Болен тобой

Клубочек пара вырывается изо рта и растворяется в зимнем воздухе, влажном и освежающе прохладном. Игорь нервно расхаживает туда-сюда под фонарём, то и дело поглядывая на часы. Достаёт телефон, чтобы проверить новые смс. Чёрно-белый экран «Нокии» показывает циферблат, уровень заряда и ни одного конвертика с цифрой. Может, он что-то перепутал? Вроде договаривались в девять, сейчас девять тридцать, а Серёги всё нет. Он бы позвонил, но последние деньги ушли на смску, аккурат, чтобы написать, что он на месте. Ещё сорок минут назад. Середина февраля радует относительно тёплой погодой, на улице градусов пять, оттого снег, щедро насыпанный по бокам от прочищенных дворниками дорожек, липкий и мягкий. Игорь загребает его ладонью, комкает, смотрит на старое кирпичное здание через дорогу. Интересно, где там его окна? Вроде бы этаже на третьем, знать бы, с какой стороны, да кинуть туда снежком. Его берёт горькая досада: а вдруг забыл или не прочитал смску или того хуже спит сейчас после того, как вчера всю ночь кодил. Гром прячет нос в шарф, чувствуя, как прохудившийся кроссовок даёт о себе знать отвратительным ощущением влажного носка.

Он не переставая сверлит взглядом жёлтые огоньки окон, когда за спиной раздаётся мягкий хруст чьих-то шагов по притоптанному снегу. Наверняка опять кто-нибудь с работы торопится. Игорь даже не оборачивается: вся надежда растаяла, будто горсть снега в руке еще минут десять назад.

Холодные пальцы ложатся на веки, заставляя вздрогнуть от неожиданности, но тут же переполниться светящимся изнутри теплом и желанием обнять, приподнять и закружить в воздухе. И больше никогда не отпускать.

— Угадай, кто-о-о… — знакомый воркующий голос тянет гласные.

— Не смешно, Серёг, я тут уже сорок минут жду! Где тебя носит? Договорились же… — Игорь хмурится, разворачиваясь на пятках.

Серёга ниже почти на голову, стоит с ярко-фиолетовом пуховике, расстёгнутом почти наполовину, вязаной шапке с огромным нелепым помпоном и лучезарно улыбается. Всё негодование уходит сразу, когда Гром видит танцующую на носу россыпь веснушек, таких же хаотичных, как и сам Разумовский.

— Извини, просто идея в голову пришла, как баг один пофиксить, немного забыл про время. — Он виновато жмёт плечами. — Ну что я могу сделать, чтобы загладить вину?

— Не надо ничего. Просто больше так не опаздывай. Или предупреждай хотя бы.

Игорь всё ещё пытается дуться, но желание быть ближе, прикасаться, не тратить этот чудесный вечер на глупые обиды, пересиливает. Он хватает ладонь Разума, переплетая пальцы, прячет её в карман старой кожаной куртки.

— Игорь, что ты делаешь? — Серёжа возмущается шутливым тоном, но абсолютно не возражает.

— Руки твои грею ледяные. Как будто это не я тут сорок минут морозился.

— А если кто-то увидит?

— Их проблемы.

Не единожды он уже вступал в драку с гопниками из-за их отношений. Игорь привык отстаивать свою позицию кулаками, как учил отец. Поэтому каждый раз, когда проходя мимо местной шпаны, они слышали вслед насмешливое «Пидоры!», Серёжа пытался сделать всё возможное, чтобы вечер не закончился в травмпункте или ещё того хуже, в отделении. Хотя, в отделении Грома знали и, учитывая заслуги отца, отпускали довольно быстро, ограничившись выговором и угрозами рассказать всё Фёдор Иванычу. Впрочем, Фёдор Иваныч на это обычно по-отечески хлопал его по плечу, качал головой и недовольно ворчал, пока тёть Лена доставала замороженный куриный окорочок, чтобы дать приложить к расползающимся по лицу синякам или распухающей скуле.

Ветер с Невы холодный и кусает за щёки, несмотря на плюсовую температуру. Серёжа пытается застегнуть пуховик одной рукой, но даётся ему это плохо. Игорь нехотя разжимает ладонь, получая в ответ благодарный кивок.

