Руки Мораны обнимали его со спины, но он ощущал только тянущую его на дно меланхолию. Ему не было ни хорошо, ни плохо. Разум покрылся мутной пеленой с завитками узоров, на которые можно смотреть вечно. Гипнотическое состояние около смертельного покоя. Шульский при помощи одного из своих салюторов находился на осторожно выверенной грани. Грани опасной, но необходимой ему.
Ни хорошо. Ни плохо.
Виктор застыл в этом состоянии, переживая очередное смутное видение. Если жизнь – река, а люди – скользкие рыбешки, то он стоял на берегу и созерцал речную вакханалию. Суета его больше не заботила. Мир материи утратил свой блеск и привлекательность, хотя и до того не сильно блистал, но всё же Виктор стремился стать его частью. Раньше его огорчала собственная отчужденность и неумение контролировать дар. Его родных и того пуще пугала и беспокоила пелена на его глазах и потерянный вид.
Но сейчас…
После побега из Варшавы его ничего не беспокоило. Он ушел в себя настолько сильно, что даже матери, вновь приютившей его, было не дозваться его. Может, Лигия смогла бы вытащить его из болота, задевая за больные точки, но сестра осталась в Варшаве, движимая амбициями.
Виктор тоже был ослеплен изъяном, пока не понял, как это опасно. Он был рожден, чтобы манипулировать изъянами и приманенными на них салюторами, но на деле это изъян управлял им, как марионеткой. Поэтому он и оказался в щекотливом положении.
«Думал, что ты умнее всех, Виктор? – язвил он про себя. – Считал, что переиграешь всех и вся, если имеешь какие-то необычные способности?»
Шульский был сущим дураком. Он понял слишком поздно происходящее. Опасность окружила его плотным кольцом двух пальцев умелого манипулятора. Прав был Станислав – Виктор жалкий слепец. Но он выскочил из умело расставленного капкана. Виктор успел выбраться, и это грело его едва тлеющую гордость. Мертвому изъяны не пригодились бы.
Ладони Мораны оставляли морозные пятна на его сущности, непринужденно заставляя остудиться от воспоминаний. Где-то там полыхали горячие печи его души, но Утопленница знала к ним подход. Она могла помочь обесценить всю его жизнь, весь горький опыт и разбитое сердце.
«Иногда лучше принять».
Виктор принял решение, и менять его не собирался. Он не вернется. Виктор закроется в своем разуме, и, может, матушка устанет и сдаст его в клинику.
Сколько он уже находился здесь, стараясь забыться?
Морана отстранилась от него, и восприятие Виктора пошло рябью от колючих мурашек. Корочка отстранения дала трещины. Кто-то достаточный смелый, сильный и беспардонный заходил в его сознание. Кто-то, кто гулял по его голове, как у себя дома. Правда, обычно хозяин этого мрачного дома прятался. Виктор никогда не будет готов к этому разговору, поэтому добровольно отдался в ледяные руки Мораны, зная о рисках. Салютор также знала гостя. Гостя опасного и могущественного.
– Виктор Шульский.
Чужой голос в голове не то, чтобы слышался как устная речь, скорее, ощущается иглами обиды и злости. В его имени, произнесенным знакомым человеком, некогда таким родным и близким, слышался совершенно новый тон. Раньше это были мягкий, доброжелательный, иногда ехидный и строгий настрои… Виктор до сих пор не мог понять, как он проглядел манипуляции монаха. Без вмешательства Мораны, его чувства начинали набирать силу, пробуждая его от ледяного плена.
«Очевидно, ты сам этого пожелал. Ты господин свой души», – сверкнул отблеск его Упыря и гордыни.
На этот отблеск и пришел незваный гость.
Виктор чувствовал чужое присутствие совсем рядом. Он мог бы открыть глаза и узреть проекцию Распутина, но он не желал. Увидеть Григория означало начать диалог. Принять реальность. Принять, что он сбежал. Виктор желал остаться на этом безмятежном берегу, укрытый чарами и отрезанный от жизни.
– И долго ты будешь притворяться спящим? – Гроза сверкнула в голосе Распутина.
Но кто сказал, что всё будет так, как хочет Виктор? Не начнет он, так начнут за него. Распутин вольно чувствовал себя в разуме тауматурга и мог прописаться здесь, чего Виктор совершенно не хотел. Нужно лишь ослабить бдительность, заболтать и вновь укрыться в объятиях Утопленницы. Ему нужно снова вступить в эту изнурительную игру.
– Кто сказал, что я притворяюсь?
В разуме сложно лгать. А с его крохами сил вообще невозможно, поэтому проще ответить вопросом на вопрос, чтобы не сболтнуть лишнего.
– Что тебе нужно от Виктора Шульского?
Виктор бы ухмыльнулся от острой растерянности Распутина, но сохранять самообладание было куда важнее. Корочка чар Мораны хоть и дала трещину, но всё ещё сохраняла прохладу.
