Твёрдые шаги гулким эхом разносились по коридорам подвалов старинной церкви. Лейтенант Кокуджоджи Дайкаку уверенно шёл туда, где находились личные комнаты руководителей проекта по изучению Дрезденского сланца. Брови его были сурово сдвинуты, глаза решительно блестели, а в руках он держал довольно увесистый пакет с хлебом и жареными колбасками. Весь его вид выражал тревогу и говорил о том, что он сейчас готов на всё. У самой дальней двери лейтенант на секунду остановился, чтобы наскоро одёрнуть мундир и пригладить растрепавшиеся после быстрой ходьбы волосы, а потом громко постучал.
— Вайсман, вы здесь? Открывайте немедленно!
Тревога Кокуджоджи объяснялась просто. Примерно полчаса назад в лаборатории он встретил Клаудию Вайсман, которая, не обращая внимания на косые взгляды сотрудников, довольно порывисто схватила его за рукав и, отведя в сторону, быстро зашептала:
— Лейтенант, если вы не очень заняты, умоляю, зайдите сейчас к Ади! Он недавно вернулся из Берлина: ездил туда с очередным отчётом о нашей работе. А сразу как приехал, заперся у себя с бочонком пива. Мне он не открывает, да я и не могу надолго уйти из лаборатории, пока мы не закончим. Не знаю, что и думать: я никогда не видела у него такого большого бочонка!
Кокуджоджи поклонился Клаудии, давая понять тем самым, что её просьба будет немедленно выполнена. Однако, уже спускаясь вниз по лестнице, он вдруг решил, что бочонок пива, с которым Вайсман остался наедине, заслуживает более пристального внимания, и первым делом отправился в Старый город к герру Иоганну за его фирменными колбасками. И вот теперь он настойчиво барабанил в дверь, ведущую в комнату Адольфа Вайсмана. Секунды молчания казались ему бесконечными.
— Вайсман, я сейчас выломаю дверь. — Кокуджоджи уже начал терять терпение.
— Не получится, — глухо донеслось изнутри. — Это… ик… старинная архитектура.
Послышался стук — видимо, Вайсман по дороге опрокинул стул или какую-то другую мебель, — затем скрип отодвигаемой щеколды, и наконец знакомый голос таинственно зашептал в открывшуюся щель:
— Лейтенант, вы один?
Кокуджоджи потребовалось собрать всё своё хладнокровие, чтобы в этот момент не ворваться внутрь, сразу схватив Вайсмана за шкирку, а просто пошуршать перед дверью бумажным пакетом, откуда исходил умопомрачительный запах жареной колбасы и свежей выпечки.
— Один. Клаудия-сан сказала, что вы решили выпить пива, поэтому я, в свою очередь, решил принести вам поесть.
— Ох! Какой вы заботливый.
Дверь распахнулась и Вайсман, лишившись опоры, за которую держался всё это время, практически упал в объятия своего друга.
Перетащив пахнущего свежим пивом Вайсмана на диван и сунув ему в руки пакет с едой, Кокуджоджи снова закрыл дверь на щеколду и достал себе из шкафа вторую кружку. На столе действительно стоял внушительных размеров бочонок, который, судя по всему, был наполовину пуст.
— Однако как вы вовремя, Лейтенант, — заметил Вайсман. Он уже добыл из пакета колбасу и хлеб и сейчас выглядел весьма счастливым. — Идите сюда, на диван, иначе я до вас не дотянусь… А теперь давайте выпьем за наш магический артефакт. Вы не против? Надеюсь, вы не выдадите меня Клаудии? Моя сестра всегда ненавидела пьянство, да и я, в общем-то, тоже…
Они стукнулись полными кружками и выпили. Кокуджоджи не спешил начинать разговор. Увидев всю картину собственными глазами, он сразу понял, что Клаудия-сан не зря волновалась: вероятно, новости, которые её брат привёз из Берлина, были действительно очень плохими. Однако сейчас Вайсман казался спокойным и даже весёлым, и это могло означать, что он уже принял какое-то решение.
— Послушайте, Лейтенант, я и не подозревал, что вы такой гурман. Эти колбаски восхитительны! Где вы их раздобыли?
— Их делает один мой знакомый в Старом городе.
— Знакомый? Вы удивляете меня всё больше и больше. Клаудия как-то обмолвилась, что застала вас в кафе с томиком стихов Гейне. Это правда?
— Да.
Вайсман рассмеялся пьяным смехом и протянул свою опустевшую кружку, чтобы Кокуджоджи снова её наполнил. Но движения его были уже такими нетвёрдыми, что кружка едва не выпала из рук. Безнадёжно вздохнув, Кокуджоджи придвинулся ближе и крепко обхватил своего друга за плечи, чтобы не дать ему свалиться на пол. В ответ Вайсман промурлыкал что-то нечленраздельно благодарное и склонился к его плечу. Так они сидели какое-то время — молча и почти не шевелясь, так что Кокуджоджи уже решил, что Вайсман уснул, но тот вдруг неожиданно поднял голову и сказал очень серьёзным, глухим и практически трезвым голосом:
— Вы мой единственный друг, Лейтенант. Ваше доверие много для меня значит, но всё-таки я должен вам это сказать.