— Помнишь, я тебе говорил, тут кафешка рядом. Пошли погреемся. — Разумовский хватает его под локоть и тащит куда-то к большим горящим витринам. А Игорь не сопротивляется, пряча нос в шарф, украдкой поглядывает как веснушки собираются в кучку на сосредоточенном лице, когда Серый пытается рассмотреть номера домов.

— Совсем зрение испортил со своим компьютером уже. — В голове эта фраза имела в себе куда больше заботы, а вырвалась наружу, скорее упрёком.

Серёжа лишь отмахивается:

— Пфф! Разбогатею — сделаю себе лазерную коррекцию.

— Ну-ну.

Старая деревянная дверь со стеклянным окошком дребезжит, а под потолком мелодичный звон колокольчиков, подхваченных порывом ветра, возвещает о приходе новых посетителей. Кофейня залита тусклым жёлтым светом, но почти все столики свободны. Ещё бы, какой дурак поздним вечером придёт попить кофе? Нормальные люди по домам сидят, а не шляются где попало.

Дешёвая напольная вешалка покачивается под весом их курток, Игорь несколько минут пытается пристроить свою кожанку так, чтобы конструкция не рухнула.

— Знаешь, раз уж я опоздал, я куплю нам кофе. Идёт?

Не дожидаясь ответа, Разумовский бодро шагает к кассе, облокотившись на прилавок, беседует с продавцом. Гром занимает место у окна за шатким круглым металлическим столиком и когда Серёжа возвращается с подносом в руках, бережно перехватывает его и ставит посередине.

— Ещё и на булочки расщедрился?

— Они тут очень вкусные, попробуй!

Игорь с улыбкой наблюдает, как Серый уплетает свою слойку с вишнёвым повидлом, запивая горячим кофе «3 в 1» из пластикового стаканчика.

— Ты ел сегодня вообще?

— Утром.

— Пошли к нам, там тёть Лена картошки нажарила с салом…

Серёга на мгновение перестаёт жевать, хмурится, проглатывает кусок и качает головой.

— Да не… всё норм.

Игорю до смерти хочется познакомить его со своими близкими. Тем более, Фёдор Иваныч уже давно интересуется, что это за принц такой, из-за которого Игорюня тумаки получает. Но Серёжа продолжает упрямиться: ни пирожками его не заманишь, ни картошкой жареной. А ведь прошло уже полгода с их первого свидания. Пора бы как-то двигать отношения дальше.

— Ешь тогда мою тоже.

— А ты?

— А я кофе попью.

Серый виновато берёт с подноса вторую слойку.

— Зря ты так. Фёдор Иваныч мне как отец.

— Я просто… Не готов, понимаешь? — Рыжие брови сдвигаются к переносице.

— Не готов. — Эхом вторит Гром, отхлёбывая свой кофе.

— Перестань так себя вести, я не выношу, когда ты… такой!

— Какой такой? — Игорь уже знает, куда идёт разговор, но не удерживается от соблазна заставить Разумовского почувствовать себя виноватым. — Тебя как будто устраивает… — Он делает паузу, обводя рукой пространство вокруг. — вот это всё! Так если я для тебя просто мальчик на погулять и в парадных позажиматься, когда ты на каникулы из Москвы приезжаешь, ты мне сразу скажи! А то я тут надеюсь на что-то, как дурак, а ты мне голову морочишь!

— Я… Нет же, Игорь, ты не так всё понял! — Серёжа спешно откладывает недоеденную слойку на салфетку и, воровато озираясь по сторонам, накрывает руку Грома своими ладонями. — Я тебе не рассказывал, потому что боялся, что ты посчитаешь меня чокнутым.

— Не рассказывал что? — Не то, чтобы Игорю он сразу не показался странненьким, ещё когда они на заре своего знакомства переписывались в «аське», но кто знает, что у этих задротов-программистов в голове? В конце концов, это его первый и единственный знакомый айтишник и он совсем не похож ни на одногруппников из «академки», ни на ушлого Бустера. Серёжа просто другой и, наверное, это в нём и подкупило.

— Понимаешь… — Разумовский наклоняется ближе и понижает голос почти до шёпота. — У меня в голове живёт кое-кто.

