Холодные пальцы

У Чайльда дерьмовое настроение, ведь они собрались на чёртовы поминки бессердечной бессовестной женщины. Казалось бы, он должен ощущать самодовольство — он жив, а она нет. Обошёл её, остался в игре, оказался лучше. Но, как ни крути, они были соратниками, товарищами, каждый из них — шестерёнка, винт, пружина в единой машине. Детали. Пешки. Чайльд не прочь быть пешкой. Ему в принципе все равно, лишь бы ощущать удовлетворение на поле боя, а на политику и подковёрные игры плевать.

С Синьорой он дел вести не любил и предпочитал бы вообще общего не иметь. Особенно в этот момент. Что невозможно. Все они повязаны единой нитью. Скованы единой цепью, что оставляет ощущение лютого холода на руках. И, конечно, следы — то ли ржавчины, то ли крови. И теперь Чайльду кажется, что он навеки прикован этой самой цепью не только к каждому из находящихся в зале, но и к белоснежному похоронному ящику, в котором даже нет тела, и он ужасающе тяжёлый, тяжелее даже громоздких марионеток Сандроне.

Слова Педролино раскатываются по церемониальному залу гулким эхом. Благородные жертвы. Вечный покой. Одиннадцатый Предвестник будто не слышит. В зале их девять, однако, перед этим гробом, средь завывания ветра и колких метелей, Чайльд словно остался в одиночестве. Как если бы Синьора показала на него длинным холёным пальцем. Оттуда, из гадкой застывшей мглы, что даже страшнее Бездны. Следующий.

Умирать Чайльд не собирался ни сейчас, ни в обозримом будущем, поэтому ощущение давящее, неприятное. Работа предвестников тяжела, опасна и непредсказуема, никогда не знаешь — вернешься ли ты с задания. И такой же белоснежный, с золотой окантовкой гроб, который будет поглощён нерушимым льдом, затянут в прозрачную смертельную неизменность — вполне предполагаемый финал для каждого из них. Вот только Чайльду как-то не хочется оказаться в нем. Он бесстрашен, но пока не безумен. У него есть мать и отец, братья и сестры. Он знает, что такое развлечения и приключения. Его руки умеют держать не только лук и стрелы, мечи, копья и кинжалы. Этими руками он может держать справную удочку, ворох подарков, палочки для еды, россыпь сверкающих монет, что можно потратить с друзьями… У Чайльда есть воспоминания о теплом солнце и бархатном песке, о радостных встречах и моментах. Ему вовсе не хочется, чтоб все это оказалось навсегда отделено от него холодной бесстрастной стеной льда. Не хочется стать очередной благородной жертвой.

Это была не первая и далеко не последняя смерть, к которой он прикоснулся, но Чайльд ещё не чувствовал, как она холодной рукой прикасается в ответ, даря зыбкий привкус тлена и неотвратимости. И он ничего не может с этим сделать, рано или поздно он тоже станет поверженной пешкой, сломанной шестерёнкой.

Не увидит улыбки родителей.

Не подарит игрушки и сладости.

Не поймает чьего-то жаркого взгляда.

Не вдохнёт солёный морской воздух полной грудью, до боли в лёгких.

Всё, что он знал и любил обернётся лишь отблеском в гранях нетающего льда.

Чайльд Тарталья — один из Одиннадцати Предвестников. Одиннадцати обречённых. Одиннадцати смертников. Сейчас он как никогда понимает Скарамуччу, что ведёт какую-то свою игру, отклоняющуюся от основного плана. И Чайльд как никогда близок к тому, чтоб последовать его примеру.

Сволочь Синьора будто склеила, сплавила его своим яростным огнём, сковала своим холодом с его судьбой, которую он, оказывается, совсем не желал.

На нем тёплый плащ с подбоем, но он чувствует, как пробирается зудящий озноб по его телу, как леденеют кончики пальцев, как весь Чайльд Тарталья целиком, вплоть до Аякса, промерзает насквозь. И рядом нет никого, кто мог бы его согреть.