спустил мешающую ткань, позволяя члену оказаться на свободе, прижаться к обнаженному животу; притянул к себе Бена, укладывая на постель. Уже через пару секунд они вновь слились в поцелуе. На этот раз страстном и горячем, лишенном всякой нежности, но никто не возражал — она явно была лишней. Хорниголд оставил еще пару засосов и следов от зубов по всему телу, прежде чем Кенуэй сполз вниз, оказавшись лицом на одном уровне с чужими бедрами.
От одного теплого дыхания совсем рядом Бен дернулся, шумно втягивая ртом воздух, но пират не позволил ему отстраниться. Обхватил ладонью член у основания, накрыл губами головку. Тамплиер выругался. Эдвард закатил глаза, наблюдая за реакцией, начиная неспешно двигаться, открывая рот чуть шире, впуская внутрь больше возбужденной плоти. Хорниголд не сдержал тихого стона. Пальцами зарылся в светлые растрепанные волосы, легко гладя по голове, не прижимая ближе, но и не давая сильно отстраниться, оставляя достаточно свободы.
Бенджамин шевельнулся, подстраиваясь под темп Кенуэя, неспешно двигая бедрами, обеспечивая чуть больше трения. Дешевая комната таверны наполнилась характерными звуками, так, что любому было понятно, что разворачивалось внутри отнюдь не целомудренное действо. Лунный свет продолжал пробиваться сквозь окно, освещая два обнаженных тела на кровати, которая скрипела при каждом неосторожном или резком движении.
Признаться, Эдвард больше дразнился, чем действительно пытался доставить удовольствие, но Хорниголда устраивало и это, судя по тому, что ни одного плохого слова в сторону пирата так и не было сказано. Наконец, Бен сам отстранился — резко, сжимая в кулаке волосы, оттягивая Кенуэя назад, так, что тот зашипел от неприятных ощущений, боли, внезапно пронзившей голову.
Тамплиер тут же извинился за грубость: сначала нежно чмокнул в светлую макушку, а после подарил трепетный дурманящий поцелуй. Эдвард позволил уложить себя чуть удобнее, раздвинул ноги, когда Хорниголд устроился между ними. Легкая полуулыбка тронула его губы, он просунул пальцы в рот Кенуэю, чувствуя, как язык скользит между ними; другой рукой обхватил чужой твердый член, обеспечивая небольшую стимуляцию, но и этого было достаточно: пират непроизвольно выгнулся, и лишь пальцы приглушили стон наслаждения.
Теперь издавать всевозможные звуки оказалось проще — Бенджамин милостиво освободил рот Эдварда, продолжая движения по всей длине члена, наклонился ниже, оставил несколько легких поцелуев на твердой плоти, когда вошел внутрь Кенуэя одним пальцем, затем почти сразу же добавляя второй. Нижнюю часть тела пронзила боль.
— Бен! — Эдвард почти шипел, дернув бедрами в попытке избавиться от далеко не самого приятного ощущения. — Аккуратнее.
— Прошу прощения, — мало того, что слова звучали вовсе не как извинение, так еще и максимально ядовито, в присущей Хорниголду манере. Тамплиер склонил голову набок, двигая пальцами, растягивая изнутри.
Кенуэй предпринял попытку расслабиться. Пересекся взглядом с внимательным взглядом Бена и, в конце концов, прикрыл глаза, сосредоточился на собственных чувствах. На том, как пальцы блуждают по возбужденному члену, то сжимая, то поглаживая, на том, как внезапно внутри стало пусто.
Эдвард сжал челюсть. Хорниголд наклонился, целуя нежно, пытаясь отвлечь от боли, одной рукой придерживая бедра, а другой продолжая движение по твердой плоти. Да. Да, определенно, он был лучше, чем любая женщина — Кенуэй вспомнил это, обнимая Бена ногами, прижимаясь ближе. Дыхание было тяжелым и прерывистым.
Первые движения отозвались небольшой болью внутри пирата. Тамплиер двигался аккуратно, стараясь не причинить много вреда. Эдвард помнил, что до этого такое случалось крайне редко — в конце концов, Хорниголд особливым терпением никогда не отличался. Он прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением, тем, как внутри Кенуэй сжимал горячий возбужденный член; погладил бедра и оставил несколько пьянящих поцелуев ну груди, прикусывая кожу там, где начиналась грот-мачта.
Комната наполнилась пошлыми хлюпающими звуками, шлепками плоти о плоть. Бен издал приглушенный стон, начиная вбиваться резче и быстрее, входя глубоко, возобновил движения по члену Эдварда, наблюдая за тем, как непроизвольно закатывались глаза цвета моря от удовольствия.
— Капитан!.. — Хорниголд мог поклясться, что этот тихий умоляющий тон Кенуэя — самое сексуальное, что он слышал за последнее время. — Чертов ренегат, — прошептал пират, кусая Бенджамина за руку, чуть выше запястья, притягивая ближе, когда тот изливался внутрь.
Дышал тамплиер шумно и чуть хрипло, утыкаясь носом в чужое плечо, однако продолжал ритмичные движения пальцами, почувствовав, как Эдвард дернулся, а член запульсировал. Кенуэй, тяжело дыша, кончил себе на живот.
Хорниголд вышел и, пробормотав какое-то ругательство, улегся рядом. Несколько минут они провели в полной тишине: никто не хотел не то, что говорить, — даже двигаться. Наконец, Эдвард чуть повернул голову, кончиками пальцев провел по носу Бенджамина, чуть пригладил растрепавшиеся баки.
— Выметайся, — в его словах больше не было слышно ни любви, ни нежности, но Хорниголд как будто не воспринимал все всерьез и остался лежать. — Черт тебя дери, если ты сейчас же не уберешься отсюда, я сверну тебе шею! — глаза Кенуэя опасно блестели в темноте, по тону было ясно, что он ничуть не шутил, пускай и вряд ли страстно желал совершить сие действие.
Бенджамин поднялся. Холодным взглядом оглядел Эдварда, прежде чем одним верным движением приложить того об стену. После спокойно оделся, иногда подглядывая на тело Кенуэя.
Хорниголд покинул таверну, перед этим подарив пирату невинный прощальный поцелуй в щеку. Больше его не тревожил Эдвард. С ним навсегда покончено.
***
— И где ты был ночью? — когда наступило утро, недовольно спросил Вудс. — Когда я просыпался, тебя рядом не было.
— Гулял, — Хорниголд пожал плечами, легко улыбнувшись, и поправил небольшую повязку чуть выше запястья. Когда Роджерс заметил это, Бен поспешил объясниться: — по Кингстону разгуливают весьма некультурные шавки, и одной из них хватило смелости укусить меня, — узнай Эдвард о том, что этой ночью он принял обличие псины в рассказе тамплиера, несомненно удивился бы.
Вудс кивнул, не видя в этом ничего подозрительного, и притянул Хорниголда, чтобы легко поцеловать.
Меньше, чем через час, проснулся и Кенуэй. Подскочил с кровати как ужаленный, ругаясь похуже сапожника. Виной этому внезапному пробуждению послужил колокольный звон из капеллы неподалеку.
— Черт, — Эдвард скривился то ли от отвратительного звука, то ли от боли в заднице, и тут же вспомнил события ночи. — Проклятый иуда, — он вздохнул, прикрыв глаза, — наша следующая встреча точно станет для тебя последней.