Звереныш

Резкий рывок за запястье заставляет Джесси запнуться, оступившись — ноги и без того не держат, ощущаясь ватными, а подобный жест окончательно и во всех смыслах выбивает его из равновесия. Озлобленный, устремленный на него взгляд серых глаз ощущается омерзительно давящим, вопреки тому, что смотрящий стоит перед ним на коленях. Сухие пальцы впиваются в его кожу до белых отметин, заставляют вжать пистолет еще сильнее, так, что даже от самого ощущения давления должно уже стать больно.

— Ну давай. — Каждое слово шурупом ввинчивается в мозг, раздирая и без того воспаленное, будто в паршивом приходе, сознание. — Давай! Всади пулю мне в башку. Убей прямо сейчас!

В каждом звуке сочится злоба. Не та, к которой Джесси, за время их совместной работы, уже почти что успел привыкнуть, не та, которой он удостоился в пустыне, оставив ключи в замке зажигания трейлера и едва не доведя их до мучительной смерти по глупости, и даже не та, с какой мистер Уайт пожелал ему подохнуть и быть растворенным в бочке. Нет — сейчас это нечто куда большее. Ненависть. Ярость. Разочарование.

"Ты до сих пор не понял?" — фраза не звучит вслух, но Джесси этого и не нужно, дабы уловить ее в воздухе, со всеми этими интонациями, нотками издевательского снисхождения и тембром, подрагивающим от нарастающего гнева.

— Убью... — Сам он отвечает лишь срывающимся шепотом, чувствуя, как с разгоряченного виска стекает крупная капля пота. Рука с оружием не трясется лишь из-за того, что по-прежнему находится в чужой хватке.

Он не хотел этого делать.

Он не хотел этого всего.

Если бы в самом начале какая-то божественная сила или вещий амфетаминовый сон показали ему, чем именно обернется сотрудничество с его бывшим учителем химии — Джесси бы послал его нахуй не задумываясь, вместе со всеми его бизнес-идеями и деньгами, которые те обещали принести. Оставался бы в своем районе, варил всякую дрянь по мелочи, разбавляя и без того далекую от чистоты муть щедрой порцией перца чили, загонял бы по паре грамм туда-сюда — и даже не подумал бы лезть куда-то наверх. Нахрена, если и так хватает? Да, может быть при таком раскладе он бы за всю жизнь не накопил столько же денег, сколько заработал меньше чем за год их "партнерства пятьдесят на пятьдесят". Зато ему не пришлось бы вот так хоронить друга, влезать в разборки с мексиканцами, подставлять жопу наркобарону, способному достать его хоть с другой планеты и убивать своими руками человека, который, как гребаный наивный пес, не понимал, за что с ним так поступают. И уж точно — не пришлось бы сейчас, стоя посреди дома Уолтера, держать того под дулом пистолета, судорожно пытаясь продраться сквозь рой мечущихся в голове взбешенной осиной стаей мыслей, пытаясь понять, врут ли ему снова на этот раз.

— Ну давай! — Окрик звучит сквозь сжатые зубы, так резко, что даже при паршивом освещении Джесси, кажется, видит, как из перекошенного от злобы рта летят капли слюны, как из пасти бешеного пса. — Убивай!

— Убью! — В голосе слишком явственно сквозит отчаяние.

Выстрел эхом раздается в памяти — Пинкман знает, как это будет выглядеть. Сперва дернувшиеся в непонятной гримасе мышцы лица, затем теряющий всякую осмысленность взгляд, следом узкая струйка насыщенной почти до вишневого цвета крови — а за ней падающее тело. Все уложится в жалкую секунду — но секунда эта, по ощущениям, будет длиться вечность. Как в кино, когда у режиссера возникает желание сделать жирный акцент на кончине какого-то гада. Или главного героя — тут уж как повезет... Уолтер хорошо подходил на обе роли. Гейл не годился ни для одной из них.

И все же Гейла он застрелил.

К горлу подкатывает тошнота. Джесси помнил все так ясно, будто это случилось секунду назад. Засыпал с мыслями о случившемся и просыпался в очередной раз спустив курок в слишком ярком, неотличимом от реальности сне. Чувствовал, как трескается внутри, крошась и разрушаясь под напором неминуемо повторяющихся, зацикленных воспоминаний, словно торнадо швырявших его то в сторону апатии, то в бездумные попытки уйти в бешеный отрыв, то в какое-то странное чувство почти что принятия, влекущее за собой... Что-то еще. Что-то, о чем он не желал даже задумываться подробнее, всякий раз гоня от себя прочь, затягиваясь табачным дымом, нервно прикусывая кожу на костяшках и повторяя себе: "я был вынужден", "или он или мы", "я не убийца"...

