Он теряет равновесие. Вокруг темнота, а он теряет равновесие! Неразборчивый гул мигом стихает, оставляя его наедине с полётом в пустоту.

Но что-то яркое всё же достаёт его из этого непонятного бреда. Да, теперь вокруг слишком много света, чтобы как стоит рассмотреть пространство, его окружающее. Тем не менее, он всё-таки проснулся, и проснулся в мягкой постели. Немудрено, что он во сне падал: ещё чуть-чуть, и его сонное тело быстро бы столкнулось с полом – так близко он подобрался к краю! Хотя обычно спит, вжавшись в стену...

Открытые створки окна пропускали внутрь комнаты не только освежающий ветер, но и запах. Море... И слишком много света, отчего всё пространство от кровати до окна стало глубоко оттенённым... Или было таким изначально? Стен почти не видно, пол будто исчез, оставив после себя бездну. Подоконный письменный стол был хоть как-то различим. И даже несмотря на, казалось бы, освежающий морской бриз, всё казалось смазанным, будто он до сих пор ещё был сонным. А ведь он и был сонным.

Кисея парила в воздухе. Это так завораживает, что сидящий за столом силуэт сразу и не приметишь – ещё и учитывая, что силуэт массивный. Он пытался разглядеть детали, но ничего кроме самых общих очертаний его глазу ухватить не удалось. Казалось бы, столько света... Почему так ярко и так темно?

Наконец, этот некто встал из-за стола и мягкой и неторопливой поступью направился к нему, всё ещё лежащему в постели. Чем ближе становился силуэт, тем сильнее кружилась голова, а постель будто растворялась, оголяя пространство до состояния первородной тьмы под его телом. Силуэт уже исчез из поля зрения, хотя присутствие его всё равно ощущается, как вдруг его щеки мягко касается вполне видимая упитанная рука, и время останавливается на мгновение...

После чего он резко проваливается куда-то "вниз"... Но наконец-то сталкивается лицом с дощатым полом кабака, да так резко и сильно, что аж в глазах светлеет.

– Парень, ты чего это? Неужто с самогонки так развезло?

Упитанная рука осторожно коснулась его щеки, аккуратно приподнимая его голову. Да, эта рука тоже упитанная, но другая... Это Хобутов: он всматривается в лицо упавшего со стула юноши, который обычно так не пьянеет с рядовой самогонки. Но серые блестящие глаза смотрят на грузного кабатчика с непониманием: "чего волнуешься, сударь? просто подними меня уже и всё."

– Я в порядке... – как можно более уверенно сказал заплетающимся языком Мак.

– Оно и видно, – ухмыльнулся Хобутов. Он без видимых усилий поднял того с пола и усадил обратно за столик.

– Может это... Можно ещё стаканчик? – Мак пытался подпереть рукой съезжающую вниз голову, пока его лицо слегка пухло улыбкой. В итоге его тонкие пальцы потерялись в густоте нарочитой неряшливости тёмных косм.

– Ты и так сполна нахлестался, бастардик! – рассмеялся Хобутов.

– Э-э-э!!! Я не бастард – я абид... абдиду... абиба... абдидакт... абди-Абдикат я!

Он поспешно вытащил жилистую руку из своих косм чтобы занести её над собеседником, но тот быстро остановил такую инициативу своей ручищей.

– Тихо-тихо. Вам пора спатеньки, господин Ротриер! Пожалуйте в свои хоромы, сударь!

– Вот так-то лучше... Сдачи не это... не надо.

Мак выронил на стол горсть монет и направился к выходу. Окольными путями он всё-таки туда добрался.

Обиталище его находится не так, чтобы близко, а в нынешнем состоянии ещё дальше. Нельзя с уверенностью сказать, что прохлада позднего осеннего вечера произвела ощутимо отрезвляющий эффект, но всё же теперь Мак имеет больше шансов дойти до дома, а не упасть в каких-нибудь придорожных кустах и там и заснуть.