– Объяснения, может быть, – процедил Григорий.
– Ты достиг, чего желал, – ответил Виктор. – Я исполнил свою роль.
– Ты должен был быть со мной.
В разуме зазвенели колокола чужого негодования. Яростно. Пронзительно. Звонко. Как оплеуха после похмелья. Виктор неосторожно приоткрыл глаза, сталкиваясь взглядом с Распутиным. Конечно, то была только проекция в его мозге, но для тауматурга образы были в стократ реальнее самой жизни.
Виктор просыпался от оцепенения. Совершенно отвыкший от стимулов, тауматург чувствовал всё слишком ярко и четко. Присутствие Григория и буря его эмоций давили на него. Повсюду витали идеи, смыслы и образы, которые просились ему в мозг, чтобы он связал их в единую нить, чтобы разгадал их. Виктор даже ощущал своё вялое тело где-то там, в реальном мире. Он пресыщался и наполнялся жизнью, от которой отрекся. Но в этой жизни была только горечь и предательство, которые въелись в его сердце больной занозой.
– Неужели? – Виктор повел плечами, как в реальности, так и мысленно. Язвительность развязала ему язык. Он понимал, что отношения между ним и Григорием – это патовая концовка. Ему стоило продолжать дремать в руках милой Мораны, а не идти на поводу уязвленной гордости.
– Что тебе не понравилось, Виктор? Я обещал…
– Ты обещал мне мир, – прервал его тауматург. – Все знания тауматургии, что есть в Империи. И что мы будем вместе…
Виктор прикусил губу, заставляя замолчать эту вырвавшуюся боль, и хотел отвернуться, спрятаться, но образ Распутина постоянно был перед глазами. Тот уже не собирался отпускать Шульского. Он искал его в темноте разума слишком долго, чтобы дать так просто скрыться.
– И всё это было бы, Виктор.
Тауматурга вновь окружило то самое мягкое и теплое чувство, что дарил Григорий. Распутин обвивал Виктора этой чувственной негой каждый раз, когда они говорили по душам или даже по делу. Виктор больше не собирался обманываться этим. За этим напускным чувством было что-то настоящее, правдивое и далекое от приторной дружелюбности. Желание управлять и контролировать им. Подчинить своей воли. Чистой воды манипуляции!
– Ты очень многим людям обещал всякого, – мысли Виктора тихие, чтобы не выдать подлинных чувств. – Что ты обещал Люциану? Анэли? И что ты, в конце концов, с ними сделал, м?
– Виктор…
– Меня ждало тоже самое, не так ли?
Горечь и яд проникли в него, как бы он ни старался от них избавиться.
– Использовал доверчивого, обязанного тебе, тауматурга в своих планах! И как только он стал не нужен, вжих, голова с плеч.
– Ты всегда мне нужен, – горячо и категорично заявил Распутин.
Виктору хотелось бы поверить. О, да. Он хотел верить. Всё его естество тянулось к чудотворцу, но его способности видели истину. Они прямо говорили о беде и опасности.
«Не связывайся с ним, Виктор, и будешь жить».
– Не по твоей ли милости я застрял в Цитадели?
– Я знал, что ты выберешься. – Пренебрежение к подбору аргумента послышалось сразу.
Виктор сжался от внезапного удовлетворения и смятения. Распутин всегда знал, что сказать. Ничто так не липло к его изъяну, как такие небольшие фразы. Это испугало его.
Как много Григорий на самом деле знал о нём?
Как быстро он раскусил личность Виктора?
Сколько ключей он уже подобрал к его душе?
Для Распутина он явно открытая книга. Не было смысла в обвинениях. Не было смысла в рассуждениях. Не было смысла в препирательствах. Григорий знал, словно предвидел, что Виктор скажет, а также он виртуозно мог повернуть каждую его фразу себе на пользу.
Всё было бессмысленным.
Паранойя безжалостно хлестнула его по лицу. Возникла мысль, что даже этот побег придумал Распутин. Что вся его жизнь была лишь идеей Григория. Это было, конечно же, невозможно, но Виктор сомневался во всем, до чего дотянулся Распутин.
Как давно это началось? Зачем? Почему он?
– Что тебе нужно?
Усталость накрыла Виктора, он перегорел от паранойи и сенсорной нагрузки. Он хотел спать или побыть в тишине. Силы спорить или говорить иссякли. Он на мгновение замер, чувствуя легкое облегчение. Холодные пальцы Мораны едва касались его спины. Она пряталась от взора Распутина, но продолжала помогать Виктору.
– Как я и сказал. Объяснения, Виктор.
«В этом нет смысла, поэтому и бояться нечего. Он получит ответы и уйдет. Пусть он уйдет».
Решимость Распутина явственно ощущалась, как и его легкая настороженность от поведения Виктора. Виктора бы это позабавило, но мороз стал проникать под его кожу.