Ответить на такие слова было нечего, поэтому Кокуджоджи просто крепче прижал Вайсмана к себе, давая понять тем самым, что готов его выслушать и поддержать. Улыбнувшись горькой улыбкой, тот снова пьяно ткнулся лбом в его плечо.
— Кажется, война скоро закончится. Наши дела на фронте всё хуже и хуже… Знаете, Лейтенант, я никогда глубоко не вникал в эти военные проблемы, просто старался делать своё дело… Сегодня утром у меня состоялся очень неприятный разговор с начальством. Они заявили, что если мы в ближайшую неделю не проведём эксперименты на людях, финансирование будет прекращено, а наш проект заморожен. Вы же понимаете, что это означает?
Кокуджоджи почувствовал, как его прошиб холодный пот. Исследование Сланца ещё не было завершено, и эксперименты над людьми могли привести к непредсказуемым последствиям. Но Германия сейчас находилась накануне краха, и командование в такой ситуации стремилось ухватиться за любую соломинку, способную обеспечить Третьему Рейху военное преимущество. Однако те, кто сидел наверху, вряд ли были способны представить последствия своих поспешных решений относительно магического артефакта, называемого Дрезденским сланцем. А поскольку сохранять баланс больше не получалось, Вайсману, по сути, сегодня пришлось выбирать между предательством своей страны и собственных принципов.
— И… что вы выбрали? — спросил Кокуджоджи, стараясь, чтобы дрожь в его голосе была не так заметна.
Нервно рассмеявшись, Вайсман ещё теснее прижался к нему.
— Вы будете презирать меня в любом случае, не так ли? И будете правы. Из ваших рассказов о Японии я понял, что японцы такие люди, которым легче умереть, чем переступить через свою национальную гордость.
На секунду в комнате повисла звенящая тишина, словно каждый вдруг увидел, как между ними разверзается пропасть, но, не имея сил пересечь её, ждал, пока другой сделает шаг навстречу.
— Значит, вы не подписали разрешение на эксперимент? — наконец произнёс Кокуджоджи с неожиданным для себя облегчением.
— Не подписал, — эхом откликнулся Вайсман. — Пытался объяснить то, что мы здесь неоднократно обсуждали с вами и Клаудией: Сланец слишком опасен, последствия такого эксперимента слишком непредсказуемы, — но меня даже слушать не стали. Я предал свою страну, Лейтенант, и всё-таки не смог пойти против своей совести. А наше исследование, вероятно, так и останется незавершённым, и вы меня никогда не простите.
Кокуджоджи тяжело вздохнул, затем медленно и осторожно отлепил от себя Вайсмана и, прислонив его к спинке дивана, снова налил две полные кружки пива. Он был военным человеком и, конечно, с трудом себе представлял, как такое возможно — нарушить присягу и не подчиниться приказу начальства. Но сейчас он чувствовал гордость за своего друга — какую-то иррациональную, не поддающуюся логическим объяснениям, — и радость, которую, по идее, не должен был испытывать. Наверное, сам он вообще не смог бы сделать подобного выбора. А для немецкого учёного Адольфа К. Вайсмана общечеловеческие принципы оказались важнее принципов национальных, гуманность — важнее победы в войне. И хотя их общей мечте о том, чтобы закончить исследование Сланца, не суждено осуществиться, но всё-таки Вайсман всегда останется для Кокуджоджи тем человеком, которого он будет уважать и любить. Даже несмотря на то, что в настоящий момент этот великий учёный пьян, как свинья.
— Ещё по кружке, Вайсман? И спать. У вас сегодня выдался трудный день. Я побуду с вами, если хотите, а Клаудии-сан мы потом всё объясним.
— Думаете, она поймёт?
— Уверен.
Удивлённо уставившись на Кокуджоджи мутным и рассеянным, но радостным взглядом, в котором ясно читалось, какой огромный камень сейчас свалился с его души, Вайсман залпом осушил последнюю кружку пива. А потом свернулся клубочком на диване и, устроив голову на коленях своего друга, пробормотал, засыпая:
— Воистину, вы святой человек, Лейтенант. Я недостоин вашей дружбы.
Кокуджоджи в ответ лишь мягко усмехнулся и, поддавшись нахлынувшему порыву чувств, запустил пальцы в его растрёпанные светлые волосы. Он даже не предполагал, что когда-нибудь в жизни сможет позволить себе что-то подобное. Наверное, пиво в бочонке действительно оказалось слишком крепким.