Но дорога будто нарочито всё тянется и тянется, а казавшееся частичное протрезвление будто и не давало никакого эффекта. Быть может, какой-то самогон необычный попался? Вокруг всё плывёт, но он всё-таки держится на ходу. Он даже не видит никаких привычных ориентиров, по которым ранее мог определить, насколько он близок к убежищу. В этот раз октябрьские облака решили, видимо, особенно сгуститься. Но свет Луны силится проступить через такую преграду, словно кровь через марлю.

А в уши то и дело заползает невесть что: то шелест травы и оставшихся листьев, гонимых свистящим ветром, то неровный стук грязных сапог по затвердевшей земле, то стук зубов и тяжёлое дыхание на холодном воздухе, то отдалённый гул голосов, будто он то и дело проходил невдалеке от какой таверны, и так несколько раз. Мак лишь укутывался получше в потрёпанную куртку и мотал головой, не понимая, что эти люди всё обсуждают и обсуждают. И люди ли это вообще? Кто знает, что может прийти в хмельной разум. Нонсенс.

Да, время должно быть действительно играется с Маком, ведь он вдруг обнаружил себя перед тёмным силуэтом пустого здания. Иначе говоря, он добрался до пункта назначения. Благо, его некому здесь ждать, так что нет нужды волноваться по поводу времени, затраченного на дорогу. Через знакомые кусты и по знакомым тропам Мак добрался и до чёрного входа. Дверь была приоткрыта. Что ж, ему же не надо теперь возиться с ключами. Мак завалился внутрь, захлопнув ногой дверь. Настала совсем непроглядная темень.

Чуть погодя он как будто услышал чьи-то шаги. Опять-таки, шут его знает, что может прийти в пьяную голову. Тем более, через пару секунд Мак почувствовал, что вот-вот упадёт – видимо, выпивка таки опять ударила в голову спустя столько времени. Что же это за самогон такой Афанасий Никитич налил ему? И голова вдруг разболелась от чего-то. Видимо, в доме стало слишком душно. Благо, пустой хмельной сон всё исправит...

***

За запотевшими окнами корчмы уж давно осела ночная непроглядь. Хозяин заведения протёр все свободные столы и теперь натирает стаканы до блеска.

Через парадную дверь торжественно "залетает" чей-то грязный сапог (вероятно, надетый на ногу).

– Добрый-добрый, Аристарх Никитич! Ну-ка, не поздновато ли я зашёл?

– ... тебя за ногу! Гаврила! Я из-за тебя чуть стакан не выронил, подонок!.. И не поздновато, а рановато, время только пол девятого.

– Ха, ну ладно. Чего-то сегодня я поторопился. Ну что ж, придётся дожидаться мужиков.

– А ты чего сегодня такой дерзкий?

– Бох с вами, Аристарх Никитич! Вас чорт попутал, видать... Да не дерзкий я – весёлый! Премию заслужили на службе, заслуженно!

– Заслуженно, заслуженно... Знаем мы эти ваши "заслуженно". Тебе чего налить?

– Хм, даже не знаю... Давай-ка чего-нибудь послабже для начала, а то негоже напиваться без работяг!

– Послабже так послабже.

– Кстати, Аристах Никитич. Понимаем-с, время раннее, но всё же... Меня никто не спрашивал ещё?

– Не припомню за сегодня... Не, не спрашивал. Видать, не только работяг тебе ждать нужно.

– Ха, видать так...

Гаврила взял напиток "послабже" и пошёл за стол к дальнему углу, где сел так, чтобы краем глаза видеть входную дверь, при этом его самого почти видно не было. Помимо Гаврилы в корчме по разным местам было ещё два просто одетых человека, и никаких изменений не предвиделось.