Он не убийца. И Уолт это знает. Знает, что тот никогда этого не хотел, что скорее предпочел бы сдаться полиции, явиться с повинной к Гасу — только не делать этого.

Так может быть потому он так смело давит сейчас и на его чувства и леденящим металлом на собственный лоб?

— Ну давай. Убивай.

Вслед за ощущением неправильности происходящего приходит понимание — он не боится. Не боится — и это не спишешь на отсутствие страха смерти. Нет, эта слабость у великого и ужасного Хайзенберга еще не атрофировалась, сколько бы тот ни утверждал обратное — иначе бы он не глотал воздух ртом как рыба, наблюдая за тем, как мистер Фринг увлеченно вскрывает подчиненному глотку, и не стелился бы перед самим Пинкманом, умоляя его о помощи вскоре после того, как сам же пожелал ему сдохнуть. Осознание бьет ударом под дых, заставляя захлебнуться воздухом, корчась будто от боли и глотая бессильные слезы.

Джесси все еще не хочет так поступать. Не хочет верить в свои же догадки, ждет хоть какого-то весомого доказательства, хоть какого-то опровержения, да хоть ебаной слезной мольбы — чего угодно, после чего можно будет с чистой душой отвести пистолет в сторону и вместо этого протянуть мистеру Уайту руку. Малейшего по-настоящему явственного признака того, что все это не просто хитрый план, не игра и не манипуляция. Что его не используют снова — так же, как использовали с Беттикером, как пытались использовать с Гасом, планировали с Туко... Джесси хочется просто сбежать, ничего не решая — вот только сейчас тот момент, когда не выйдет не выбирать.

Уолтер знает о его отношении к детям. Как легко убивать за них — и как трудно, глядя в глаза безоружному человеку.

Уолтер знал все его слабости с самого начала. И на них Уолтер и делал ставку.

Пинкману хочется услышать хоть что-то, демонстрирующее, что он попросту параноит.

— Убивай. — Вместо этого звучит в очередной раз. И во взгляде на долю мгновения мелькает торжество, когда Джесси, давя хриплый всхлип, делает шаг назад.

А затем выстрел звучит уже наяву.

После полутьмы забаррикадированного дома, солнечный свет ощущается ослепительно ярким, раскаленным песком, засыпанным в воспаленные глаза чьей-то твердой жестокой рукой. Но Джесси не морщится. Джесси бредет вперед, почти не ощущая ни ветра, бьющего в лицо, ни влаги капель чужой крови на руках, ни скребущей в горле тошноты. И даже не думает хоть как-то сопротивляться, когда вылетевший поперек дороги черный автомобиль с визгом тормозов останавливается перед ним и рука, высунувшаяся из открывшейся двери, практически забрасывает его в салон. Тайрус давит на педаль газа, набирая скорость. Городские кварталы быстро сменяют виды пустыни. Пинкман не пытается следить за дорогой. Ему все равно.

Сознание возвращается к нему вместе с хлесткой пощечиной, оставляющей явственно горящий след. Встрепенувшись, он медленно поднимает голову, впрочем, лишь для того, чтобы пару секунд спустя опустить ее снова. Ничего нового он не видит. Взгляд мистера Фринга как всегда выглядит так, будто тот мысленно уже снимает с него кожу канцелярским ножом.

— Мне казалось, я достаточно ясно объяснился, когда говорил, что ты теперь сам по себе. Дал тебе возможность самостоятельно управлять лабораторией. Назначил справедливую плату. Выказал тебе доверие, в конце концов — и это несмотря на принцип "не работать с наркоманами". Так объясни мне, Пинкман — ради чего ты продолжаешь цепляться за человека, доставляющего нам обоим такие проблемы, несмотря на все данные ему поблажки?

— Доставлявшего. — Голос шелестит не громче бумаги. Гас склоняется чуть ниже.

— Что, прости?

— Доставлявшего. — Повторяет Джесси. И неожиданно улыбается.

Его собственные глаза сейчас — как глаза уродливой игрушки, один из которых мистер Уайт хранил в своем столе.

— Я его убил.