— Это как?

— Ну… Как бы… ещё одна личность, понимаешь? И иногда… он берёт контроль.

— Это как в «Бойцовском клубе»? — Игорь не может поверить ушам. Сравнение дурацкое, он сам понимает, что никакое кино тут ставить в пример не уместно. Просто, других слов подобрать не может.

— Почти. — На серёгиных губах мелькает мрачная улыбка. — Мне пока удаётся с ним примириться, но ему не очень нравится, когда я с кем-то сближаюсь.

А вот это уже плохо. Можно выбить дурь из гопоты, что дразнится обидными словами, можно долго сидеть и разговаривать с Фёдор Иванычем о том, что получилось как получилось и им с тёть Леной придётся принять выбор Игоря. Можно даже с самим собой примириться, и принять для себя тот факт, что нормально, когда тебе нравятся и парни, и девчонки, и ничего в этом позорного и неправильного нет. Но пойти против Серёжи, против того, что творится в этой лохматой рыжей башке, пахнущей дешёвым мятным шампунем? Такое, пожалуй, даже ему не под силу.

— А ты… — Гром наклоняется в ответ. — Можешь его позвать на разговор?

Разумовский прыскает со смеху.

— Видел бы ты себя сейчас! «Пообщаемся, решим вопросики с твоим этим» — Серый пародирует манеру речи Игоря. — Что б ты знал, он мерзко хихикает в моей голове прямо сейчас.

— И что тогда делать прикажешь? — Вообще-то, слышать такое крайне обидно. Да ещё и из уст того, кто за полгода стал такой неотъемлемой частью твоей жизни. — Что если я не готов расставаться, только потому что какой-то хмырь у тебя в голове решает, с кем тебе можно встречаться, а с кем нет?

Серёжа молчит, поджимая губы в тонкую линию, барабанит бледными пальцами по металлической поверхности стола.

— Честно говоря, я опоздал, потому что он не хотел пускать… — Он прячется под нависающей на глаза рыжей чёлкой, понуро вжав голову в плечи. — Ну вот, теперь ты совсем шизиком меня посчитаешь. Не обижусь, если ты сейчас молча соберёшься и уйдёшь. Хотя нет, обижусь, но какая разница?

Кофе давно остыл, Игорь залпом допивает остатки и комкает стаканчик. Серёжины ладони кажутся такими хрупкими, когда он сгребает их в свои и крепко сжимает.

— Мне всё равно кто там у тебя в голове чё на меня гонит, понял? Если ты хочешь со мной быть, то я не отступлюсь.

Какое-то время Разум удивлённо моргает с открытым ртом, не зная что сказать.

— Игорь, я… Конечно, хочу.

— Значит, передай своему «голосу», что ты мой. А если у него есть возражения, так пусть раз на раз выйдет побеседовать.

Серый хихикает, тянется ещё ближе, оставляя влажный поцелуй на щеке. В этот момент становится совсем неважно, что думают о них немногочисленные посетители и кассир за стойкой. Игорь ловит его губы со вкусом вишни, нежные и тёплые, смотрит украдкой, как совсем близко дрожат рыжие ресницы.

Тётка через пару столиков от них громко цокает языком и красноречиво вздыхает: «Совсем охренели, куда страна катится?». Серёжа тушуется и неловко отстраняется, опустив глаза.

— Пойдём-ка отсюда, а?

***

Ближе к ночи зима решает побороться за свои права. Промозглый воздух забирается под ворот пуховика, а лужицы по краям тротуаров затягиваются хрупкой ледяной корочкой. Серёжа утыкается в плечо, спасаясь от ветра, прижимается с такой силой, будто что-то у него внутри надломилось. Сломался, наконец, барьер сдержанности, прорвавшись наружу сметающей всё на пути нежностью.

— Игорь, стой! — Желание покрасоваться в новых ботинках настигает болезненным ощущением в разбитой напрочь пятке. — Я, кажется, ногу натёр. Не могу уже больше.

— И что ж ты молчал всю дорогу?

— Ну, раньше было терпимо, а теперь просто невыносимо.

Гром вздыхает, качает головой и становится спереди, сгибая колени:

— Держись.

— Ты уверен?

— Уверен, уверен.