Спустя примерно полчаса дверь корчмы вновь отворилась. Шаги были довольно тяжёлые и громкие, что невольно заставило всех посетителей любопытства ради повернуть головы к источнику звуков. Вошедшим был некто в тёмном дорожном плаще и со странным убором на голове, в не самом ярком свете корчмы напоминающим укороченный кивер без козырька. Под плащом виднелась грязная блуза и свободного кроя штаны, заправленные в убитые временем ботинки.

– Добрый вечер, господа! – сказал незнакомец, пока шёл до человека в фартуке.

– И вам добрый вечер, сударь! Чего изволите-с? – быстро подхватил вышедший из-за занавески Аристарх Никитич, на ходу заталкивающий полотенце в карман фартука.

– Знаете, мне чего-нибудь покрепче!

Незнакомец был уже вполне доступен к более внимательному рассмотрению, чем хозяин и воспользовался, увидев на голове посетителя никакой не кивер, а странного рода "волосы", больше напоминающие множество рогов, устремлённых преимущественно вверх. Он был довольно высок и достаточно широк в плечах, чтобы назвать его «здоровяком». Вот только убранные в карманы плаща слегка согнутые тонкие руки заставляли сомневаться в этом, явно диссонируя с тем, что было доступным глазу в рассмотрении во внешности этого незнакомца.

– Деньги вперёд, – сказал Аристарх Никитич, в голосе которого теперь едва можно было различить нотки пренебрежения, несмотря на то что теперь приходилось задирать голову.

– Разумеется, – лицо незнакомца расплылось в, казалось бы, добродушной улыбке, но всё же корчмарь невольно и едва заметно вздрогнул. Тем временем посетитель достал из кармана горсть монет и, не пересчитывая, положил в протянутую руку корчмаря. Тот, слегка опешив от особенной прохлады прикосновения с чужой рукой, быстро очухался, убрал монеты в карманы штанов и ушёл за занавеску за бокалом и выпивкой. Вернувшись с напитком, он продолжил:

– А-а вы откуда путь держите, уважаемый?.. – теперь нотки пренебрежения сменились лёгким ароматом волнения, – П-просто, я вас здесь впервые вижу.

– Хм... Действительно. Я пришёл издалека. Если вам нужна конкретика, то свой путь я держу из-за Урала, решил попытать удачу и устроиться на столичную работу. Но для начала отправлюсь в духовную семинарию, ибо в сей час каждая душа желает просветления и всепрощения.

Гаврила вздрогнул.

– А, вы к Гавриле? Он вон там сидит, – легко молвил корчмарь, услышав пароль. – С какими интересными людьми он общается, однако, – шутливо добавил корчмарь чуть дрожащим голосом. Незнакомец, всё это время не отрывавший взгляда своих однородно серых глаз от лица корчмаря, лишь улыбнулся ещё сильнее, обнажив свои тёмные зубы.

Он повернул голову в указанном направлении. Теперь он смотрел точно Гавриле в глаза. Странно громкие шаги становились всё ближе и ближе, пока незнакомец не остановился прямо рядом с Гаврилой, который в данной конфигурации сидел боком к нему. Незнакомец поднял руку с бокалом и сказал довольно громко, видимо обращаясь ко всем присутствующим, при этом не сводя взгляда с Гаврилы:

– Ох уж эта выпивка, а! Горячит и без того разгорячённые умы, а хладнокровие иных превращает в буйный манифест садизма! За алкоголь, друзья! Ибо то, что сейчас произойдёт, будет прекрасно!

Глаза Гаврилы полезли на лоб.

– Ты... Как?! Мы же... Мы же тебя... – громким шёпотом пролепетал он.

– Ха! Видать, плохо делаете свою работу! Так ведь получается? А вот пить на рабочем месте нужно меньше – глядишь, и прожили бы ещё год другой...

Гаврила уставился на собеседника в немой панике.

– В принципе, можно тебе выписать индульгенцию. Правда, для этого надо кое-чем поделиться.

Он наклонился к Гавриле так, что теперь они были лицом к лицу.