«Просто скажи. Признайся, как он того хочет. Пусть получит, что хочет. И уйдет. Он уйдет».
– Я сбежал.
Стыдное признание далось ему легко. Виктор так долго бегал от него. Он признал свою позорную слабость и недостойное поведение. Не каждый смог бы это сделать…
Оттого багряным цветом колыхнулась в его душе гордость. Не каждый смог бы, но он смог.
– Я сбежал, ведь знал, что слишком слаб и бесполезен для тебя, Григорий.
Второе не менее стыдное признание также легко скользнуло с кончика его разума.
– Я знал, что меня ждет. И знаешь…
Третье – самое тяжелое, но терять уже нечего.
– Если бы ты обошелся только смертью. Это была бы милость для меня, но ты… Ты бы разбил меня. Ты бы сломал меня. Ты бы предал меня, Григорий.
– Поэтому ты решил предать первым?
Сталь и лёд в голосе Распутина не смутили Виктора. Он не боялся гнева этого мужчины. Гнев – это понятая эмоция, с которой можно работать. Против которой нужно выступить. Бороться. Виктор боялся только того обманчивого тепла, которое топило его суть, делая прилежным и послушным. Он вздохнул. Нужно было срезать эту мозоль, раз ему дали шанс.
– Разве? – с наигранной удивленной рассеянностью спросил тауматург. – Предательством было бы то, что я, скажем, помешал бы твоим планам. Встал бы и рассказал о твоих замыслах всему миру. Или собрал лояльных мне людей и выступил бы против тебя. Это – предательство. Я лишь ушел в сторону. И именно поэтому я ушел. Потому что не хотел предавать тебя! Потому что ты спас меня, и я был обязан тебе. Но ты бы… погубил меня.
Облегчение было почти осязаемым. Он выпустил эти мысли и, конечно же, Григорий легко сможет вывернуть их наизнанку и переиначить. Пускай! Виктора больше не будет это тревожить. Монах получил свои ответы, так пусть убирается.
Тишина не была спокойной. Распутина окружили тучи и мрак, а Виктор даже не силился понять его. Перегрузка после длительного перерыва дала о себе знать. Он был измотан, от чего Морана вновь оказывала на него благоприятное воздействие.
Ни хорошо. Ни плохо.
Внутренний взор Виктора вновь медленно закрывался. Появление Распутина уже не так пугало и волновало. Он выпустил горячность своего сердца и теперь его вновь заполнял знакомый холод. Бескрайний мир его разума пропадал, как и Распутин в нём.
– Прекрати это!
Веки слипались, и даже грозный окрик Распутина не заставил его вернуться к диалогу.
– Виктор!
Волна беспокойства и стойкой воли отогнала Морану от тауматурга. Виктор нахмурился.
– Ты получил объяснения, – буркнул тауматург. – Что ещё, Григорий?
Распутин молчал, буравя его мозг напряжением и беспокойством. Даже сам монах не знал, чего хотел от него. Да, он стал бесполезен для Распутина, но когда-то был так удобен.
Видимо, Виктору придется попрощаться первым.
– Григорий…
– Как давно ты с ней? – спросил Распутин. – Где твой Упырь?
Виктор потупил взгляд. Упырь был с ним всегда, но сейчас он предпочитал компанию Утопленницы. Распутин знал, какой изъян привлекал Морану, и от того становилось не по себе. Распутин знал слишком много.
– Ты еще не уплатил долг.
– Я сделал для тебя всё, что мог.
– Не всё, – и огонь чужого упрямства обжог тауматурга. – Есть кое-что что, на что способен только ты.
Виктор уже понял, чего добивался Распутин. Он помотал головой в упрямом отрицании. Знакомое тепло и защита окружили его.
– Только ты, Виктор, – проникновенно говорил Распутин. – Мой дорогой друг, ты противился соблазну очень долго. Не стоит сдерживаться.
Упырь предупреждающе стукнул тростью, выражая недовольство от действий гостя.
– Ты мне нужен, Виктор. Здесь в этих златых палатах лицемерия Империи не хватает только тебя. Того, кому я доверяю больше всего на свете. Того, кто дополняет меня. Ты должен помочь мне, Виктор.
Распутин знал, куда бить. Он знал нужные слова. Он знал, что нужно Виктору. Он мог им манипулировать так легко, что должно было стать скучно, но нет же. Григорий продолжал донимать его, ведомый своими пророчествами и планами. Даже от блеклой тени Виктора Шульского ему что-то было нужно. Знать бы что именно.
– Мне нужен ты, Виктор.
Вещал так, словно читал его душу.
– Уходи, Григорий. Я не могу помочь. Я ничего не могу.
Последние силы ушли на то, чтобы вытеснить Распутина и его тяжелую одержимость, оставляющую послевкусие силы и страсти.
– Ты не сбежишь от меня.
Виктор и желал, и боялся слов Распутина.