Серый смеётся и обвивает его шею покрепче, а Игорь водружает его себе на спину, точно рюкзак, придерживая под коленками. Прохожие косятся на странную парочку, будто на психов или наркоманов, но им обоим сейчас так хорошо, что совершенно плевать на общественное мнение. Просто есть он, здесь и сейчас, его рыцарь в потёртой кожанке и глупой старомодной кепке. Серёжа утыкается в воротник и украдкой целует Игоря в затылок.

— Лево руля, мой капитан!

«Нашёл себе рабочую лошадку! Чтоб ты знал, со стороны смотрится убого. Ты посмешище, Разумовский!»

Серый зажмуривает глаза, пытаясь избавиться от назойливого внутреннего голоса, хватается за Грома, как за якорь, удерживающий в реальности.

«Можешь сколько угодно игнорировать, от правды не убежишь!»

***

— А мы не поздно?

— Сегодня Зенит с Реалом играет, Фёдор Иваныч наверняка ещё не спит.

В парадной пахнет сигаретами и, кажется, пирожками с капустой. Они поднимаются по стёртым ступенькам, что повидали не одну сотню ног на своём веку. Останавливаются у обитой коричневым дермантином высокой двери, вслушиваясь в мерное бормотание телевизора.

— Говорил же, не спит ещё. — шепчет Игорь, пытаясь отыскать в кармане ключи.

— Ты рассказывал, у тебя квартира своя. А почему ты здесь живёшь? — Серёжа задумчиво рассматривает обшарпанные разрисованные стены лестничной клетки.

— Пока учусь, решили ту квартиру посдавать. Как закончу академку, перееду к себе, таков был уговор. Да и мне проще: тёть Лена всегда накормит, и деньги лишними не будут.

В коридоре тепло, пахнет тем домашним уютом, которого у Серёжи и не было никогда, а из комнаты доносится бубнёж телевизора вперемешку раздосадованными возгласами.

— Игорь, ты? — Женщина в переднике и домашнем халате торопливо выскакивает в полутёмный коридор и резко останавливается. — Ой. Ты бы хоть предупредил.

— Да ладно, тёть Лен, мы ненадолго.

— Здрасьте. — Серёжа кивает, расстёгивая пуховик, пока Гром роется в недрах старого советского гарнитура, выуживая потрёпанного вида тапочки с протёртыми пятками.

Женщина юркает обратно в комнату, и понижая голос, будто из коридора её не слышно, докладывает:

— Федь, тут это… Игорь со своим…

— Как? — Кряхтение, торопливые шаги по скрипучему рассохшемуся паркету и вот уже в дверях появляется приземистый усатый мужчина средних лет с широкой улыбкой от уха до уха. — Игорюнь, что ж ты не сказал-то, что не один придёшь? Мы бы это… прибрались бы хоть. Ленка вон, как чувствовала, говорит, «Давай полы помоем».

От тянет пухлую руку и представляется. Разумовский отвечает на рукопожатие, слегка стиснув мозолистые пальцы:

— Сергей.

— Очень приятно! Да вы не стойте, Сергей, на кухню давайте!

Серёжа ныряет в убитые тапочки, которые велики ему размера на два, и скрывается в ванной, чтобы помыть руки, краем глаза успев заметить, как Фёдор Иваныч заговорщицки трогает Игоря за локоть.

— Это тот самый?

— Угу.

— Ишь ты…

Синий цветок из газовой конфорки лижет дно пузатого чайника с металлическим свистком на носике. Серёга скромно сидит за столом, блуждая взглядом по выцветшим обоям в цветочек, крутит в руках шоколадную конфету «Маска».

— Так на кого учитесь, Сергей?

— На программиста.

— Программы, значит, писать будете? Это правильно. У нас вон отдел все дела заставили в компьютеры переносить из архивов. Говорю, Игорюня, вот за ними вот будущее. — Прокопенко показывает на Серёжу и смеётся. Малиновые кончики ушей Разумовского сигнализируют то ли о смущении, то ли о том, что на кухне, да ещё и в свитере, ему слишком жарко. — А где?

— В МГУ.

— Москва, значит. А как сюда-то занесло?