– Кто заказчик? – прошептал странник.

– Я... не знаю...

– Да брось, Гаврила. Тут и так понятно, что это кто-то из Ротриеров, и либо вскоре, либо чуть позже, но я раздобуду и информацию о том, кто конкретно это всё подстроил. И мне по большому счёту всё равно, когда это будет. А вот ты можешь обезопасить себя прямо сейчас – и кто знает, быть может, даже некоторых своих товарищей. С превеликим интересом жду твоего ответа.

Гаврила потупил взгляд под ноги странника, и чуть погодя достал из-за пазухи помятый конверт, не поднимая глаз.

– Благоразумно. Одобряю.

Он взял конверт и быстро пробежался по нему взглядом. Но одно место стянуло всё внимание его серых глаз. Если до этого его улыбка ещё могла отдавать неким добродушием, то теперь в тусклом освещении корчмы очертания его лица напоминали демонический оскал.

– Даже вот как оно получается... – он отвернулся от Гаврилы, но продолжил стоять на месте, бормоча что-то совсем тихо, себе под нос.

– Так, это... Ты же нас не тронешь, да?

– А! Чтоб тебя, зараза... – корчмарь выронил стакан из рук, – Вот ранна, ещё и полотенце на кухне оставил...

Незнакомец продолжал стоять, не двигаясь, но через несколько секунд медленно повернул голову, смотря на Гаврилу из-за плеча и скалясь.

– Улетай.

Странник резко повернулся к нему уже всем корпусом, левой рукой схватил того за плечо, а правой рукой проткнул грудь, выдернув оттуда – без особых усилий – сердце Гаврилы.

– Х-ха! – с криком вырвалось у странника.

Бросив сердце Гаврилы на пол, он достал что-то у себя из-за пазухи, после чего последовала вспышка света, и вся корчма мгновенно охватилась огнём.

***

Мак проснулся от вспышки света перед глазами. Над головой местами красноватое, местами тускло-голубое небо, а ветер, ещё недавно нежно обволакивающий его тело, словно саван, теперь не только бодрит, но и вполне себе морозит. Всё-таки конец октября на дворе! Вся кожа на его теле покрылась мурашками.

– Стоп... А где одежда...? – прошептал он.

И почти сразу же заметил ещё одно интересное обстоятельство пробуждения.

– Какого хрена дом сгорел?!

Казалось бы, ему в такой ситуации одеться во что-нибудь было бы логично, но где взять одежду? Соседние постройки тоже сгорели. Не то, чтобы Мака не волновали холод и отсутствие на нём одежды, но всё же факт того, что кто-то (а скорее всего он сам) спалил дом его дедушки, довольно сильно перетянул на себя всё одеяло внимания. Уже вообще не важно, кто виноват – надо думать, что делать.

И вот таким образом он свернулся в калачик и улёгся на то, что осталось от осенней травы, будучи в панике и апатии одновременно. Дремота не заставила себя долго ждать, однако долго "нежиться" под её покрывалом ему не позволили: на пепелище пришли жители деревни, среди которых был и Афанасий Никитич.

– М-да, ну и угораздило же тебя, малец. Неужто ты дом спалил? А что Его Сиятельство на это скажет, ой... И мне влетит – не усмотрел!

– Слышь, Хобутов! Чем причитать да голову пеплом сыпать, лучше укрой парня чем-нибудь – холодрыга же! – сказала одна из деревенских женщин.

Афанасий Никитич снял свой кафтан и укутал всё так же лежащего на пожухлой траве Мака. Сначала ничего особо не изменилось, но спустя несколько минут он уже перестал еле заметно подрагивать. А пока одна часть жителей столпилась вокруг Мака и кабатчика, о чём-то переговариваясь, другая часть пошла осматривать пепелище.

– Ой, ребятки! А тут дыра в земле! – сказал кто-то из сельчан.