— Вот сессию закрыл пораньше, решил наведаться… — Он перехватывает острый взгляд Игоря исподлобья. — В родной город.

— Так ты наш, значит, питерский. — Фёдор Иваныч оглаживает пышные усы, внезапно расплывается в тёплой улыбке, переходя на «ты» так естественно, будто это что-то само собой разумеющееся: раз питерский, значит свой, значит семья. — А тут где живёшь? У родственников остановился?

— Дядь Федь. — Гром хмуро трогает мужчину за плечо и тот неловко замолкает, поняв, что сболтнул лишнего.

— Ой…

— Да всё нормально, у женщины одной комнату снимаю. — Серёжа утыкается в треснутую фарфоровую чашку в горошек, разглядывая плавающие на дне чаинки.

Чайник на плите, будто пытаясь нарушить внезапно повисшее неловкое молчание, издаёт пронзительный свист, выпуская струйку пара.

— Ладно, молодёжь, мешать не буду. Пойду дальше смотреть, как эти дурни позорятся. Эх… — мужчина грузно встаёт из-за стола, уже почти выходит из кухни, но оборачивается в дверях, по-отечески тепло глядя на Разумовского. — Ты это, Серёнь, в следующий раз никаких женщин и комнат, у нас останавливайся.

— Да что вы, я не…

— Возражений не потерплю, у Игорюни вон комната большая. — Он поворачивается к Грому, который уже подхватывает обёрнутую в полотенце ручку чайника и разливает горячую воду по чашкам. — А ты, балбес, даже не предложил. Ух, ну что за молодёжь пошла… — Он скрывается в комнате, прикрывая за собой дверь, оставляет их наедине.

А что, если бы Игорь и правда предложил пожить у него? До этого самого дня Разумовский совершенно точно бы отказался. Убежал бы от ответа, как от чумной крысы, и больше никогда не поднимал эту тему. А сейчас…

«Как романтично, рай с ментом в совковом шалаше, на пару с его недо-родственничками. Ещё немного и ты нацепишь передник с бигуди и начнёшь варить ему борщи, как порядочная жена.»

— Ну как тебе? — Гром неопределённо кивает головой, имея в виду то ли квартиру, то ли чету Прокопенко, то ли вообще всё происходящее.

Горячий горьковатый чай обжигает язык и Серёжа отодвигает чашку.

— Уютно у вас.

Наверное, правду говорят, что «человек красит место»: без сидящего напротив с кружкой в руке Грома, этот интерьер и вполовину бы не казался таким привлекательным.

— Пойдём, комнату покажу.

Комната у Игоря небольшая: у стены стоит потёртый раскладной плюшевый диван, напротив лакированный письменный стол с царапинами на блестящей поверхности и пузатым ламповым монитором, на стене — старый пыльный ковёр и плакаты каких-то спортсменов, героев боевиков и рок-групп, половина из которых Серёже не знакомы. В углу — старая боксёрская груша с небрежно кинутыми сверху перчатками. За окном крупными белыми хлопьями в свете жёлтого фонаря валит на землю снег. Гром берёт его за руку и тянет рядом с собой на диван.

Всегда так странно и необычно заглядывать в чью-то комнату, будто подсматриваешь за совсем иной жизнью, вторгаешься в чей-то мир. Сразу как на ладони увлечения и досуг другого человека, очень-очень много личного. В эту минуту Игорь становится нереально близким. Это всё тот же хмурый долговязый парень, на плече у которого уютно прятаться от ветра. Всё тот же нелюдимый Гром из академии МВД, который прижимая к стенке, может внимательно рассматривать каждую чёрточку его лица, а потом долго и методично выцеловать веснушки на щеках. Тот же Гром, с которым неважно на какой фильм в кино, лишь бы на последний ряд и целоваться до горящих губ. Но сейчас он кажется настолько человечным и живым, будто забрался прямо под кожу и с этим вообще никто ничего поделать не может. Даже Птица.

«Примитивная мужланская берлога. Мда, от твоих вкусов на парней я до сих пор в ахере. Тот, который в армию от тебя свалил и то бы меньшим дуболомом. Деградируете, Сергей.»

Лёгок на помине. Любит он объявиться в самый неподходящий момент и всё испортить.