Дырой оказался самодельный вход в погреб. Из него исследователи вышли к запасному гардеробу, в котором, в свою очередь, обнаружился сущий бардак. Однако в данном случае не было особой разницы, какую одежду надевать – лишь бы что-нибудь.

– ... Это кто ж такую дыру-то мог проделать…? – теперь эта тема захватила внимание присутствующих.

– Ну уж точно не парень! На нём одежды не видать, а в нём самом сила едва колышется. Да и руки-ноги целые и чистые. А тут ещё и докопали до погреба. Ха! Бригада работала, не иначе. С инструментом! – отвечал Афанасий Никитич на немые взоры многих столпившихся вокруг сельчан, – Мак, ты ходить можешь?

– ...думаю, могу.

– Тогда пойдёшь сам, а я помогу если что вдруг. Так, принесите-ка сюда одёжку!

Через пару минут его укутали так, что от дрожи не осталось ни малейшего следа. Часть людей пошли вместе с Маком и кабатчиком в, собственно, кабак, а другие остались сторожить место от возможных грабителей и ждать приезда полиции – всё же, нечасто графские дома превращаются в пепелища.

– Вот нахлестаются этим своим пойлом, а потом вот что происходит! И ведь это надо же – дом Его Сиятельства Графа... И нет бы какой-нибудь сарай задрипанный спалить, в котором даже крысы побрезгуют водиться, не-ет... Им имушчество таких уважаемых людей надо гнобить! Ой, что делается, что творится-то...

– Слушай, Фёдоровна, ты уже заколебала со своими этими причитаниями! Легче от них не становится, ей-богу!

– Да чтоб задумались вы все, пьяницы окаянные, до чего эта бодяга вас доводит! Тьфу!

– И вовсе я не пьяница! Если я веду дела кабака, это ещё не значит, что и сам я пью!

– Ой, посмотрите на него – он не пьяница, он не пьёт! Ты, во-первых, алкашня ещё та, просто скрывать хорошо умеешь. А во-вторых – кто мужиков-то всех спаивает, а?

– Сами спаиваются! Сами приходят и сами спаиваются! Я-то тут причём? Мне тоже кушать охота, сама знаешь!

– Ага-ага, а потом мы получаем то, что получаем – дворянские дома в пепелище превращаются!.. Ой, хоспаде, за что же нам, грешным, это всё... И ведь за парня обидно – хороший, добрый ведь был. А теперь – алкашня, да и только!

Мак всю дорогу молчал, устремив взгляд себе под ноги. Этот спор продолжался до самого кабака, и Афанасий Никитич то и дело обнимал его одной рукой, как бы поддерживая, хотя он шёл вполне себе уверенно; в основном кабатчик делал так, когда защищал своего спонтанного "подзащитного" от хотя и справедливой, но местами слишком эмоционально окрашенной критики своего оппонента в лице Авдотьи Фёдоровны, его жены.

Когда они дошли до кабака, внутрь зашли только Мак и Афанасий Никитич.

– Так, ну теперь наступает тот момент, когда ты опять будешь у меня в долгах, – с наигранной серьёзностью сказал кабатчик. Мак, с поникшей головой усевшийся за стол, не обратил на него внимания.

– Но в этот раз я сделаю исключение! Всё-таки, ситуация патовая, да и моей вины здесь предостаточно – надо было тебя раньше домой отправить. Или лучше вообще здесь оставить на ночь, от греха подальше… Сейчас принесу чего-нибудь перекусить, а то до обеда ты, видно, в добром здравии не дотерпишь.

Он ушёл на кухню, вернувшись через пару минут с подносом, на котором были остатки завтрака. Во второй руке он держал какую-то бутылку и стакан. Мак едва заметно улыбнулся.

– А это чтобы взбодриться, совсем чуть-чуть...

Спустя пару минут посуда была пуста, а Мак с набитым ртом обратился к стоящему рядом кабатчику:

– М-м, очень вкусно... Спасибо! А можно ещё стаканчик?