— Игорь, мне, наверное пора. Поздно уже. Хозяйка не любит, когда я поздно возвращаюсь. — Серый собирает себя по кусочкам под пронизывающим взглядом из-под тёмных бровей. Как будто он на допросе и сейчас эти два пронзительно-голубых полиграфа читают его как открытую книгу.

— Так не возвращайся. — Игорь тянет к себе, покрывая поцелуями шею, покрасневшую от колючего свитера и Серёжа теряет последние остатки воли и самообладания. — Оставайся у меня.

Комната становится слишком тесной, пространство вокруг сжимается до одного дивана и надоедливый колючий свитер летит на пол, обнажая ключицы и худые руки под несоразмерно огромной футболкой. Разумовский, наконец, разрешает себе то, от чего бежал уже полгода: раствориться в грубоватых ласках, позволить большим, горячим шероховатым ладоням скользнуть под футболку, провести по рёбрам, зацепить ремень на джинсах. Он шумно выдыхает, стаскивая с Игоря футболку, утыкается в горячее, чуть влажное от пота плечо, прикрывая глаза. Даже Птица, наконец, замолкает, пока Серёжа уплывает всё дальше, оставляя всего себя в этой комнате, на потёртом плюшевом диване.

— Серёж, я с парнями до этого… ну… ни разу…

Разумовский тихо хихикает. Невесомость, которой он успел отдаться, исчезает, низвергая его обратно в реальность, такой простой и до ужаса материальной фразой, волнением в лице напротив, смущённо поджатыми губами.

— Я бы скорее удивился, если б у тебя был опыт с парнями.

Такой брутальный и суровый Игорь Гром выглядит сейчас растерянным, точно школьник. Как будто не он неделю назад неистово метелил гопников, посмевших обозвать Серёжу нехорошим словом.

— А у тебя уже было? — В вопросе то ли ревность, то ли любопытство.

— Какая разница, что было? Главное, что сейчас. — Ему совсем не хочется обсуждать сейчас своих бывших. Точнее, бывшего. Эта рана давно затянулась и почти уже не болит. — Иди сюда.

***

Утро встречает испариной на окнах и скрежетом дворничьих лопат ни свет, ни заря. Серёжа мирно сопит рядом, рассыпав по подушке огненные завитки волос. Какой же он всё-таки хрупкий, с белой, почти прозрачной кожей, тонкими голубыми венками под ней, россыпью огненных веснушек… Игорь чувствует вину за расцветающие фиалками засосы на изящно выгнутой шее. Не сдержался. Слишком хотел заклеймить, чтобы каждый видел, каждый знал. Палец скользит по мерно вздымающейся бледной груди, путешествуя по рыжим крапинкам, соединяет их в узор. Серый улыбается в полудрёме:

— Щекотно.

Но Гром уже настолько заворожен, что его не остановить. Кажется, почти невозможным оторваться от алебастрового тела, покрытого россыпью звёздных огоньков.

— С тебя бы картины писать. — шепчет он чуть слышно, чувствуя, как тёмные воды желания уже плотно смыкаются над головой. Пути назад нет и не было никогда.

Игорь нависает сверху, целуя под рёбра, оставляет влажную дорожку вниз, к пупку.

— Что ты делаешь? — Серёжа выдыхает, лениво запуская руку в его волосы.

Мышцы живота сокращаются от каждого невесомого прикосновения губ, запах сонного тела пьянит Грома, вырывая с корнями последние остатки трезвого рассудка.

— Игорь… — его имя срывается с пересохших губ прерывистым, нетерпеливым вздохом.

Серёжа сжимает пальцы, потягивая за волосы, выгибается в пояснице, упираясь в кадык твёрдым пульсирующим членом. Это становится точкой невозврата, Грома ведёт окончательно и бесповоротно, затягивая всё глубже в этот обжигающе-огненный омут. Делая глубокий вдох, он заглатывает полностью, пытаясь игнорировать рвотный рефлекс. Серёжа стонет, но тут же прикрывает рот ладонью, в надежде, что никто за стеной не услышал.

— Игорь, подожди… — Разумовский кусает подушку, пытаясь заглушить себя.

По правде говоря, было в этом что-то: видеть его таким уязвимым, извивающимся, точно змей, от каждого движения. Такой смущённый, сбитый с толку и в то же время нетерпеливо толкающий бёдрами, умоляя ускорить темп.

В конце концов, Игорю приходится уступить. Серёжу потряхивает, он хватает ртом воздух, как рыба на берегу, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить переполняющие его эмоции:

— Где ты… Как… Я бы никогда не подумал, что ты до этого не…

— Скрытые таланты. — Гром загадочно улыбается, ложась рядом и сгребает Серого в охапку.

О постыдных тренировках на банане по видеоурокам несколько недель назад, пожалуй, стоит умолчать.

— Когда у тебя поезд? — взлохмаченные рыжие волосы лезут в нос, но Игорь лишь делает глубокий вдох, опьянённый запахом мяты.

— В воскресенье.

— Останься со мной до воскресенья.

Серёжа утыкается в шею, щекотно дышит, едва касаясь губами ключицы.

— Тогда придётся забрать вещи у Клары Ионовны. И деньги за съем она уже вряд ли вернёт.

— Ну и чёрт с ней. У нас четыре дня осталось, перед тем, как я до лета тебя не увижу. — Игорь целует рыжую макушку. — Я не хочу время терять.

— Поможешь чемодан перевезти?

— Всё, что угодно.

***

Серое питерское небо в день отъезда решило выдать как минимум месячную норму осадков. Здание вокзала, поезда, люди, глупая кепка Игоря и его ярко-фиолетовый пуховик: ничто не может укрыться от беспощадных белоснежных хлопьев, назойливо лезущих прямо в лицо. Люди вокруг снуют туда-сюда, поглощённые своими делами, совершенно игнорируя двоих на перроне.

— Ну и как мне теперь уезжать? — Серёжа теребит край громовского шарфа. Кто бы мог подумать, что интрижка, завязавшаяся прошлым летом, как способ отвлечься от тяжёлого расставания, перерастёт во что-то уязвимое, искреннее и трепетное, пробивая несмелые ростки в израненном сердце.

«Молча. Смотреть противно на вас. Он же будущий мент, Серёжа! А ты под ним стонал и извивался, как какая-то кабацкая девка. Тьфу!»

Все эти дни Птица просто истекал ядом в их сторону и составило огромных трудов игнорировать и подавлять его, чтобы не прослыть в глазах Игоря совсем уж конченым шизиком. В Москве на нём обязательно отыграются за такое, но это будет потом, а пока…

Гром притягивает за плечи, оставляя поцелуи на кончике носа и щеках, там, где ещё недавно таяли снежинки.

— А ты не уезжай. Ты и так гений, зачем тебе какой-то универ? Купим тебе стол для ноута, будешь кодить свои программы.

— Да тут всего-то четыре года осталось доучиться, бросать обидно. — Разум упрямо шмыгает раскрасневшимся от холодного ветра носом. — Я потом в Питер хочу вернуться, запущу свой проект.

— Обязательно вернёшься. И этим летом буду ждать. И смотри у меня! А то сам приеду и найду тебя в твоей шараге.

— Так точно, мой капитан! — Серёжа шутливо салютует и разражается смехом, выпуская изо рта облачка пара.

— Серёж, ну ты чего, я ещё пока даже не лейтенант.

— Дурак ты, Игорь! — Серый встаёт на носочки и тянется к губам. Гром отвечает незамедлительно, будто этого и ждал, царапая подбородок едва отросшей щетиной.

Вокзальный громкоговоритель еле разборчиво бубнит о том, что поезд на Москву отправится через пять минут. Серёже совсем не хочется уезжать. Хочется остаться в любимом Питере, гулять по Невскому до глубокой ночи, в тысячный раз смотреть, как разводят мосты, держать за руку и целоваться, пока губы на промозглом северном ветру не заболят до изнеможения. Но ехать надо и Разум нехотя вырывает себя из объятий, виновато улыбается, делая шаг в сторону вагона со стоящей на входе недовольной проводницей.

— До встречи, Игорь.

— Ты пиши, как доберёшься.

Поезд набирает скорость, оставляя на перроне одинокую фигуру, замотанную в шарф. Впереди ещё один семестр, бессонные ночи и километры переписок в «аське». Только бы дожить до лета.